"Бледный город" - читать интересную книгу автора (Савельев Игорь)IXВАДИМ В четырнадцать я начал слушать “альтернативу”. Да, пожалуй, так оно и было. Начал, правда, с “легкого” варианта: “Мумик”, “Сплин”, поздняя Агузарова, ранняя Земфира… Хорошо помню, как мама прослушала песни полторы и – как отрезала: – Ужас. Ничего не ясно. Галиматья какая-то… А я в ответ смертельно обиделся, хоть и понимал в текстах песен – не больше ее. Но это было не важно. Зато я понимал уже тогда (а ведь салагой был!), что слова без смысла – это позиция. Можно вообще отказаться от слов, думал я. Петь ритмичные наборы звуков, будет классно. Петь на какой-нибудь мертвой латыни. А что?.. Самым странным мне казалось тогда то, что до меня до этого никто не додумался. Тоже мне… Мелкий гений в наушниках! В четырнадцать же лет, вернее, накануне самой днюхи^12 меня повезли в сад, и, пока все энергично копали грядки, я шатался по окрестностям. Был очень красивый солнечный вечер. Интонация пилорамы в горячем воздухе… Я сорвал ромашку и стал гадать, влюблюсь я в четырнадцать лет или нет. Гадал, помню, дважды, потому что очень хотелось, чтобы выпало: влюблюсь. Почему? Сейчас мне это тоже интересно. Какой чепухой башка была набита… Все дело в культуре, я думаю. Во всей культуре, доступной ребенку. Посудите сами: 70 процентов книг – о любви, 90 процентов фильмов – о ней же, песни попсовые – все, из рока тоже многое… И даже та “галиматья”, как назвала это мама, я интуитивно чувствовал, – она тоже о любви. Любовь-морковь… Четырнадцать лет… Сейчас мне – двадцать, я стою под фонарем в чужом городе и целуюсь с фантастической девушкой по имени Настя. Мы делаем это скорее осторожно, чем нежно, так как идем из травмопункта и у меня опух нос. Ничего серьезного, но больно. Нам пришлось даже зайти в круглосуточный ларек и купить эскимо на палочке, а главное – в целлофане, и не распаковывая держать его у носа. Так что теперь мы целуемся аккуратно. И наши языки любят друг друга. А ведь когда-то я совершенно не умел целоваться, лет в шестнадцать еще. Мой первый поцелуй… Было скорее неприятно. Это внезапное ощущение чужой полости, чужого вакуума… Потом я неловко задел ее зубы своими… Это была девушка из класса, отличница: кудрявая, томная вся такая… И я влюбился – в первый раз и до безумия. Это ее я дожидался после школы. Звонил, объяснялся, дышал. Это ей я писал под окнами “Доброе утро, любимая” – вернее, пытался писать… Теперь-то я понимаю, почему мы не могли быть вместе всерьез. Я был – прыщавый, несуразный, к тому же я тогда еще и заикался, в общем - “не котировался”… Ладно, какие-то крохи счастья мне выпали, так что стоит ли ныть. Как минимум я стал вдруг понимать “галиматью”! Серьезно, раньше я просто “тащился” от голоса какой-нибудь Земфиры, теперь же все, о чем она пела, – казалось бы, какая белиберда! – стало ясной и точной лирикой. Я даже взмок, когда вдруг понял, что каждое слово тут – про меня, каждое – правда и к месту. Это тебе не мертвая латынь. Вот и сейчас, когда я смотрю на Настю… Господи, я обнимаю ее! – а на ум приходят целые фразы, куплеты, внешне все это бред, парадокс, на деле же… влюбленный человек растрепан. Растрепаны его мысли. Ту чепуху, которую он несет, способен понять лишь другой влюбленный – вот, собственно, рецепт и суть всей так называемой “галиматьи”. И никаких гвоздей. Я понимаю. И она, кажется, понимает. Во всяком случае, она настроена на ту же волну и говорит про своего бывшего, кажется… Почему они расстались… Почему я ни фига не слушаю… Хорошо, что я не ревную к прошлому. Она же не знала, что встретит меня. А ты нахальный и самоуверенный, братец… А все же интересно, сколько у нее было мужчин. Не похоже, чтобы много. У меня у самого была пара женщин… корректнее сказать – девушек по возрасту, но это не имело значения. Что может значить секс без чувства? Вы же знаете этот дурацкий, студенческий, корпоративный секс. Обычно все бывает на чьей-нибудь приличненькой квартире. Хорошая водка разливается в сервизные рюмашки-близнецы. Бывает мало закуси, но много, много снобизма. И любят свечи зажигать. От этого становится скорее неуютно, и тени ходят по стенам. Потом, когда все разойдутся по диванам и кроватям, не заняться сексом будет пощечиной общественному вкусу. Я вспоминаю очередную… После всего было неловко отодвинуться, пришлось засыпать так, обнимая и прижимаясь к ее спине лицом. Был тоже июль, душные ночи. Это было невыносимо, и вся ночь прошла в сплошной горячке, а губы, прижатые к ее спине, чудовищно разъело – пот. Как