Рид Томас МайнПереселенцы Трансвааля

Томас Майн Рид

Переселенцы Трансвааля

Вместо предисловия

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

ЮЖНО-АФРИКАНСКИХ КОЛОНИЙ

1

Голландцы в Капландии

После того как в 1497 году португалец Васко да Гама в первый раз объехал мыс (кап) Доброй Надежды, начали понемногу устанавливаться торговые сношения между Европой и Индией. Корабли стали часто подходить к этому мысу, чтобы запастись свежей водою или провизией. Селиться же на капе никто еще тогда не думал. Вся местность, известная впоследствии под названием Капландии, пользовалась дурною славою у моряков. Коренные ее обитатели, готтентоты, считались чуть ли не самыми кровожадными и зверскими изо всех дикарей.

Мысль поселиться на капе впервые возникла у голландца ван Рибеека, хирурга и ботаника, который в 1648 году по пути из Индии обратно на свою родину подробно исследовал Капландию.

Предприимчивый голландец составил проект о заселении исследованной им страны и сообщил его Ост-Индской компании, находившейся тогда в период наивысшего процветания. Компания одобрила этот проект и снарядила четыре корабля, снабдив их всем необходимым для основания колонии.

Корабли, наполненные желающими попытать счастья в новом месте, прибыли в Капландию 6 апреля 1651 года.

Все пошло отлично, благодаря уму, познаниям и распорядительности ван Рибеека, ставшего во главе колонии.

Сначала он основал у Столовой горы форт и составил для своих поселенцев строгие правила относительно обращения с туземцами. Виновный в жестокости, даже просто в оскорблении готтентота или другого темнокожего, подвергался пятидесяти ударам бича.

Благодаря разумным мероприятиям главы колонии, голландцы вскоре внушили туземцам полное доверие, выразившееся, между прочим, в том, что последние охотно стали уступать им землю, в обмен на разные орудия и другие хозяйственные предметы.

Поселенцы энергично принялись за обработку земли, разведение виноградников и за скотоводство. Не прошло и года, как колония уже начала процветать.

К несчастью, ей угрожали неприятности с той стороны, откуда и не ждали их: жестокие бури истребляли весь урожай, болезни сваливали многих с ног, и смерть похищала колонистов одного за другим.

Этим, однако, трудно было смутить энергичных, предприимчивых и терпеливых голландцев. Горькие опыты только делали их более осторожными и упорными в борьбе.

Изучив климатические условия, они вступили с ними в "ожесточенную борьбу", и через некоторое время достигли того, что мыс Доброй Надежды, считавшийся одною из наиболее нездоровых местностей, сделался самою здоровою во всем мире.

Из Голландии стали прибывать целыми семьями колонисты и начали селиться частью на берегу, частью внутри страны.

Ни одно голландское судно, направлявшееся к Ост-Индии, не проходило мимо Столовой горы, чтобы не остановиться в ее бухте, и потому Капштадт (название колонии) скоро сделался довольно значительным городом чисто голландского характера.

Для выполнения тяжелых работ голландцы стали покупать рабов, но обращались с ними, как с обыкновенными рабочими. Свободные, но бедные готтентоты добровольно шли к ним в пастухи.

Они получали хижину, содержание и имели полное право считаться принадлежащими к семье своих хозяев, никогда не позволявших себе ни малейшего произвола над ними, напротив, относившихся к ним так человечно, как только могут относиться голландцы.

Капская колония видела много перемен и невзгод. В начале наместничества ван Рибеека гарнизон форта, состоявший частью из англичан, устроил было заговор с целью истребить всех колонистов-голландцев, но, к счастью, этот заговор был вовремя раскрыт и англичан удалили.

При губернаторе Симоне ван дер Стеле (1679-1699), этом благодетеле южноафриканских колоний, явилось много французских эмигрантов, искавших себе надежного убежища. Они строили прекрасные дома, улучшали плодоводство и виноделие. К концу XVII столетия число французских переселенцев доходило уже до 3000.

Следующий губернатор, Виллем Адриан ван дер Стел, по примеру своего отца, превращал громадные пустоши в прекрасные, плодородные земли. Зато преемники его, не такие дельные и добросовестные, как он, а также и Ост-Индская компания, позволявшая вести торговлю исключительно на ее кораблях, нанесли много вреда колонии.

Когда в 1781 году возникла война между Англией и Соединенными Нидерландскими Штатами, первая захотела взять Капскую колонию, но ее отстояло посланное туда французское войско. В 1795 году Англия снова заявила претензию на колонию, и губернатор Гордон с генералом Слунским покорно передали ее Англии со всеми орудиями, боевыми запасами и прочими предметами.

Несколько лет спустя туда была послана нидерландская эскадра, под командованием капитана Лукаса, с целью отобрать колонию обратно, но эта экспедиция потерпела полное фиаско, и весь флот попал в руки англичан. Только Амьенский договор, в 1802 году, снова возвратил колонию Голландии.

Как ни пострадала колония под владычеством англичан, голландцы, со свойственною им энергией и деловитостью, сумели снова поднять ее благосостояние, но в 1806 году англичане, несмотря на данный им отчаянный отпор, опять завладели ею. Договором от 19 августа 1814 года колония официально признана собственностью Великобритании.

Однако англичанам не удалось заслужить доверие капландцев, оставшихся в душе голландцами. Это происходило главным образом оттого, что Англия, глядя на Капландию, как на покоренную страну, не находила нужным заботиться о ее интересах и, управляя ею, думала лишь о собственных выгодах.

Впрочем, отчасти были виноваты и сами капландцы. Они, по своему упрямству, систематически провоцировали на каждом шагу англичан, чем и восстанавливали их против себя.

Особенно дурно сказалось на Капландии освобождение рабов. Она вдруг лишилась всех рабочих, которые, соединившись вместе с кафрами, стали бродить по стране разрозненными шайками, причем многие из них погибали самым жалким образом.

Недостаток сил для охраны колонии от нападений дикарей и другие неблагоприятные условия вынудили голландских колонистов искать себе нового отечества. Британское правительство не препятствовало им в этом, и они отдельными партиями стали пробираться через Оранжевую реку, границу Капландии, в местности, находящиеся вокруг Порт-Наталя.

Но и там англичане не давали им покоя и гнали их все далее и далее к северу, где им, наконец, удалось прочно основаться за рекою Ваалою.

Таким образом возникла Южно-Африканская (Трансваальская) Республика, независимость которой была признана Англией в 1848 году.

2

Голландские боеры

Голландские колонисты Южной Африки, иначе называемые боерами (боер по-голландски - крестьянин, земледелец), сохранили все коренные черты настоящих голландцев: религиозность, мужество, терпение, неутомимость в труде, доброту, честность и бескорыстие.

Что касается наружности, то боеры народ рослый, здоровый, сильный и красивый. Всего дороже боерам свобода, и ради сохранения ее они совершали поистине геройские подвиги. Уважая лично себя, они уважают одинаково и друг друга, так что о серьезных ссорах и раздорах между ними не может быть и речи.

Несмотря на свое крайнее миролюбие, они очень храбры. Следующий пример может послужить иллюстрацией их стойкости и смелости.

6-го октября 1838 года происходило сражение между боерами и одним из сильных кафрских племен при Омкинкгинглове. Боеров под командованием Питера Уиса и Якова Потгетьера было всего 347 человек. Кавалерия, под предводительством Потгетьера, была уже вся уничтожена превосходящими силами неприятеля. Уис, почтенный старик, семь внуков которого уже пали на его глазах, один противостоял натиску дикарей. С отрядом в двадцать человек он бросился в самую гущу неприятеля, чтобы спасти друга, сброшенного на землю споткнувшейся лошадью. Окруженному со всех сторон дикарями, ему оставалось только продать свою жизнь как можно дороже. Его последний внук, мальчик двенадцати лет, сражался рядом с ним как лев, но тоже пал. Сам старик, весь покрытый ранами и истекая кровью, отчаянно бился до последней минуты и умер с криком: "Не сдавайтесь, братья!.. Пробивайтесь вперед!.. Я умираю!.." - "Мы умрем так же, как ты, не беспокойся!" - отвечали ему боеры и, подобно древним спартанцам, погибли все до одного, уложив множество кафров.

Обращаясь по-человечески со своими слугами и рабочими, боеры вместе с тем очень гостеприимны. Они охотно пускают путешественников, прекрасно их кормят, отводят им особую комнату со всеми удобствами, заботятся об их лошадях, как о собственных, и за всё это они не берут никакой платы и даже обижаются, когда им предлагают ее.

Некоторые тунеядцы только и живут тем, что гостят месяца по три то у одного боера, то у другого и, ничего не делая, пользуются всеми удобствами, не слыша никогда даже намека, что они служат обузою и дурным примером для других.

Боеры едят и пьют хорошо: на столе у них всегда разного рода мясные блюда с овощами, яйца, молоко, сыр, хлеб нескольких сортов, вина, чай и кофе.

Одеваются они также хорошо: по праздничным дням они носят все черное, по будням - белое. В дороге мужчины носят кожаные куртки и панталоны, а женщины, если едут верхом, красуются в суконных амазонках и соломенных шляпах с зеленой вуалью. Они сами шьют себе все - одежду и обувь, сами выделывают кожу, сами ткут полотно и сами делают сукно. Покупаются ими только дорогие материи.

Боеры живут земледелием, скотоводством и охотою. Между ними есть очень крупные богачи, и вообще все они люди вполне состоятельные.

Виноделие тоже процветает у них, но только для собственной потребности.

Обучение в школе для них обязательно. Учатся читать, писать, арифметике, географии, всеобщей истории и естествознанию. Преподаватели в их школах большей частью люди, имеющие докторский диплом. Многие учатся и иностранным языкам. Мыслителей между боерами нет, но зато во всем, что касается практической жизни, они положительно велики и достойны всякого уважения.

Глава I

ЧЕРЕЗ КАРРУ

По совершенно выжженной жгучими лучами солнца местности ехали три всадника.

Была уже глубокая ночь. Луна слабо освещала путь. Но даже и при ее бледном свете можно было видеть, как неприглядна и пустынна местность, по которой пробирались всадники.

- Ну и скверно же тут! - воскликнул один из всадников, плотный, средних лет человек, с подвижным, загорелым лицом. - Сторонка, нечего сказать!

- Да, милейший Блом, - ответил другой, - кроме жалкой сожженной солнцем травы и песка, здесь ровно ничего не видно. Впрочем, особенно удивляться нечего, ведь мы и раньше знали об этом, когда решились пробраться через эту безотрадную пустыню. Зато вот за нею мы найдем веселую, плодородную страну и заживем там наверное не хуже, чем жили на родине до тех пор, пока эти алчные завоеватели не вынудили нас искать счастья в другом месте... Ради достижения независимой счастливой жизни не беда и потомиться немного в этой угрюмой пустыне.

Человека, старавшегося таким образом ободрить своих спутников, звали Яном ван Дорном.

Высокий и худощавый, лет пятидесяти от роду, он сразу поражал той спокойной энергией, которой дышало все его существо, - энергией, способной сделать несравненно более, чем пылкие, и подчас необдуманные порывы увлекающейся натуры его товарища Блома.

Вообще Ян ван Дорн производил впечатление человека, способного хорошо распоряжаться и повелевать. Это была одна из тех натур, которые не отступают ни перед какой опасностью.

- А вы что призадумались, Ринвальд? - обратился Ян ван Дорн к другому своему спутнику, с приятным и тоже сильно загоревшим лицом, задумчиво ехавшему по правую сторону. - Уж не начинаете ли, чего доброго, и вы падать духом при виде бесконечных неудобств нашего длинного и утомительного путешествия?

- Нет, ван Дорн, дело не в этом, - ответил тот, которого назвали Ринвальдом. - Я уверен в благоприятном исходе нашего предприятия. Но все-таки, знаете, необходимо обдумать каждый шаг, все предстоящие нам затруднения и опасности в этой проклятой местности и на всякий случай подготовиться... Главное же, меня заботит участь наших семейств... Кажется, это очень естественно и понятно.

- О, конечно! Спасибо за откровенность, Ринвальд. Я вполне уверен, что благодаря вам и нашему другу Блому, нам удастся справиться со всеми препятствиями и опасностями, угрожающими нашему каравану на каждом шагу в этой угрюмой, неприветливой стороне. Побольше терпения и энергии - вот и все. Не следует забывать, что на нас троих лежит обязанность внушать нашим спутникам надежду и бодрость. Когда заметите, что они начнут унывать, подтверждайте им мои слова, что как только мы выйдем из карру, то будем уже недалеко от прекрасной страны с роскошными пастбищами и обильными источниками. Там мы найдем себе удобное место и снова заживем свободными и независимыми боерами.

Но что это собственно были за люди, и где находилась та обетованная земля, к которой они стремились?

Поговорим сначала о стране, а потом уже о людях.

Вообразите себе бесконечную и безграничную равнину. Насколько хватает глаз, не видно ничего, кроме плоской, однообразной равнины: ни леса, ни гор, ни даже небольшого холмика. Лишь изредка попадается одинокое дерево с перистыми листьями. Это свойственная Южной Африке порода акаций, очень похожая на нашу акацию ярко-желтыми цветами и формою листьев, с той лишь разницей, что тут листья снабжены колючками. Дерево это носит название верблюжьего терновника. Кроме него, виднеется еще кое-где алоэ, вперемежку с жесткими стеблями молочая, и под ними несколько клочков желтой, сожженной солнцем травы.

Таков вид угрюмых и суровых пустынь Южной Африки. Их можно сравнить с европейскими степями, но они несравненно обширнее, и в них встречаются прекраснейшие разновидности вереска, удивительно нежные, с красиво очерченными колокольчиками. Одна из этих разновидностей культивируется и в Европе.

По этой-то пустыне, носящей название карру, медленно двигались три громадные повозки, ярда в четыре длиною. Непромокаемое полотно, натянутое сверху на согнутых в виде арок бамбуковых подставках, защищало людей и кладь в повозках от зноя и непогоды. В каждую повозку было впряжено по восемь пар быков с длинными рогами. На передке повозки сидел туземный проводник с длиннейшим бичом в руках. Около каждой упряжи шел туземец, вооруженный страшным жамбоком. В обязанности последнего входило подбадривать и понукать быков. Во главе каравана шел главный проводник. По бокам повозок ехало человек двадцать всадников.

Трое всадников, уже знакомых нам, ехали далеко впереди.

Сзади повозок двигалось большое стадо коров с телятами и несколько пар тех необычных баранов, которые известны под названием "жирнохвостых", отличающихся громадными жирными хвостами, достигающих иногда веса в пятьдесят фунтов. Вследствие своей тяжести хвосты эти волочились по земле.

Стадо сопровождалось несколькими пастухами-неграми и десятком больших собак с длинными тонкими мордами и взъерошенной шерстью, очень похожих на волков.

