"Война: ускоренная жизнь" - читать интересную книгу автора (Сомов Константин Константинович)

Восточники

Во время войны на работы в Германию с оккупированных территорий СССР было принудительно вывезено более 3-х миллионов человек. Называли их остарбайтеры, остовцы, а то и просто «восточники». По поводу «использования русских» у руководства рейха поначалу имелись сомнения, однако в связи с крушением плана «блицкрига» осенью 1941 года Гитлер дал согласие на привлечение к работе советских военнопленных, а также советского гражданского населения.

Привлечение советских рабочих осуществлялось поначалу на формально добровольной основе, но вскоре гитлеровцы отказались от такой практики и перешли к принудительному привлечению для удовлетворения все возрастающей потребности в рабочей силе.

Понятное дело, что даже дармовую «скотину» надо как-то кормить, чтобы она могла приносить какую-то пользу. 7 ноября 1941 года на совещании у уполномоченного по 4-летнему плану Германа Геринга относительно использования советских гражданских рабочих в рейхе маршал дал следующую директиву:

«В. Свободный русский рабочий.

Использование и обращение на практике не должно отличаться от обращения с военнопленными. Признается целесообразным для обеих категорий достижение хорошего качества работы посредством раздачи в ограниченном количестве высококачественных продуктов питания. Достаточное привычное питание является главным и для свободного рабочего».

На том же совещании «толстый Герман» объясняет и понятие «достаточное привычное питание» для «свободного рабочего».

Подходившее к делу эксплуатации дармового человеческого материала по-немецки рационально Главное командование вермахта уже 25 марта 1942 года направило генеральному уполномоченному по использованию рабочей силы в рейхе Фрицу Заукелю (под грифом «секретно») собственные предложения по этому поводу. После констатации того, что «русская рабочая сила является ценнейшим трофеем, который к настоящему времени дал германской военной промышленности поход на Россию», шло такое наблюдение: «Является ложным вывод о том, что с 200 недостаточно хорошо накормленными людьми можно произвести ту же работу, что и с 100 хорошо накормленными. Напротив: 100 хорошо накормленных сделают много больше, и их использование существенно рациональнее».

Конечно, рациональнее, но здесь стоило бы уточнить, что из себя представлял «хорошо накормленный рабочий» не на бумаге, а в реальной жизни третьего рейха.

Уже начиная с дороги от родного дома в Великую Германию питание «восточников» было более чем скудным.

«Увозили нас из Сталино (Донецк), набив битком вагоны, — вспоминала одна из бывших остовцев. — Только на третьи сутки надумали покормить. Раздали бумажные стаканчики и черпаками разливали бурду. Эти же стаканчики фашисты с гоготом предложили использовать по нужде. На этом наши мучения не кончились. Все только начиналось»

Из такого же точно вагона уже перед самой отправкой в рейх сумел улизнуть тогда четырнадцатилетний донецкий подросток, а после войны — житель Барнаула Дмитрий Каланчин. В 2009 году он рассказывал:

«Осенью 1942 года увезли в Германию моего старшего брата Василия, да и других многих. Он работал на шахте в городе Дуесбург и прислал оттуда письмо с просьбой прислать посылку с крупой. А посылки принимали тогда на почте весом не более 250 граммов. Вот тогда мы и поняли, каково им там. Крупу мы ему посылали, но она до Василия не дошла. На почте украли, наверное».

Примерно в это же время в Запорожье пришло миновавшее цензуру письмо двух сестер Шуры и Гали, в котором они писали:

«Дорогие родные, шли мы на работу, выпили по одной кружке чая, чуть сладенький, и 200 граммов хлеба. Всего хлеба нам дают 300 граммов. Родная мамочка, разве я у тебя так когда-нибудь кушала летом, когда теперь есть помидоры, огурцы да разные фрукты и разные другие продукты! А мы не то что не кушаем их, но абсолютно и не видим. В такой прекрасный летний день очень долго ждать такого обеда. Придешь в барак, скушаешь кусочек хлеба и черпак силоса, то так печет в груди, что места не находишь. А работать заставляют, а не работаешь, в затылок так дадут, что и в глазах засверкает.

