Ромен Роллан Лилюли

Лилюли, Иллюзия — маленькая, тоненькая, белокурая: у нее большие голубые глаза, наивные и лукавые, стройные руки подростка, смеющийся рот, открывающий в улыбке мелкие зубы, музыкальный голос, тембр которого берет за душу. Она не ходит, а скользит — кажется, что она парит в воздухе. На ней платье фантэзи в духе Боттичелли, серо-голубого цвета, на голове гирлянда из зеленых и золотых листьев.

Чирриди (Чирридичикилья, то есть девочка с голосом ласточки), она же Истина. Смуглая цыганочка с огненными глазами, гибкая, живая, страстная; одинаково ловко умеет действовать и языком и кинжалом; одета в костюм Арлекинки, на плечах длинный черный шарф, и когда она откидывает его назад, концы перекрещиваются у нее за спиной, как сложенные крылья ласточки.

Богиня Лопп'их (Общественное Мнение) — немая роль. Вид у нее устрашающий; она напоминает древнего индийского идола, грубого и пышно изукрашенного; цвет — черный с золотом; лицо из меди.

Зверь (Дюрера), сопровождающий богиню, — немая роль. Дьявол с готического собора. Весь черный, замшелый, как старинное изваяние на раструбах водостоков.

Господь бог — благообразный старец, величественный, но есть в нем нечто от разбогатевшего проходимца; окладистая борода, белая с прозеленью, как бывает у поседевших блондинов, в говоре легкий восточный акцент, благородные жесты, приобретающие, однако, налет вульгарности в те минуты, когда он перестает следить за собой, и тогда его пышные тирады отдают городским предместьем.

Полишинель — фигура всем известная: невоспитанный дворняга, который всюду сует свой нос и над любым предметом поднимает заднюю ногу; всегда в прекрасном настроении. Одет в потрепанный костюм из коричневого бархата, обшитый серебряным галуном и бубенчиками.

Альтаир — красивый юноша в стиле итальянского Ренессанса; одно из тех лиц, какие мы встречаем у Перуджино и на ранних картинах Рафаэля; длинные развевающиеся волосы; ему лет восемнадцать.

Антарес — его друг; тот же возраст, та же внешность.

Жано Ланье — французский крестьянин из центральных департаментов; одет в синюю блузу, широкую и длинную, как ночная рубашка; на голове плотно, как привинченная, сидит весьма грязная черная войлочная шляпа.

Гансо — крестьянин баварского типа. Жано худ и сожжен солнцем, как виноградная лоза. Гансо — круглый и белесый, как ком масла.

Полоний — член всех академий и Дворца Мира; он при шпаге и в мундире, расшитом золотом; с головы до задницы увешан орденами.

Великий хан.

Великий дервиш.

Старик Филемон.

Гильо-мечтатель.

Аргус Стоглаз.

Сержанты-вербовщики — типы с Трафальгарской площади.

Ослик Буридан.

Хор юношей и девушек.

Хор детей и педагогов.

Хор интеллигентов.

Пленные Мозги и дирижирующий ими Негр.

Тучные.

Тощие.

Дипломаты.

Рабочие (два полухора).

Охрана.

Торговцы.

Толпа Галлипулетов.

Толпа Урлюберлошей.

Процессия Свободы, Равенства и Братства.

Человек без головы, Амур и Рассудок.

Процессия Вооруженного Мира.

Свита Истины (носильщики, журналисты и прочие).

Свита Общественного мнения (сатиры, обезьяны, казаки и прочие).

Хор юношей и девушек. Какое утро! Как весна смеется! Как небо чисто! Яркая лазурь сверкает между голых рук деревьев. Целует солнце под мышками у них осенний рыжий мох. Фиалки пробивают златой ковер из палых листьев. Благоуханный воздух, свежий, сладкий, как земляника, тает на губах. Друзья, подруги, о, какое счастье идти куда глаза глядят, покинув ветхие дома с подгнившими стенами, забыв о старых городах, набитых хламом прошлого! Благословенно наводненье за то, что наших стариков сорвало с мест насиженных, отколупнуло их от скорлупы и всех погнало в горы по веселым тропам за нами вслед, грядущему навстречу!

Лилюли (Иллюзия) (на миг появляется слева, выше всех остальных, на повороте уходящей в гору тропы. Она поет, как птица).

(Исчезает.)

Юноши и девушки (глазами и губами впивают это видение, простирают к нему руки). Вы видели? Это она! Та птичка-малиновка, что нас ведет! Иллюзия! Ах, Лилюли! Постой, постой! Мы за тобой!

Полишинель. Левей! Левей держи! Потише, ребятки! Тпру! Да тпру же, кобылки и жеребятки! Шагом! Шагом! Экая прыть! А куда, спрашивается, спешить? Или боитесь, что месяц у вас молодой украдут? Вон он, серебряный голубок, на ниточке на воздушной повис над горами, ждет-пождет, кто из вас схватит его зубами! Видите, как он ловчится свой лук натянуть на той вершине, куда вы держите путь?

Юноши и девушки (в упоенье, обратив взоры к вершине). Куда мы держим путь? Мы будем там? Полишинель! На этих пламенеющих вершинах?

Полишинель. Да, сегодня к вечеру, пожалуй, доберетесь.

Юноши и девушки. Сегодня к вечеру! Уже! И мы увидим за стеною гор сияющий безбрежный кругозор и страны те, что грезятся во сне, — сад Гесперид, и Атлантиду, и Ханаан!

Полишинель. Вот уж на этот счет не скажу. И не поручусь за сегодня. Обетованный край — так ты и знай — всегда сулят на завтра!

Юноши и девушки. Завтра! Завтра! Мы будем там завтра! Мы придем первые! Спешим! Спешим! А ты, Полишинель? Тоже туда? Или уже оттуда?

Полишинель. Я тут за овчарку. Бегаю вдоль стада. Поспеваю всюду, где надо. Отставших подгоняю. На старых лаю. Ягняток тереблю. А ярочек молоденьких — щиплю. (Подкрепляет слова жестом.)

Девушка, которую он ущипнул (закатывая ему оплеуху). Ай! Ой! Кусачий какой!

Полишинель (уже перенес внимание на чету стариков). А, Филемон! Ну как, старина? Тоже надумал поглядеть на божий свет?

Старик (горестно указывая на оставшуюся позади долину). Что мне свет! Родина-то моя там.

Полишинель. Она там, но она и тут. Дело ведь не в земле, а в людях, что на ней живут.

Старик. Я сердцем только там живу.

Полишинель. Да там же ревматизмы, насморки, ломоты! Скорей сюда, на склоны, на высоты! На ярком солнышке погрейся, смолистым воздухом дыши!

Старик. Э, мне милей темный угол возле печки дымной и вонючей.

Полишинель (хохочет). Не можешь оторваться от своей навозной кучи!

Человек с ручной тележкой. А я свою забрал с собою. Вот везу.

Полишинель (обращаясь к толпе, которая спешит мимо, изнемогая под тяжестью огромных узлов). Эй, легче! Легче! Не торопитесь! На себя лучше оборотитесь! По лицам-то у вас пот ручьями уже льет! Чистое наводненье! Стоило бежать из низины, если потоп у каждого с собой в корзине! Дружочек, погоди! Ты же сейчас лопнешь! У тебя уже глаза на лоб полезли. А красен-то как! Ну, точно рак, когда его подрумянят кипяточком с перцем и лавровым листочком. Сто-ой! Минуту отдыха! Дышите! Воздух тут бесплатно. Да гляньте хоть по сторонам — вид-то какой приятный! Какой нарядный! Как взор пленяет! И можно трогать руками — краска не линяет.

Толпа. Идем! Идем! Некогда отдыхать. Говорят, из соседней деревни тоже туда идут. Нам надо прийти первыми.

Полишинель. Ничего, земля велика.

Толпа. Они все заберут себе!

Полишинель. Хватит и вам тоже.

Толпа. Нет, сперва нам... А им потом... Вперед! Вперед! Нельзя останавливаться. О, господи, какая тяжесть! Ой, я не выдержу... Помру...

Полишинель. Стоило спешить, чтобы в могилу угодить!

Толпа. Мученье какое! И всегда мне хуже, чем другим. Моя ноша самая тяжелая. А посмотри хоть на этого! У него небось вполовину легче!

Полишинель. Ну поменяйся с ним!

Один из толпы. Дурак! Может, еще с тобой поменяться? На твой горб? Хочешь, чтобы я, здорово живешь, подарил ему все свое добро?

Полишинель. А тогда не жалуйся!

Толпа. Хочу и жалуюсь, и никто мне не запретит. Плакаться на свои беды и завидовать своему соседу, клясть свою жизнь все пуще, ничего не делая, чтобы стало лучше, — это большое облегчение! Вроде промывательного... И этак бы пожить нам лет до ста желательно! (Проходит мимо.)

Дети. Ах! Зеленые ящерки! Цветочки! Баранчики! Еще один! Еще! Он совсем как круглый желтый глазок! А вон птичка! Смотрите, она в красной шапочке! А как свистит! Фью-фью-фью-фью!..

Учители. Идите по середине дороги! Парами! Парами! И опустите глаза! Смотрите в книгу.

Дети. Но нам хочется посмотреть, что тут кругом!

Учители. Незачем. Мы вам всё расскажем. Читайте! Ну, читайте: «Когда Ганнибал перешел Альпы...»

Дети. А мы какие горы будем переходить?

Учители. Не об вас речь. Читайте: «Когда Ганнибал...»

Дети. А мы? А мы? Когда будет речь о нас?

Учители. Лет через двести или триста. Всему свое время.

Девочка с дерзко вздернутым носиком. Когда мы умрем, да?

Дети (поют на мотив «Мальбрук в поход собрался»).

Учители, Да, когда вы умрете, и вас похоронят. А пока что читайте, читайте! «Когда Ганнибал...»

Дети (поют).

(Проходят.)

Полишинель (обращаясь к человеку с сединой в волосах, который идет, полузакрыв глаза, чему-то усмехаясь и разговаривая сам с собой,). А, мечтатель Гильо, который только одного себя знает и никогда не унывает! Что это ты бормочешь себе под нос?

Мечтатель Гильо. Я описываю пейзаж.

Полишинель. Да ведь ты на него не смотришь?

Гильо. Я вижу... вижу...

Полишинель. Уткнув глаза в землю?

Гильо. Я вижу то, что дальше, то, что выше, я вижу вершину, я вижу свет.

Полишинель. Да ты бы для начала кругом себя посмотрел.

Гильо. Меня не интересует, где я сейчас, а только где я буду.

Полишинель. А может, еще и не будешь. И выйдет, что нигде не был — ни там, ни тут. И на твоей могиле напишут: «Здесь лежит Гильо, который ничего не видал, словно и на земле не живал».

Гильо. Я тороплюсь, я обгоняю жизнь.

Полишинель. Обогнать жизнь, мой друг, — это значит уже быть мертвым. Нет, благодарю покорно, я лучше буду отставать. (Обращаясь к человеку лет под сорок, который смотрит на Полишинеля и на все окружающее светлыми холодными глазами.) А ты, Аргус Стоглаз, о чем ты размышляешь?

Стоглаз. Я смотрю на тебя, смотрю на него, все вижу, этих и тех, тебя и прочих — и я вижу, что вы все безумны. Смотрю на этот пейзаж и вижу его таким, как он есть, не хуже и не лучше; мне не холодно и не жарко, не весело и не грустно. Я никогда не теряю направления, ни о чем не мечтаю — я только вижу, вижу небо и облака, пыль на дороге и камни, цветы и комья грязи. Я вижу все.

Полишинель. Но ни в чем не участвуешь. Значит, и не живешь. Ты видишь жизнь, да, ну, а в тебе самом есть ли хоть что-нибудь живое? Кто один мудр среди безумных, тот сам безумен вдвое.

А вот мой куманек Жано и его верный ослик, почтенный Буридан.

Осел. И-ан! И-ан! (Упирается копытами в землю, не желая двигаться дальше.)

Полишинель. Один верхом, другой пешком — и оба вместе стоят на месте...

Жано. Ну, братец, что ты на самом деле! Ведь мы уже почти у цели. Ну-ка еще копытцами шевельни! А то ведь стыдно будет перед людьми. Смотри-ка, все нас обгоняют... Но! Но! Вперед! Вот наказанье-то, господи прости! Не на себе ж мне тебя нести! Ну, миленький! Ну, мой красавец! (С внезапной яростью.) У-у, мерзавец!

Полишинель. Жано предполагает, а осел располагает.

Жано. Ну и что ж такого? Будто уж он глупее всякого другого? Значит, ему тут понравилось. Ну, а я, что ж, я не из упрямых. (Ослу.) Ты все обдумал? Взвесил? Обсудил? Ну, смотри! (Считает.) Раз... два... три! Решено. А мне что тут, что там, в конце концов все равно.

Полишинель. Не стыдно тебе слушаться своего осла?

Жано. Нет хуже, когда в семье ссоры. Лучше уж уступить без лишнего разговора. (Ослу.) Иди поваляйся на травке. А я тут расположусь по-своему. Эге! Землица-то хорошая. И местечко славное, защищено от ветра. Ну, с богом и за работу!

Полишинель. Что ты хочешь делать?

Жано. Копать. И прошу нос ко мне не совать. Теперь это мое поле.

Полишинель. Ты, я вижу, времени не теряешь!

Жано (показывая). Хутор Жано. И Буриданов выгон. (Натягивает веревку.)

Полишинель. Ты остаешься? А те-то ведь все уходят! (Показывает на проходящих по дороге.)

Жано. Небось воротятся. Земля, говорят, круглая. Куда ни пойди, а все придешь обратно. И вообще там видно будет. Пока еще они все пройдут, а я участочек-то и раскопаю.

Полишинель. А зачем, раз ты все равно его бросишь?

Жано. Так я ж не для себя, а для нее.

Полишинель. Для нее? Это для кого же?