В повозках помещались женщины и дети всех возрастов.

Из пассажирок прежде всего бросались в глаза две дочери Ринвальда: Катринка, старшая, и Мейстья, младшая. Первой было восемнадцать лет, второй около семнадцати. Они были очень хороши, каждая по-своему. Трудно было решить, кому из них отдать предпочтение: Катринке ли с ее черными глазами и пепельными волосами, или Мейстье с темно-синими глазами и темно-золотистыми кудрями.

Мать девушек, госпожа Ринвальд, тоже была женщиной красивой. Она представляла собой тип того врожденного благородства, которое не поддается никакому подражанию.

Госпожа Блом не менее хороша, только еще более нежная и хрупкая. Что же касается госпожи ван Дорн, то она, высокая, стройная брюнетка, очень походила на своего мужа правильными, энергичными чертами лица и серьезностью обращения.

У Яна ван Дорна тоже были две дочери - Рихия и Анни, милые и красивые девушки. Дочери Ринвальда были, бесспорно, красивее, но это нисколько не мешало искренней дружбе всех четырех девушек.

Сыновья Яна ван Дорна, Пит и Гендрик, поддерживали все общество своею неистощимою веселостью и богатством фантазии. Сыновья же Ринвальда - Людвиг и Блома - Андрэ являли собой цвет интеллигенции.

Несколько мальчиков, от пяти до шести лет, и девочек, от семи до двенадцати, довершали семейную картину в повозках, каждая из которых являлась домом одного из трех предводителей каравана.

Ян ван Дорн, Ганс Блом и Клаас Ринвальд, как видит читатель - имена голландские.

Действительно, все они были голландцами, по крайней мере по происхождению. Это были так называемые боеры и, судя по многочисленности стад, заключавших в себе около ста коров и около трехсот баранов (не считая лошадей, быков и телят), богатые боеры, и принадлежали к классу вэ-боеров, то есть более независимых и образованных, чем другие их соотечественники.

Подобно стокменам Австралии и рэнчменам Западной Америки, вэ-боеры обязаны своим благосостоянием исключительно скотоводству. У них нет оседлых жилищ, и они переходят с места на место в поисках хороших пастбищ. Когда находят место, обещающее обильный корм на более или менее продолжительное время, вэ-боеры разбивают на нем палатки или устраивают из ветвей шалаши. Но большей частью они так и живут в своих громадных повозках, разделенных на несколько отделений и снабженных всем необходимым. Переселяются они всегда со всей семьей, отыскивая новое пастбище, для чего обыкновенно следуют по течению реки.

Патриархальные нравы и обычаи этих людей дают нам представление о том, как жили в давно минувшие времена народы, занимающиеся скотоводством. Как в настоящее время живут в Трансваале вэ-боеры, так жили когда-то в Малой Азии наши прародители Иаков и Лаван.

Но как попали эти вэ-боеры в бесплодную пустыню карру? Самый ближайший город к этому месту, Зутпансберг, находится на расстоянии более пятисот миль.

Вокруг не было ни одного поселения белых. Они двигались на север и проходили теперь по земле, принадлежавшей дикому племени тебелов.

Отчего же очутились эти голландцы так далеко от обычных своих пастбищ? Стечение каких неблагоприятных обстоятельств выгнало их оттуда?

Поясним это в нескольких словах.

Одно время много говорилось о Трансваальской республике, по случаю попытки англичан присоединить и ее к своим капским владениям. Боеры, обитатели этой страны, завоеванной ими некогда у туземцев, энергично протестовали против поползновения англичан лишить их независимости. Многие из них собственными руками разрушили свои жилища и отправились искать удобного места для независимой жизни в каком-нибудь другом углу африканской территории, еще так мало населенной и не вполне исследованной. Эти честные, миролюбивые люди предпочли лучше испытать опасности странствования по неизвестной стране, чем молча смотреть на порабощение своей родины.

Часть этих переселенцев, конечно, погибла в пути вследствие всевозможных лишений и трудностей.

Ян ван Дорн, единодушно избранный в предводители каравана, был охотником на жирафов и слонов, и потому он и ранее не раз переходил через границы Трансвааля. Это было, впрочем, еще до его женитьбы, после которой он до описываемого нами времени не двигался с места. Во время одной из своих экспедиций ему удалось выкурить трубку мира с вождем племени тебелов Мозелекатсэ. Дикарь и европеец поклялись друг другу в вечной дружбе и заключили один из тех договоров, которые, к нашему стыду, если когда и нарушаются, то не дикарями.

Договор боера и тебела твердо соблюдался до сих пор и Ян ван Дорн спокойно вел свой караван через землю Мозелекатсэ, пробираясь к месту, ранее облюбованному им, - месту, которое благодаря своему плодородию и цветущему виду будет настоящим раем для боеров.

Но для того чтобы достигнуть этого рая, необходимо было пройти тысячу шестьсот миль по этому ужасному карру, в который они только что вошли. Перспектива далеко не завидная!

Переселенцы рассчитывали, что по дороге им будут попадаться колодцы с водою и озера, но зноем высушило большую часть этих водоемов. Это-то обстоятельство более всего и пугало предводителей каравана.

Насколько было возможно, они ускоряли движение и делали длинные переходы ночью, так как путешествовать днем, под палящими лучами солнца, в этом жарком поясе положительно невозможно.

Ехать же ночью было даже приятно. Полная луна и мириады ярких звезд, сиявших с темно-синего неба, прекрасно освещали путь, избавляя от опасности заблудиться. Боеры ориентировались по звездам, как делали когда-то халдейские пастухи. Кроме того, их верный проводник, готтентот Смуц, знал карру вдоль и поперек, и потому на него вполне можно было положиться.

Караван двигался по пескам почти без шума, не было слышно даже стука копыт животных, лишь изредка слышались ободряющие или понукающие возгласы людей, правивших повозками, щелканье бича или свист жамбока.

Жамбок, или шамбок - тоже род бича, но без ремня. Он эластичный, длиною в два ярда, толщиною в нижнем конце более дюйма, затем постепенно суживается и кончается острием наподобие иголки. Этот бич покрывает спину животного сетью кровавых рубцов и просекает одним ударом кожу человека. Этим страшным орудием всегда понукают в Африке ленивых животных. Туземцы тоже хорошо знакомы с жамбоком. Самого упорного можно заставить слепо повиноваться одною угрозою побить этим бичом.

Чрезвычайно странное и фантастическое зрелище представляли ночью, посреди пустынного карру, гигантские повозки с белыми верхами, запряженные длинными вереницами быков. Дикарь принял бы это шествие за какое-нибудь сверхъестественное явление, нечто вроде процессии злых духов.

А между тем этот караван состоял из людей, в сущности не представлявших ничего странного, а, наоборот, олицетворявших собою самые лучшие человеческие качества. Боеры всегда отличались честностью, добротою, мягкостью и крайней привязчивостью, и почти все обладали открытою, внушающей полное доверие наружностью. Только один из всадников, ехавших сбоку обоза, составлял исключение. Высокий, костлявый, с жесткими, резкими чертами точно выветрившегося лица, с глубоко посаженными острыми черными глазами под седыми щетинистыми бровями, угрюмый и молчаливый - он был крайне несимпатичен.

Но несмотря на это, предводитель каравана, Ян ван Дорн, относился уважительно и почти дружески к этому человеку, и в затруднительных случаях даже обращался к нему за советом. Звали его Карл де Моор. Ему также был отлично знаком карру, по которому теперь шел караван, и он, действительно, мог дать полезные советы и указания. Молчаливость ставилась ему ван Дорном даже в заслугу, а способ его действий всегда свидетельствовал об опытности, сообразительности и неустрашимости.

Боеры почти совершенно не знали его. Когда он просил позволения сопровождать их при переселении, они сначала колебались, не решаясь принять в свою среду человека с такой несимпатичной наружностью. Но Ян ван Дорн, никогда не действовавший наобум, навел о нем справки, и все собранные сведения оказались в пользу Карла де Моора. Его хвалили, говоря, что это человек безусловно честный, безупречного поведения и что семейные несчастья сделали его угрюмым и необщительным.

Действительно, деятельный, но угрюмый, Карл де Моор оказал уже не одну услугу каравану, чем и заслужил общее расположение. Понемногу все привыкли спрашивать его мнения и совета во всех делах, как общих, касавшихся всего каравана, так и частных, совершенно личного свойства.

Кроме того, он всегда старался умалять в глазах своих спутников существующие или предполагаемые опасности, очевидно с целью успокоить и ободрить более слабых. Таким образом он сделался положительно необходимым.

Незадолго до наступления утренней зари, у боеров произошла встреча, которая составила бы выходящее из ряда событие для приезжающих прямо из Европы, но для наших переселенцев она не была особенным сюрпризом.

Они вдруг заметили впереди себя, на расстоянии нескольких сот ярдов, длинный ряд надвигавшихся на них гигантских животных. Это было стадо слонов. Ни малейший шум не предвещал их приближения.

Несмотря на свою массивность, слон ходит почти так же тихо, как кошка, и по обыкновенной дороге, а по пескам карру и подавно.

Эти неуклюжие и толстокожие животные утопали по грудь в мелком кустарнике и в высокой пожелтевшей и высохшей траве пустыни. Они точно скользили, подталкиваемые какою-то постороннею силою, а не шли. При свете луны эти громадные существа, двигавшиеся подобно теням, казались игрою расстроенного воображения.

- Слоны!.. Целое стадо слонов!..

Эти восклицания передавались от одного всадника к другому, из повозки стали показываться заспанные лица.

Представившееся глазам переселенцев зрелище действительно заслуживало внимания и вызывало среди молодых людей не только любопытство, но и другое чувство.

- Видеть перед собою столько слоновой кости и не иметь возможности воспользоваться ею, - это просто обидно! - заметил Людвиг Ринвальд.

- Вероятно, существует опасность, - проговорил Андрэ Блом, - бааз прислал проводника Смуца сказать, чтобы мы ехали возле самых повозок и двигались как можно тише, отнюдь не выказывая этим четвероногим гигантам никаких враждебных намерений.

- Бааз слишком уже осторожен! - молвил со вздохом Людвиг. - Может быть он не доверяет нашей молодости? Но я уверен, что если бы мы хоть раз показали себя хорошими охотниками, он позволил бы нам атаковать хотя бы одного из этих животных. Ведь вот идут же некоторые из них немного в стороне от стада. Я, ты, Гендрик и Пит, вчетвером мы отлично бы справились с тем лентяем, что плетется позади всех.

- Не стоит и говорить об этом, - бааз все равно не позволит, - сказал Андрэ Блом.

- Ну да, я и говорю, что он боится, как бы такая крупная дичь не напугала таких юных охотников, как мы... Эх, если бы у меня хватило смелости идти к баазу!.. Будь я его сыном...

И выразительный взгляд, брошенный Людвигом Ринвальдом на Гендрика и Пита ван Дорнов, досказал его мысль. Гендрик только пожал плечами при этом намеке. В душе он вполне сочувствовал Людвигу, и отданный отцом приказ сильно раздосадовал его, но он знал, что Ян ван Дорн никогда не отменял однажды сделанного распоряжения. Поэтому просить об отмене его - значило подвергать себя напрасному выговору.

Пит же, более пылкий и решительный и, вдобавок, считавший себя уже достаточно взрослым, соскользнул с лошади, бросил поводья Людвигу Ринвальду и побежал просить у отца позволения поохотиться с товарищами хотя бы на одного слона. Но едва он начал говорить, как лицо Яна ван Дорна приняло выражение суровой непреклонности.

- Я вижу, - строго сказал он, - что вы действительно еще дети. Вы даете дурной пример вашей глупой просьбой о разрешении вам нарушить приказ, отданный для всех, и кроме того, вы выказываете полное непонимание того, о чем просите. Вы воображаете, что можете "сразить" из ваших новых ружей слона так, что другие этого не заметят. Вы говорите, что будете охотиться только на одинокого, плетущегося сзади, животного. Поясню тебе всю глупость вашей безрассудной просьбы примером. Представьте себе, что кто-нибудь из нас отстал бы и на него напали бы, ведь тогда мы не оставили бы его без помощи, не так ли? Ну, и слоны едва ли дадут товарищу погибнуть без помощи. Попробуйте сделать хоть один выстрел - в один миг разъяренные животные разнесут в щепки наши повозки, да и мы сами едва ли уцелеем. Со слонами шутить нельзя. Благодарите судьбу, если между этими великанами не окажется таких же сумасбродных голов, как вы. Обыкновенно слоны, к стыду нашему, настолько благородны и умны, что не злоупотребляют своей силой, подобно нам, и очень редко нападают на тех, кто не выказывает намерения нанести им вред. Но ведь могут и между ними быть дураки, особенно из молодых, - поручиться за это нельзя. Я вижу, что с самого начала нашей экспедиции вы, юнцы, всячески стараетесь "отличиться", чтобы и вас считали мужчинами. Однако, если вы будете действовать безрассудно, вас не скоро еще признают... взрослыми. Истинная храбрость состоит не в том, чтобы подвергаться опасности, очертя голову, а в том, чтобы, не теряясь, стараться избегать ее. Понял?.. Отправляйся теперь к своим товарищам и расскажи им все, что слышал от меня.

Пит, выслушав нравоучение отца, в котором ясно слышалась насмешка, покраснел, как вареный рак, и понурил голову. Брат и товарищи не стали и расспрашивать его, когда он возвратился к ним: результат переговоров ясно выражался на смущенной физиономии Пита.

Между тем слоны уже подошли близко. Вид ли повозок смутил их или, благодаря принятой баазом предосторожности, они оценили по достоинству скромность людей и сами пожелали выказать свою благовоспитанность - так или иначе, но серые гиганты вежливо свернули в сторону, даже не остановившись, так что оба шествия, столь различные по своему составу, мирно продолжали путь одно на север, другое на юг. С восходом солнца слоны были уже далеко.

Несмотря на долгий ночной переход, боеры не сделали привала в это утро. Им нельзя было останавливаться, пока не найдут воды. Жажда уже давно томила и их и животных, но во что бы то ни стало необходимо было идти вперед и добраться до воды.

- Не унывайте! - поочередно твердили проводник Смуц, Карл де Моор и Ян ван Дорн. - Мы скоро должны встретить какую-нибудь лужу. Не может быть, чтобы вода высохла на всем нашем пути!

Но - увы! - на местах, где должна была быть вода, находили только сырой песок. Без воды отдых немыслим. Люди и животные начинали изнемогать от жажды. Нужно было искать воду и найти ее ценою каких бы то ни было усилий! Кто никогда не бывал в пустыне и не страдал от жажды, тот и представить себе не может, какую цену имеет там вода!

