"Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции" - читать интересную книгу автора (Солнцев Роман)8.Толик вопрошающе уставился на вышедшего Игоря синими, круглыми, словно вечно злыми глазами, но Игорь, как всегда, закрывшись белозубой молодцеватой улыбкой, кивнул на дверь в парную: – Следующие!.. – Ну, как там, хорошо? – спросил младший Калиткин у Валентина Петровича, допивая с бульканьем очередную бутылку. Он когда-то учился у старика, был троечник и хам, но чемпион школы в беге на 400 метров. – Хорошо, – кивнул Углев. – Хор “ешшо” поет, – и, опустившись на диван, налил себе минеральной. Рука почти не дрожала. Из-за стола поднялись, чтобы идти в знойный мир, Толик и Чалоев. Глянув на Углева, помедлив, вскочил и Кузьма Иванович. А нога-то, нога волочится. – Я тоже, пожалуй… не помешаю? – Обижаешь, – буркнул Толик. – Чур, следующие мы опять! – воскликнул вослед уходящим младший Калиткин. Валентин Петрович сидел, призакрыв глаза (без Кузьмы Ивановича можно и размякнуть), и ему казалось: вот-вот потеряет сознание. Хотя там, в парной, все же удержал себя. Выражение “удержал себя” крепче, нежели просто “удержался”. Это так, к слову. Углев потер ладонями виски и встретил проницательный взгляд старшего Калиткина немедленной – к левому уху отъехавшей – улыбкой. – Все славно. Можно бы хоть до утра, да работа дома… – Сейчас бы, друзья мои, в Байкал… там плюс семь, – сказал прокурор. – Хотите на следующие выходные?.. – т ут же откликнулся Игорь, наливая себе водки. – Сделаем! – Керосин же нынче дорогой, – укоризненно потянул прокурор. – Но его много, – изображая легко мысленного мальчонку, засмеялся Игорь. – Толик даст. – Ну, разве что Толик, – согласился Калиткин. И затем оба Калиткина почему-то снова уставились на учителя. Он что, бледен? Или кровь опять капает? Валентин Петрович машинально потрогал над губой: нет, палец сух. Поднял стакан и отпил. Красное вино, хуже не будет. Прокурор явно о чем-то хотел спросить у Валентина Петровича. Вот он, не опуская глаз в напрягшихся розовых веках, глубоко и судорожно вздохнул – в нем, худощавом и мосластом, все внутренние органы как бы немедленно друг с дружкой посоветовались – и хрипло вопросил: – Вы умный, знающий человек. Патриот. Скажите прямо: вы не жалеете, что разрушили СССР? Валентин Петрович привычно сделал очень внимательное лицо. Игорь жевал виноград. Они ждали. “Некорректно спрашивает. Не жалеете, что разрушили СССР? Как будто я разрушил. Он должен бы спросить: не жалеете, что СССР разрушился? Или: не жалеете, что Ельцин СССР разрушил? Ведь он это имеет в виду”. – Конечно, жалею. Разорваны кровные связи. – Наших стали притеснять в южных республиках, да? А при коммунистах так не было. Ведь правда? Углев грустно улыбнулся, но вступать в бессмысленный разговор?.. Он-то хорошо помнил: в те времена только у РСФСР и чуть-чуть у БССР был положительный взнос в общий карман СССР. И, значит, страдало негласно именно русское население. Но говорить об этом собеседнику – только вызвать в ответ слова, что были первыми в мире по выплавке стали и чугуна на душу населения, что нас боялись, а сейчас ноги вытирают… Это Углев слышит каждый день. Несмотря на то, черт побери, что в Сиречи большинство жителей – потомки сосланных и сбежавших из России! Например, у Калиткиных дед был зажиточный крестьянин из-под Рязани – его отправили этапом в Сибирь, выбив зубы за характер. В местном музее есть даже фотоуголок, посвященный этой семье. Его, понятно, организовали сами нынешние Калиткины. И все равно, этакая аберрация памяти! Либо… лицемерие, переход на условный патриотический язык. Никто в эти слова не верит, но как бы так надо среди своих. Разговор не получался. Игорь блеснул белыми зубами: – Ешьте, выпивайте, про отдых не забывайте… Но все же и младший Калиткин захотел поучаствовать в дискуссии. – А вот скажите, Валентин Петрович… так сказать, если сформулировать… О чем он? Когда Федя учился в школе, стоит, бывало, у