Жано. Для той, кто мне всех дороже. (Показывает на землю.) Для нее вот, для моей красавицы! Не могу видеть ее заброшенной либо пустой. Сам тогда делаюсь ровно бы не свой, чую, как ей, голубушке, тяжко, ну и спешу облегчить бедняжку.

Полишинель. Ах ты, старый распутник!

Жано. У кого что — у одного земля, у другого девки.

Полишинель. Ну забавляйся, паренек, забавляйся. Трудись, ломай спину! А я посижу да на тебя погляжу. Самое полезное для здоровья — это смотреть, как работают другие. Эх, хорошо в тени! Потейте, добрые люди! Ну, а нам к чему ж лезть из кожи? Полюбуемся лучше на прохожих. Мне сдается, в их веренице прелюбопытные могут встретиться лица.

Альтаир. Вы видели ее? Была тут?

Полишинель. Да кто? Кто?

Альтаир. Волшебная птица.

Полишинель. А! Наша чаровница! Летунья Лилюли?

Альтаир. Я уже с ночи за ней гоняюсь. Слышу, она где-то тут — с куста на куст песенка ее порхает. А то вдруг мелькнет на повороте дорожки легкой одежды край и босая ножка. Я уж совсем было ее настиг, да отвернулся на один миг — увидел в пыли ее серебряную застежку... И потерял след... И с тех пор ее нет... Ах, я пойду хоть на край земли, только скажите, скажите мне, где Лилюли?

Полишинель. Знаешь что, брось-ка ты эту ловлю птичью. А то как бы из охотника не стать тебе дичью.

Альтаир. А я как раз этого и хочу.

Полишинель. Ну так оставайся на месте. Она у нас такая — гонишься за ней, она убегает. А станешь сам бежать — она следом.

Альтаир. Ах нет, пусти, пусти меня... Я только время с тобой теряю...

Полишинель. Глупец! Сказано тебе: притаись, примолкни. И я ручаюсь тебе головою, что через пять минут она будет с тобою.

Альтаир. Ты думаешь?

Полишинель. Что за вопрос! Небось, уж где-нибудь и сейчас торчит ее лисий нос. Подстерегает тебя как куренка.

Альтаир. Где? Где?

Полишинель. Да везде, где ты. Хочешь, чтоб она появилась? Скажи о ней что-нибудь дурное!

Альтаир. Никогда!

Полишинель. Эх ты! Да брось, тебе говорят! Раскрой глаза пошире! Сейчас я тебе такое покажу — это вот будет зрелище! Не то что твоя сладенькая блондинка! Смотри!

Альтаир. Что? Эти оборванцы? Толпа, которая спешит, толкается, потеет... Ну уж и зрелище!

Полишинель. Ты, милый мой, просто ревнуешь. Потому что все они, как и ты, гонятся за твоей красоткой. Ну ладно, могу показать тебе кое-что получше. Смотри! Вот шествуют Силы и Власти.

Альтаир. Власти? Над кем?

Полишинель. Над тобой, надо мной, надо всеми. Это те, кто нас ведет.

Альтаир. Никто меня не ведет. Я свободный гражданин свободной республики.

Полишинель. Вот именно. И, стало быть, их имена тебе небезызвестны. Но лица их, ручаюсь, ты никогда не пытался разглядеть. Так пользуйся случаем! Сейчас покажем тебе твоих богов, как говорится, в натуральном виде.

Альтаир. Что это за чудище без головы, что мчится впереди всех огромными шагами?

Полишинель. Великан без головы, что марширует во главе? Ты его знаешь, дружочек, это Жизнь. Что, хороша? Какая грудь, а? Что твоя крепость! Руки — как ветви, налитые соком. Бедра прочней колонн. Несется, не удержишь — это буря, ураган, циклон! Смерч из жаркого дыханья и крови. Бей, валяй, круши! И мы туда ж, по ее примеру. А чтоб уж ничто не мешало, облегчим себя самую малость; рецепт для этого очень простой — голову с плеч долой!

Альтаир. Фу! Какое от нее исходит зловонье! Сырой говядиной разит и львиной клеткой!

Полишинель. Скажите, какой неженка! А от тебя, думаешь, амброзией пахнет, ты, звереныш?

Альтаир. Я — это совсем другое. У меня есть душа.

Полишинель. А что такое душа? Тоже зверь, не лучше иных прочих. И ты ей, пожалуй, верь, да только не очень. У нее тоже есть зубки. И не одним воздухом она питается.

Альтаир. Ах, вот этого я знаю. Видишь, идет, с повязкой на глазах? Она скрывает сияние его очей. Хочу благоговейно поцеловать их. Это мой властелин. Амур! Возлюбленный!

Полишинель. Эх ты, школяр! Жизнь-то только по книгам знаешь! Ошибка, дорогой, грубейшая ошибка! На две, по меньшей мере, тысячи лет опоздал твой портрет — сейчас уже ни чуточки непохоже! Этот слепец с застывшими чертами, которого ты пожираешь глазами, какой же это Амур, помилуй! Это Рассудок.

Альтаир. Что? Рассудок? Прочь! Убирайся! Не хочу тебя! Бесстыжий! По какому праву он завладел повязкой Амура?

Полишинель. А он не может без повязки. Глаза-то ведь ему не нужны, только мешают. Свой путь он наперед расчислил по всем законам логики, ну, стало быть, зажмурься и ступай без колебаний, прямо... Трах! Налетел на дерево... Ой-ой-ой! Расквасил нос... Ну что поделаешь: расчет был верен, это дерево ошиблось. Так! Напролом через кусты... Одежда в клочья... Ничего, он ходок неробкий! А что в прореху видно его... кожу, это его мало заботит. Но как же дальше-то? Ведь там ручей. Идет, идет по краю, словно мул, по самому обрыву... Как-то перешагнет?.. Эй, стой! Остерегись! Споткнулся, падает... Нет, устоял... Ну, ловок! Но те, кто следовал за этим канатным плясуном, те бух! — нырнули... Но это их не охладит... Вперед, ребята! Прямо, только прямо! Нет ничего прекрасней прямой линии. Ох, тупицы! Да здравствует мой горб!

Альтаир. А это еще кто? Уставился на меня и хихикает? Ступай, ступай себе! Шут гороховый!

Полишинель. Вот так так! А знаешь ли ты, кого сейчас гонишь? Это и есть Амур.

Альтаир. Амур? Этот идиотик? Ну вот, нате, пожалуйста, теперь он разрюмился... Но, значит, он уже больше не слепой?

Полишинель. Слепой ли, зрячий ли, не велика разница. Он, видишь ли, малость придурковат.

Альтаир. Ну ты, фонтанчик, довольно капать... (Утирает ему слезы.) Смотрите-ка, смеется! Как радуга после дождя. А глаза у него красивые...

Полишинель. Но не затем они ему нужны, чтобы смотреть. А только чтобы делать глазки.

Альтаир (пытается поймать взгляд Амура). Что видишь ты? О чем ты думаешь? Куда стремишься? Поведай мне мечту свою!

Амур. А, е, и, о, ю! (Извлекает пронзительное арпеджио из флейты Пана, мимоходом влепляет поцелуй ослу, который в ответ встряхивает ушами, и убегает в сопровождении прыгающего козленка.)

Полишинель. Он ничего не видит, ничего не хочет, не думает и не стремится никуда. Он равнодушен ко всему, что происходит. Он проходит...

Альтаир (глядя в ту сторону, где исчез Амур). Как он прекрасен!

Полишинель. Всегда так кажется, когда любовь прошла.

Альтаир. Вот уж придумали — в этакой сбруе тащиться в гору на самом солнцепеке! Да вы с ума сошли! Сбросьте свои доспехи! Что это, Полишинель, каторжные они, что ли? Кто этот солдафон, пузатый и усатый, который, словно Агамемнон, пыхтит и топает впереди всех?

Полишинель. Это Мир. Он идет, как видишь, задом наперед.

Альтаир. Мир? Это Мир?..

Полишинель. Ну да. Вооруженный Мир. Грибуй, спасаясь от дождя, бросился в воду. А эти, из страха перед огнем, подпаливают себя сзади.

Альтаир. Ну и ослы! Глупая вьючная скотинка! Эй, вы! Послушайте! Со всем этим старым железом на спине вы все равно не доберетесь до вершины. Уж лучше сделайте, как тот мудрец! (Показывает на ослика Буридана.) Все четыре копыта в воздух — и валяйтесь себе на травке!

Полишинель. Они только того и хотят.

Альтаир. А кто ж им запрещает?

Полишинель. Погонщик.

Свобода. Но! Но! Какого черта! Вперед, граждане! Шевели ногами! Вперед, осел! Шагай либо издохни! А что еще с этим скотом? Вьюк у него съехал? (Обращаясь к Равенству.) Святая шлюха, помоги-ка затянуть на нем подпругу... Ошейник этому свободному человеку!

Полишинель. Приветствуй свое божество, сынок!

Альтаир. Что? Этого ругателя? Да кто он такой?

Полишинель. «Свобода, милая свобода...»

Альтаир. А та, другая?

Полишинель. Его сестрица — Равенство. Милейшая особа!

Равенство (затягивая ремни на солдате). Ты у меня подожмешь брюхо! (Подбирает с земли какой-то предмет, который она положила на обочину дороги, перед тем как начать затягивать ремни, и продолжает свой путь.)

Альтаир. Что у нее в руках?

Полишинель. Садовые ножницы. Отойдем-ка подальше. Она стрижет, кромсает, режет... Кыш! Кыш, негодная! Беда тому, кто ей попадается!

Альтаир. Да что ж ее так раздражает?

Полишинель. Все, что выдается.

Равенство. Убери свой горб!

Полишинель. Anch'io son aristo!..[1]

Равенство. Равняйсь! У, дохлые! Смирно! На-лево-о!

Свобода. Вперед! Свобода или смерть! (Щелкает кнутом.)

Альтаир. А это кто, в самом конце? Черный дикарь, почти что голый, но в цилиндре, с салфеткою на шее, под руку со священником?

Полишинель. Это Братство. Ты осторожней с ним, он очень зол. Он — людоед, но в руках у него вилка и на устах молитва. Манеры как в самом высшем круге — это цивилизации заслуга. Почтенный капеллан его везде сопровождает, указывая, кто ему не братья, чтоб с чистой совестью он мог сожрать их.

Альтаир (в отчаянии). Какая гнусная насмешка! Не хочу больше смотреть... Все, что я люблю и почитаю, предстает мне в уродливом и омерзительном обличье. Братство — людоед, Свобода с кнутом в руках гонит рабов, закованных в цепи! Рассудок слеп, а Любовь безмозгла! Зачем же тогда жить? Ради чего?

Лилюли. Ради меня.

Альтаир (вздрагивает). Любимая! Ты! Наконец-то! (Хочет обернуться.)

Лилюли. Не двигайся! Останься так! (Не снимая рук, прижимает к себе его голову.)

Альтаир. Я слышу, как бьется твое сердце, как трепещет твоя грудь... Тут, под моей щекой... твоих нежных пальцев, из их прохладных кончиков ты, чувствую, переливаешься в меня, как ручеек, и унимаешь жар в моей крови... Я умираю от счастья... Ты здесь! Ты здесь!

Лилюли. Ну? Теперь все хорошо?

Альтаир. Все хорошо... И мир прекрасен. (Как бы внезапно пробуждаясь.) Но эти страшные виденья, эти чудовища, которые сейчас тут проходили?

Лилюли. Тебе приснилось.

Альтаир. Нет, я видел...

Лилюли. Тебе приснилось. Смотри теперь!

Альтаир. О, как все озарилось — каким-то новым светом! Солнце не палит больше... Над дорогой не поднимается уж едкий запах пыли и пота от человеческого стада. Ветерок свеж, как твои пальцы. Воздух благоухает акацией, как твои губы. Радостной поступью, обнявшись, проходят стройные и гармонические люди. Свобода расчищает им путь и убирает тернии, чтоб им не наколоться. Подобно Юноне, из чьего соска брызнул когда-то Млечный Путь, Братство всех любовно поит из материнской своей груди. В листве незримые Рассудок и Любовь воркуют в сладостном согласье, как две голубки. О жизнь, я вновь обрел утраченный твой лик. Как он прекрасен! (Засыпает в объятиях Лилюли.)

Лилюли. Баю-баюшки-баю, баю деточку мою... (Целует его глаза, бережно опускает его на землю, окутывает ему голову своим покрывалом, затем обращается к солдатам Вооруженного Мира, все еще марширующим по дороге, — сейчас это артиллеристы с пушками.) Ну, теперь забирайте его. Он будет крепко спать на этом лафете.

Полишинель. Пантера с золотистыми глазами, мурлычь, облизывайся розовым язычком, отведав крови! Что, вкусно?

Лилюли. Очень.

Полишинель. Тигрица гирканская!

Лилюли. Индюк бирманский!

Полишинель. Не стыдно тебе?

Лилюли. Чего мне стыдиться? Того, что я дарую счастье?

Полишинель. Предать такого младенца!

Лилюли. Он своей участью не поменялся б с королем. Спать на пушке, грезя о Братстве! Что слаще в двадцать лет? Тебя не соблазняет? (Приближается к Полишинелю с завлекающей улыбкой.)

Полишинель (отступая). Спасибо! Мне уже не двадцать. Стар увлекаться.

Лилюли (подходит еще ближе). Для счастья никогда не поздно!

Полишинель. Благодарю! Но я давно в отставке — без чина.

Лилюли. Как жаль!

Полишинель (с иронией). Еще бы! Такой красавец мужчина!

Лилюли. А что же? Недурен!

И если хочешь, я могу по дружбе устроить, чтоб тебя признали годным для военной службы.

Полишинель (поспешно отступает). Премного благодарен!

Лилюли. Да что ты скромничаешь? Ноги у тебя, во всяком случае, в порядке. Ну-ка пройдись, я посмотрю... Подними руки! Шагни! Да из тебя выйдет отличный солдат!

Полишинель. О да! Я отлично сумею удирать!