Готтентоты и кафры, служившие в караване, страдали более других за неимением обуви. Хотя от привычки с рождения ходить босиком подошвы их ног и стали как деревянные, но тем не менее раскаленный песок жег им ноги, а колючие растения раздирали кожу. Чтобы несколько облегчить свои страдания, они обвязывали ноги травою и смачивали ее соком молочая и другого подходящего растения.

Каждую минуту зной становился нестерпимее. Пот лил градом с людей и с животных, раскаленный песок жег как огонь.

Если бы измученные переселенцы еще способны были воспринять и оценить комический элемент, неразлучный со многими трагическими положениями, то они от души посмеялись бы, глядя на собак, принявших удивительно наивный способ для восстановления своих сил. Они пускались в галоп, опережали караван на несколько сот шагов, ложились на брюхо под каким-нибудь жалким кустом и, расставив все четыре лапы и высунув язык, принимались дышать во все легкие, пока караван не проходил мимо них. Пропустив шествие, они нехотя вставали, с сожалением оглядывали место своего отдыха и, испустив жалобный вой, снова неслись мимо каравана на новое место для минутного отдыха. Таким образом они повторяли этот маневр всю дорогу. И смешно и грустно было смотреть на бедных животных!

Днем в караване не было той тишины, какая царствовала ночью. В повозках дети тихо плакали или стонали. Матери и старшие сестры старались утешить их. Вне повозки раздавались раздирающие душу звуки: рев быков, мычание коров и телят и блеяние баранов.

Час проходил за часом, не принося никакого облегчения, напротив, постепенно усиливая страдания каравана. Отвесные лучи солнца вонзались, точно стрелы, в тело и, в довершение мучений, местность, по которой теперь двигались, была сплошь покрыта мелкими колючими порослями, до крови раздиравшими босые ноги кафров, готтентотов и даже животных.

Благодаря этому новому препятствию, уже не представлялось возможным проходить по три мили в час, что при путешествиях по Южной Африке считается минимумом.

Эта медлительность сильно беспокоила бааза, тем более, что конца переходу не было видно. Впрочем, его пока еще поддерживала надежда, внушенная Смуцом и Карлом де Моором. Они уверяли, что в пятнадцати или восемнадцати милях находится никогда не пересыхающее озеро, но при медленном движении каравана оставалось еще по крайней мере часа четыре до того озера. Это была страшная пытка при том состоянии, в котором все находились. Люди и животные готовы были каждую минуту свалиться с ног.

А между тем идти вперед заставляла крайняя необходимость, иначе пришлось бы погибнуть от зноя и жажды среди пустыни. И волей-неволей шли, напрягая последние силы.

Глава II

СТЫЧКА СО ЛЬВАМИ

Наконец путешественники увидали на горизонте темное пятно, все увеличивавшееся по мере того, как к нему приближались.

- Вот и влей! - воскликнул проводник Смуц. "Влей" значило озеро, так нетерпеливо ожидаемое, оазис в этой песчаной пустыне.

При одном этом слове весь караван оживился. Пешеходы прибавили шагу, животные, инстинктивно почуявшие близость отдыха, тоже пошли быстрее и не нуждались более в понуканиях. Последние мили живо были пройдены.

Но - увы! - надежда и на этот раз обманула боеров: это озеро, так же как и предыдущее, оказалось высохшим, более того, на дне его не осталось ни капли влаги, вместо светлых струй и волн было лишь скопище миловидных голышей, покрытых слоем белой пыли, резавшей глаза своим блеском в лучах заходящего солнца.

Карл де Моор и Смуц уверяли, что возле озера будет и тень, но это тоже оказалось мечтою. Деревья, окружавшие впадину, где когда-то существовало озеро, были из тех, что дают тени не больше, чем проволочная решетка. Это были так называемые мопаны, из семейства бангиний. Подобно австралийскому эвкалипту, листья их поднимаются вверх. Солнечные лучи скользят по этим листьям, так что самое густое дерево подобной породы не дает никакой тени.

Трудно описать горькое разочарование несчастных переселенцев! Они молча перекидывались скорбными взглядами. Кричали лишь дети, усугубляя страдания взрослых, да ревели животные.

Смуц и Карл де Моор старались утешить окончательно выбившихся из сил путешественников уверениями, что немного дальше есть другое озеро, несравненно более глубокое и потому едва ли успевшее совершенно высохнуть. Но их почти не слушали. На всех лицах выражались только полная безнадежность и глубокое отчаяние. Было очевидно, что большая часть страдальцев предпочла бы лучше отдохнуть хоть под мопанами, нежели продолжать утомительный путь.

- Оставаясь здесь, мы ничего не выиграем, - говорил бааз. - Двинемся вперед. Еще несколько шагов - и мы будем у цели. Озеро само не может прийти к нам, и потому мы должны идти к нему.

Карл де Моор хотел тоже сказать что-то, но тут вдруг случилось нечто неожиданное, поразившее и его самого.

Несколько в стороне от высохшего озера деревья составляли довольно густую чащу. Из этой чащи вдруг раздались звуки, от которых одинаково задрожали и люди и животные. Звуки эти, как громовые раскаты, пронеслись по окрестностям и невольно заставили оледенеть сердца даже у людей, уже привыкших к ним. Словом, раздалось страшное львиное рычание, которое сразу узнается даже слышащими его первый раз в жизни.

Рычало по крайней мере двадцать львов, составляя дикий, нестройный концерт. Казалось, каждый из них старался перещеголять собрата силой и выразительностью своего голоса.

Несмотря на испытанное уже во многих опасных происшествиях мужество, боеры чуть было не упали духом при мысли о близких, хотя и сидевших в крепких повозках, но слишком, конечно, мало защищенных от страшных врагов, если тем вздумается штурмовать передвижные дома, заграждавшие им путь.

Все верховые, включая и молодых людей, мгновенно спешились и, осмотрев свои ружья, выстроились в одну линию возле повозок.

Весь караван пришел в страшное смятение. Испуганные животные все до одного разбежались бы куда глаза глядят, если бы не были крепко привязаны. С взъерошенной шерстью, с дрожащими ноздрями, с тревожно бегающими глазами и навостренными ушами они тщетно пытались освободиться, между тем как их проводники прятались под повозки. Ни у кафров, ни у готтентотов не было никакого оружия. В обыкновенное время они не имели в нем нужды, чтобы охранять вверенные им стада, а в пути Ян ван Дорн тоже не нашел нужным снабдить их оружием. Он опасался, как бы эти люди не вздумали взбунтоваться дорогою, если представятся слишком уж суровые испытания.

Грозные враги не замедлили приблизиться и начали понемногу выступать из-за деревьев. Они шли к каравану не прямо, а зигзагами. Судя по страшному реву, от которого буквально мороз продирал по коже и все живое пряталось, куда можно, страшные звери были очень голодны, а потому и находились, конечно, в самом свирепом настроении. Если бы им вздумалось сразу начать дружную атаку, то, без сомнения, погибли бы все боеры или во всяком случае лишились бы половины своего скота.

Но, к счастью для переселенцев, лев, следуя своему кошачьему инстинкту, никогда не бросается зря, не изучив предварительно своего противника.

Вид повозок, представлявших для этих диких царей пустыни совершенную новинку, очевидно, смутил их. Они все легли на землю, с целью хорошенько рассмотреть эти диковинные штуки и сообразить, что бы это могло быть.

Ободренные тем, что ни повозки, ни окружавшие их люди не двигались, львы стали приближаться ползком.

Боеры только этого и ждали. Подпустив к себе зверей на расстояние выстрела, они сделали по ним дружный залп. Грохот выстрелов заставил умолкнуть рев этих величественных "кошек". Несколько львов было убито на месте.

Не давая времени зверям опомниться, боеры сделали новый залп. Когда рассеялся дым от выстрелов, стало видно, как около десятка раненых львов тащились назад, под защиту деревьев, оставляя за собою широкие кровавые следы; остальные валялись на песке в предсмертных судорогах.

Боеры и их слуги вздохнули с облегчением и огласили воздух радостными криками.

Победа была полная. Боеры не понесли ни малейшего урона. Бааз не ожидал, что стычка с таким опасным неприятелем обойдется благополучно, и едва верил глазам.

- Ну, дешево отделались, слава Богу! - воскликнул он. - Теперь опасность миновала. Остается лишь снять шкуры с наших мертвых противников. Они останутся у нас на память, в виде трофеев... Принимайтесь-ка за дело, юнцы, - добавил он, обращаясь к своим сыновьям и их товарищам. - Кстати, я должен сказать, что вы держали себя отлично - настоящими молодцами. Таким хладнокровием и такою выдержкою отличаются только вполне опытные охотники. Даже и ты, Пит, превзошел самого себя на этот раз.

Пит смутился и покраснел от похвалы отца еще более, нежели раньше от его выговора. Удостоверившись одним взглядом, что на повозке Ринвальда слышали лестный для него отзыв бааза, он последовал за своими товарищами, которые уже бросились сдирать шкуры с убитых зверей.

Обменявшись с членами семей выражениями радости по поводу блестящей победы и поговорив с ними о всех подробностях неожиданной встречи, боеры принялись обсуждать это событие между собою.

- Я сосчитал число убитых зверей. Оказывается, мы убили одиннадцать штук, - сказал Ганс Блом.

- Я никак не пойму, что значило это скопище львов, - заметил Ринвальд. Обыкновенно эти гордые животные живут в одиночку. Они никогда не сходятся в большие стаи. У них и характер не самый подходящий для общежития.

- Засуха, вероятно, согнала их вместе, - проговорил бааз. - Должно быть, этот влей служил раньше водопоем для всех окрестных жителей пустыни.

- Очень может быть, - заметил Карл де Моор, несколько минут бродивший под деревьями. - Я вижу здесь много остовов буйволов и антилоп, обчищенных до последней возможности. Очевидно, жвачные все погибли от засухи. Остались лишь плотоядные. Если б мы не прикончили несколькими меткими выстрелами этих проголодавшихся царей пустыни, то им пришлось бы, в конце концов, съесть друг друга.

Судя по худобе трупов, львы, действительно, должны были быть очень голодны. Продолжительность их голодовки доказывалась тем, что они решились сойтись вместе целой стаей.

Одна минута колебания боеров, малейшая их оплошность, немного больше смелости со стороны львов - и от всего каравана не осталось бы почти ничего: одни животные были бы съедены голодными зверями, другие - разбежались бы в разные стороны и погибли бы в пустыне.

Молодые люди сняли шкуры только с пяти львов - наиболее красивые и лучше других сохранившиеся. Эти трофеи они принесли с таким торжественным видом, точно покорили полмира.

- Разве вы боитесь посмотреть на эти прекрасные шкуры, Катринка? - спросил Пит старшую дочь Ринвальда, которая, несмотря на просьбы братьев, ни за что не соглашалась выйти из повозки, пока ее не вытащила оттуда сестра Мейстья.

- Вовсе нет, - ответила девушка, - чего мне бояться шкур!.. Я просто молилась сейчас, благодарила Бога за избавление нас от такой страшной опасности. Спасибо и вам всем за то, что вы так мужественно защищали нас.

Полюбовавшись на действительно великолепную шкуру, разостланную Питом у ее ног, молодая девушка с грустной улыбкою добавила:

- Бедные львы! Встретившись с нами на собственную погибель, они заставили нас забыть о нашей жажде и этим облегчили отчасти наши страдания.

- Да, это верно! Это справедливо! Катринка всегда права! - послышалось из других повозок.

Да, так уж устроен человек. Он забывает о своем страдании, если противовесом является другое, более сильное чувство. Катринка, очевидно, поняла это.

Глава III

ЯДОВИТЫЕ ТЮЛЬПАНЫ

Продолжать ли немедленно путь или продлить задержанную львами стоянку до полуночи? Вопрос этот долго обсуждался баазом и двумя его приятелями. Наконец, они решили, что лучше сейчас же двинуться далее на поиски другого озера, которое, по словам Карла де Моора и Смуца, должно находиться поблизости. День уже склонялся к вечеру, зной уменьшался, и потому идти в это время было гораздо легче, чем утром.

Однако Карл де Моор неожиданно высказался против намерения боеров.

- Я нахожу, - заявил он, - что нужно подождать еще часа два. После всего перенесенного нами сегодня благоразумнее было бы отдохнуть и собраться с силами, прежде чем пускаться снова в путь. Слуги наши дрожат как в лихорадке и почти не в состоянии держаться на ногах... Да вот и мадмуазель Катринка вся бледная от волнения и испуга.

- От испуга?! - воскликнула девушка. - Ну, нет! Я вовсе не из робких и не так легко пугаюсь. Будь у меня ружье, я бы доказала вам, что и девушка может быть мужественной и хладнокровной. К сожалению, отец не желает доверить мне ружья... Ведь это обидно, не правда ли? - прибавила она, мило надув губки и обращаясь к Питу ван Дорну, все еще стоявшему возле нее.

- Не могу не одобрить осторожности господина Ринвальда, хотя вы, быть может, и рассердитесь на меня за это, - ответил молодой человек. - Ваши руки созданы вовсе не для того, чтобы управляться с ружьем. Вы можете поранить себя, а это очень огорчило бы ваших родных и... друзей, не говоря уже о том, что лишило бы нас удовольствия защищать вас.

- Господи, как самолюбивы эти молодые люди! - со смехом заметила Анни ван Дорн, прибежавшая из своей повозки. - Они придираются к слову, чтобы напомнить о своих услугах... напрашиваются на благодарность. Сознайся все-таки, Пит, что девушкам в нашем положении вовсе не мешает уменье стрелять.

- Конечно, нет, - подхватила Катринка, обрадованная этой дружеской поддержкой. - Я желаю иметь ружье совсем не для того, чтобы рисоваться или перенимать мужские манеры, как делают некоторые женщины в Роттердаме или Гаарлеме, а особенно в Америке. Я нахожу это глупым и неприличным, если это является только последствием желания выделиться из своей среды, обратить на себя внимание. Но в пустыне, где на каждом шагу угрожают опасности, необходимо, чтобы все женщины и девушки могли способствовать общей защите. Повторяю, что по крайней мере у меня хватит на это мужества.

- Ну, а у меня не хватит, - сказала Мейстья, сконфужено улыбаясь. Признаюсь откровенно, я ужасная трусиха... Когда раздался рев львов, я забилась в угол повозки и заткнула себе уши, чтобы ничего не слышать... Потом, когда вы начали стрелять, я чуть не умерла от страха и все кричала, чтобы вы перестали, не соображая в ту минуту, что вы делаете это для нашего же спасения... Как видите, я уступаю Катринке привилегию на храбрость.

Пока молодежь оживленно болтала, совет старших окончился. Несмотря на убеждения Карла де Моора отдохнуть еще немного, бааз приказал двинуться далее.

