"Долина смертной тени" - читать интересную книгу автора (Приставкин Анатолий)

Милости судьбы

Но были еще стихи. Они всегда – предчувствие.

И в одном из последних сборников “Милости судьбы”, для меня особенно памятного, ибо там были стихи, которые он нам щедро дарил со своим автографом, все можно услышать и понять.

Так и качаюсь на самом краю и на свечу несгоревшую дую… скоро увижу я маму мою, стройную, гордую и молодую.

Даже любимый им Париж, где всё и случилось, чуть ранее обозначен как место, где можно… “войти мимоходом в кафе “Монпарнас”, где ждет меня Вика Некрасов…”

В сборнике есть стихи, посвященные мне. Но дело не в моей персоне. Ей-Богу, мог быть и кто-то другой, к кому он обратился бы с этими словами.

Я получил их в подарок в Германии. Четкий и очень разборчивый почерк, ни одной помарки.

Насколько мудрее законы, чем мы, брат, с тобою!

Настолько, насколько прекраснее солнце, чем тьма.

Лишь только начнешь размышлять над своею судьбою, -

Как тотчас в башке – то печаль, то сума, то тюрьма.

И далее, финальные строки:

…Конечно, когда-нибудь будет конец этой драме,

А ныне все то же, что нам не понятно самим…

Насколько прекрасней портрет наш в ореховой раме,

Чем мы, брат, с тобою, лежащие в прахе пред ним!

(Реклингхаузен, январь 1993)

На книжке со стихами, уже изданными, Булат написал:

“Будь здоров, Толя! И вся семья!”

Я думаю, книжка была подарена, когда мы встретились после летних отпусков у себя, на Комиссии.

И еще одну книгу он надписал: “От заезжего музыканта”.

Там, в предисловии, сам Булат объясняет свое появление в этом мире как заезжего музыканта. Музыкант-то заехал и уехал, это правда, но оставил песни, и они стали частью нашего мира, вынь, и в нас убудет что-то главное.

Он ушел в день, когда Россия готовилась к Троице.

Произошло это в Париже.

Его слова, обращенные к Всевышнему: “Господи, мой

Боже, зеленоглазый мой” – поразили меня интимностью, с которой может обращаться лишь сын к отцу. Теперь они встретились. И одним светочем будет меньше, одной великой могилой больше.

Мы возвращались с панихиды, шли вдоль очереди, растянутой на весь Арбат. Шел дождь, было много зонтов. А еще было много знакомых лиц. Мариэтта

Чудакова снимала именно лица, приговаривая: “Таких лиц больше не увидишь!”

Это и правда была вся московская интеллигенция, и много женщин…

И если прощание, как просила Ольга, поделили на…

“для всех” и “для близких”, то э т о стоят тоже б л и з к и е.

А еще я подумал, что женщины все-таки занимали особое место в его стихах. “И женщины глядят из-под руки…”

И – “Женщина, ваше величество…”, и много-много других строк.

Пока мы шли, Разгон, Чудакова и я, к нам выходили из очереди знакомые. Молча обнимались и возвращались на свое место.

Мой друг Георгий Садовников потом скажет, мы поминали

Булата у него на квартире, вдвоем:

– Больше этих лиц, – имея в виду из прощальной очереди на Арбате, – уже не увидишь. Они тоже уходящее поколение.

Оглядываясь, я и сам убеждаюсь, это пришла старая московская интеллигенция, чтобы напомнить самим себе о прекрасном и кошмаре прошлом и защититься Булатом от жестокого времени нынешнего. А то и будущего…

Булат еще долго, может до нашей смерти, будет нас защищать. И спасать.

И еще острее почувствовалось: мы следом уходим, ушли.

А эти проводы – реквием по нам самим.

Там, где он сидел в Комиссии, – вклеенный в кусок стола портрет. Туда никто и никогда не садится, это место навсегда его. И когда у нас совершаются, по традиции, “маленькие праздники”, мы ставим ему рюмку водки и кладем кусочек черного хлеба.

Но уже звучат новые стихи из недр самой Комиссии – стихи Кирилла, значит, поэзия с Булатом не вся ушла.

Пьяные монтеры, слесаря убивают жен и матерей, бабы разъяренные – мужей…

Бытовуха. Сдуру все. Зазря.

Вместо опохмелки – в лагеря.

Заседает строгая комиссия.

Миловать – у ней такая миссия.

Кабинет просторен и высок.

Отклонить… Условно… Снизить срок…

Боже мой, зачем же ты, Булат

Окуджава, друг, любимец муз, среди этих должностных палат, ради тех, кому бубновый туз…

Вот – курил, на локоть опершись, кто же знал, что сам ты на краю?

Мы, убийцам продлевая жизнь, не сумели жизнь продлить – твою!

За столом оставлен стул пустой, фотоснимок с надписью простой.

Заседает без тебя комиссия, воскрешать – была б такая миссия!

Жизнь идет… По-прежнему идет, судьи оглашают приговор, а за окном звенит, поет, милует гитарный перебор.