Лилюли. И то неплохо. Сейчас, мой друг, бежать из одного сраженья — значит попасть в другое. Так что геройство тебе все равно обеспечено. Разве ты не хочешь быть героем?

Полишинель. И получить в брюхо порцию свинца? Нет, дудки! Предпочитаю стаканчик винца. Это полезнее для желудка.

Лилюли. И это будет, в придачу! Сыт будешь, и пьян, и нос в табаке! А какой некролог («О мертвые, сколь ваш завиден жребий!») напишет о тебе какой-нибудь великий академик, которому его величие (ах, жаль беднягу!) мешает устремиться в гущу боя. А может быть, сам Фредерик Массон произнесет над тобой надгробное слово! Ты только скажи, чего тебе хочется. Ни в чем не будет отказа. Ты мне понравился с первого раза.

Полишинель. Я?

Лилюли. Ты, ты! Твой нос, как роза, алый, твой тощий лик с кривой ухмылкой, как месяц в первой четверти, и пуговицы глаз твоих, блестящих, круглых, как у вороны, и твой веселый нрав, и поступь грациозная, как будто ты плясун канатный, который бы свой балансир ради удобства проглотил.

Полишинель. Довольно надо мной смеяться!

Лилюли. А разве ты не знаешь, что женщина всегда смеется над тем, кого любит? (Пытается подойти к нему.)

Полишинель (отступает). Не подольщайся, лиса!

Лилюли. Ты мне не веришь!

Полишинель. Боюсь твоего языка.

Лилюли. А моих губ?

Полишинель. Нет... Да... Ну, беда! Попался Полиши... Э, нет, позволь! (Отступает в ту минуту, когда она уже готова его коснуться.)

Лилюли. Фу, какой трус! Ну что мне, руки вверх поднять? Пожалуйста! Изволь! Камарад!

Полишинель. Ох, и ручки! Беленькие, пухленькие...

Лилюли. А ты потрогай. Не бойся, настоящие! Прямо из сада, наивысший сорт — как атлас кожура, и даже пушок не стерт...

Лилюли. Дрожит... Горит... Поджаривается...

Полишинель. Ну что ж... Возьму...

Лилюли. И конец ему!

Полишинель (ощупывает ее). Как персик... душистый... бархатистый... (Обнимает ее за талию.) Ого! Кто бы подумал! На вид худышка, а на деле вроде хорошо пропеченной пышки... Жирна, как перепелочка, плотна, как подушечка... Да как же ты ухитрилась, душечка, казаться грезой, тенью, духом без плоти, когда на этого чижика вела охоту?

Лилюли. Моего маленького сонулю? Ну, всякому свое.

Полишинель. Детям — погремушки!

Лилюли. Мечтателю в двадцать лет — душа. А тело ему зачем? Тело — это одна видимость. Ведь так, Полиши?

Полишинель. Э, нет, извините! Жить только духом — другого поищите. У меня слишком хороший аппетит.

Лилюли. Уж я ль тебя не угощаю? А тебе, обжоре, все мало!

Полишинель. Да нет, в самый раз. Чего еще и просить! В твоей харчевне, я вижу, найдется и выпить и закусить.

Лилюли. Только не сейчас.

Полишинель. А почему?

Лилюли. Ну что ты! У всех на глазах! (Показывает на людей, проходящих по дороге.)

Полишинель. А я не склонен стесняться.

Лилюли. Зато я очень стыдлива.

Полишинель. Вот хорошо, что предупредила, а то бы никто и не догадался.

Лилюли. Пойдем сюда.

Полишинель. Куда?

Лилюли. Вот в эти кусточки. (Тянет его к дороге.)

Полишинель. А нет ли укромнее уголочка?

Лилюли. Да будет тебе, не трусь! И не верти головой, как гусь. Смотри мне в глаза.

Полишинель. Вижу в них себя, но, увы, далеко не красавцем.

Лилюли. Стоит тебе захотеть, стоит мне захотеть — и будешь хорош, как ангел. Хочешь? Скажи! Я все сделаю.

Полишинель. Ну, а что, например, ты можешь мне предложить?

Лилюли. Да все что угодно. Хочешь, присажу тебе второй горб. А нет — сниму оба. Можно дать тебе стан прямой, как тополь, нос белее лилий и даже пикантную ямочку на подбородок.

Полишинель. Ты все с подковыркою да со смешком!

Лилюли. Да нет же! Клянусь моим соском! Смотри мне в глаза. Ближе! Еще ближе! Ну, видишь себя?

Полишинель. Вижу бычка на веревочке! Ну да еще посмотрим!

Вербовщики (выскакивают из канавы, держа над собой плакаты). Джентльмены, вас долг зовет!

Полишинель. Авось подождет!

Лилюли. Куда же ты? А я?..

Полишинель. У-у, змея! (Преследуемый вербовщиками, взбирается на плодовое дерево.)

Один из вербовщиков (стоя под деревом и задрав голову кверху). Спешите, сударь! Только вы один и остались! Другие все давно записались! Списки уже в штаб-квартире! А что вы скажете об этом мундире? И этот кивер будет очень к лицу такому бравому молодцу! Не упускайте случая! Очень редкий! Спускайтесь скорей со своей ветки!

Второй вербовщик. Слазь, сукин сын, а то я не поленюсь, сам к тебе поднимусь! И уж тогда не быть тебе живу!

Полишинель. А не хочешь сливу? (Обстреливает его сливами.)

Второй вербовщик. Держите подлеца. Он вольный стрелок!

Первый вербовщик. Послушайте, сударь, это с вашей стороны просто нечестно! Да будет вам раз навсегда известно, что, если мужчина холост и не солдат, он не имеет права обороняться! Это уже преступленье!

Полишинель. Ах, быть солдатом какое наслажденье!

Второй вербовщик. Что делать нам, сударыня, с этой рогатой тыквой, с этим огурцом бешеным, на веточке подвешенным? Сорвем этот фрукт, что ли?

Лилюли. Ах нет, дадим ему дозреть. Рано иль поздно он попадет к нам на тарелку. Но он не готов пока. Нужно, чтоб солнце позолотило ему бока.

Полишинель. Жди на здоровье!

Лилюли. Ты будешь мой!

Вербовщики. Он будет наш!

Полишинель. А вот и нет! С Иллюзией бороться может только Смех!

Лилюли. Ох, не превозносись, голубчик! Я-то ведь тебя не врагом считаю, а другом и даже очень благодарна за твои услуги. Ты говоришь: «Не верю» — и думаешь, этим спасешься? Ты говоришь: «Не верю!» — и смеешься! А делаешь что? То же, что и другие! Так смейся, смейся себе, мой милый. Твой смех помогает быстрее идти тем, кто за мной шагает. Да ты и сам катишь по той же дорожке! Тра-ла-ла-ла-ла! Не обижайся, радость моя!

Полишинель. Ах, негодяйка! Ах, краснобайка! И до чего все ж таки хороша!

Лилюли (хохочет, глядя на него). Прощай, моя душа!

Полишинель. Не скаль свои белые зубки, а то так и тянет на них попасться.

Лилюли. Уж я полакомлюсь тобою, дыня!

Вербовщики. И мы! И мы!

Один из вербовщиков (показывая на Жано). А этот жесткий плод, этот кизильник, корявый и иссушенный солнцем?

Лилюли. А что ж, сорвем! Пренебрегать ничем не стоит. (Подходит к Жано. Вербовщики стоят поодаль. Лилюли окликает Жано.) Послушай-ка, любезный!

Вербовщики. Эй, ты, мужик!

Лилюли. Здорово, друг!

Жано. Ну, здравствуй. (Поворачивается к ней спиной.)

Лилюли. Смотрю я на тебя — уж как же ты маешься! Надсаживаешься, надрываешься... И это ведь с самого утра! Уж тебе бы и отдохнуть пора! Солнце палит, тень холодком манит — день долог, жизнь коротка, все-то дела за сегодня все равно не управить, надо что-нибудь и на завтра оставить! Да и кто тебе велит нести такой крест — ни хозяина, ни семьи, один как перст! К чему же тянуть из себя жилы? Кто землю копает, роет себе могилу. Вот уж подлинно, что работа дураков любит. А то зачем бы тебе эту пашню день-деньской голубить? Скрести, мести, копать, ровнять, навозить и вообще всячески ее тревожить? Ишь как она раскинулась, брюхом вверх, вроде как в истоме... Эх, милый, сидеть бы тебе, старику, дома! А здесь и без тебя найдутся разные прочие, до таких дел охочие. Скорёхонько все обстряпают, и без затей и народят тебе отличных детей — синюю капусту, и золотое жито, и кружевной овес, что на ветру дрожит весь, и картошку щекастую, толстоносую и мордастую, а коль захочешь, то и янтарные градины, спелые виноградины, чтоб их ногами в чану давить, красное молочко из них доить и разливать по бочонкам тот сок хмельной, что завещал нам наш прародитель Ной! А сам ты станешь по подвалу ходить-похаживать да кружечку пенную себе налаживать. Хочешь этак-то? Я все устрою. Если согласен — идем со мною! (Делает вид, что уходит.)

Полишинель. Ну язычок! Ну балаболка! Эта, пожалуй, всякого собьет с толку!

Жано (на минуту поднимает голову и, опершись на лопату, разглядывает Лилюли). Да чего тебе, девке, надо?

Лилюли. Хочу тебе помочь.

Жано. А! Ну спасибо. Вот раскидай-ка этот навоз.

Лилюли. Фи! Фи! А чем?

Жано. Руками. Чем же еще за него браться? Ради такого дела не грех малость и замараться!

Лилюли. Моими розовыми пальчиками!

Полишинель. Что, Лилюли? Ага! Вот и любезничай с ослами! Ты ему серенаду, а он тебе руладу из своего заду!

Лилюли. Но послушай, земляк, ты, наверно, умираешь от жажды! Легко ли — целый день ворочать, как вол, уткнувшись в землю, облизывая каждую кочку, — небось и язык-то весь потрескался! Признайся, ведь хочется выпить?

Жано. А что ж, и выпью. Вот ужо вечерком.

Лилюли. До вечера, дружок, мы успеем состариться. И кто знает, найдется ли тогда вино и под ногами погреб, куда его поставить. Нет, что уж откладывать! Покуда в силах, тут-то и время сердце свое порадовать!

Жано. Ничего, мое от меня не уйдет, не беспокойся. Добрые вина и старику любы. Чтоб всласть напиться, не нужны зубы.

Лилюли. Экой кряж! Его и не сдвинешь. Послушай, Жано! Еще словечко! Скажи, ты любишь землю?

Жано. Я-то?.. Ее-то?..

Лилюли. Ну так вот. Я тебе припасла земельки. Там, наверху.

Жано (тупо смотрит на небо). Это где же?

Полишинель. Ох, выдумщица! Интересно, что она еще сочинила! То райские кущи ему сулила, а теперь небесные огороды?

Лилюли. Смотри сюда, Жано! Видишь этих людей на дороге? Видишь, спешат, бегут, валят валом? А потому что знают, что там, за перевалом! Тамошняя земля не здешней чета — чистый чернозем! Красота! Под плугом — масло, в ладони — пух, мягкая да пышная, как девичья грудь! А уж как примется она рожать, так поспевай только косить да жать. Ага, вижу, и у тебя текут слюнки! Ну? Хочешь такое поле? Так беги скорей, получай свою долю! (Делает вид, что уходит.) Чего же ты стоишь?

Жано. Да я уж и сам решил, что туда отправлюсь. Только сначала тут управлюсь.

Лилюли. Да там же все разберут!

Жано. А я уже и сейчас беру.

Лилюли. Ну да, какую-нибудь пустяковину! А там-то, подумай, золотого зерна доверху полны амбары и закрома! Слива там в кулак и с голову груша — только нагнуться, — подбирай да кушай!

Жано. А все верней две ноги, чем три ходули.

Лилюли. Но ведь у тех ноги бегут!

Жано. Зато мои крепко держат.

Лилюли. А соседи твои все пошли. Тебе не завидно?

Жано. Ежели мой сосед пошел топиться, не значит, что и мне надо в омут валиться.

Лилюли. Э, дурачина! С тобой говорить, что горохом о стену! Ну хорошо. Если уж мои над тобой бессильны чары, найдется другая, поддаст тебе жару! Не любишь, когда тебя гладят? Вот она шило в тебя засадит!

Полишинель. А кто она?

Лилюли. Моя кузина желчная — Общественное Мнение!

Полишинель. Ну-у, разве его этим возьмешь! Дожидайся!

Лилюли. Но кто дождется, тот посмеется.

Полишинель. Он не пойдет.

Лилюли. Пойдет!

Вербовщики. Пойдет! Рам-там!

Лилюли. И тебе, дружок, недолго еще гонять без привязи! До скорого свиданья! (Вербовщикам.) Ну, пошли! Рам-там-тарам! Придет он сам! Рам-там-тарам! Все будут там! Вот дайте срок! Пырнут их в бок! (Проходя с песней мимо Жано, тычет его двумя пальцами под ребра, шутливо грозит Полишинелю и со смехом убегает.)

Вербовщики. Пырнут их в бок, пырнут их в бок и выпустят багровый сок! (Удаляются.)

Полишинель. Рам-трам-тарам! Увидим там! Авось дадим им по рукам! Рам-там-тарам, тарам-там-там!

Толпа (каждый держит перед собой маленькое изображение святого). Святые угодники, молите бога о нас! Святой Сульпиций, святой Пропиций, — святой Эварист, святой Эгоист, — святой Севастьян, святой Фридолин, — святой Зефирин, святой Веньямин, — Пантелеймон, Наполеон, — святой Дагобер, святой Робеспьер, — святая Республика и святейшая Публика, — святой Король, святой Кайзер, святые Пушки, — святая Мошна и святые Полушки, — святой Елей, святой Разум и святой Бей всех разом, — святой Роман и святой Обман, — святой Антоний и святой Свиноний, — святой Авраам и святой Я сам, — святая Глупость, святая Шлюха и святой Сытое брюхо, — святой Люби меня, а не моих ближних, и все мне давай, а им ни крошки лишней, — ибо ты мой, а не чужой, — и не затем я тебя взял, поил, кормил и опекал, — подбеливал и пыль стирал, чтоб ты соседям помогал! Я тебе, а ты мне, про это есть и в Писании — бог тому подаст, кто богу дал заранее... Ты мой святой, мой пес цепной, значит, службу свою исполняй, меня храни, а других кусай! — Святые угодники, молите бога о нас! Ну! Молись хорошенько, кому говорю! Даром, что ли, я тебе ладан курю!..