Он хорошо сделал, отдав это приказание. Кустарник скрывал в своей чаще врага, который мог повредить переселенцам несравненно больше, чем дикие звери. С последними боеры еще могли справляться, но против первого у них не было средств защиты. Между тем враг этот был с виду очень незначителен. Это было растение, похожее на порей и образовавшее из своих нежно-зеленых листьев густой ковер под деревьями.

Растение это, свойственное тропическим странам, очень походит своими листьями и цветами на обыкновенный тюльпан; оно принадлежит к семейству ирисов и к роду морея.

На первый взгляд это растение может показаться совершенно безобидным. Однако в нем скрыт страшный яд, быстро убивающий травоядных животных.

Почти вслед за бегством последнего раненого льва, проголодавшиеся бараны кинулись под деревья искать себе пищу. Пастухи, столпившиеся в кучу и с увлечением обсуждавшие происшествие со львами, не обратили внимания на то, как жадно набросились жирнохвостки на эту траву. Им даже и в голову не приходило посмотреть, нет ли в кустарнике ядовитого тюльпана, существование которого хорошо было известно всем трансваальским боерам, так как редкое стадо у них не терпит временами урона от этого растения.

Проницательные глаза Карла де Моора отлично видели пучки тюльпана вперемежку с другою травою. Он даже весело улыбался, глядя, с какою алчностью бараны пожирали привлекательное и сочное на вид растение.

"Вот и отлично! - злорадно подумал он, - часть моей задачи совершается сама собою, без моего содействия".

Лицо его моментально приняло обычное угрюмое и бесстрастное выражение, когда бааз заметил, наконец, присутствие вредного растения, и Карл де Моор сейчас же выказал более всех сожаления, усердно помогая отгонять от ядовитого тюльпана несчастных животных.

- Собирайте скорее баранов! - кричал Ян ван Дорн. - Гоните их, иначе они все перетравятся.

Началась страшная суматоха. Все принялись сгонять глупых жирнохвосток криками и ударами бича. Более всех суетились, конечно, пастухи, виновные в плохом присмотре за животными. Немало помогали им и собаки, лаявшие изо всех сил и хватавшие баранов за ноги.

Наконец, все жирнохвостки были собраны к повозкам.

- Поздно! - грустно проговорил Клаас Ринвальд. - Достаточно съесть несколько листков, чтобы отравиться. Остается только надежда, что не все ели тюльпаны, там ведь есть и другие растения.

- Ну, на это слабая надежда, - со вздохом сказал Ганс Блом. - Стоит ли вести за собою это стадо? Все равно оно дорогою передохнет.

- Погодите! - воскликнул Ян ван Дорн. - Может быть, часть и останется жива, а это все-таки лучше, чем ничего. Напрасно вы так скоро приходите в отчаяние. Это не годится в нашем положении.

По его распоряжению баранов снова загнали на свое место посредине стада, и караван поспешил удалиться от места, где все так ему не благоприятствовало.

Всем было не по себе. Шли или ехали, опустив головы и предаваясь невеселым размышлениям. Над всеми точно нависла грозная туча мрачных предчувствий...

Бараны, действительно, были обречены и падали один за другим. Конечно, это было обидно, но Ян ван Дорн совершенно резонно говорил, что отчаиваться из-за этого не следовало.

- Продли мы еще немного стоянку, - сказал он, - мы могли бы лишиться и лошадей и коров, а это уж была бы непоправимая беда.

- Еще бы! - проговорил Ринвальд. - Остаться в пустыне без лошадей... Одна мысль о возможности такого несчастья приводит меня в ужас.

- Само Провидение спасло нас, - продолжал Ян ван Дорн. - Мы жаловались на отсутствие воды, но будь там вода, мы расположились бы на ночь и утром лишились бы всех своих животных. Тогда и нам оставалось бы только умереть!..

Между тем, солнце уходило за горизонт, и вечерняя свежесть оживила измученных путешественников.

Наконец, показалась луна и сразу разогнала наступивший было мрак.

Караван пошел быстрее. Около полуночи добрались до второго озера. При первом взгляде и оно казалось совершенно высохшим. Неужели новое разочарование? Нет! Ближайший осмотр показал, что на дне его, в ложбинках, еще сохранилась чистая и прозрачная, как кристалл, вода, отражавшая, точно в зеркале, сияние звезд и луны.

Эти ложбинки были вырыты копытами животных, устраивавших себе таким образом колодцы.

С поспешностью людей, томившихся жаждою в течение целых суток, боеры углубили и расширили один из водоемов, так чтобы в него собралась драгоценная влага из остальных ложбин.

Громадного труда стоило воспрепятствовать животным броситься сразу к воде. Почуяв ее близость, они точно взбесились. Удержать их почти не представлялось возможным, а между тем это было необходимо до тех пор, пока не наберется достаточно воды для людей. Стадо взмутило бы ее сразу, и тогда пришлось бы долго ждать, пока она снова отстоится.

Поднялось невообразимое мычание, ржание, блеяние. Наконец, все эти разнообразные звуки, выражавшие нетерпение, перешли в один сплошной оглушительный рев.

Некоторые из животных прорывали составленную вокруг них живую цепь людей и бросались к воде. Но там тоже стояла стража, которая не допускала их к ямам.

Когда, наконец, переселенцы сами напились и запаслись водою, пастухи стали поить животных из тростниковых ведер.

Эти ведра, известные у кафров под названием "молочных корзин", отличаются особенною легкостью, благодаря которой они применяются в дороге вместо железных или деревянных. Делают их из стеблей биперуса, родственного бумажному тростнику. Стебли этого растения сплетаются и потом сшиваются так крепко, что после просушки вода не может пройти сквозь них. Кафры употребляют такие ведра вместо подойников. Когда молоко из них выливается, пастухи предоставляют своим собакам вылизывать их дочиста. Эта чистка довершается общеизвестным насекомым - тараканом, высасывающим остатки молока, застрявшие в плетенке. Кафры находят услуги тараканов настолько полезными, что, обустраиваясь по хозяйству или переходя из старых хижин в новые, обязательно берут с собою этих насекомых.

Утолив жажду, переселенцы тотчас же расположились на отдых. По распоряжению бааза, были назначены часовые, которые должны были сменять друг друга каждый час.

На этот раз даже не сделали загородки для скота, находя это излишним, так как и животные, измученные не менее людей длинным переходом, едва ли имели желание убежать. Да и вообще в дороге все стадо смотрело на повозки как на дома своих хозяев и всегда группировалось около них, инстинктивно понимая, что ему тут всего безопаснее при нападении хищных зверей.

Кроме того, животные еще находились под влиянием испуга, навеянного встречею со львами. Они всю эту ночь дрожали при малейшем шуме. Особенный ужас наводил на них резкий голос гиен, завывавших вдали, но не осмеливавшихся приблизиться из-за своей трусости.

По временам доносился и львиный рев. Встревоженный этими зловещими звуками, которых столько наслышался днем, проводник Смуц, стоявший на часах, все порывался разбудить бааза и спросить его, считает ли он два костра, разложенные на противоположных концах бивуака, достаточною охраною против вторичного нападения зверей. Долго он крепился, наконец не выдержал и разбудил бааза.

- По-моему, довольно, - сказал Ян ван Дорн, прислушиваясь к отдаленному реву. - Звери далеко отсюда. Положим, тут достаточно еще воды, чтобы привлечь сюда антилоп, зебр и других животных, составляющих обыкновенно добычу львов и потому привлекающих их, но костры настолько ярки, что, глядя на них, ни один лев не решится подойти к нашей стоянке. О других же, более трусливых зверях, и говорить не стоит. Не беспокойся, Смуц, в эту ночь нечего бояться.

Пит, спавший рядом с отцом, слышал этот разговор и добавил со своей стороны:

- Это львы оплакивают своих собратьев, убитых нашими боерами; они справляют тризну по павшим на поле битвы. Эхо вторит им, отчего выходит еще жалобнее... Впрочем, может быть, они и предупреждают нас, чтобы мы не слишком гордились своей победой, и своим ревом дают нам знать, что они не все еще перебиты нами... Во всяком случае, пока они держатся от нас в отдалении, опасаться нечего, а когда им вздумается подойти поближе, предупредите нас. Мой роер тщательно заряжен. Я уже успел отдохнуть и снова готов...

- Ну, довольно, перестань, Пит! - перебил его бааз, с невольной улыбкой слушавший фантазии сына. - Спи, пока можно. А ты, Смуц, гляди в оба!

Ночь прошла спокойно, безо всяких нападений. Поздно утром, после скудного завтрака, путешественники двинулись далее.

Глава IV

ПОД МОВАНОЙ

Два дня спустя каравану пришлось устроить стоянку под одним из тех гигантских баобабов, которые в Южной Африке называются мованами. Боеры, наконец, окончили свой скучный, утомительный и опасный переход через пустынный карру и теперь рассчитывали простоять лагерем несколько дней, чтобы как следует отдохнуть, прежде чем продолжать путь далее на север.

Трудно было найти более прекрасное и удобное место для стоянки. Великолепные пастбища, обилие тени и воды, масса топлива для костров - все было под рукою. Широкая река прозрачною лентою и красивыми изгибами вилась на далекое расстояние, а по обе ее стороны, до самого горизонта, расстилались зеленые цветущие луга, на которых скот мог вдоволь насытиться после продолжительной голодовки в пустыне.

На ночь вся скотина собиралась в обширный загон, а лошади привязывались к специально для этого врытым в землю столбам.

В стаде не было более ни одного барана - все стали жертвами страшного тюльпана. Пали они не сразу, а постепенно, в зависимости от степени отравления. Трупы их могли бы указать путь, по которому прошел караван, если бы не были уничтожены шакалами, гиенами и коршунами, не упускающими никакой падали.

После того как голые пески пустыни слепили переселенцам глаза своим резким блеском под лучами солнца, боеры теперь больше всего радовались тени. Конечно, одной тени было бы для них недостаточно, если бы рядом не было воды и лугов. При наличии же этого тень казалась уже такою роскошью, о которой переселенцы не смели и мечтать.

Мована, или баобаб - один из самых крупных видов растительного царства. Издали он представляет как бы зеленый шатер.

Высушенные и истолченные в порошок листья этого дерева служат лечебным средством против некоторых болезней - лихорадок, дизентерии и им подобных. Плод его, несколько кисловатый на вкус, очень ценится туземцами. Вообще мована - незаменимое в тропиках дерево.

То дерево мованы, под которым расположился караван, давало тень и прохладу ярдов на сорок пять с лишним в окружности.

Под таким шатром боерам нечего было бояться зноя.

Было позднее утро. В лагере, окруженном высокою изгородью из колючек, кипела жизнь.

На натянутых по ветвям дерева веревках сушилось только что выстиранное белье. Все, что имелось в повозках, было вынесено и подвергалось тщательной чистке, как и сами повозки.

Молодые девушки бегали взад и вперед, деятельно помогая своим матерям и прислуге, и перекидывались шутками, оглашая воздух веселыми песнями и звонким хохотом.

Во всем караване не было ни одного праздного человека - все были заняты по горло, пользуясь возможностью привести в порядок все то, что было запущено в дороге.

Одни чинили конскую сбрую, седла и попоны, другие исправляли колеса, оси и прочие пострадавшие части подвижного состава. Для починки колес использовали способ, применяемый в Южной Африке. Сломанное колесо просто-напросто обтягивается размоченною в воде шкурою какого-нибудь животного. Никаких предварительных приготовлений для этого не требуется: шкура высыхает и стягивается, сжимая дерево крепче всяких железных обручей.

Некоторые из готтентотов готовили вел-шенены, то есть башмаки из недубленой кожи, сшиваемые тонкими ремешками вместо дратвы. Обувь эта предназначалась для боеров.

Готтентоты - специалисты по изготовлению этой обуви. Многие из них достигают такой ловкости, что делают пару вел-шененов за два часа.

Когда внутри повозок все было приведено в порядок, женщины принялись за другие дела.

Госпожа ван Дорн, заведовавшая молочным хозяйством, отправилась на луг, где паслись коровы. За нею следовали обе ее дочери, Рихия и Анни, и несколько кафров с тростниковыми ведрами.

Госпожа Ринвальд с дочерьми, Катринкою и Мейстьей, занялись шитьем. Шили все очень усердно, причем обе молодые девушки пели, услаждая слух матери.

Госпожа Блом управляла кухней. Ей помогали две добродушные негритянки. В настоящую минуту готовился второй, более плотный завтрак, потому что первый состоял только из кофе и хлеба.

Очаг, на котором стряпала госпожа Блом, был весьма своеобразный, не имевший ничего общего со всеми теми приспособлениями, которыми так гордится Европа. Такими очагами, устроенными без всякого содействия со стороны людей, пользуются только в Южной Африке, и более нигде. Это, попросту, - покинутое жилище белых муравьев, состоящее из смеси затверделой грязи и какой-то студенистой массы. Вокруг места стоянки каравана находилось множество таких покинутых конусообразных муравейников.

- Не одни мы переселяемся! - воскликнул Пит, когда увидел эту опустевшую колонию. - Среди насекомых тоже, вероятно, есть свои англичане, выгнавшие отсюда бедных термитов.

Никто не ответил на это шутливое замечание. Но какова бы ни была причина бегства муравьев, боеры с удовольствием воспользовались плодами трудов этих смышленых и трудолюбивых насекомых.

На этих пылающих очагах кипели и шипели котлы, сковороды, кастрюли, распространяя раздражающий аппетит запах, хотя гастрономы, не привыкшие к трансваальской кухне, пожалуй, и не удовлетворились бы ею. Обыкновенно жарился на сале бараньего хвоста кусок антилопы. Были, правда, и супы, и разные приправы, но все очень простое.

Понятное дело, бараньи хвосты, употребляемые в кушанья, не принадлежали отравленным павшим животным, а были взяты боерами еще из дому.

Голландские колонисты в Африке много потребляют этого сала, заменяющего им масло. Хотя оно и имеет горьковатый вкус, неприятный с непривычки, но боеры находят его превосходным.

Распространяемый им из кухни госпожи Блом запах действовал так соблазнительно, что проголодавшиеся переселенцы сами сбежались, не дожидаясь особых приглашений.

Каждый сел там, где ему вздумалось, - кто уселся прямо на траву, кто взгромоздился на кучу седел, брошенных на месте их починки. Дети уселись было в кружок возле большой миски, но сейчас же вскочили и забегали, чтобы услужить старшим: кому принести вторую порцию супа, хлеба или жаркого, кому подать чашку кофе, кому воды. Молодые девушки сначала накормили слуг, о которых заботились больше, чем о себе, а потом пошли благодарить Гендрика, Пита и Андрэ, устроивших им тем временем удобное сиденье на сухом пне, устлав его пледами.