Хлеб нам дают ржаной, по 300 граммов, только он смешан с сосновыми опилками, а муки лишь 25 %, кушаешь его, как полову, — так и шелестит. Мамочка, готовят нам такое, что наша свинья не ела бы такого супа и такого картофеля. И больше абсолютно никакого приварка не видим. Сегодня как раз три месяца, как мы здесь работаем, и нам чем далее, все хуже и хуже».

Дабы принудить «скотину» работать как можно быстрее, «хозяева» не ограничивались только ударами по затылку, но и применяли более «эффективные меры». Так, в приказе начальника главного хозяйственного управления СС Поля начальникам рабочих групп и комендантам концентрационных лагерей о максимальном использовании рабочей силы заключенных от 30 апреля 1942 года говорилось: «Все обстоятельства, могущие сократить рабочее время (время, отводимое для еды, переклички и т. д.), следует поэтому урезать до минимума. Запретить отнимающие время переходы и перерывы на обед с целью питания».

В служебной полицейской инструкции по охране лагеря, где содержатся русские рабочие (появившейся тоже в 1942 году), в качестве наказания для этих самых рабочих предусматривается, в частности, лишение горячей пищи на три дня, а также говорится о том, что рабочие, пренебрегающие своими обязанностями или просто работающие медленно, должны отправляться на штрафные работы. Они будут лишены всех прав. Тюремное заключение предусматривает вместо обычного питания — хлеб и воду.

Впрочем, и в обычных, не тюремных условиях питания для «восточников» на военных заводах Германии было немногим калорийнее «хлеба и воды». В уже упоминаемом предложении Главного командования вермахта об изменении условий труда восточных рабочих говорится о том, что «из основных продуктов питания русский, по сравнению с другими тяжело работающими иностранцами, получает на 800 граммов хлеба, 350 граммов мяса и 175 граммов жира в неделю меньше».

А бывший старший врач лагерей для иностранных рабочих концерна Круппа в г. Эссене Вильгельм Егер в октябре 1945 года заявляет под присягой следующее:

«Пища для восточных рабочих в октябре 1942 года в этих лагерях была совершенно недостаточной. Восточные рабочие получали 1 тыс. калорий в день, менее чем минимум для немцев. В то время как немецкие рабочие, занятые на тяжелых работах, получали 5 тыс. калорий в день, восточным рабочим, выполнявшим те же самые работы, выдавалось в день только 2 тыс. калорий. Восточные рабочие получали пищу лишь два раза в день и свою порцию хлеба. В том числе один раз им выдавался лишь жидкий водянистый суп. Я был не уверен, получали ли восточные рабочие в действительности предназначенный им минимум. Позже, в 1943 году, когда я проверял пищу, которая готовилась на кухнях, оказалось, что в ряде случаев продукты восточным рабочим не выдавались полностью.

План снабжения предусматривал небольшое количество мяса в неделю. Вместо него разрешалось употреблять только неполноценное мясо, которое состояло или из туберкулезного лошадиного или же забракованного ветеринаром мяса. Обычно это мясо варилось в супе».

«Собственно говоря, это была вода, в которой плавали кусочки турненса, — писал о подобном «супе» своему другу немецкий мастер, — и больше всего она походила на помои»

Его менее эмоциональный соотечественник подготавливает в марте 1942 года меморандум машиностроительного завода № 8 о плохом состоянии здоровья и непригодности русских рабочих для труда.

«Раз в сутки привозили баланду, — вспоминал один из работающих на военных заводах рейха остовцев. — Хлеб спецвыпечки — для русских. Норма — 350 граммов.

Наполовину со свеклой, синий, сырой, тяжелый. О завтраке или ужине оставалось только мечтать. Правда, два раза в году нам давали натуральный суп — гороховый и макаронный. Было это на Рождество и Пасху.

В таком отношении к «восточникам», по мнению Фраца Заукеля (выражаясь современным языком), не было «ничего личного», и вообще во всем виновата была война.