Господь бог. А вот божки, божки! Кому божков? Очень хорошие, самые модные, для всех и на все годные! От ожогов и зубной боли, мужского бессилия и детских колик, при покражах, и при родах, и для успеха в судебных делах, чтоб не подгорало кушанье и не дымила печь, и чтобы, кого вам надобно, в тюрьму упечь, и даже могут оказать покровительство против дурного правительства! Божки, божки! У кого еще нет, спешите приобрести! Время сейчас, знаете, какое, не мешает на всякий случай боженьку иметь под рукою. Есть на все цены и на все вкусы, для дам специально — мяконькие, надушенные — тончайший букет! — надевать прямо на тело, под корсет. Есть в виде чернильниц, пресс-папье, вставок и для галстука вызолоченных булавок... Очень дешево! Семейным уступка! Пять франков пара, три — штука! Товар исключительного изящества... Пожалуйте, пожалуйте, ваше сиятельство! Только для вас согласен отдать за два девяносто пять!

Полишинель. А скажи мне, продавец финтифлюшек, ты, наверно, здорово на этом наживаешься?

Господь бог (скромно). Ах, сударь, перебиваюсь кое-как.

Полишинель. А не боишься, что могут у тебя из-за этой торговли выйти неприятности?

Господь бог. А с кем, собственно, позвольте спросить? У меня все документы в исправности. Я человек порядка и почитаю правительство, — все правительства, какие существуют. Мой принцип, сударь, быть всегда в хороших отношениях с теми, кто силен. Кто б они ни были, они прекрасны, они добры, они... сильны. Этим все сказано. Бывает, правда, что они сменяются, но тогда и я меняюсь, одновременно с ними, а иногда и на четверть часа раньше. Нет, меня на этом не подловишь! И я всегда, сударь, всегда с теми, кто держит в руках дубинку.

Полишинель. Ну, куманек, выходит, ты поудачливей меня. Я чаще всего оказываюсь среди тех, кого дубасят.

Господь бог. Что делать, сын мой, у дубинки два конца — так, стало быть, должны быть те и эти.

Полишинель. А что, если б нам поменяться?

Господь бог. Нет, нет. Обязан каждый оставаться на своем посту.

Полишинель. Ну хорошо. Положим. Что ты в ладу с сильными мира сего, раз ты им платишь, это мне понятно. Деньги всё могут. Но вот старик... Он-то как на это смотрит?

Господь бог. Старик? Какой старик?

Полишинель (указывая на небо). Ну, тот, что наверху. Отец небесный. Не боишься его гнева? Ты ведь его конкурент, продавец амулетов, — вдруг он возьмет да и прихлопнет тебя за это!

Полишинель. Чему смеешься?

Полишинель. Ну будет, будет...

Господь бог (успокоившись, очень вежливо). Простите, сударь... (Одну за другой снимает с плеча восточные ткани и весьма бесцеремонно, но по-прежнему с изысканной вежливостью наваливает их на плечи ошеломленного Полишинеля.) Не откажите в любезности... Сейчас... минутку...

Полишинель. Но... но... позвольте... (Стоит, ничего не понимая, навьюченный, как осел.)

Полишинель. Что за шутки!

Господь бог. Отец небесный, сударь (показывая на себя), это я.

Полишинель (в полном недоумении). Что, что?

Господь бог (подмигивая ему). Господь бог, к вашим услугам.

Полишинель. Что за бес!

Господь бог (не брезгающий при случае плохим каламбуром). Не бес, сударь, именно не бес, а с небес. Так сказать, из высших.

Полишинель (в крайнем смущении, отвешивая поклоны). Простите, ваша святость... Ради бога... Я было с вами запросто... Худший мой враг — язык!..

Господь бог (снисходительно). Неважно, сын мой. Я привык.

Полишинель. Но этот костюм...

Господь бог (самодовольно). А что, правда, я был ловко загримирован? (Указывая на Истину.) Это вот она ведает моим гардеробом. Разрешите... (Представляя их друг другу.) Мой сын, Полишинель. Моя... скажем, подруга —Чирридичикилья. (Полишинелю, заметив, что тот не разобрал имени.) Иначе сказать — Истина. А кличка ей за то дана, что ласточкой по временам кричит она.

Полишинель (кланяясь). Простите, мадемуазель... или мадам... но, судя по платью, я думал, вы мне несколько сродни... Как бы сказать, из арлекинской братии...

Истина. И вы не ошиблись, куманек. Арлекин — мой кузен. Я, как и он, одета в радугу.

Полишинель. Прелестный наряд и очень вам к лицу. Но смею ли надеяться... Может быть, и мне доведется увидеть вас такой, как, знаете, там на краю колодца, одетой в... наготу?

Истина. Тссс! (Показывает на Господа бога, занятого укладкой своих пожитков в колясочку). Этого нельзя! Никому. Только ему одному. Он очень ревнив! Когда-то он разыгрывал царя Кандавла, но потом закаялся. С тех пор все драгоценности запирает на ключ. Но если очень захочешь, то, говорят, и через стену перескочишь. Скажу вам, мой кузен, не тратя слов зря: коль нет ключей...

Полишинель. ...есть слесаря.

Истина (указывая на приближающегося Господа бога). Тише!

Господь бог (тоном отеческого благоволения, но с подозрительным взглядом). Ну как, дети мои? Вы что-то очень быстро познакомились...

Полишинель (трогая рукой платье Истины). Любуюсь, ваша святость, этой великолепной материей. Какие переливы!

Господь бог. Да, как на горлышке у голубки. Я сам выбирал. Она меняет цвет согласно настроению тех, кто на нее смотрит. Кому какая нужна Истина — розовая, или темная, изумрудная — цвета надежды, или кроваво-красная, — такая и будет, как по заказу. Моя задача — потрафить всем сразу.

Полишинель. Любезность, я бы сказал, прямо вон из ряда!

Господь бог. А что поделаешь, сын мой, жить-то надо. Время сейчас трудное, дороговизна... А немцы показали нам, что в коммерции ради верного процента необходимо учитывать вкус клиента. Раньше любили прочный товар, теперь гонятся за дешевкой... Ну, стало быть, подсчитай, примерь, прикинь — и подавай то, чего просят, во веки веков, аминь! Было время, им хватало единого, вечного бога — и я царил незримо в заоблачных чертогах, в жертвенном дыму и в сердце верных... А теперь они хотят богов более себе соразмерных, таких, чтобы глазами увидеть и в руки взять, на язык попробовать и грязной лапой помять... Ну что ж, если золото им не с руки, я разменяюсь на медяки. Станем вести счет богам на дюжины и на мильоны... вот вам статуи, статуэтки, ладонки, медальоны, идольчики, кумирчики, болванчики, обезьянчики, куколки, безделушки, игрушки, погремушки детские, хотите церковные, хотите светские, изображенья императоров или республики, для угожденья почтеннейшей публике! Купил — все равно что могилу сотворил. И за умеренную плату каждый получит бога по своему формату. Они малы, сын мой, — и с ними мал становлюсь я сам — не палить же из пушек по воробьям... Сердце их в кошельке ютится — ну и я сумею там уместиться!

Толпа (возобновляет свой заунывный речитатив; преобладают дисканты). Святой Юлиан, святой Грациан, — Марьян. Мартьян, Стефан, Лукан, — Квирин, Криспин, Квентин, Кретин, — святой Межеумок, святой Остолоп, — святой Якобинец и святой Поп, — святой Лойла, святая Панама, святые Ловчилы, иже не имут срама, — везде пролазы и мастаки, теплые местечки и маменькины сынки, — святой Иасон, святой Франкмасон. — Эволюция, Революция, Традиция, Полиция, — святое Распятье и Непорочное зачатье, — святой Закон, святой Трон, — святая Семья, святое Я, — святое Евангелие от Говорилы архангела, — святой Фирс и святой Фарс...

Другая толпа (преобладают басы). Санкт Лютер унд Блюхер, — Кернер унд Шопенгауэр, — Бебель, Геббель, Гегель, Геккель, — святой Мах и святой Вермахт, — святой Кант, святой Крупп, Krieg und Kultur, Hochw#252;rdige hochachtbar hoch Organisation, — святое Евангелие от Бисмарка и Маркса...

Обе толпы разом (общий шум и говор). А, вон они, с того края... Эй, друзья! Господи!.. Что за рожи! На всех чертей похожи! Урлюберлоши! Рваные калоши! Галлипулеты! Морда-то, морда, — гляди, что бараний курдюк! Эй ты, старый винный бурдюк! Эй, щучье рыло, иди к нам, сварим из тебя уху! Эй, пузан, затяни пояс! Растеряешь свою требуху! А бабеночки ничего, — гляди-ка! Ишь, милашка! Щечки — яблочки наливные, так бы и съел канашку! Да вы куда, старички, собрались? А в горы! Ищем, где повыше! У нас внизу наводненье, может, слышал? И у нас такая же беда. Так пойдем вместе! А что ж, вместе-то веселей! Айда! Оно бы и так, да вишь ты, не просто перейти к вам по этому мосту. Два гвоздя да гнилая доска, не мост, а одна тоска! Эх вы, увальни, дураки петы! А у нас будто и рук нету? Коли этот мост негодящий, так построим себе настоящий... Эй, лесорубы, за топоры! Плотники, за пилы! А мы, кто постарше, побережем силы, — сядем вот на пригорочке да пожуем сухой корочки! Ты как, дядя? А ты? Да уж когда приглашают перекусить, я не из тех, что заставляют себя просить. Ну-ка, что там у вас в корзинах? Ага, окорок! Колбаса! Буженина! Сосиски, сардельки, бараний бок и с тыквою жареный пирожок! Овечий сыр, хлеба краюха... Для освежения глотки забористый чесночок и с белой головкой и зеленым хвостиком молодой лучок... Каштаны печеные, соленые сливы... И белое винцо своего разлива. А мы вам пивка, пивка — пожалуйте, просим! — светлого, золотого, как у наших девок косы... А мы вам сидра, что пенится и играет и пробкою в потолок стреляет... Станем есть, пить, жрать, глотать, хлебать — пировать, брат, так уж пировать! Эй, дай-ка мне твоего! А ты мне своего! Лови, вот тебе коврижка! Держи, вот сосиска! (Перебрасываются едой через овраг.) Эй, лягушка, шире открой пасть! Ха-ха-ха-ха! Вот ловко-то удалось попасть! Ну, а выпивка — не-ет, брат, это дело тонко — сейчас с кувшином к вам пошлем девчонку! Не балуй, глупая, тут не до игры, это тебе не что-нибудь, а все равно что святые дары!.. (С обеих сторон по мостику перебегают дети, неся кувшины и фляжки.) Эх, хороша! За ваше здоровье! Чокнемся, братцы! Пей дружно! К черту границы! Нам их не нужно! Пусть будет мир — как одно брюхо с тысячей рук, чтоб еду подносить, и одним сердцем, чтоб всех любить!

Тучные (переговариваются между собой). Слышите? Слышите, какой разговор? Не нужно границ! Да ведь это скандал! Позор! Смотрите! Едят из одной миски! Пьют из одного жбана! Какая мерзость! Вот вам идеал этих болванов — одна кормушка, один хлев, одно стадо... Чтоб все было общее... А это очень опасные взгляды! Я, напротив, считаю, что всякому свое, то есть, в первую очередь, мне — мое, а прочим, там, что останется... Нет, как вам это нравится? Что дальше, то хуже... Пляшут! Обнимаются! Мерзость! Разврат! Ведь этак, пожалуй, они и работать не захотят?.. Скажут, например, мне или вам — работайте, мол, сами! Да это что же, позвольте, — значит, все вверх ногами? Собственности уже не будет? Ничего! Ничего! Ни богатых, ни бедных, ни наций, ни государства! Хотят, чтобы каждый был счастлив... Какое нахальство! Дайте им волю, они и бога и войну постараются отменить. А где же тогда порядочному человеку голову приклонить? Бог создал зло, а также границы, нации, войну и чуму — стало быть, знал для чего и почему! Ведь если хочешь на клумбе вырастить розу, надо сперва подкинуть туда навозу! Зло — это навоз, так сказать, необходимое удобрение, значит, должны быть нищие, голытьба, черный люд — все имеет свое назначение! Бедность — ярмо, ненависть — кнут, чтобы волов заставить лямку свою тянуть. Гей, гей! Право, лево, вперед! Слушай и покоряйся, рабочий скот!

Но вы-то, вы, господа Дипломаты, вы, погонщики волов, куда вы девали свои кнуты? Разве не вам было поручено охранять наше благополучие, поддерживать несправедливость, неравенство, злоупотребления и общее всех народов разъединение? А вы — нечего сказать, нашли себе занятье! — повели этих скотов прямо друг другу в объятья? Разве за это мы вам платили, по головке гладили и по затылку били, и украшали вас орденами, и осыпали вас почестями и плевками? А? Чем вы оправдаете наши затраты? Ну-ка! Ну-ка, господа Дипломаты!