- А я разве менее других заслужил благодарность? - с улыбкой спросил Людвиг Ринвальд.

- Не только менее других, но и вовсе не заслужил ее, - сказала его сестра Катринка. - Ты ведь здесь ровно ни при чем. Я не знала раньше, для кого приготовляется это роскошное сидение, но видела, как Гендрик, Пит и Андрэ тащили сюда этот пень, а потом бегали за пледами и устилали его. Один ты не помогал им, а сидел возле бааза и важничал, воображая из себя что-то.

- Вот тут попробуй заслужить благодарность! - с комическим ужасом воскликнул Людвиг. - Впрочем, удивляться нечему. Я был бы первым братом, которому сестра отдала бы дань справедливости... На этот раз я протестую. Знайте, благородные девицы, что именно мне вы и обязаны тем, за что благодарите других. Мысль об устройстве для вас удобного сиденья принадлежит всецело мне. Пит, Гендрик и Андрэ только исполнили то, что я им посоветовал. Кто осмелится отрицать это?

- Никто, никто, будь покоен! - ответили хором приятели Людвига.

Молодые девушки весело смеялись.

- Следовательно, - продолжал Людвиг Ринвальд, - меня нужно благодарить больше, нежели моих товарищей, потому что голова, дающая нужную мысль, важнее рук, приводящих эту мысль в исполнение. Вообще, мне думается, выдумать что-нибудь важнее, нежели...

- Ну, хорошо, хорошо, - перебила Рихия ван Дорн, - мы извиняемся и изъявляем вам, господин Людвиг, нашу глубочайшую признательность за вашу удачную мысль об устройстве нам такого прекрасного сиденья.

Мейстья Ринвальд, сидевшая рядом с Рихией, толкнула ее локтем и, сделав притворно-сердитое лицо, сказала:

- Напрасно ты так балуешь моего брата. Он теперь возомнит о себе... По твоей милости пропал прекрасный случай победить его. Ведь ты хорошо знаешь, что ему нужно только твое одобрение, наше же для него безразлично. Если бы ты промолчала, он подумал бы, что ты сердишься на него вместе с нами за то, что он не участвовал в заботе о нас, и мы могли бы добиться от него кое-чего другого. Мне вот, например, очень хотелось бы попробовать, в виде десерта, плодов этого почтенного баобаба, защищающего нас своею тенью. Они висят слишком высоко, и нам самим не достать их. Если б ты не испортила дела своею непрошеной благодарностью, мы бы потребовали от Людвига достать нам эти плоды. А теперь он наверное так возгордился, что едва ли исполнит нашу просьбу.

Смущенная Рихия на всю эту речь Мейстьи только и нашлась сказать:

- Какая ты сегодня злая, Мейстья!

Рихии очень хотелось знать, не слыхал ли кто нотации, прочитанной ей подругою, но она боялась поднять глаза, чтобы не встретить насмешливых улыбок.

Но от Мейстьи не так легко было отделаться. Она подозвала Людвига, разговаривавшего с Питом, и сказала ему:

- Людвиг, знаешь что? Рихии очень хотелось бы попробовать плодов баобаба, но они так высоко висят...

Она не успела еще договорить, как Людвиг, поспешно сняв свою куртку, быстро полез на дерево.

- Но я и не думала говорить ничего подобного, Людвиг! - поспешила заявить бедная Рихия, вся красная от смущения. - Это все ваша сестра... Как тебе не стыдно, Мейстья...

- Рихия, скажите откровенно: желаете вы плодов баобаба или нет? - спросил Людвиг, сидя на ветвях гигантского дерева.

- Очень... желала бы, - ответила все еще сконфуженная Рихия. - Но мысль беспокоить вас и заставлять взбираться за ними на дерево пришла в голову не мне, а вашей сестре.

- Ага! - проговорил Людвиг. - Ну, хорошо же. Значит, мы вот что сделаем. Я достану плодов только вам, Рихия, потому что только вы и умеете быть благодарной.

- А мы, следовательно, останемся без десерта, как провинившиеся дети! воскликнула Катринка. - Хорошо же, господин Людвиг, мы это вам припомним!..

- Нет, нет, не беспокойтесь! - с живостью сказал Пит. - Посмотрим, кто из нас скорее доберется до вершины баобаба - я или Людвиг.

И Пит последовал примеру Людвига. Гендрик и Андрэ тоже не захотели отстать от товарищей - и вскоре плоды посыпались сверху целым дождем в подставленные передники девушек.

Между тем старшие боеры окончили завтрак, запили его стаканом брандвейна настойкою из персиков, очень любимой боерами, и закурили трубки. Затем все снова принялись за работу.

Дети почти все участвовали в собирании плодов баобаба, карабкаясь за ними кто сам, а кто при помощи взрослых.

Некоторые отправились к реке ловить к ужину рыбу.

В полдень всякое движение в лагере боеров прекратилось. В это время, когда вертикальные лучи солнца прожигают насквозь и зной становится прямо невыносимым, немыслима никакая работа. Все улеглись отдохнуть в тени баобаба. Даже животные и те все попрятались под деревьями, окаймлявшими их пастбище.

Нужно испытать опасности, волнения и страшное утомление, сопряженные с путешествием по пустыне, чтобы понять, какое наслаждение представляла для боеров возможность отдыха при тех благоприятных условиях, в которые они, наконец, попали. Пока они все забыли, не думалось даже о том, что впереди могут предстоять еще большие опасности, еще большие испытания, нежели те, из которых они только что выпутались.

Таково свойство человеческой природы в моменты отдыха, после перенесенных страданий: полное наслаждение настоящим и полная беззаботность относительно будущего!

Глава V

ТРЕВОГА

Часа через два лагерь снова зашевелился. Кафры первые вышли из своего убежища, чтобы приглядеть за коровами. Кафры незаменимы в уходе за молочным скотом. На земле зулусов кафрское племя живет почти исключительно пастушечьим промыслом и молочным хозяйством, благодаря чему многие из них даже богатеют.

Молодые люди просили бааза дать им какое-нибудь занятие, и он предложил им устроить стрельбу в цель, чтобы испытать свое уменье и ловкость. Большего удовольствия он им доставить не мог. Ринвальды и Бломы старшие тоже были очень довольны этим развлечением для молодежи, тем более, что уменье хорошо стрелять, конечно, высоко ценится людьми, ведущими полный опасности кочевой образ жизни и привыкшими к охоте.

Пит и Гендрик ван Дорны, Людвиг Ринвальд и Андрэ Блом знали друг друга с детства и постоянно соперничали в играх.

По указанию бааза они, во избежание всяких случайностей, устроили тир несколько в стороне от лагеря. Мишенью им служила скорлупа от страусиных яиц.

Бааз, желая поощрить ловкость молодых стрелков, попросил свою жену пригласить на состязание госпожу Ринвальд и госпожу Блом, вместе со взрослыми дочерьми и детьми.

Многочисленность зрителей, конечно, волновала молодых людей и заставляла их сгорать от желания отличиться.

Все четверо - Пит, Гендрик, Людвиг и Андрэ - считались хорошими стрелками, учитывая их возраст. На сто шагов они четыре раза из шести попадали в цель. В двухстах шагах они тоже редко давали промах. Их длинные роеры можно использовать и на более дальние расстояния. Опытный охотник из этих роеров свободно мог убить средней величины антилопу на расстоянии трехсот шагов.

Предводители каравана и Карл де Моор стали держать пари, между тем как матери стрелков внутренне молились за успехи своих сыновей, чего, конечно, не решались высказывать вслух, чтобы не обидеть друг друга. Молодые девушки тоже втайне желали тому или другому из стрелков одержать победу над остальными.

Совершенно напрасно обвиняют женщин в том, что они будто бы не способны держать в себе свои секреты. Лучшим опровержением этой клеветы могли служить эти четыре девушки, так строго хранившие сердечные тайны даже от своих лучших подруг.

Пальма первенства должна была принадлежать тому из стрелков, кто, по прошествии известного времени, большее число раз попадет в цель. Пит и Андрэ усердно оспаривали друг у друга первенство. За ними следовал Людвиг Ринвальд. Что же касается Гендрика ван Дорна, то он безусловно был последним, оправдываясь тем, что у него была легкая ранка на большом пальце правой руки, полученная им утром на работе.

Каждый раз, когда пуля его летела мимо цели, он подносил раненый палец ко рту, дул на него и с досадою кричал:

- Проклятый палец! Ты причиняешь мне больше стыда, нежели боли.

Этим он давал понять зрителям, что виною его промахов не недостаток ловкости, а небольшая царапинка на пальце.

- Ничего, в другой раз ты будешь счастливее, Гендрик, - утешал его бааз. Мне кажется, сегодня первым будет Пит. Ты уж так часто побеждал его на этом поприще, что, право, разок можно и уступить.

- Конечно! - сказал Гендрик. - Пусть уж лучше Пит будет первым, чем Людвиг... Все-таки не так обидно. Но, радуясь успеху брата, я никак не могу примириться с собственной неудачей.

Однако Питу не пришлось вполне насладиться своим торжеством: интересное состязание было прервано совершенно неожиданно.

Откуда-то вдруг донеслись звуки, похожие на отдаленные раскаты грома. Небо, между тем, было чистое, и в воздухе царствовало полное спокойствие. Нигде не видно было никакого движения.

- Стой! - прислушиваясь к звукам, крикнул Ян ван Дорн Питу, за которым была очередь стрелять.

- Что это за шум? - спросил Карл де Моор с какою-то необычною для него тревогою.

- Приближается! - заметил бааз, напряженно прислушиваясь к странному шуму.

- И усиливается! - добавил Клаас Ринвальд.

Через несколько минут боеры пришли к заключению, что привлекший их внимание шум не что иное, как приближение громадного стада диких буйволов.

Действительно, догадка их скоро подтвердилась.

Животные, двигавшиеся беглым шагом, разом появились на зеленом ковре луга, образуя коричневое пятно окружностью в несколько сот метров.

Молодые стрелки обрадовались случаю отличиться. Эта цель была поинтереснее страусиной яичной скорлупы.

Счастье молодых охотников было бы безгранично, если бы не одно обстоятельство, заставившее невольно предположить, что дело может окончиться очень плохо.

Громадное стадо буйволов, очевидно, искало воду. Для того чтобы достигнуть ближайшим путем реки, им необходимо было пройти прямо через место стоянки боеров. Конечно, при этом они могли разрушить весь лагерь. Колючая изгородь не в состоянии была остановить страшного натиска сильных животных. Этот живой вихрь сокрушал все, что попадалось ему на дороге.

Действительно, даже приближение циклона не могло быть ужаснее.

Все сразу поняли серьезность угрожающей опасности. В одну минуту все переполошились. Испуганные женщины бросились собирать детей, разбредшихся по лугу. Одна госпожа ван Дорн не растерялась и показала себя вполне достойной подругой бааза. Она спокойно, хотя и поспешно, отдавала приказания, и быстро соображала, что следовало сделать.

Поднялся невообразимый хаос.

Дети кричали, слуги бегали взад и вперед, сбивая друг друга с ног.

Животные, и те почуяли опасность. Лошади ржали, взвивались на дыбы и рвались со своих привязей. Быки и коровы испускали зловещий рев. Собаки выли.

И лагерь, только что олицетворявший собою спокойный, мирный уголок, где все были веселы и довольны, вдруг превратился в настоящий пандемоний.

- На лошадей! На лошадей! Скорее! - громовым голосом командовал бааз. Берите оружие - и за мной!

Боеры бросились к лошадям, захватив свои длинные винтовки, носящие название "роеры". Они поняли без дальнейших объяснений, что необходимо как можно скорее предупредить вторжение в лагерь диких животных, встретив их дружным залпом из ружей. Это было единственным средством спасения, но и оно могло оказаться неудачным. Все зависело от того, успеют ли вовремя боеры?

Буйволы были еще довольно далеко. Двенадцать охотников направились к ним навстречу.

По сигналу бааза, они остановились ярдах в трехстах от надвигавшейся колонны животных, в ожидании благоприятного момента для нападения.

Буйволы продолжали приближаться. Безо всякого сомнения, они бы опрокинули и раздавили горсть всадников, если бы у боеров не было винтовок. Но первый же дружный залп уложил на месте шесть или семь буйволов, причем несколько из них было ранено. Животные шли сплошной массой, и потому ни один выстрел не пропал даром.

Трупы убитых животных, загораживая путь, заставили все стадо остановиться. Испуганные, кроме того, громом выстрелов, передние ряды дрогнули и готовились было отступить, но задние, более храбрые или нетерпеливые, напирали на них, заставляя двигаться вперед. Двинься они снова - все бы погибло.

Боеры громкими криками и гиканьем старались предупредить новое наступательное движение буйволов. Вместе с тем, пользуясь их минутным замешательством, они сделали второй залп. Снова пало с полдюжины животных, и многих из них ранило.

Переселенцы вовсе, однако, не имели намерения устраивать бойню, им просто хотелось заставить буйволов изменить направление.

Желание боеров исполнилось скорее, чем они ожидали. Убедившись, что перед ними нешуточная сила, передние буйволы свернули налево и рысью бросились обратно - туда, откуда пришли. Все стадо последовало за ними.

- Ура! - крикнули боеры.

Баас обнажил голову и сказал:

- Возблагодарим Бога за наше спасение.

Благочестивому примеру Яна ван Дорна последовали все, за исключением Карла де Моора. Один он оставался неподвижен на лошади, не снимая шляпы и не присоединяясь к общей молитве. Следя глазами за удалявшимся стадом буйволов, он как бы не замечал того, что происходило вокруг него.

Это обстоятельство сильно поразило Клааса Ринвальда. Пока остальные всадники отъехали немного вперед, чтобы поближе рассмотреть бегущих гигантов, он приблизился к баазу и сказал ему:

- Наш спутник держит себя что-то очень... странно. Почему он не участвовал в нашей общей молитве? Мне это очень не нравится.

- Я думаю, что перенесенные им несчастья так ожесточили его, и он, по-моему, достоин только сожаления, - заметил Ян ван Дорн. - Не забывайте, дорогой Ринвальд, его хороших качеств. Он храбр и решителен, когда это нужно, не теряется в опасности, какого бы рода она ни была, очень умен, прозорлив и всегда дает дельные советы. Припомнив все это, вы едва ли решитесь осуждать его. Недостатки его вредят лишь ему, а хорошие свойства приносят пользу всем нам. Этого, право, вполне достаточно, чтобы прощать его странности.

Клаас Ринвальд молча пожал плечами и отъехал в сторону.

Глава VI

ПОГОНЯ ЗА БУЙВОЛАМИ

Пит, Андрэ и Людвиг собрались вокруг Карла де Моора и принялись что-то оживленно обсуждать с ним.

Остальные всадники спешились, чтобы добить раненых буйволов и снять с них шкуры.