«Я знаю, что тяжело отрывать людей от их родины и от детей. Но мы не хотели войны! — говорил этот главный «специалист по труду» на первом заседании штатов по использованию рабочей силы в январе 1943 года в Веймаре. — То, что мы должны сделать, — будет сделано. Но это будет сделано так, что при всей жесткости — а я буду беспощадно карать, где это необходимо, — это будет соответствовать принципам немецкой корректности. Мы не являемся извращенной, склонной к зверствам нацией, чьей наибольшей радостью является мучение пленных. Наши враги в этом мастера. Мы этого не делаем. У нас все происходит согласно заведенному порядку, но все происходит по-немецки добропорядочно, что уже тысячу раз доказал немецкий солдат».

16 октября 1946 года «корректный» Заукель был за свои деяния повешен по приговору Нюрнбергского трибунала, а за три года до этого «остарбайтер» Василий Баранов писал в своем дневнике:

«5–6 октября 1943.

До сегодняшнего дня можно было отлучаться от станка во время работы. Иногда сбегали во двор, чтобы воровать, где листок капусты или бурачок, или в лучшем случае редьки или брюквы. Но с сегодняшнего дня строго запретили. Разрешено отходить от станка в уборную, и то по разрешению мастера и поляка.

27 ноября 1943.

«Вставши, я пошел насчет промышления; как разгружали брюкву, мне удалось стащить одну. За последнее время мне везет в воровстве. Я очень научился искусно воровать. Перед сном с прицепа стащил пять картошин и сварил в печке».

28 ноября 1943.

Воровство было для меня главной заботой. Чтобы то ни было, надо стащить. Ибо смерть уже ходит по пятам. Во второй комнате умер вчера парень. Случаи голодной смерти здесь уже не новости».

В сфере использования рабского труда нацисты не ограничивались поставками рабочей силы только для военной промышленности, подтверждением чему может служить выдержка:

Как правило, питание у тех, кому довелось работать в рейхе не в шахте или у станка, а в частных владениях, особенно у крестьян, было получше, однако благодаря «корректности» новых господ случались здесь вещи порой чудовищные.

Жительницу Новоалтайска Клавдию Плотникову в Германию угнали с родной Курщины, ей тогда было семнадцать. В Эссене расчищала завалы после бомбежек, в Вуппертале занималась тем же самым, потом попала в лагерь в Кельне. Работать заставляли много, и в том числе у домохозяев.

«Был один художник, у которого 25 человек делали уборку в доме, — вспоминала Плотникова. — Он их испытывал на честность: разложит по квартире куски хлеба, колбасы и ждет, что из этого выйдет. Люди пухли от голода, а этому гаду, видите-ли, угодно было выявлять нашу честность. Что ж, из двадцати пяти осталось пятеро, остальных повесили».

Кроме женщин и девушек, в пересыльные и концентрационные лагеря Германии и оккупированных ею западных стран попало немало советских детей.

Житель Ключевского района Валентин Обухов во время войны был еще мальчишкой в небольшом крымском поселке Камыш-Бурун (40 км от Керчи). В октябре 1943 года его, 13-летнего паренька, вместе с семьей и другими жителями поселка отправили в концентрационный лагерь на территории Франции, под городом Саарбрюкен.

«Питались пустой похлебкой с брюквой и маленьким кусочком хлеба, — вспоминал спустя годы Валентин Данилович, — и работали, работали до изнеможения».

Владимиру Булычеву (ныне тоже жителю Ключевского района) в 1943 году было суждено попасть из родного села Озерское в Калужской области в концентрационный лагерь № 231 города Людвингсфельда (Германия). В то время ему было 12 лет.

«Кормили нас скудно, обращались, как со скотом. Мы все там были живым скотом, которого не стоило кормить. Помню, постоянно держалась в голове одна мысль: неужели наступит такое время, когда я наемся картошки».