Дипломаты. Позвольте, позвольте, господа Тучные! Не суйтесь в наши дела — они вам несподручные. Ибо Дипломатия — о, это великая тайна! И только нам, посвященным, дано ее знать, а остальным полагается благоговеть и молчать! В одном можете быть уверены: мы ошибаемся только преднамеренно. Вам кажется — все погибло — банкротство, крах! — а это значит, что главная ставка уже у нас в руках. Ха! Жалкие нытики! Тоже вздумали наводить критику! (Показывают на пирующие народы.) Эта картина, столь оскорбляющая ваше зрение, это в сущности кульминация нашего гения! Ну да ладно, уж так и быть, приоткроем на миг завесу. Когда стало ясно, что в этих свиней словно вселились бесы, что этим ослам втемяшилось бежать в горы и что обветшалые стены неизбежно рухнут под их напором, мы пустились на хитрость — сделали вид, что все это одобряем. Но не пугайтесь, далеко они не уйдут! Они бы и рады, да мы-то тут — все совершается под нашим надзором, и не сомневайтесь, что очень скоро, по доброй воле, без всякого бойла, они все вернутся в свои стойла!

Тучные. А кто же будет у них за погонщика?

Дипломаты. Да все мы же. Конечно, без нас эта орда разбежалась бы кто куда, но с помощью нашей высокой науки мы изловчимся окоротить им руки и всех подведем к одному порогу, где перекрещиваются все дороги.

Тучные. Для чего? Чтобы они обнялись и расцеловались?

Дипломаты. О маловерные! Нет, чтобы они передрались!

Тучные. Да как же их заставить?

Дипломаты. А вот увидите. Будет очень занятно. Вы уж предоставьте это нам и нашим собратьям — дипломаты из того лагеря.

Тучные. Значит, вы с ними в сговоре?

Дипломаты. А как же иначе? Это ведь наши партнеры. Дипломатия — это шахматная игра. А в шахматах зачастую приходится жертвовать пешкой. Вон они пешки-то (показывает на пирующий народ) — только взять и на доске расставить!

Хор. О достохвальная Дипломатия, о ангел, с неба в нашу юдоль ниспосланный, развеивающий мирной жизни скуку, уничтожающий все иные докуки — например, любовь и счастье (ибо они слишком банальны), переиначивающий все законы природы (ибо они лишь для скотов пригодны), разлучающий тех, что друг другу милы, соединяющий тех, что охотно друг друга бы задавили! О великая мастерица отыскивать иголку в стоге сена (а если ее там нет, так можно подсунуть — подложил же Иосиф золотой сосуд Веньямину в сумку)! О преславная фокусница, чьей ловкости рук мы обязаны тем, что, вставая утром, не знаем, в какой узел к вечеру будем завязаны! Ты, нам открывшая прелести войн и народных бедствий и благодетельность вражеских нашествий — жену мою изнасилуют, поле мое вытопчут и кишки мне выпустят (ну, а я зато выпущу другому!), ты, посвятившая нас в утонченные наслаждения алчности, зависти и вожделенья! (О, как приятно чужое отнять, а еще лучше совсем уничтожить — первое, конечно, весьма естественно, но второе почти божественно!) О ткачиха многоискусная, ты умеешь, разматывая нить, столько петель напетлять и узелков навить, что уж и во веки веков не распутать! И никому еще до сей поры не удавалось подглядеть тайны твоей игры, когда над зеленым сукном в шулерском азарте мечешь ты нас, как крапленые карты, — наши деньги и души, жизнь, кровь и мясо с костей, и наше именье, и наших детей! А уж когда нас исколотили, в ступке перетолкли и измолотили, ты нам подносишь в сто пунктов трактат — пресимпатичнейший маленький пакт, — где точно указано в заключенье, сколько с нас следует за все эти развлеченья. А мы говорим: «Мерси! Мерси! Не стесняйся, еще — проси!» — и тотчас лезем к себе в карманы, ибо, как известно, любит карась, чтоб жарили его в сметане. А я карась — и тем горжусь! Лишь помани — сам в рот ложусь! О Дипломатия богоравная! Чем была б наша жизнь без тебя, преславная! Выпивка без похмелья... Без зависти веселье... Яблоко без червя... Летний день без дождя... То есть просто пошлятина, скука и преснятина!

Полишинель. А что это там собрались за франты в эполетах и аксельбантах? Шепчутся, усами помавают, словно бы что-то затевают... Ни дать ни взять — навозные жуки вокруг кочки.

Господь бог. Они подают мне знаки... Надо пойти подсобить моим верным сынам. Ибо сказано: «На господа уповайте!» Хотя между прочим и сами не зевайте! (Обращаясь к окружающим.) Простите... Меня вызывают по делу... (Истине.) Нет, ты останься. Пока ты нам не нужна. Когда все будет кончено, тебе скажут. (Полишинелю.) Сын мой, оставляю ее на твое попеченье... Не злоупотребляй моим доверием! Я вернусь за ней. (Уходит маленькими шажками, тряся животом. Возвращается.) Главное, уважай ее. Ставь над собой высоко! (Собираясь уйти.) Храни ее!

Полишинель (подмигивая). Как зеницу ока!

Истина (настороженно следившая за ним). Ушел, что ли? (Кидается на шею Полишинелю.) Гоп-ля! Ну, похищай меня!

Полишинель. Что? Что?

Истина. Похищай меня, ну! Живо, живо! Бежим!

Полишинель. Да как!.. Да что!.. Да куда это годится!.. Да ты подумай — старик-то как разозлится!

Истина (топает ногами). Довольно с меня этих стариков! Королей, дипломатов, попов! Министров, журналистов, мыслителей, искателей, гробокопателей, банкиров, кумиров и вообще всякой старой рухляди! Не хочу, не хочу больше им служить! Не могу, не могу больше душой кривить! Хочу жить, петь, плясать, бегать, хохотать! О мой кузен некрасивый, горбатый, колченогий и конопатый, но честный, хоть и шальной, я буду любить тебя всей душой! Только спаси меня! Они же сейчас придут, они же опять меня запрут, они же мне рот заткнут и пояс целомудрия на меня наденут! Похить меня! Мы станем с тобой по дорогам скитаться, радоваться и смеяться, правду всем говорить, гордецов дразнить, узников освобождать, на закованных цепи рвать, зажмуренным глаза разлеплять и в их закоптелых мозгах искру света воспламенять! Мы будем свергать алтари и троны и уничтожать неправедные законы, и сквозь разодранную завесу тьмы звездный праздник увидим мы!

Полишинель. Легче, легче!.. Кузиночка, это все очень хорошо и прекрасно... Но боюсь, что этак мы заночуем в полицейском участке!

Истина. И это пугает Полишинеля? Да мы же будем вместе, в одной постели! Поли мой, Пулэ, Полишиненочек! Дружочек мой, голубеночек! Ты только помни, что бы ни случилось, где б мы с тобою ни очутились — в участке, в застенке, на гильотине, — клянусь, я тебя никогда не покину! Мы любим друг друга — ведь так? А прочее все пустяк!

Полишинель. Простите, простите, но для меня это совсем не пустяки!

Истина. Да мы же будем вместе! Вдвоем! Понимаешь? С тобой я хоть на костер!

Полишинель. На костер! Ух ты! Конечно, вдвоем... Но все-таки... Фу, даже в пот бросило, как от припарки... Нет, знаете, пусть уж лучше я буду один, но где-нибудь, где не так жарко!

Истина. Малодушный! Заячье сердце! Трус! Ты словно школьник — чуть что и уже ай, ай, боюсь! Да и все-то вы на словах герои, а на деле бараны, любители показывать кукиш в кармане! Как и твои предки, великие Полишинели, мастера иронии и сарказма, от Вольтера и до Эразма, вы больше всего цените свой теплый халат и ночной колпак и смеяться дерзаете только себе в кулак! Хороши, нечего сказать, у меня любовники! Я их любила, я их освободила, но меня самое они оставляют в плену... Нет, вы не любите Истину, нет, вы любите только себя, для себя только ищите правды, а не для всех, — нет, ты лисица, но ты не лев, о смех! Так смейтесь же, остряки, вашей карою будет то, что ложь вы, пожалуй, поймаете в свои сети, но Истину — ни за что на свете! Раз вы боитесь на люди показаться со мной, то и я не буду для вас верной женой, той, что днем стоит рядом, у твоего плеча, а ночью склоняется над изголовьем. Вы останетесь одни, в пустоте, в темноте — одни со своими смешками и усмешечками. И станете тогда меня звать, но я не откликнусь, ибо рот у меня будет зажат. Ах, да когда же он придет, великий Смех Победитель, и воскресит меня своим рыканьем!

Господь бог (издали). Эй, Истина! Иди, пора! Время тебе одеваться!

Истина (Полишинелю.) Больше ты от меня не услышишь ни слова! (Убегает.)

Полишинель. Ну и прекрасно! Вот не было мороки! Заладила свое — тарантит, как сорока. Кузиночка, бесспорно, очень мила, но темперамент! Прямо вулканический! Нет, с ней связываться это было бы худшее из безумий — представляете, у вас в постели да этакий Везувий! А мне-то говорили, что Истина величава, важна, добродетельна и скромна, благоразумна, благовоспитанна и несколько ограниченна... Вот и верь после этого брачным объявлениям! Куда там! Бешеная коза! А видали, какие у нее глаза? Так и прыщет из них огонь! Сожжет, испепелит, только ее тронь! А попробуйте с этакой под руку прогуляться — да ведь все будут пальцами на вас показывать и смеяться... Нет, знаете ли, Истина, — это, конечно, возвышенно и благородно, но в семейном быту миленькая маленькая ложь гораздо удобней! Так что вот, господа, давайте уж лучше лгать и мыслишками куцыми, как мячиками, играть! Стой! Это что? Отдай! (Вырывает у проходящей мимо женщины какой-то предмет, который та, нагнувшись, подняла с земли.) Цветок граната из черных ее кос, еще хранящий аромат дразнящий буйных ее волос... Никому не отдам! Это мое! Буду его нюхать, жевать, целовать и у сердца держать, пока жизни моей не придет конец... О боже мой... Я трус! Я подлец!

Рабочие (работают и поют. Быстрый, пляшущий напев).

Рабочие (на другой стороне оврага, работают и поют. Медленный темп).

Великий дервиш (обращаясь к Господу богу). Каковы наглецы! Дерзают оскорблять вашу святость своими дурацкими шутками!

Господь бог (снисходительно). Ничего, сын мой, ведь этим они не хотят меня унизить, а только к себе приблизить. И если, чтоб стать их ближним, надо носить рога, ну что ж — бог Апис является же в образе быка!

Рабочие (поют).

(Говорят.) Эх-ма! Эх-ма! Вот и готово! Получайте мостик — крепкий и новый! Чисто, гладко, как на паркете, лучшего моста не видано на свете! Хочешь — гуляй, хочешь — пляши, досточки кленовые, эх, хороши! Ну, вы там, лодыри, нечего зевать, помогите клинышек вот сюда вогнать!

Дипломаты (с обеих сторон оврага). Остановитесь, несчастные! Стой! Стой! Что вы делаете? Помилуйте, господа! Что это вы здесь строите?

Рабочие. Что строим? Вот тебе и раз! А у тебя нету, что ли, глаз? Ну, нацепи еще вторые стекла, авось увидишь! Это же надо вовсе ума не иметь, чтобы не разглядеть, что мы тут строим... (Поют: «Эх-ма! Ку-ку! Эх-ма! Ку-ку»)... что мы тут строим мост!

Дипломаты (вздымая руки к небу). Мост! Мост! Подумайте, они тут строят мост!

Рабочие (передразнивая их). Да, мост! Мост! Мост! Уж больно, брат, ты прост! Хотя, видать, прохвост! Мост! Мост!

Дипломаты. Мост! Ну, а зачем, зачем? Зачем вам мост, скажите на милость?

Рабочие. Зачем? А чтоб могли мы перейти туда! И мы и вы, почтенные господа! Что, верно я говорю? Эх-ма! Эх-ма! Хрю-хрю! (Хлопают Дипломатов по животу, подражая свиному хрюканью.)

Дипломаты. Да кто позволил? Кто дал разрешенье?

Рабочие. На что? Смотреть глазами и ходить ногами? Кто дал? А мы себе сами! И ежели, например, мне хочется в нужник, так я иду и делаю, что мне нужно!

Дипломаты (официальным тоном). Без разрешенья? Простите, в таком случае это преступленье! В правильном государстве, если что-нибудь не разрешено, то, значит, оно строго запрещено. На все требуется мандат, подпись, марка и соответствующая печать. Да и чем отличались бы мы от скотов, если б не было у нас мандатов и паспортов? Итак, прежде всего запишем: при постройке моста, упомянутого выше, были ль соблюдены все правила, пункты и нормы, законы, фасоны и установленные формы?

Один из рабочих. Начхать я хотел на нормы! А что до фасонов и правил, так мы их сейчас подправим! Гоп! (С размаху садится на цилиндр одного из Дипломатов.)

Другие рабочие. Нет, нет, брат, этак не годится! Не может же человек, как свинья, есть, спать, жениться, плясать и околевать и никаких норм — или как их там — форм над собою не признавать! Сказано тебе, что эти формы — или как их там — нормы — это же есть та скукота, что отличает человека от скота!

Дипломаты. Итак, прежде всего, как только будет закончена стройка, надо на каждом конце установить турникет и объявить, что по мосту прохода нет. Там же поставить еще часового, а то и двух, если можно, и несколько чиновников из таможни. Развесить плакаты и объявления: штрафы и запрещения, обязательные постановления, взысканья за нарушения, а также права и привилегии, утверждаемые особой коллегией. Вот видите, так уже гораздо лучше — есть стройность, порядок, умиротворяющая рутина — один со вкусом положенный штрих, а меняется вся картина! Да! Прибавим еще четырех докторов делать прививки тем, кто вполне здоров, то есть без исключения всем прохожим, против холеры, чумы, лишаев и рожи, бешенства, инфлюэнцы, чахотки, гриппа, сифилиса, парши и чесотки. А также в качестве целителей вашей духовной натуры, четырнадцать представителей от военной цензуры, чтобы ваши писания перлюстрировать, обезвреживать и дезинфицировать, все вредоносное оперировать, в списки особые заносить и нам немедленно доносить. Но это еще не все! Надо испытать в заключенье, насколько прочно это сооруженье и годится ль оно для того... для того... ну, одним словом, для того, для чего оно предназначено.