- Молодые люди, а вы отчего не идете помогать? - крикнул бааз.

Людвиг Ринвальд выступил вперед и, приподнимая свою шляпу, почтительно сказал:

- Бааз, мы просим у вас позволения устроить погоню за беглецами. Может быть, нам посчастливится догнать хотя одного буйвола. Мы так возбуждены, что нам было бы очень полезно немного проехаться и успокоить нервы. Но если наша помощь нужна здесь, то, конечно...

- Слуги помогут вместо вас, - перебил Ян ван Дорн, понимая желание молодежи. - Если ваши отцы позволят вам совершить маленькую прогулку, то с Богом. Я ничего не имею против этого.

- Отправляйтесь, отправляйтесь! - крикнули в один голос Клаас Ринвальд и Ганс Блом.

Боеры хорошо помнили свои первые охотничьи порывы и потому вовсе не желали лишать своих сыновей удовольствия, которого те так жаждали.

Молодые люди поблагодарили за это позволение восторженным "ура" и немедленно ускакали в сопровождении Карла де Моора в погоню за буйволами.

- Вот странность-то! - воскликнул Ганс Блом, кивнув вслед быстро удалявшемуся Карлу де Моору. - Этот молчаливый, бесстрастный, по-видимому, господин тоже, кажется, увлекся возможностью пострелять, точно мальчик.

- Нет, он, вероятно, отправился с целью охраны наших юношей от опасности, - заметил бааз.

Другого объяснения странному поступку Карла де Моора честный Ян ван Дорн не мог найти.

Действительно, казалось чрезвычайно странным, что этот человек, не нуждавшийся в необходимости доказывать изумительную верность глаза и твердость руки, пожилой и степенный, вдруг поддался чисто юношескому порыву, охватившему Пита, Андрэ и Людвига.

Сначала он скакал позади молодых людей, а потом нагнал их. Только тогда они и заметили его.

Охотники остановились на расстоянии ружейного выстрела от бегущего стада. Три молодых друга прицелились и разом выстрелили. Два буйвола упали, а третий, хотя и задетый пулею Пита, отделился от стада и бросился в противоположную сторону. Пит погнался за ним. Он ни за что не хотел упустить своей добычи и готов был загнать до смерти свою лошадь Гильди, которую очень любил и никому не доверял.

Карл де Моор, никогда не дававший промаха из своего роера, мог бы одним выстрелом покончить с раненым буйволом и тем прекратить погоню Пита. Однако он этого не сделал. Кто взглянул бы на него в эту минуту, тот заметил бы на его суровом и мрачном лице какую-то скверную злорадную улыбку.

- А интересно будет узнать, куда затащит за собою буйвол этого дурака-мальчишку, - процедил он сквозь зубы, придерживая свою лошадь и глядя вслед быстро скачущему Питу.

Между тем Пит даже и не задавал себе подобного вопроса. Он и не рассуждал в это время, думая только о своем промахе, между тем как оба его друга сразу уложили на месте намеченные ими жертвы. Такого позора он не мог перенести.

"Все наши будут издеваться надо мною, - думал он, вторично заряжая свой роер. - Прохода мне не дадут... А если и Катринка тоже засмеется, то..."

И он снова пришпорил свою лошадь.

Людвиг охотно последовал бы за Питом, чтобы помочь ему. Но Андрэ Блом вовсе не желал помогать Питу, которому он всегда завидовал. Напротив, он очень рад был бы, если бы молодой ван Дорн вернулся с охоты "с носом". Ввиду этого он крикнул Людвигу:

- Давай убьем еще пару! Второго такого случая не скоро дождемся.

- Да, это верно! - подтвердил Карл де Моор, следуя за Андрэ.

Увлеченный их примером, Людвиг забыл Пита и поскакал за ними.

Между тем буйволов уже не было возможности догнать, - они ушли слишком далеко. Да это и не особенно нужно было Андрэ Блому. Предлагая догонять буйволов, он просто поддавался голосу ревности, внушавшему ему мысль отвлечь Людвига от Пита, который был любимцем всего каравана за его веселый характер и постоянную готовность к услугам.

Госпожи Блом и Ринвальд преимущественно обращались к старшему сыну бааза, когда им нужна была мужская помощь в их хозяйственных делах. Он всегда старался быть полезным, где только мог, чего вовсе нельзя было сказать о его приятелях. Молодые девушки тоже постоянно прибегали к Питу, когда нужно было сделать что-нибудь, чего устроить сами они не могли. Это общее расположение и доверие к сыну бааза было очень досадным для Андрэ Блома.

Что же касается Карла де Моора, то угадать, что побуждало и его бросить молодого ван Дорна на произвол судьбы, не было никакой возможности.

Но Пита это нисколько не беспокоило. Страсть к охоте была у него врожденная, перешедшая к нему от отца, и он предавался ей душой и телом.

Он скакал сломя голову вслед за раненым буйволом. Догнав его после нескольких минут бешеного галопа, он не без удивления заметил, что животное отличается необыкновенной величиною. Вероятно, это был один из самых старых буйволов во всем стаде. Это обстоятельство еще более подзадорило молодого охотника.

Неизвестно, где именно засела пуля, но во всяком случае буйвол, по-видимому, не особенно страдал от нее. Он мчался во всю прыть, высоко подняв хвост и пыхтя как паровоз. Лошадь Пита догнала его, но с трудом.

- Ну, на этот раз ты не уйдешь от меня! - воскликнул Пит.

Тщательно прицелившись, он выстрелил.

И эта пуля попала в буйвола, но животное даже не пошатнулось. Оно только рявкнуло от боли, яростно потрясло громадными рогами и прибавило шагу.

Пит едва верил своим глазам, видя, как буйвол улепетывает, вместо того чтобы корчиться на земле в предсмертных судорогах.

Опомнившись от удивления, молодой человек снова зарядил ружье - и погоня возобновилась с еще большим ожесточением.

Таким образом преследуемый и преследующий незаметно проскакали расстояние в шесть-семь миль.

Пит выстрелил на скаку еще раз. Третья пуля, очевидно, поразила буйвола сильнее двух первых. Разъяренное до последней степени животное внезапно переменило тактику. Обернувшись с удивительной быстротою, оно приготовилось к нападению.

Спеша увернуться в сторону от страшных рогов рассвирепевшего буйвола, Пит заставил лошадь сделать пол-оборота, но она оступилась и упала на передние ноги. Пит перелетел через голову лошади и грохнулся на землю.

По дикому, резкому крику, раздавшемуся в эту минуту, Пит догадался, что Гильди попала ногами в берлогу "смеющейся гиены".

Эта гиена часто устраивает себе подземные берлоги, если нет готового уже жилища, например, ямы львиных муравьев.

"Смеющаяся гиена" меньше обыкновенной ростом, но храбрее и гораздо опаснее, поэтому жители Южной Африки и прозвали этот вид гиены "тигро-волком".

Встревоженная лошадью, гиена выскочила из своей полуразрушенной норы и пустилась бежать по прерии, испуская свой неприятный крик, действительно напоминающий хриплый, насмешливый хохот. Она своим криком точно издевалась над несчастьем молодого охотника.

"Я уверен, что Гильди сломала себе ноги, - подумал Пит. - Бедная моя Гильди!.. А сам-то я в каком положении!.. И эта дурацкая гиена еще смеется надо мною!.."

Но, к счастью, лошадь нисколько не пострадала. Однако, испуганная падением и криком гиены, она умчалась куда глаза глядят, оставив молодого человека в самом незавидном положении.

Действительно, положение Пита ван Дорна было прескверное. Он остался без лошади, с разряженным ружьем в руках, один на один с рассвирепевшим буйволом, которому стоило сделать только прыжок, чтобы поднять его на рога.

Роли внезапно переменились - преследователь попал в положение преследуемого. Теперь все шансы были на стороне животного, и отважному молодому охотнику грозила неминуемая гибель.

Пит оглянулся кругом - нигде не было видно никакого убежища. Насколько хватал глаз - во все стороны расстилалась одна бесконечная плоская зеленая равнина. Лишь изредка стояло то одинокое дерево, то маленькая группа кустарников. Впрочем, одно из ближайших деревьев, поразвесистее и погуще других, еще могло служить кое-какою защитою. Укрывшись под ним, можно было, по крайней мере, вновь зарядить ружье.

Молодой человек со всех ног бросился к этому дереву, пользуясь тем, что буйвол, очевидно, собирался с силами и выбирал способ нападения.

Пит с облегчением вздохнул, когда очутился под деревом. Оно разделялось на два толстых ствола, поднимавшихся параллельно на высоту десяти или двенадцати футов над землею. Каждый из этих стволов был настолько крепок, что на нем спокойно можно было сидеть.

Однако радость Пита уменьшилась наполовину, когда вторичный, более внимательный взгляд на дерево убедил его, что это - колючая акация. Взбираться на это дерево не решилась бы и самая смелая обезьяна.

Но Питу не из чего было выбирать, горькая необходимость часто заставляет решаться и на такие подвиги.

Молодому человеку осталось только одно из двух: или попасть на рога буйволу, или исцарапаться, залезая на дерево, острыми иглами. Первое угрожало неизбежною мучительною смертью, второе же неудобство можно пережить.

Пит, не колеблясь, выбрал последнее и храбро стал взбираться на колючий ствол.

Но было уже поздно. В дерево, с противоположной стороны, был нанесен, точно громадным молотом, такой страшный удар, что молодого человека с силою отбросило в сторону, и на несколько мгновений он даже лишился чувств.

Придя в себя, Пит заметил, что он лежит весь в крови. К счастью, серьезных повреждений не оказалось. Все ограничилось сильными царапинами и легкими ушибами. Он приподнялся на локте и оглянулся, К немалому его изумлению, не было видно ни лошади, ни гиены, ни даже буйвола. Лошадь, положим, могла убежать, гиена куда-нибудь спряталась, но буйвол?.. Куда же исчез буйвол? Пит отлично помнил, что животное собиралось броситься на него. Почему же оно не воспользовалось случаем пропороть насквозь своего преследователя, упавшего без чувств? Куда же, в самом деле, девался этот гигант? Не мог же он в несколько минут исчезнуть с плоской равнины, тянувшейся во все стороны до самого горизонта. Если бы он бежал, Пит непременно увидел бы его где-нибудь, но его и след пропал. Не мог же он провалиться сквозь землю!

Глава VII

В ЗАПАДНЕ

Трудно описать изумление Пита ван Дорна и волновавшие его чувства по поводу загадочного исчезновения страшного врага.

Его удивление мало-помалу перешло в суеверный ужас. Он невольно стал спрашивать себя, не во сне ли ему пригрезилось это приключение с буйволом, не преследовал ли он по прерии только призрак, результат его воспаленного воображения.

Но нет! Голова Пита была совершенно ясной. Малейшие подробности происшествия всплывали в его уме в стройном последовательном порядке, без малейших промежутков и скачков. Да и вообще, в данную минуту, как и всегда, мозг его работал вполне нормально. Пит начал искать глазами какую-нибудь возвышенность, откуда он мог бы лучше обозреть окрестность.

Недалеко от места, где он упал, был довольно высокий холмик, образованный муравейником. Пит поднялся на ноги, направился к этому холмику, взобрался на него и принялся тщательно оглядывать всю прерию.

Насколько хватал глаз, не видно было ничего, ровно ничего!

Не мог же буйвол, да еще таких громадных размеров, каким был противник Пита, скрыться в мелком кустарнике! Не мог он и исчезнуть так внезапно из вида. Не мог он также, будучи мстительным и жестоким по самой своей природе, отказать себе в удовольствии отплатить поверженному врагу.

Пит опять начал сомневаться, действительно ли он гнался за буйволом и ранил его тремя пулями.

Протирая глаза и хлопая себя по лбу, он машинально проговорил вслух:

- Да, право, уж не сплю ли я?

Но, точно в ответ на этот вопрос, где-то вблизи него, как будто из-под земли, вдруг донеслось громкое хрипение и мычание.

Звуки эти были настолько характерны, что близость буйвола не могла подлежать сомнению. Вместе с мычанием и хрипением слышался треск дерева, точно его кто-то тряс и старался сломать.

Обернувшись в ту сторону, откуда доносились загадочные звуки, Пит заметил, что колючее дерево раскачивается во все стороны.

"А! - подумал молодой боер. - Это, вероятно, мой милейший буйвол пытается вырвать с корнем дерево. Он, должно быть, воображает, что я сижу на его колючих ветвях, и вот ему вздумалось стряхнуть меня оттуда, как грушу. Толстокожий силач "соображает", однако, недурно, надо отдать ему справедливость. К счастью, он немного ошибся в расчете, но все-таки нельзя не признать его сообразительности".

Нужно было воспользоваться этим обстоятельством и спастись бегством. Буйвол мог каждую минуту выйти из-за дерева и увидеть своего противника на вершине муравейника. В этом случае молодой охотник несомненно был бы обречен на гибель.

Сообразив это. Пит сбежал с муравейника, но внизу вдруг остановился, вспомнив, что при падении с дерева он выронил из рук свой роер. Не лучше ли отыскать ружье? Удобнее встретить буйвола с оружием в руках, если ему вздумается снова напасть на него, да и жалко ружья. Но с другой стороны, его останавливало соображение: как начать поиски ружья, не привлекая к себе внимание буйвола? Ружье должно находиться около дерева, и идти за ним - значит прямо отдавать себя во власть врага.

"Э! Да пусть будет, что будет! - решил Пит после некоторого раздумья. Лучше погибнуть, нежели возвратиться к своим без роера... Не доставлю я удовольствия Андрэ смеяться надо мною!.. Да и вообще трудно будет найти оправдание, если я возвращусь без ружья... Охотник, бросающий ружье, - все равно, что дезертировавший и бросивший оружие солдат... Хороший солдат скорее даст себя убить, чем решится выпустить из рук оружие. Если и найдут меня мертвым около моего оружия, меня пожалеют, оплачут, но не будут иметь оснований обвинять в трусости... Достаточно унизительно для меня уже и то, что я лишился лошади... К тому же я сказал, что или убью этого буйвола, или погибну. Я должен сдержать слово, иначе не буду достоин называться сыном Яна ван Дорна!"

После этого монолога Пит осторожно пополз по направлению к колючему дереву. Действительно, в нескольких шагах от него лежал роер. Буйвол с диким упорством продолжал раскачивать дерево.

Не сводя глаз с ружья, Пит на четвереньках тихо подвигался вперед и благополучно добрался до своего ружья.

К счастью, у него в кармане нашлось еще несколько зарядов, которыми он запасся, отправляясь на стрельбу.

Зарядив ружье, он смело подошел к самому дереву с твердым намерением во что бы то ни стало покончить с буйволом, из-за которого он лишился любимой лошади и перенес столько волнений.