Бывшие остовцы вспоминают, как на улицах немецких городов дети бросали в них камни, а одурманенные внушенной им идеей расового превосходства взрослые относились к «восточникам», как к скоту. К тому же недорогому.

«Вчера днем к нам прибежала Анна Лиза Ростерт, — писали из дома обер-ефрейтору Рудольфу Ламмермайеру. — Она была сильно озлоблена. У них в свинарнике повесилась русская девка. Наши работницы-польки говорили, что фрау Ростерт все била, ругала русскую. Покончила та с собой, вероятно, в минуту отчаянья. Мы утешали фрау Ростерт, можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу».

Немного в то время было в Германии других немцев. И все-таки они были.

Л.Е. Борисова, жительница села Фитнев Луг (Ленинградская область):

«Шла уже весна 45-го. Лагерь на окраине Берлина, ежедневные бомбежки, бараки с двухъярусными нарами. В огромных деревянных колодках ходили на завод, где делали цементные рамы. Кормили очень плохо. Спасались тем, что собирали бурьян и ели.

Немцы гоняли всех на работу — железную дорогу под их вагоны переделывать. У них колея на 10 см уже, а составы от самого Берлина шли. Работа тяжелая, все вручную. Поначалу нам хоть с конвоиром повезло — пожилой немец оказался добрым человеком. Видит, что мы едва идем, всегда скажет: «Сядьте, отдохните». Перерыв на обед объявит, а у иных с собой ничего нет. Свой кусок отдаст. Хороший был, дай бог ему здоровья, если живой еще. Потом конвоира сменили, и новый — эстонский полицай — был презлющий. Чуть что не так — палкой колотит, пропади он пропадом. После работы паек выдавали: кусочек хлеба с опилками. Иногда повидла ложку добавят. Пока до дома идешь, все и сощиплешь».

Л.Ф. Дубровская, в конце войны, будучи совсем девочкой, находилась в лагере для перемещенных лиц в Интельштадте под Мюнхеном:

«Детям разрешалось выходить из лагеря, и мы ходили по бауэрам побираться. Немецкие женщины всегда подавали. Оглянутся — нет ли кого поблизости — и заведут в дом. Дадут и бродмарки, и пфеннинги, чтобы мы могли выкупить хлеб. Одна только, помнится, сказала: «Сталин накормит!».

Пришли американцы. Выдали нам значки, отличающие от местных, и разрешили брать в магазинах, кому что нужно.

Нас уговаривали ехать в Америку, но согласились только несколько украинцев и поляков. Большинство не могли дождаться, когда поедем домой.

В июне 1945 года мы возвращались на Родину. Американцы посадили нас в вагоны, дали с собой пакеты с провизией, столовые приборы. Мама скопила мешок сухарей, которыми часто угощали негры.

Едем через Германию, а на обочине стоят немки с детьми и так же, как мы когда-то, просят подаяние. Мама набирала полный фартук сухарей и выносила им на остановках. Я, помнится, еще сказала: «Зачем ты все раздаешь?» Мама заругалась: «А ты забыла, как сама голодала и люди тебе подавали?».

И, конечно, в самую тяжелую минуту не раз и не два выручали погибающего человека его земляки. Попавшая в неволю вместе с плененными в Мясном Бору красноармейцами учительница Ксения Ушакова вспоминала, как ее, мать троих детей, принимали в пересыльном лагере для гражданских лиц за мальчика-подростка — до того она исхудала.

«Вдруг я заметила, что начинаю опухать вторично, — рассказывала она после войны. — Это вызвало чувство такой безнадежности, что я уже готовилась к смерти. К тому же меня продуло сквозняками, и я так кашляла, что мои соседки плохо спали ночью. И вот одна из них, мать, похоронившая за войну семерых детей, говорит своим подругам: «Бабы, завтра нам выдадут по пайке меду. Хоть он и искусственный, но что-то в нем есть. Давайте отдадим свой мед Ксении. Пусть она пропотеет как следует». Женщины согласились. И действительно, мед помог. Наутро соседи увидели прежнюю женщину-подростка, опухоли не стало».

Как говорится, без комментариев.