Рабочие. Насколько прочен мост! Наш мост! Да по нему пройдут в один ряд трое мужчин, четыре женщины и пятеро ребят.

Дипломаты. Кому нужны ваши женщины или мужчины! Раз это мост, то по нему прежде всего надо провезти пушки.

Рабочие. Зачем? Стрелять в куропаток? Или кабанов выгонять из леса?

Дипломаты (сухо). Так. Ни за чем. Просто для интереса.

Тучные (авторитетно). Так всегда делалось.

Тощие (покорно). Значит, надо делать и дальше.

Дипломаты. Это еще не все. Прежде чем открыть движенье, необходимо от имени нации и правительства, чиновников, сановников, церковников, епископов и прелатов, прокуроров и прокуратов, академиков и ученых и котов холощеных устроить без промедления на этом мосту словопрение!

Рабочие. Зачем? Чтоб этакой тяжестью его провалить?

Дипломаты. Зачем? Чтобы поговорить. В этом величие человека. Говорить — и ничего не делать. Говорить — и ничего не сказать, а главное — если кто другой дело делает, то ему помешать.

Тучные (властно). Да, нам необходимо величие! Эй вы! Постройте-ка нам трибуну!

Тощие (покорно). Ну что ж, устроим им здесь насесты. Для словоблудия отведем им место. (Сооружают трибуну у входа на мост.)

Рабочий. Да по мне пусть болтают... Ну, а слушать их — это уж извините! Я занят, у меня дела. Эй вы, ну-ка там, пропустите!

Дипломаты. Назад! Проход запрещен, пока не будет сей мост торжественно освящен!

Рабочие. И долго же нам ждать?

Дипломаты. Сколько полагается.

Тощие (покорно). Ну, ничего. Когда-нибудь все кончается.

Полоний (поднимается на трибуну). Любезные сограждане и братья — братья с той стороны и с этой, а может быть, и с третьей (третьей-то, собственно говоря, нету, но это не относится к данному предмету) — словом, повторяю, сограждане и братья, наша задача — все человечество объединить и всех людей как бы в единое тело совокупить... Мужчин, женщин... (Общий хохот.) Клянусь честью!.. Итак, я прибыл благословить этот желанный союз — желанный, конечно, в будущем... А будущее это не завтра и не на той неделе... Вот почему мысль об этой высокой цели для нас всех столь пленительна, приятна, удобна и не стеснительна... Прекрасная тема для тостов и банкетов. Уж, поверьте, я разбираюсь в этом! Я сам делегат Мирного съезда. (Рекомендуется.) Полоний Модест-Наполеон (имя Наполеон дали мне при крещении, а Модест прибавили, чтоб не повергать слабых духом в смущение... А так вообще я человек очень простой — добряк, говоря между нами...) Как видите, награжден многими орденами. (Показывает.) Вот орден Камчатки, вот Занзибара, Каттегата, Карачи, Гауризанкара... (Поворачивается спиной.) Тут тоже есть кое-какие отличья... Но полностью их показать не дозволяют приличья... (Опять поворачивается лицом; самодовольно.) Клянусь честью! Это меня, кстати, ни к чему не обязывает... От слова, как говорят, не станется... Итак, друзья мои братья, то есть те, кто будет мне братом завтра, или послезавтра, или несколько позже, — я прибыл сюда, дабы приветствовать сей мост, сей длинный мост, сей пышный мост, сей мощный мост...

Все. Мо-мо-мо-мост!

Полоний. Сей мост единения и любви, который с берега на берег простирается и в небо, как радуга, упирается! Трогательный символ того дня, что еще не пришел (но он придет, только, боже упаси, не надо его торопить), — того великого дня, когда все государства разоружатся, стены между нациями сокрушатся и народы все без изъятья кинутся друг другу в объятья, когда хищный волк и кроткая овечка будут травку щипать на лугу у речки и, расточая взаимно ласки, делать друг другу глазки, когда рабочий в любой день недели будет до полдня нежиться в постели, а банкиры и биржевики разделят с ним свой винный погреб и свои пуховики, когда будут сданы в музеи пушки и фузеи, а заодно и правители, тайных договоров составители, когда разоблачены будут дипломатические враки и окончательно засвистят все раки... Этот день безусловно настанет, только сейчас еще немножко рано... И мы не имеем никакого намерения вас лишать прежде времени войн, нищеты, аферистов, дельцов и разнокалиберных подлецов. Ничего не поделаешь, спорь не спорь, а в детстве приходится переносить корь! Так что станем этого вожделенного дня дожидаться, а тем временем в сыпи ходить и чесаться... Значит, такой уж искус человеку дан!

Осел. И-ан! И-ан!

Полоний. Итак, друзья мои, в нашу счастливую эпоху вам, как кролику, остается только избрать, под каким соусом вас на стол подать. Где вы предпочитаете окочуриться — на земле, под землей, в воздухе или в воде? (Мне лично вода всегда казалась отвратной, легкое вино, по-моему, гораздо приятней.) Хотите ли вы получить пулю в живот — круглую или заостренную, черную или золоченую, а может быть, шрапнель, чемодан, осколок или, наконец, добрый удар штыком, который и по прошлым войнам вам уже хорошо знаком? Желаете, чтобы вас, как клопа, раздавили или, как курицу, распотрошили, зажарили или сварили, сделали из вас котлетку или биток или пропустили сквозь вас электрический ток? Это считается особенно шикарным... Мы для вашего блага устраняем лишь то, что признано чересчур вульгарным, грубым, необразованным, варварским и нецивилизованным, как, например, подводные лодки и вонючие газы, а на все прочее без отказа принимаем любые заказы, ибо мы войну без устали совершенствуем и полируем, под орех разделываем и лакируем, памятуя, что она-то и есть незыблемое основание, на котором воздвиглось цивилизации мощное здание! В самом деле, не будь войны, так и мир не имел бы цены! И не война ли помогла нам создать in saecula per pacula[2] Лигу Наций? Заметьте, как все это связано! Не будь наций, не было б Лиги Наций. Не будь наций, не было бы войны. Не будь войны, не было бы наций. Отсюда ясно, что все и сейчас прекрасно, а будет еще лучше. Положитесь на нас! Уж мы сумеем так все перемешать — черное и белое, право и насилие, мир и войну, — мы вам сварганим такие воинственные миры и мироносные войны и так приукрасим лицо Природы, что в этой трясине никто уж не найдет брода!

Толпа. Браво! Ура! Блестяще! Великолепно! Ишь, Полоний-то наш, Полончик, Напончик, симпомпончик! В глотке у него столько слов напихано, что, глядите, даже раздулась, как у солдата ранец!

Полишинель. Да что за шум? Ничего не слышно! Что это везут?

Тучные. Как — что? Пушки! Эй, Полоний, слазь! Довольно распевать! Теперь уж пора плясать!

Торговцы. Винтовки, дротики, арбалеты, стальные сливы, изюм, конфеты, гранаты и апельсины, жевательная резина, шоколад, мармелад, иприт, динамит, оршад...

Голос (с той стороны оврага). Давай сюда!

Торговцы. Извольте, сударь, извольте! (Перебрасывают через овраг двойную веревку и с помощью блоков переправляют на ту сторону тюки и бочонки в обмен на звонкую монету.)

Полишинель. А говорили, что сообщенье закрыто!

Торговцы. Для людей, сударь, для людей. А золоту везде дорога. Золоту не нужны мосты. Недаром у Меркурия на ногах крылышки!

Тучные (рабочим, показывая на стоящих по ту сторону оврага). Смотрите, какой ужас! Они вооружены до зубов. Пушки, катапульты направлены прямо на нас, готовые выплюнуть хоть сейчас порох и промасленные канаты! Алебарды, мушкеты над головой подняты, копий, пик целый лес... О боже! Прямо подирает мороз по коже... Готовьтесь! Ведь это они с нами воевать собираются!

Рабочие. Да нет же, старый дурак! Это они так, забавляются... И у нас есть такие игрушки.

Тучные. Но у них больше... Винтовки, пушки... Считайте сами! У них семьдесят одно ружье! А у нас всего семьдесят!

Рабочие. Зато у нас двадцать семь балист, а у них двадцать шесть.

Тучные. Молчать! Задержать! Арестовать! Он выдает тайны обороны!

Рабочие. Да против кого нам обороняться? Они такие же рабочие, как и мы... Чего ж их бояться?

Тучные. О нечестивец! Ужели настолько забыл ты стыд, что ненависть к врагам в сердце твоем не кипит?

Рабочие. Да нет, понимаешь ли, не кипит, уж с тем и возьми! Вот и к тебе, например, нет у меня ненависти, как нет и любви!

Тучные. О люди без родины! Иль вы неграмотны? Иль не читали, что сказано: «Наши враги — это те мастера по части разбоя и грабительства, которые не у нас, а в чужой стране имеют жительство!»

Рабочие. Ну, а те, что у нас?

Тучные. Это другое дело. Им дано разрешенье. И у меня на охоту выправлено удостоверенье.

Рабочие. А какая мне разница — свой меня будет стричь или чужой?

Тучные. Очень большая.

Рабочие. Ну да, для тебя.

Тучные. А вам, видно, очень хочется, чтоб вас стригли и тут и там? Подумай, разве не лучше, чтоб тебя обставили по-родственному, в семейном кругу, и для приличия тебе оставили хоть штаны на твоем заду? Или ты будешь очень рад, если и штаны твои украсят иностранный зад? Тебе, конечно, полагается быть ощипанным, это правильно, таков закон, но и закон не требует, чтобы гусь каждый был ощипан дважды. Мы в данном случае защищаем твои права. Ведь ты и так еле жив и кормишься едва-едва!.. А еще зовешь к себе таких же голодных! Да они же всё заберут! Они всё сожрут! На этой дороге, посмотри, и так тесно. А если еще те притопают, куда ты сам денешься, интересно!

Тощие. А что ж, и правильно! И очень даже верно! И живется-то нам довольно скверно! И напихано вас тут, как сельдей в бочке, — впритир, впритык! Так куда ж еще втиснутся эти киты?

Рабочие. Вот чепуха! Земля велика. И дорог, слава богу, на свете много. А не хватит, так мы еще построим.

Тучные. Нет, нет, дорога есть только одна — вот именно эта, наша. Только она ведет прямо к цели. И кто добежит раньше всех, того и будет верх. Все ему одному достанется, все он заберет, а другим останется почесывать себе живот. Мы вас предупреждали, да, видно, все без толка, а вот тогда попробуйте вырвать кость у волка!

Тощие. И правда, что они хуже волков! Обжоры! Жадины! Ненасытные! В самом деле, как этаких к себе пускать! Они наши поля, как саранча, опустошат! Они нас живьем проглотят! Эй, что это? Смотрите! Сюда идут! Караул! Спасите! Они сейчас нападут! О кровожадные звери! К оружию! Загородите мост! Запирайте двери! Тащите пушки!

Урлюберлоши (на той стороне оврага). Чего это они? Что у них там за происшествие? Ай, батюшки!.. Пушки!.. Да это война! Нашествие!

Тучные. А? Что мы вам говорили? Пока вы тут нюнили и ловили блох, они все подготовили, чтоб вас захватить врасплох!

Тощие галлипулеты. Тупые скоты!

Тощие урлюберлоши. Сукины коты!

Тощие галлипулеты. Жирные бахвалы!

Тощие урлюберлоши. Пьяные нахалы!

Несколько рабочих. Вы все дураки, каких мало. Давайте объяснимся!

Тучные. Никаких объяснений! Они на десять дней раньше нас провели мобилизацию!

Рабочие (с той стороны оврага). Товарищи! Разоружимся!

Тощие галлипулеты. Бросай оружие, кровопийца!

Тощие урлюберлоши. Сам сперва брось, убийца!

Тощие галлипулеты. Сначала ты!

Тощие урлюберлоши. Нет, ты!

Все вместе. Нашли себе дурачков!

Полишинель (хохочет). О, идиоты!

Тучные. С их стороны это просто хитрости, чтобы потом напасть на вас, безоружных!

Тощие галлипулеты. Э, нет, брат, не надуешь! Шито белыми нитками! За версту видать! Слава богу, мы не слепые!

Тощие урлюберлоши. Не подходи!

Тощие галлипулеты. Назад!

Тощие урлюберлоши. Нос тебе откушу!

Тощие галлипулеты. Брюхо распотрошу!

Господь бог (еще раньше, чем он появляется, в толпе слышен его голос). Позвольте! Позвольте! Как же без меня? Где пушки, там и я! Простите, дети мои, простите! Это я, Господь бог! Пропустите! (Прокладывает себе дорогу в толпе, которая раздается перед ним.)

Толпа галлипулетов. Это Господь бог! Бог сошел к нам! Господь у нас! Господь за нас!

Господь бог. К вашим услугам, друзья, прибыл в ваше распоряжение, — я сам, и мои домочадцы, и слуги, и моя верная подруга, Истина (раскланивается на все стороны), ваша царица и ваша покорная раба. Я ваш бог, стало быть, должен вам повиноваться. И ей же богу, у вас все так мило — и сами вы симпатичные, и кормежка вполне приличная, ну, значит, и дело ваше правое, а остальное все от лукавого. Вы, правда, любите подтрунить надо мной, но я не враг остроумной шутки. Так что смейтесь себе и шутите, только по счетам платите, а это вы сделаете поздно или рано, ибо нрав у вас смирный, как у баранов. Одним словом, у нас нет причин для ссоры, мы с вами дружны, как воры, и если представляется случай чужое взять, так надо рукава засучивать, да и хватать. Но необходимо идеализировать свои поступки — таков обычай — от этого еще слаще становится добыча... Итак, вниманье! Я начинаю. Ваша собственность, друзья мои, священна (чужая тоже, когда она станет вашей), ибо с вами Истина (вот она — как видите, носит вуаль, дабы не испортить свой цвет лица), а раз Истина на вашей стороне, то, значит, и Право, Сила и Власть, Свобода и Деньги, и все Добродетели (эти осмотрительные девицы не стали бы с голышом водиться), Капитал, Идеал, Дух, витающий в небе, и руки, загребающие все себе на потребу, — одним словом, вам и никому более на всю Культуру дана монополия. Все в вас свято от головы до пяток, и сами вы святы, а кто на вас нападет, те вовек прокляты, уничтожайте их смело, этим вы совершите богоугодное дело. В данном же случае не подлежит сомненью, что вы стали жертвой коварного нападенья, у Истины есть доказательства в закрытом пакете, но мы обещали их пока что держать в секрете. Да и не к чему их обсуждать — только ронять свое достоинство! Козыри-то в этой игре вы уже заранее к рукам прибрали, стало быть, ясно, что не вы, а на вас напали. Так нападайте же сами, чего дожидаться, раз это для того, чтобы защищаться! — больше того, защищать Справедливость, Добродетель и самого бога, которого вы, ей-богу, представляете на земле куда лучше, чем мы сами! Так убивайте, вам говорят, убивайте! Это же война! Правда, где-то в моих книгах написано: «Не убий!» и «Люби ближнего», — но ведь если враг, то, значит, уже не ближний. А защищаться не значит убивать. Ну, в общем, мы с вами столкуемся. Мои помощники все объяснят, чтобы вам зря не терзаться. А теперь — ура! ура! — идем драться!