- Посмотрим теперь, кто из нас возьмет верх! - громко сказал он.

Пит осторожно раздвинул ветви и заглянул между них. Тут только он и понял, в чем было дело.

Оказалось, что буйвол попал в плен, застряв головою между стволами дерева. Это был настоящий капкан, из которого не было никакой возможности освободиться. Стараясь вытащить назад голову, несчастное животное и сотрясало все дерево. Если бы даже ему удалось вырвать с корнем гигантскую акацию, положение его от этого все-таки не улучшилось бы: стволы дерева, плотно обхватив его шею, все равно не выпустили бы ее. Вот если бы буйвол мог сломать один из стволов, сплошь покрытых длинными колючками, тогда, конечно, освободился бы, но это было невозможно.

При виде этого неожиданного зрелища Пит не мог не разразиться громким хохотом.

Однако чувство великодушия скоро взяло в нем верх над злорадством, и ему стало от души жаль своего беспомощного врага.

"Как это его угораздило так застрять? - соображал молодой человек. - Ах да, понимаю. Когда он со всего размаха набросился на дерево, стволы на мгновение раздались под его напором, и он просунул между ними голову с целью рассмотреть, где я, а потом стволы снова приняли прежнее положение - и шея животного очутилась как в тисках... Напрасно стараешься, мой друг: освободиться тебе невозможно. Ты осужден на медленную, мучительную смерть от удушья и голода... Странно! До этой минуты я сам готов был предать это чудовище каким угодно мукам, а теперь, при виде его страданий, мне жаль его... Добивают же, из жалости, на полях сражений тяжело раненных. Сделаю и я то же с несчастным животным, чтобы положить конец его страданиям. Это будет благовиднее, нежели тешиться ими".

На этот раз выстрел Пита попал в лобовую часть головы буйвола и тем положил конец его агонии. Громадное тело животного судорожно дернулось и свалилось на бок, а голова так и осталась зажатой между стволов.

- Бедный буйвол! - прошептал молодой человек, с грустью глядя на своего неподвижного теперь врага.

Глава VIII

НОЧЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Хотя Питу и удалось, наконец, избавиться от своего врага, но он не был доволен исходом охоты, от которой ожидал столько удовольствия. Положим, он возвратится не с пустыми руками - принесет трофеи победы над буйволом. Но лошадь?..

Относительно лошади можно было предположить одно из двух: или она стала добычею хищных зверей, которыми кишат все окрестности, и тогда, конечно, Пит никогда более не увидит ее, а это было бы громадным лишением для него, потому что достать другую негде; или же Гильди нашла дорогу в лагерь, и теперь все уже знают о несчастии молодого охотника. Значит, когда он возвратится, ему прохода не будет от насмешек.

Вот если бы Гильди могла рассказать, как все случилось, тогда было бы другое дело. Каждый хорошо понимает, что раз лошадь на всем скаку падает на передние ноги, то ни один всадник не может удержаться на ней. Но так как объяснить случившееся она не в состоянии, то все припишут ее возвращение без господина неловкости последнего.

Даже Катринка, хотя она и добрее других, но, будучи сама прекрасной наездницей, отнесется, пожалуй, к нему если не с презрением, то с насмешкою. Потерять же уважение Катринки было для Пита хуже всего.

Но вскоре от этих мыслей, в которых главную роль играло самолюбие, молодой человек перешел к другим, делавшим более чести его сердцу.

"Увидев Гильди, возвратившуюся без меня, - продолжал он размышлять, - мать и сестры могут поднять тревогу. Отец, скрывающий под холодною внешностью такое мягкое сердце, постарается, конечно, утешить женщин, но и сам не менее их будет встревожен. Гендрик пожалеет, зачем не отправился вместе со мною на охоту. Он оказался благоразумнее меня и остался в лагере снимать шкуры с убитых животных. Я должен был бы тоже остаться там. Как старший сын бааза, я обязан подавать пример в делах более полезных, чем простая удаль и забава... Да, я поступил глупо... Какой я наделал тревоги собственной необдуманностью! Хорошо будет мое возвращение в лагерь пешком, усталым, разбитым, исцарапанным и в изорванном платье!"

Пока эти мысли роились в голове Пита, солнце стало уже склоняться к горизонту. Скоро должна наступить ночь.

Добраться до лагеря засветло он едва ли успеет, а перспектива ночевать в прерии, под открытым небом, не особенно его радовала. Вот если бы нашлось какое-нибудь убежище, в котором можно было бы укрыться, тогда еще кое-как можно продержаться до утра, но рассчитывать найти такое убежище очень трудно в той местности, где он находился.

Ввиду этого он решился скорее отправиться в путь по направлению к лагерю, который, по его расчетам, должен находиться в шести-семи милях.

Разорвав на несколько частей свой носовой платок, он перевязал ранки на ногах и руках, предварительно вытащив из них длинные колючки, зарядил роер и отрезал хвост у буйвола, как доказательство своей победы над животным, так далеко завлекшим его от стоянки каравана.

Ему очень хотелось воспользоваться громадными, удивительно красиво изогнутыми рогами буйвола. Такой трофей интересно было бы и сохранить. Но, во-первых, некогда было снимать их с головы животного, а во-вторых - и тащить такую тяжесть ему было не по силам. Пит устал до такой степени, что с трудом мог нести даже ружье.

Привязав хвост буйвола к дулу роера, молодой человек хотел распроститься с местом, где он пережил столько сильных ощущений, но тут вдруг встретилось новое затруднение: куда идти? В какой стороне находится лагерь?

Раньше ему и в голову не приходило это, и только теперь он понял, что заблудился.

Открытие этой грустной истины сильно огорчило молодого человека. Куда же, в самом деле, направиться? Необозримые линии зеленого луга повсюду сливаются с синевою неба.

Пит снова забрался на муравьиный холмик и начал обозревать окрестность. Он рассчитывал увидеть вершины деревьев, окаймлявших реку возле лагеря, но как он ни таращил глаза, даже громадного баобаба не было видно, не говоря уже о более мелких деревьях.

Правда, и баобаб отличался более шириною, чем вышиною, но все-таки на открытом месте его можно было видеть издалека. Значит, Пит находился довольно далеко от лагеря, если не замечал нигде даже такого гигантского дерева. Это было очень неутешительно и доказывало, что ему долго придется отыскивать место стоянки каравана. Прежде всего необходимо было сообразить, в каком направлении идти, чтобы не забраться куда-нибудь еще дальше.

Следовательно, нужно сначала сориентироваться. Пит призвал на помощь все имевшиеся у него познания и принялся соображать.

- А солнце-то! - вдруг воскликнул он. - Я хорошо помню, что оно было впереди нас, когда мы оставили лагерь. Вот оно-то и будет моим путеводителем.

Но тут ему пришло в голову, что солнце не имеет обыкновения оставаться на одном месте. Оно должно было значительно изменить свое положение с тех пор, как началась погоня за буйволами. Значит, и солнце не могло дать верных указаний.

И Пит снова задумался.

"Ну, это все-таки лучше, чем ничего!" - решил, наконец, он и, обернувшись спиною к заходящему светилу, храбро пустился в путь.

Не сделал он, однако, и сотни шагов, как снова остановился и громко расхохотался.

- Отец вполне прав, - проговорил вслух молодой человек. - Он часто говорил мне: "Ах, Пит, как ты еще молод!" - это значит - как ты еще глуп! Я всегда обижался на эти замечания и даже обвинял отца в несправедливости ко мне. Теперь я убеждаюсь, что он говорил правду, называя меня дураком. Ведь не будь я на самом деле дураком, разве мне пришло бы в голову искать путеводитель на небе, когда он находится прямо перед носом на земле. Разве следы, оставленные буйволом и моей лошадью, не могут указать мне пути, по которому я должен следовать? Нет, я дурак, положительно дурак!"

Действительно, как раз там, где шел молодой человек, ясно виднелись на траве два следа - лошадиных подков и копыт буйвола.

Стоило только идти по этим следам в противоположном направлении, чтобы без особенных затруднений достичь лагеря.

Смех Пита вызвал другой смех - резкий и пронзительный. Это был голос гиены, из-за которой Пит лишился своей лошади.

- А, проклятая бестия! - воскликнул он, прикладывая ружье к плечу. - Ты теперь дорого заплатишь за зло, которое мне причинила.

Гиена осторожно прокрадывалась между кустарником, но Пит заметил ее и прицелился. Одним метким выстрелом он навсегда прекратил противный хохот этого отвратительного животного.

Молодой боер с удовольствием увидел, как гиена упала мертвою, но он даже не подошел к ней и, продолжая путь, думал:

"Из-за этой гадины я лишился своей прекрасной Гильди! Ну, теперь я отомстил за нее!.. Однако нужно спешить в лагерь, иначе не попадешь туда к ночи".

Но сказать это было легче, нежели сделать. Солнце начинало скрываться, следы стало трудно различать, а до лагеря, очевидно, еще неблизко, едва ли удастся добраться до него до наступления полной темноты. Во всех окрестностях должно быть много хищных зверей: львов, гиен... Ночевать в таком обществе, под открытым небом, не могло быть приятно и вовсе не входило в планы Пита.

Молодой человек перевел дух и пустился бежать что было сил.

Между тем солнце закатилось, прежде чем он успел разглядеть на горизонте хоть какой-нибудь признак, по которому можно было бы судить, что лагерь недалеко.

Небо стало покрываться мраком, а Пит все бежал, не давая себе ни минуты отдыха, лишь по временам он останавливался, чтоб перевести дух и взглянуть на следы, но по мере наступления темноты различать их было все труднее и труднее.

На пути попался высокий муравейник. Молодой человек взобрался на него и начал смотреть по направлению к лагерю - не видать ли бивуачных костров, раскладываемых, по обыкновению, каждую ночь для защиты от хищных зверей. Но ни огня, ни дыма он не замечал.

Пораздумав немного, Пит решил, что благоразумнее будет остаться на месте, нежели продолжать путь в полной темноте и неизвестно куда, потому что его путеводитель - следы совершенно исчезли. Но где найти мало-мальски сносное и безопасное убежище на ночь?

Решение этого вопроса заставило сильно задуматься молодого человека.

Но посмотрим, однако, что делается в лагере.

Глава IX

НАПАДЕНИЕ ДИКИХ СОБАК

Ночь эта была очень тревожна для некоторых лиц в лагере боеров. Многие не спали, у многих сердца сжимались тоскою. Госпожа ван Дорн мужественно старалась подавить слезы, не желая усиливать горя дочерей, которые были в полном отчаянии, убежденные, что с любимым братом случилось несчастье. Обе девушки умоляли Гендрика отправиться на поиски Пита, но тот на все их просьбы твердил только одно:

- Отец приказал мне не предпринимать ничего, пока он сам не распорядится.

При этом молодой человек глубоко вздыхал и закрывал руками искаженное горем и стыдом лицо. Ему теперь было страшно стыдно, что он не отправился тогда на помощь брату.

В повозке Блома отец выговаривал Андрэ за то, что тот покинул своего друга. Андрэ оправдывался увлечением охотою. На самом же деле он отлично помнил, что был даже доволен, когда Пит отделился от товарищей. Не то чтобы он желал зла сыну бааза, - нет. Но он положительно был бы в восторге, если бы Пит возвратился с охоты пристыженным из-за какой-нибудь оплошности. Дальше этого, разумеется, его ревность не шла. Отсутствие Пита, доказывавшее, что с ним могло случиться несчастье, встревожило и самого Андрэ.

Упреки отца задели его за живое и возбудили в нем раскаяние. Он теперь охотно поспешил бы на помощь Питу и нетерпеливо ожидал решения бааза.

Чувства, тщательно скрываемые, бывают обыкновенно сильнее тех, которые вырываются наружу.

В повозке Ринвальда в этот вечер тоже только и говорили о бедном Пите. Людвиг Ринвальд искренне бранил себя за то, что не последовал за Питом ван Дорном, своим другом детства, а остался с Андрэ. В случае опасности последнего мог бы защищать Карл де Моор.

Господину и госпоже Ринвальд оставалось только утешать сына и внушать ему надежду на скорое возвращение Пита. Мейстья выражала ту же уверенность, что и ее родители, и уверяла, что Пит, отъехав довольно далеко от лагеря, просто замешкался в пути и возвратится здоровым и невредимым. Одна Катринка молча сидела в стороне от всех.

Это происходило вовсе не от равнодушия к Питу ван Дорну. Напротив, она молча уткнулась в темный угол, чтобы не показать слез, которых не в силах была сдержать при мысли об опасностях, на каждом шагу окружавших бедного заблудившегося охотника.

Беспокойство о молодом человеке только теперь объяснило ей самой ее чувство к нему. До сих пор она воображала, что относится к Питу так же, как к своему брату, Людвигу, или другу детства, Андрэ Блому. Но теперь, с этого момента, она поняла, что ее собственная жизнь была неразрывно связана с жизнью Пита.

Если бы молодой ван Дорн подозревал, что творится в сердце Катринки в эту ночь, то часы, проводимые вдали от девушки, показались бы ему хотя не менее длинными, зато не такими томительными.

Он тоже не спал. Боль от царапин, причиненных ему колючками акации, и грустные мысли не позволяли ему ни на минуту забыться.

Решившись остаться ночевать вне лагеря, он стал принимать все меры предосторожности, доступные при тех условиях, в которых он находился. Ночи в тропических странах очень холодные. Чтобы предохранить себя от холодной росы и хотя бы несколько гарантировать от нападения диких зверей, молодой человек хотел сначала развести костер. Это было необходимо еще и потому, что он во время усиленного бега сильно вспотел и легко мог схватить лихорадку.

Но, к несчастью, все, как нарочно, было против него. Поблизости не было ни дерева, ни куста, годных на топливо. Вокруг были разбросаны целые колонии муравейников и много конусообразных пустых жилищ термитов. Следовательно, в очагах не было недостатка, но топливо отсутствовало.

Наконец, после долгих поисков, Питу удалось найти несколько густых пучков высокой засохшей травы. Для костра ее было мало, но для устройства постели достаточно.

Достав из кармана свой складной охотничий нож, Пит стал действовать им как серпом и быстро срезал всю траву. Убедившись, что в одном из муравейников нет ничего подозрительного, он сложил в него всю траву и зарылся в нее, оставив снаружи только голову. Защищенный таким образом против холода, он мог, по крайней мере, не опасаться простуды.

Когда он улегся, ему очень захотелось есть. Охота и прогулка пешком возбудили сильный аппетит, но об удовлетворении его, конечно, и думать было нечего.

Пословицей "кто спит, тот ест" он воспользоваться не мог, потому что заснуть был не в состоянии, но ему припомнилась другая: "кто курит, тот ест". Он вытащил из-за пазухи трубку, - эту утешительницу одиноких охотников, набил ее табаком и принялся курить.