тяжело все это было, и как же я далек сейчас от этого! За пару тысяч километров. Рядом со мной идет Настя, полумрак – здесь не работает фонарь, – и я четко, как-то по-античному вижу ее профиль. Нос чуточку с горбинкой, именно такой, как нужно. Брови… Короткая стрижка… Закуривает. Профиль с сигаретой. Профиль с точкой огня. – Хочешь? Вообще-то я не курю, но бывает, если выпью. Или когда как-то не по себе. А сейчас такое чувство, что я не то что закурить – я и подняться могу над асфальтом, и полететь… Во всяком случае, опыта хватает, чтобы затянуться и сжать горло: не залиться кашлем. Мы идем и молча курим. Город тихий абсолютно. У меня “отходняк” от пива, так, ничего особенного – легкий сушняк, а во рту тягуче, во рту какой-то привкус собственных зубов. А после сигареты добавляется и какой-то привкус чернослива… Извините за столь подробный анализ того, что происходит в моей ротовой полости. Я снова обнимаю ее. Она прижимается доверчиво: свободной рукой перебирает мне волосы, и, между прочим, это чертовски приятно. – А расстояние между Питером и Тюменью… точно будет – сколько? Разумеется, атлас с таблицами остался лежать в моем рюкзаке, а тот в свою очередь – на “вписке” у Скваера; я закатил глаза, соображая. В уме вставала Российская Федерация. Так, так и так. – Тысячи три. Может, чуть меньше… – Много, – вздохнула она. – Еще бы! – Много, много… Миллионы людей! Подумать только, а ведь мы могли никогда не встретиться. Вместо ответа я крепче обнял ее. – Ты знаешь, – Настя вдруг оживилась, даже отстранилась от меня, – одна моя подружка два года назад замуж за немца вышла! Серьезно. И уехала в Германию. Какой город – не помню. Она мне часто оттуда пишет. Скучает… А этот немец за ней к нам в Тюмень приезжал! – Старикашка какой-нибудь? – Почему – старикашка? – Настя даже обиделась. – Нормальный мужик. Он ее старше, конечно, лет на восемь. Но вполне молодец. Лысоватый, конечно… Я вот вообще обратила внимание – по телику сколько видела, – немцы все рано лысеют. И почему? Радиация, что ли, какая-то… – Или гормоны. – Гормоны? У немцев? Да не смеши!.. Этот тоже: приехал и все озирался, как дикий. “Sibiria, Sibiria!” Чуть ли не шубу с собой привез! А лето было, у нас же над Сибирью – вечная озоновая дыра, и жара была градусов под тридцать пять! Вот он пожарился у нас… Я вдруг ловлю себя на том, что улыбка у меня – снисходительная. Спохватившись, быстренько стираю ее с лица, чтобы Настя не успела заметить… Да – провинция. Да – иностранца раз в жизни увидели. Ну и что же теперь. Мороженое, которое я держу у носа, практически растаяло, стало жидким, плещется там в целлофане – и, описав дугу, оно плюхается на асфальт, как лягушка… И только потом (как обычно) я подумал: может, стоило все-таки предложить его Насте? – Не напрягайся. Я не ем сладкого. Совсем как я… Мы – похожи. Я постоянно ловлю себя на этой мысли. И внутренне. И внешне: сейчас, при бледном свете фонарей, этого не очень видно, но правая половина ее лица – загоревшая. Это от стояния на трассе. Печать автостопщика… Настя закуривает. Она слишком много курит. Мимо нас по проспекту проезжает машина – может быть, даже первая за все то время, что мы тут идем. Широкий проспект щедро залит огнями и – пуст совершенно. Вот где рассекать на роликовых коньках глубокой ночью или рано утром. Просторы ровного асфальта, пустынно – ни машин, ни людей, ветер засвистит в ушах, и сам черт тебе будет не брат. – Погоди… Давай здесь постоим. – Зачем? – Просто так. Сначала я не понял, чего ради мы остановились, только покорно выполнил просьбу… Потом догадался. Просто для того, чтобы эта волшебная ночь не кончалась как можно дольше. Мы обнимались и целовались. Настя зарывалась в мои объятия, подрагивая всем телом, точно ей было холодно, а я – отогревал ее. Пряча лицо, кутаясь в мои руки, она все продолжала как-то исступленно целовать мне шею, грудь (через футболку), плечи… В тот момент, когда губы ее коснулись моей руки повыше локтя, я припомнил разговор за столом у Скваера (недавний… несколько часов прошло… а как будто – сто лет!) и легонько напряг бицепс. Она целовала его. – Я же не твой тип мужчины? Я же без “крыльев”… Она засмеялась, куснула мне бицепс. – Это неправда. А я была дурой. Потому что крылья у тебя есть – самые настоящие. Над нами было небо – городское, в меру звездное; в моей башке был полный сумбур, проплывали строчки из всех песен сразу… Я был счастлив. Я нашел свое счастье здесь, в чужом и далеком городе. Получается – не зря же я ездил. Ездил, ездил – и нашел. |
|
|