Один из тощих. Но почему, господи, Истина-то молчит?

Господь бог. Ах, сын мой, она так боится простуды! У нее катар горла и, кроме того, разболелись зубы. Но если хочешь, спроси кого-нибудь из этих господ журналистов из ее свиты — они-то ее во всяких видали видах — они с ней... хе! хе! в интимнейших отношениях!..

Господь бог (торопливо). Закройте! Спрячьте! Скорей! Скорей! (К толпе.) Дети мои! Не смотрите! Опустите глаза! Опустите! Кто увидит Истину нагой, тот, если мужчина, будет обманут своей женой, а если девушка, навек онемеет... Направо кругом! Голову вниз! Пусть никто оборачиваться не смеет.

Господь бог (подходя, вполголоса). Бесстыдница! (Телохранителям.) Уж на этот раз привяжите ее покрепче! (Истине.) Неблагодарная! Тебе не нравятся твои золотые узы?

Господь бог. Берегись! Ну, теперь, дети мои, смотрите!..

Толпа (охвачена восторгом, все машут шапками платками, пальмовыми ветвями и зонтиками). Да здравствует Истина!

Господь бог (в сердцах, грозя Полишинелю кулаком). Проклятый горбун! Испортил мне весь парад... (Спохватившись.) Благословляю тебя, сын мой! Благословляю... (Благословляет его.)

Полишинель (Истине). Будь покойна, кузиночка! На тебя надели намордник, тебе заткнули рот, но и сквозь повязку я слышу твои крики, сквозь покрывало я вижу, как ты в клочья рвешь кляп зубами! Они заковали тебя в цепи, но они боятся своей пленницы, и молчание твое звучит громче, чем все их пышные слова! Будем смеяться, кузиночка! Будем смеяться! Мы еще им покажем!

Народ. Куда вы? Они уходят! Остановитесь!..

Господь бог. Пропустите! Посторонитесь!

Полишинель. Ты покидаешь нас? Уходишь?

Господь бог. Да не смущается сердце ваше, возлюбленные мои чада! В качестве вашего бога я должен первый перейти по этому мосту! Не мешайте мне! Прежде чем открывать военные действия, я попробую применить меры нравственного воздействия. Я намылю голову этим нечестивцам, я ослеплю их светом Законности и Свободы, и на это подобие древнего Содома я обрушу мои испепеляющие громы! Позвольте же пройти, нуте! Не тревожьтесь! Это дело одной минуты!

Караул урлюберлошей. Прохода нет! Wer da?[3]

Господь бог. Herr Gott[4]. Вот мой паспорт.

Караульные. Derr alte Gott! A! Паспорт в порядке! Пропустите нашего старого бога!

Господь бог. Мой первый камергер, сюда!

Полишинель (со своего наблюдательного поста). Что это он делает? Опять раздевается!..

Караул урлюберлошей (возвещает). Его величество Великий хан — хан Вилли-хан — всем ханам хан!

Господь бог и Великий хан. Мой сын... Мой брат... Мой дядя... Мой кузен... Мой кум...

Господь бог. Да, свет слишком ярок... Наложите ей на глаза повязку. Так лучше для зрения.

Толпа галлипулетов (охвачена ужасом при виде удаляющегося Господа бога). Он уходит! Уходит!

Великий дервиш. Да нет же! Не плачьте! Он вездесущ! Он и там и тут!

Толпа галлипулетов (в отчаянии). Нет, он ушел! Ушел! Я видел, видел...

Великий дервиш (презрительно). Видел! Подумаешь, доказательство! Разве не знаете нашего первого правила: не верь глазам своим!

Толпа. А чему же тогда верить?

Великий дервиш. Гласу Господню. Ныне и присно он пребывает с нами. Сейчас услышите его сами.

Голос Господа бога (раздается из граммофонного рупора). Дети мои, я с вами! Почитайте своих дервишей!

Толпа галлипулетов. Чудо!

Один из тощих. Но зачем же он перешел к неприятелю?

Великий дервиш. Да ведь это он вам показывает дорогу. Спешите же, летите вослед своему богу!

Великий дервиш (обращаясь к Самым Тучным, дипломатам, журналистам и т. д.). Попрошу вас занять места! Мы, господа, будем петь. Поэты, философы, дервиши, педанты, доценты, интеллигенты, газетной брехни и ученой стряпни признанные мастера, чемпионы пера, у которых в жилах вместо крови бурлят чернила, стройтесь в ряды, составляйте хор! На ваших гусиных перьях мчитесь, неситесь на защиту своей империи! Священные хранители Капитолия, гоготать разрешаю вам вволю я — взвойте трубами, взревите тромбонами, будьте Брутами, будьте Катонами, всем пожертвуйте ради отчизны — кроме, конечно, собственной жизни, ибо вам ведь еще предстоит воспевать тех, кого вы послали вместо себя умирать! Слава и честь вашим луженым глоткам, на расправу и суд коротким, коими вы простаков оглушаете, распинаете и воскрешаете, загоняете пачками в гроб и тавро геройства ставите им на лоб!

Но надо навести некоторый порядок. Позвольте... Вот здесь, внизу, мы разместим басы: метафизиков и теологов испытанную рать, дабы варварам прямо в голову поражать торпедами Идеала и минами Абсолюта... Несколько выше — голоса среднего регистра: историков и юристов, кои по своду законов исполнят партии баритонов, — это молодцы весьма дошлые на то, чтобы Право перекривить и переврать Прошлое... Добавим сюда же полдесятка министров, экономистов и влиятельных журналистов, умеющих на бирже создавать повышенье для акций компании оружейной... Да еще парочку королей — они, положим, фальшивят изрядно, но в птице неважен и голос, если перо нарядно... Еще выше — контральто и тенора — писатели обоего пола или вовсе без пола (для сопранных партий!), литературные амазонки по стопам своей бабки Венеры с Марсом возжаждавшие адюльтера, и, наконец, непризнанные поэты, которые в надежде урвать хоть крупицу успеха все теперь щеголяют в военных доспехах. Вот мое воинство! О, сколь они все прекрасны, пламенны и страстны, мои рыцари, мои латники, подтянутые и статные, со шпорою на пятке, юнцы на шестом десятке! А выправка-то какова! Маршируют-то как! Ать, два! Ать, два! Тише, тише! Умерьте пыл! На парадах не люди — львы! А уж в бою не сносить бы им головы, но я вспомнил — какое облегченье! — что они не участвуют ни в каких сраженьях; они лейб-гвардия, то есть телохранители, ну и, стало быть, прямое их дело — это хранить свое тело. А на самом верху поместим цимбалы и бряцающие кимвалы, мистиков и заклинателей, газетной истерии зачинателей, кои, шаманствуя по заказу, распространяют психическую заразу и за сходную цену всегда готовы разжигать в толпе древнюю жажду крови. В качестве солиста возьмем социалиста, а в пару к нему католика, они станут дуэтом воспевать добродетель в тоне папских декретов. Правда, эти вина не из одной бочки, но что за важность — их пьют, ну и точка.

Полоний. А мы! А мы! Про нас-то и забыли!

Великий дервиш. Терпенье, мои пацификомилитаристы! Полонию, заслуг его ради, мы предоставим кресло первого ряда.

Лилюли (склоняясь над спящим Альтаиром). Альтаир, детка моя! Проснись, сонуля!

Альтаир (пробуждаясь). Ах! Лилюли!

Лилюли. Ляленьки-люли! Открой глазки! Пора вставать!

Альтаир. О, как в этой постели чудесно было спать! Сны золотые качали меня, руки твои обнимали меня, кудри твои одевали меня, в зыбкой струе мы плыли, как водоросли перевитые... К какому же счастью, о дорогая, к каким новым радостям нас стремили волны?

Лилюли. К еще более совершенным и полным. Ибо пришло время, дитя, показать, как ты меня любишь. Знаешь ли ты, что в любви, кто все получил, тот еще ничего не имеет? Дарить — вот богатство! Кто себя уберег, перед тем заперты мои двери. Но кто отдал мне все, тот у меня в сердце — там его гнездышко. Хочешь, хочешь, о милый, хочешь отдать мне все?

Альтаир. Я хочу, хочу... Но у меня ничего нет.

Лилюли. Вот это «ничего» мне и нужно: отдай мне твою жизнь! Отдашь? Скажи! Ради меня готов ли ты все претерпеть? Ради меня, скажи, скажи, готов ли ты умереть?

Альтаир. Страдать... Умереть... Какое счастье! Пусть моя кровь течет, как виноградный сок из раздавленных гроздей... Как вино для тебя, для тебя одной...

Лилюли. Приди же, приди, ибо я тебя жажду... О, как прекрасен будет твой жребий! Смотри! Все человечество стремится к свету. Смотри! Пылают золотом вершины гор... Наутро твой народ туда дошел бы... Но те, враги, вам преграждают путь. Они хотят вернуть вас всех во тьму. Стереть вас с лица земли! Отнять у тебя Лилюли!.. О, защити меня! Защити свет!

Альтаир (сжимает ее в объятиях и высоко поднимает). Я на руках донесу тебя до самой вершины! И если даже весь мир восстанет против меня, я всюду пройду, я все одолею, лишь бы руки твои нежные, белоснежные обнимали мне шею!

Полишинель. Эй, берегись! Как бы тебе, дурачок, на камень не напороться! Кто шагает, уткнувшись лицом в девичьи косы, тот не видит дальше кончика носа!

Лилюли. А зачем ему видеть дальше? Возле моего носа живут мои губы и мой поцелуй.

Полишинель. Эта квартирка не для меня. Слишком дорого стоит.

Лилюли. Только жизни. А тебе, скупердяй, свою жалко? Ну и не надо, без тебя обойдемся.

Полишинель. А! Зелен виноград!

Альтаир. Дайте пройти, братья. Я вам открою путь. (Вступает на мост.)

Толпа. Осторожно! Не упади!

Альтаир. Я не боюсь. Поступь моя тверда... (Внезапно останавливается с возгласом изумления).

Лилюли. Ну, что же ты? Почему остановился?

Альтаир. Ах, подожди!.. Кто это? Кто? Вон там! О боже, боже! Мой друг, мой брат! О! Антарес!

Антарес (с другого края оврага). Альтаир!

Толпа. Да осторожней же! Ты упадешь!

Лилюли (с досадой). Уж будто я так тяжела? Бессовестный! Бросил меня на середине моста!

Альтаир. О друг мой!

Лилюли (тянет его за руку, дергает за волосы, щиплет его). Обманщик! Пустельга! Нахальный воробей! Ветреник! Уже забыл и руки белоснежные мои и поцелуи!

Альтаир (нетерпеливо отстраняет ее). Мой друг! Мой друг! Зачем ты здесь?

Антарес. Я пришел с моим народом. А ты что делаешь тут, Альтаир?

Альтаир. Я свой народ веду на бой.

Антарес. Против кого?

Альтаир. Не знаю... Я забыл...

Лилюли (подсказывает). Вон против тех!

Альтаир. Но это значит против него!

Лилюли. А не все ли равно?

Альтаир. Ах, ты не знаешь, что он для меня! Ведь ты не знаешь, кто мы. Близнецы! Мы друг без друга жить не можем. Он мой товарищ, он мой брат, мы все делили чем кто богат — горе и беды, радости и победы, одной и той же несправедливостью возмущались, одной и той же надеждою опьянялись и долгими ночами со смехом и слезами окрылялись мечтами о том, как мы вдвоем единой волею всемогущею завоюем таинственную страну Грядущего! Мы любили друг друга чистой любовью. Наши сердца сочетались в духовном браке. Все, что есть во мне, есть и в нем: он — это я.

Лилюли. А мне что остается? Нечего сказать, хороша же твоя любовь!

Альтаир. Ах, Лилюли, прости меня, дорогая! Ты в сто раз красивей и лучше (или хуже... иногда я и сам не знаю), но ты непохожая, ты другая. Поэтому я и жажду тебя сорвать. А мы с ним одно. Ты — яблоко в саду Гесперид, мы аргонавты. И один корабль нас несет к тем берегам, где растут золотые яблоки.

Лилюли. Но твой близнец убежал с корабля. Он тебя покинул, отринул... Он бьется под другими знаменами. Слышишь, что он говорит?

Антарес (увидев Лилюли, окликает ее). Лилюли! Ты ль это, любовь моя?

Альтаир. Как! Он тебя любит?

Лилюли. Да, а тебя он предал. И хочет меня похитить.

Альтаир. Но ты-то, ведь ты меня любишь? Ведь ты моя?

Лилюли. Я достанусь тому, кто сильней и храбрей. Ну! Берите меня скорей! (Взлетает, как птица, и присаживается на конец мостовой балки, выдвинутой над пропастью.)

Антарес (бежит по мосту, туда, где сидит Лилюли). Подожди, подожди меня!