доски, сгорбившись, как верблюд, и все изображает из себя полуграмотного мальчишку: нарочно путает ударения, корежит слова, которые тут же ему простодушно поправляет, краснея от гнева, Эмма Дулова: – Ах, как вы можете?! Там руководитель не мар-да-рин, а ман-дарин. – Чё? А! Манда… манда… Класс хохочет. – Прекратите! И стихи Пушкина здесь звучат так: “Еще ты дремлешь, друг прелестный…” А не перлестный! – Чё?! Пер… пер… – Дубина он был в школе и грубиян, этот младший Столб, младший Калиткин. И о чем же ныне спросить пожелал? – Конечно, мы с братом как бы понимаем: сейчас больше свободы. Но к чему привело? Бардак и как бы воровство. Дети даже у своих родителей… Один вот недавно пошел к бандитам, чтобы те у родителей выкуп запросили, а потом часть денег ему… Ты, Игорь, смотри! На секунду тень озабоченности проплыла по круглому лицу Игоря. – У меня не такие дети. – Это я так, – пояснил Федя, со щелканьем жуя виноград. - Нестабильно стало… взорвись сейчас твоя баня – не удивлюсь. – Ну-ну, – проворчал старший брат. – Игорь, ты не слушай. Игорь, улыбаясь, вскинул руки и лег на пол отжиматься. Раз, два, три… – Это я как бы так, – продолжал младший Калиткин. – А вот раньше… сто двадцать получал, зато мог на самолете хоть в Сочи махнуть. И на жизнь хватало. На червонец можно было, помню, в кабак пойти. Сейчас и полтыщи не хватит. Нет, я понимаю, было что критиковать. – Но все было, в общем, по справедливости, – откликнулся старший. Он, конечно, более умный. – Если вылезаешь с критикой, то и страдай. Почему-то критикующие желали при этом оставить за собой права большинства на спокойную сытую жизнь. Углев кивнул, это верно. Слаб человек. Да и широк русский человек, верно писал Достоевский. “Сузить бы его”. Вот, кажется, и сузили… Снова длилось молчание. Сейчас выйдет из бани Кузьма Иванович… не уйти ли опять в парную? Игорь скачком поднялся с пола, сел к столу, налил минеральной. – У каждого своя правда, – важно заявил он. – Из миллионов правд составляется правда общества, так, Валентин Петрович?.. и президент служит ей. – Конечно. Сейчас снова наша побеждает, – охотно согласился прокурор. – Гимн вернули. Я с ним всю жизнь просыпался. Вам он как? – Он снова обращался к Углеву. Углев кивнул: – Мелодия сильная. – Точно! Дрожь по коже, – обрадовался и младший Калиткин. – А то говорят всякие разные, вы Запад поддерживаете… а вы наш? – и, не дождавшись ответа, спросил прямо: – А почему на ученика не повлияете? Денег ему там дали – вернулся б. И тут работал. – Здесь таких лабораторий нет. – Будут! – значительно буркнул старший Калиткин. – Вот наведем порядок и… Открылась дверь, вышел мокрый, седой, хрипящий, как пес из-под колеса, Кузьма Иванович. – С-сильна баня!.. – Он рухнул на диван. – Кто хочет, идите… Толян и Миша в воде сидят. Калиткины переглянулись и встали. Углев подумал: пойти за ними? – Ну-ка гляну, как там ужин… – проговорил Игорь. – Сегодня дочка готовит… – и тоже исчез. Валентин Петрович и Кузьма Иванович остались одни. Сейчас уходить нелепо. Давно они не виделись, чтобы вот так, глаза в глаза. С год или два. И причин тому много, но главная – их бывший любимый ученик. – Тебя тоже Игорек сватает помочь? – спросил старый коллега, кривя губы. Неужто и Кузьма будет заниматься с Ксенией? Нет, это уже смешно. Но старик, как бы не замечая выражения углевского лица, ухмыльнулся: – Нормалёк. Он хорошо заплатит. Углев не ответил. Ему было неприятно не то что видеть, но и слышать старика, его сытый рваный бас. Хотя не он ли, Углев, ему в свое время помог? И вот же как бывает… Не делай добро, добро наказуется. Но ведь и зло, и предательство наказуется – еще больнее. Если в первом случае наказывает тот, кому делал добро, то во втором, наверное, ты сам себя и наказываешь. К счастью, Валентин Петрович не испробовал второго, зато первого хватило с лихвой, как речной воды, когда без сил – было так в детстве – захлебываешься на ветру в речке… |
|
|