Альаир (загораживая ему дорогу). Прочь отсюда! Она моя!

Альтаир. Мой друг!

Антарес. Мой товарищ!

Альтаир. Милые глаза! Милые руки!

Антарес. Милая улыбка! Бесценные воспоминанья!

Альтаир. О, как я жажду тебя обнять!

Лилюли. Обнимайтесь, обнимайтесь, мои котяточки, мои голубяточки! Ради твоей Лилюли обними его, обними, задави его, задави! Во славу родины! Чем больше жертва, тем она прекрасней! Ну, Антарес! Ну, Альтаир! Смелей! Мое правило, мальчики, такое: любишь меня — так отдай самое дорогое. А та любовь не заслуживает награды, которая поделиться рада только тем, что самой не надо. Да еще и то не мешает сообразить: если хочешь друга, каким он прежде был, в сердце своем сохранить, то постарайся его, живого, поскорее со свету сбыть, ибо он может образ былого опошлить и загрязнить! Ну и убейте друг друга! Это вменится вам в заслугу! Это доблестно будет и свято! Ну же, ну же, мои волчата!

Лилюли. Спите, спите, любимые! Кончены ваши заботы! Вы завершили свою работу, мне послужили примерно, нелицемерно и верно, оба мне отдали больше, чем жизнь, — значит, любили без страха и лжи. Так и должно быть, малютки мои, так вот и надо любить Лилюли! Антарес бездыханен, но Альтаир, мой любимец, я слышу, я слышу, он еще стонет, он еще дышит, он оправится, он на ноги встанет, я его сберегу для новых страданий. Страдать, умирать — это ваш удел, тех, кто взор на меня обратить посмел! Но эти дурачки не стоят участья, ибо вкусить не умеют простое счастье, — их оттого так и тянет в мои объятья, что я своих любовников предаю на распятье! Что ж, пожалуйте, милости просим, за гостеприимство много не спросим — только готовности от гостей жизнь свою кинуть, как горсть костей! Я Иллюзия, я Сладкий Обман — тот меня завоюет, кто идет ва-банк!

Полишинель. Он ничего не получит.

Лилюли. Но жалобами не наскучит. Из тех, кто в путь отправлялся, ни один еще, слава богу, не возвращался. Вперед же, дети Лилюли!

Галлипулеты. Вперед! Вперед! Нас родина зовет!

Урлюберлоши. Блажен, кто за нее умрет!

Полишинель. Ах, сорока! Добилась-таки своего!.. Она не любит ничего. И ей не жалко никого. Чужая печаль ей смех — всех манит и убегает от всех. Однако ухитрилась им голову так вскружить, что из любви к ней они готовы друг другу горло перекусить и каждый мечтает главный выигрыш получить! Эй, подходи! Вынимайте билетики! Тащите скорее! Это, господа, беспроигрышная лотерея! Завтра розыгрыш! Завтра вам что хотите подарим, и притом совершенно даром, все чего жаждет ваша душа, получите, не истратив ни одного гроша! Ну, а сегодня, платите натурой — недорого — всего-навсего своей шкурой!

Хор интеллигентов (они поют на однообразный веселенький мотивчик, раскачиваясь в такт всем телом). Благо тем, кого могила — в юных летах поглотила, — небо милость им явило — от печалей сохранило! — Мы охотно бы по силе — эту участь разделили, — свой живот бы положили, — чин геройский заслужили! — Но мы, ах! поторопились, — слишком рано мы родились! — Значит, боги так судили, — чтобы эти простофили — нас собою заменили!

Интеллигенты (глядя на них сверху с эстрады). Да они и не думают двигаться! Умрем же, господа, умрем! Нет участи отрадней! Ну же, решайтесь! Смелее!

Народы (вызывая друг друга). А ну подойди! А ну попробуй! Ох, и будет тебе закуска! Ты, однако, не толкайся, а то как дам! Ну, ну, начинай! Да нет уж, начинай сам! Ах, чтоб тебе! Ты мне отдавил ногу! Да нет же, это не я, ей-богу! Это вот он, сзади меня подтолкнул! У-у, какая боль! Наступил, дуралей, прямо мне на мозоль! Ну ладно, на этот раз прощаю... Но ежели ты опять!..

Великий дервиш. Ничего не выходит... Несмотря на наши святые старанья отравить им существованье, эти болваны не желают расстаться со своей постылой жизнью... (Интеллигентам.) А вы-то чего молчите? Или прикажете подбодрить вас розгой? Пойте, пойте, черт вас дери, вы, герои мозга!

Интеллигенты. Позвольте! Позвольте! Дайте хоть перевести дух! От этого пенья у меня уже язык распух! Ужасное занятие! Да еще по такой погоде! Пить! Я изнемогаю от зноя! А кроме того, не скрою, что предпочел бы музыку в другом роде. — Я не Тиртей, и все эти барабаны и трубы для моих ушей чересчур грубы; то ли дело в сторонке от боя по глоточкам впивать томную грусть гобоя или флейты нежные переливы, ибо поэт рожден, чтобы славить любовь, и мир, и златые нивы!

Полоний (вскакивая с места). Предатели! Арестовать их немедля!

Лилюли. Ах вот как, мои ягняточки! И вы тоже вздумали брыкаться! Не желаете больше блеять? Не хотите в бантиках от рожек до ножек вприпрыжку бежать к доброму мяснику под ножик? Ну, ничего, мы вас еще и не тому научим! Вы у нас заскачете, вы у нас бе-бе-бе-бе-бе заблеете, а велим, так и танцевать сумеете! Сейчас позовем танцмейстера! (Птичьим голосом поет призывный клич.)

(Здесь ее пение переходит в говор.) Ко мне! Ко мне! Скорей, кузина! Одним прыжком вскочи им на спину! Этих осляток пришпорь ударом костлявых пяток! Да они и сами пойдут, лишь бы над ухом вовремя щелкнул кнут! Славные ослики! Я их, честное слово, очень люблю, они все глотают, чем я их ни кормлю, — покладистый народ и предобрый! — только последний кусок, кузиночка, надо твоим уксусом сдобрить. Видишь, они уже разинули рты и шире держат карманы — ждут, чтобы им с небеси посыпалась манна. Ах, как они любят повиновенье! Так приступай же к делу, Общественное Мнение! Вззы! Вззы! Куси их! Куси! Свет рассудка в них погаси!

Авва-ва-а!

Пленные Мозги (поют и пляшут). Мы мозги, мы умы, мы свободные мужи, с характером железным, с душою гордой, гибкой и твердой, как шпага из толедской стали. Мы в огне закалены, мы всегда верны тому, кто нас держит. А что он хочет делать, это не наше дело — ему распоряжаться, а нам повиноваться. Кто сумел нас взять, тот — рукоять, а мы — лезвие острое и резвое. Рукоять меняется, лезвие сохраняется. И мы всегда рады колоть и когтить, кромсать и холостить в священном раже всех, кого прикажут, — рассыпать удары налево и направо, на виновных и на правых, на всех, кого хотите. А если повелите, то мы с готовностью в этом пире на закуску сделаем себе харакири.

Негр (который их подбадривает). Эй, мозги! Живей! Живей! Поклон! Прыжок! Выше! Выше! Гоп! Гоп! Гоп! Изгибайтесь! Извивайтесь! Животы вперед! Виляйте задом! Пяткою и носком, пяткою и носком топните, притопните, притопните, в такт танго! Вперед! Назад! Поклон! Прыжок! Выше! Выше! Выше!

Интеллигенты (глядя на них с высоты эстрады). Ах, как мне нравятся эти антраша — эти пируэты, эти па — когда выпятивши груди — свободные люди — все по команде, гоп, гоп, гоп, — как один, кидаются в боевой галоп! — Слава неграм белым и черным! — Слава их ляжкам выносливым и проворным! — Слава этим рыцарям — без страха и сомненья — нашей повелительницы — Общественного Мненья!

Жано (на своем осле) и Гансо (на своем муле. Все четверо сталкиваются нос к носу). Эй! Эй!

Гансо. Славная погодка.

Жано. Только уж больно жарко.

Гансо. Ну, здравствуй.

Жано. Здорово!

Жано. Куда это тебя бог несет?

Гансо. Да так, вздумалось прогуляться.

Жано (показывая на своего осла). А я вот его вывел. Пусть, думаю, проветрится.

Гансо (вежливо). Красавчик! (Он имеет в виду осла.)

Жано (отвечая любезностью на любезность). Ишь, гладкий! (Он подразумевает мула.)

Гансо (косится на пропасть). А глубоконько тут.

Жано. Да уж, не дай бог свалиться...

Я вам мешаю, а? Хотите проехать?

Гансо. Ничуть, ничуть, напротив... Мне самому совестно. Прощенья просим...

Жано. Попятиться бы надо...

Гансо. Да уж, видно, придется... Хотите вы?

Жано. Да хоть бы и я... Спешить мне некуда...

Гансо. Э! Да и я не тороплюсь.

Жано. А что, если обоим вместе?

Гансо. Вот это правильно! Возьмем назад маленько... И ты и я... Ну-ка! Разом!

Зрители (по обе стороны оврага раздаются негодующие восклицания.) Жано! Жано! Гансо! Несчастный! Что ты делаешь! Не уступай ни пяди! Вперед, черт возьми! Жано, вспомни о своих предках! Гансо, тебя ждет слава. Видишь, она тебе делает ручкой! Только надо ему — вон тому! — сперва задать хорошую взбучку! Честь требует, чтобы вы — раз и готово! — шкуру содрали один с другого! Дери с него, эй! А не то расстанешься со своей! Шкуру! Шкуру! Шкуру! Свою или чужую! Хлестните своих коней! Бей! Бей! Бей! Ага, заговорило в вас ретивое! Победить либо издохнуть! Первое хорошо, да неплохо и второе! В битву, богатыри! Издохните, герои!

Жано. Ну! Будет! Проваливай! Смотреть на тебя противно!

Гансо. А мне, думаешь, приятно видеть твою постную рожу!

Жано. Постную! Ах ты, свиное рыло! Блин! Два блина! Двойная луна! Задница!

Гансо. Вяленая треска!

Жано. Гороховая колбаса!

Гансо. Легче, легче! Осторожнее, сударь! Еще шаг — и мы оба ухнули бы вниз головой!

Жано. Оба вниз! Ой, ой!

Жано (к Гансо, тихо). Уходи же!

Гансо (тоже тихо). Да я бы рад всей душой...

Пленные Мозги (нахлестывают осла и мула; те лягаются). Вперед! Живей!

Жано и Гансо (тщетно отбиваясь от наседающих сзади). Да ведь опасно... Не соберешь костей!..

Лилюли (ласково). А ты его понежней!

Интеллигенты (возмущенно). Может быть, на завтра отложим?

Господь бог (с важностью). Дети мои, без канители! Для вас уже готовы пуховые постели.

Жано. Где это?

Господь бог. В раю.

Жано. Покорно благодарю. Лучше спать на соломе, да у себя в доме.

Лилюли (осыпает Жано и Гансо дождем из листьев; все ее движения манерны, томны, насмешливы). А вот вам лавры, лавры, лавры — для аромата!

Жано и Гансо. Довольно! Хватит!

Лилюли. Еще подсыпать могу!

Жано. Да что я баранье рагу?

Все. Довольно болтовни! Вперед!

Пленные Мозги. Бей! Бей! Коли! Руби!

Лилюли (делает мелодичную руладу на горне; ласково). Ти-ри-ри-ри-ри!

Жано. Да вы очумели!.. Тут же один прыжок — и прощай голова!

Лилюли. Вот и хорошо. Один да один — будет два!

Все. Ну! Марш!

Лилюли. Как не стыдно, Жано! Фу! Баба!

Все. Прыгай! Прыгай! Жаба!

Гансо (толкает Жано, а тот толкает его). Слышишь? Тебя зовут! Иди!

Жано. Нет, сперва ты!

Лилюли. Не будьте так вежливы! По этому пути можете и рядком пройти.

Интеллигенты (расположившись, как два полухора, по обеим сторонам оврага, наклоняются и смотрят). Летят... Слетели...

Все вместе. О! какая эпическая картина! Катятся, катятся — вниз, кувырком, кувырком!.. Катящийся камень не обрастает мхом... Какое зрелище! Я весь отвагою пылаю!.. Ой, только не надо так близко к краю!.. Каков темп, а? Это обвал! Лавина! Я чувствую, героический пот холодит мне спину!.. Jn profundis[5]... Sic transit[6]... (Присвистнув.) Фью-ить! Ну вот и все! Доблестная кончина! (Выпрямляются. Напыщенно.) Но они живы в нас, в нашей памяти! Наша душа — их памятник! Розами сердца мы их осыплем! Ну, пойдем выпьем! О возлюбленная моя душа, о душа моя, как ты прекрасна! На чужих смертях, язвах, горбах, увечьях, на погибели человечьей ты собираешь свой сладкий мед! От начала веков люди рождались и умирали лишь для того, чтобы ты могла их воспеть!.. Помни же, черная кость, наш завет: мучайся, умирай, геройствуй, хоть тресни! Ибо все это нужно для моей песни! Счастливые смертные! Вы должны гордиться тем, что ваши страданья служат столь высоким предначертаньям!.. О моя душа, я тебя обожаю! С каждым днем ты все просветляешься, чистотой сияя! Воспари же, блаженная, на воскрылиях белых! Вознесись, вдохновенная, в райские пределы! (Меняя тон.) Ну-с, а теперь, когда мы сплавили, наконец, эти народы на корм Минотавру, пойдемте, господа, отдохнем на их лаврах! Прошу вас, поднимемся в Капитолий.

Лилюли. Т#233;га, т#233;га, гусята. В Капитолий слетайтесь!

Они. Поднимемся!

Боги. Поднимайтесь!

Полишинель (обращаясь к публике). А я все-таки уцелел — один из всех. Ура! Не уничтожен Смех!

Полишинель. Ах, черт их подери. Все полетело в тартарары!

Лилюли. Сказал мудрец:

Ноябрь 1918 г.