Выкурив одну трубку, он закурил другую. Это на него подействовало так, как прием наркотика. Мозг его отуманился, и он, наконец, заснул с трубкою в зубах.

К счастью, трубка было плотно закрыта крышкою, иначе от одной выроненной искры могла бы загореться трава, и Питу предстояло бы во время сна изжариться живьем или задохнуться от дыма.

Во сне ему казалось, что его снова преследует буйвол и он слышит за собою его грузные шаги. От ужаса он проснулся и напряженно стал прислушиваться. Действительно, это был не сон - вдали слышался усиленный бег какого-то животного, но не буйвола, а скорее лошади.

Вскоре жалобное ржание не оставило ни малейшего сомнения, что это бежит лошадь. Питу даже показалось, что он узнал голос своей Гильди.

Он быстро вскочил и оглянулся.

Поднялась луна и осветила всю прерию. При свете луны Пит увидал, что, действительно, его Гильди мчится во весь опор, преследуемая стаей диких собак.

Эти собаки имеют много сходства с гиеною, и потому их иногда даже называют гиенами-охотницами.

Крупнее гончих, пестрые, с большими черными стоячими ушами, они напоминают своим видом и наших охотничьих собак. Привычка преследовать свою добычу целыми стаями делает их опаснее обыкновенной гиены. Они часто нападают и на людей.

Бедная Гильди, испуганная мчавшейся за нею стаей голодных собак, отчаянно ржала и бросалась то в одну, то в другую сторону, стараясь увернуться от своих преследователей. Казалось, точно она, чувствуя себя погибающей, звала на помощь своего господина, - по крайней мере так казалось Питу.

- Будь покойна, моя бедняжка! - крикнул и он в свою очередь, будто лошадь могла понять его. - Я постараюсь спасти тебя!

За Гильди гналась целая сотня собак, остервеневших от голода, со страшно горящими глазами и оскаленными зубами. Куда ни бросалась лошадь, везде она встречала группу преследующих ее врагов.

Преследуемое, быть может, в течение уже нескольких часов, несчастное животное совершенно выбилось из сил и едва держалось на ногах.

Первым движением молодого человека было - бежать на помощь Гильди, но потом он сообразил, что это значило бы только погибнуть самому, не принеся ни малейшей пользы лошади. Ему пришел в голову лучший способ. Держа наготове роер, он как-то особенно свистнул. На этот хорошо знакомый ей свист Гильди ответила радостным ржанием и примчалась к нему, дрожа с головы до ног и вся покрытая пеною. Очутившись около своего господина, она сразу как будто ободрилась.

Дикая стая бросилась за нею.

Пит сошел с муравейника, на который было забрался. Он понял, что оставаться на нем было небезопасно. Собаки могли стащить его оттуда.

Ему приходило в голову и то соображение, не сесть ли на лошадь и не ускакать ли на ней. Но Гильди, очевидно, была так измучена, что не могла более бежать.

Следовательно, нужно было предпринять что-нибудь другое. Молодой боер не растерялся. Он выстрелил в стаю. Блеснувший огонь и непривычный звук произвели сильное смятение между собаками. Пока они раздумывали - продолжать ли нападение или бежать, Пит успел снова зарядить ружье и выстрелить еще раз.

Но, казалось, собаки решились сделать новую попытку овладеть и лошадью и человеком, который вдруг явился откуда-то перед их алчными глазами.

Заметив, что собак пугал более всего огонь, а не гром выстрелов и не страх быть убитыми, - на убитых они не обращали внимания, - Пит поджег траву, служившую ему постелью.

Огромное пламя почти мгновенно поднялось кверху. Желая увеличить площадь огня, молодой боер раскидывал горящую траву стволом ружья, отчего посыпался во все стороны целый дождь искр.

Собаки, вероятно, вообразили, что начался луговой пожар, который они не раз видели, и с воем бросились бежать.

Битва была выиграна.

Пит радостно крикнул "ура" и от души поцеловал прямо в морду свою любимицу Гильди, вернувшуюся к нему таким необычным образом.

Глава X

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Радость, которую испытывал молодой охотник по случаю неожиданного возвращения лошади, трудно передать. Во-первых, Пит любил Гильди, как каждый хороший хозяин любит свою лошадь, особенно, если она оказала ему много услуг, делила с ним труды и опасности и вообще отличалась верностью и преданностью. Во-вторых, Гильди была лошадь породистая, красивая, быстрая и легкая в ходу, делавшая честь своему всаднику. Поэтому вполне понятно, в каком был восторге Пит, когда убедился в спасении своей Гильди, которую он уже оплакивал, считая ее погибшей. Кроме того, возвращение лошади успокаивало и его самолюбие.

Кто бы поверил в лагере его рассказу, если бы он пришел туда пешком, без лошади? Неловкому всаднику, лишившемуся лошади, вообще редко верят. Во всяком случае он должен был сильно упасть во мнении всех, знавших его. Несчастливые охотники всегда подозреваются во лжи и подвергаются насмешкам, хотя бы и доказали свои неудачи стечением неблагоприятных обстоятельств.

Молодой ван Дорн особенно боялся уронить свое достоинство в глазах Клааса Ринвальда, отца Катринки.

Пит считал тайную симпатию к этой прекрасной девушке вполне сохраненной. Он открыл ее только своей матери, а сдержанная и серьезная госпожа ван Дорн всегда находила, что тайна другого - неприкосновенная святыня. Она вполне одобряла выбор сына и только убеждала его не спешить с выражением своего чувства Катринке, пока сам Пит не уверится в его прочности. К тому же и господин Ринвальд мог не доверять молодости Пита. Поэтому госпожа ван Дорн взяла с сына слово, что он, по крайней мере во все время путешествия, ничем не выдаст своей тайны.

- Да, я понимаю это, - отвечал Пит на советы матери. - Я всеми силами постараюсь убедить Клааса Ринвальда в том, что я уже не ребенок и на меня можно положиться. Он увидит, что я буду достоин его дочери.

И действительно, до этой злополучной охоты Пит ничем особенным не обнаруживал привязанности к дочери Ринвальда, исключая разве мелочных услуг. Но что было бы теперь, если бы он, став сначала причиною тревоги всего каравана, потом вдруг превратился в жалкое подобие рыцаря печального образа? Наверное, он тогда вынужден был бы уступить первенство Андрэ Блому, которого до сих пор во всем превосходил в глазах Катринки.

По свойственной ему скромности. Пит воображал, что с этого злополучного дня Катринка обязательно будет сравнивать его с Андрэ в пользу последнего. В таком случае Пит, как это ни было ему больно, даже решился молча уступить дорогу своему сопернику.

Но с той минуты, когда нашлась лошадь, дело принимало другой вид. Теперь он мог возвратиться в лагерь победителем. Все необходимое для спасения его репутации было налицо - и лошадь, и ружье, и даже хвост буйвола, служивший неопровержимым доказательством победы над страшным животным. Конечно, он не скроет ничего из своих приключений, даже падения с лошади. Падение это нисколько не повредит его репутации хорошего наездника. Какой же всадник может удержаться на лошади, когда она неожиданно упадет на передние ноги?

Да, вместо насмешек им будут теперь восхищаться. Его станут поздравлять с совершением настоящего подвига. Все захотят услышать его рассказ. Он даже начал уже придумывать, как бы поинтереснее и поярче этот рассказ составить, так чтобы у слушателей захватывало дух.

Понятно, что, находясь в таком возбужденном состоянии, Пит не мог спать. К тому же и лошадь требовала его немедленных забот. Необходимо было осмотреть, не ранена ли она, обтереть и накормить ее. Для той и другой цели он нарезал еще травы.

Почищенная и накормленная Гильди, в порыве благодарности к хозяину за его заботы, терлась мордою об его плечо и тихо ржала.

- Ну, хорошо, хорошо, я понимаю, чего ты хочешь, - говорил Пит, ласково поглаживая ее рукою. - Теперь ты сыта, но хотела бы пить... Вот если б ты могла рассуждать и понимать мои слова, то я посоветовал бы тебе брать пример с меня. Я уже давно, с самого полудня, ничего не ел и не пил... Я с удовольствием отправился бы теперь с тобою "домой", тем более, что здесь и воды нет, но боюсь, как бы снова не заблудиться... Видишь, какие густые облака заволакивают луну. В двух шагах ничего не различишь. Долго терпели, потерпим и еще немного, моя добрая лошадка!

Действительно, луна совершенно скрылась, и наступил полнейший мрак. Вскоре засверкали во всех местах молнии, и вдруг разразилась буря, настоящая тропическая буря, отличающаяся особенною силою и стремительностью. Страшные удары грома следовали почти беспрерывно один за другим. Немного спустя полился сильный дождь.

Но молодой охотник отнесся совершенно спокойно к этой новой неожиданности и даже обрадовался дождю, лившемуся потоком.

"Вот я только что жалел об отсутствии воды для Гильди, - подумал он, отряхиваясь как мокрый пудель, - действительно, не было ни капли, а теперь ее вдруг появилось столько, что можно бы напоить тысячи лошадей".

Когда, наконец, буря и дождь прекратились, на Пите не было ни одной сухой нитки. Но это не особенно тревожило его. У него была другая, более важная забота: он боялся, что дождем размыло следы, по которым он надеялся добраться до лагеря. В таком случае положение его снова должно было ухудшиться. С нетерпением ожидая восхода солнца, молодой человек предавался самым мрачным мыслям.

С восходом солнца Пит убедился, что опасения его были вполне обоснованны следы совершенно исчезли, точно их никогда и не было.

Хотя у него снова была лошадь, и это немного утешало, но он все-таки не знал, как пробраться в лагерь. За неимением другого указателя, он снова решился обратиться к солнцу. Вообразив, что лагерь находится на востоке, он смело направился навстречу восходящему светилу.

Но - увы! - прошло несколько часов ускоренной езды, всадник и лошадь почувствовали усталость, а лагеря не было и следа, даже мованы не было видно. Где же теперь искать его? Как сориентироваться на местности, всюду одинаково однообразной и плоской?

Блуждая по безграничной прерии, Пит наткнулся на многочисленные следы, сохранившиеся, несмотря на проливной дождь, благодаря тому, что почва в этом месте, не так изрытая муравьями, была потверже, нежели там, где он ночевал.

При ближайшем осмотре молодой боер убедился, что следы эти оставлены проходившим стадом буйволов.

В первую минуту после этого открытия Пит очень обрадовался и считал себя уже спасенным, но дальнейшее размышление показало ему, что радость его преждевременна: по следам трудно было узнать - шло ли стадо к реке, то есть по направлению к лагерю боеров, или от реки, в противоположную сторону. Нужно было, следовательно, выбирать наудачу: или ехать вперед, или назад.

По одному пути можно было совершенно отдалиться от места стоянки каравана, другой же прямо привел бы к нему.

Как же быть? Решать наугад было опасно: мало ли куда можно забрести, отдавшись на волю случая.

Молодой человек начал искать другого, более верного указания.

Счастье помогло ему. Немного в стороне он заметил лужу красноватого цвета. Окраска воды в красный цвет доказывала присутствие крови, и Пит совершенно основательно предположил, что это кровь буйволов, раненных накануне во время охоты за ними.

- Эге, вот оно что! - воскликнул он, снова обрадовавшись. - Теперь я уж наверняка знаю, какого направления мне следует держаться. До сих пор, как оказывается, я все только удалялся от цели.

Он круто повернул лошадь и поскакал назад, придерживаясь следов. Ошибиться теперь было невозможно. В некоторых местах вся почва была буквально изрыта копытами буйволов. Вообще везде виднелись признаки недавнего прохода большого стада.

Если бы Гильди не была так измучена, Пит пустил бы ее галопом, но ему было жаль бедное животное, он старался обуздывать свое нетерпение и довольствовался легкой рысцой.

После нескольких часов езды попались два полуобглоданных трупа буйволов. По этим трупам Пит догадался, что это как раз то место, где накануне отделился от стада убитый им буйвол, из-за которого ему пришлось столько вынести. Шакалы, наслаждавшиеся прекрасным завтраком, как будто нарочно для них приготовленным вчера охотниками, сейчас же убежали при виде приближающегося всадника. Кружившиеся вокруг коршуны тоже отлетели в сторону, тяжело хлопая крыльями.

Как только всадник удалился, хищные четвероногие и птицы поспешили возвратиться к прерванному лакомому завтраку.

Теперь Пит мог уже высчитать расстояние, отделявшее его от "дома".

Он заметил уже и мовану, и реку, и даже самый лагерь.

Вдруг внимание молодого человека было привлечено видом двух всадников, во весь опор скакавших к нему навстречу. Всмотревшись в них, Пит узнал своего брата Гендрика и Людвига Ринвальда, брата Катринки и любимейшего из своих друзей. Трудно описать радость, которою наполнилось все его существо, когда он увидел дорогих ему людей.

Со своей стороны Людвиг и Гендрик тоже были вне себя от восторга, узнав Пита.

Пока молодые люди мчались навстречу друг другу, они все время обменивались радостными приветствиями.

Наконец, они встретились. В первые минуты ничего нельзя было разобрать. Говорили все сразу, задавали бессвязные вопросы, перебивали друг друга восклицаниями, обнимались и целовались и вообще производили впечатление сумасшедших, вырвавшихся на свободу.

Наконец, когда все несколько успокоились. Пит спросил:

- Неужели вы всю ночь искали меня? Это было бы ужасно!

- Нет, нет, не беспокойся! - с живостью ответил Гендрик. - Правда, господин Ринвальд и господин Блом предлагали вечером отправиться искать тебя. Они говорили, что если послать во все направления по три-четыре человека, то кто-нибудь из них должен же наткнуться на тебя. Но отец объявил, что он очень благодарен за участие, но не желает унижать тебя, позволяя отыскивать как пропавшего ребенка. Он сказал, что бояться за тебя нечего. "У него, - добавил он, - превосходная лошадь, лучшая во всем караване, отличное ружье и большой запас зарядов. Кроме того, он не из трусов и сам сумеет вывернуться из всех случайностей". После этих слов отец еще раз поблагодарил наших друзей, но таким тоном, что Клаас Ринвальд и Ганс Блом уже не решились более настаивать на своем предложении. Только сегодня утром отец разрешил мне и Людвигу поехать к тебе навстречу, следуя по вчерашнему пути... Если ты, Пит, провел дурно ночь, то и нам спалось не лучше твоего. Рихия и Анни все время плакали, слушая вой бури и шум дождя. Крики гиен, бродивших вокруг, доводили их чуть не до обморока. Только мать казалась спокойнее всех. Мне показалось, что она даже спала. Но когда я встал, она была уже на ногах и дала мне с собою лепешек и тыквенную бутылку с вином для тебя. Ты наверное сильно проголодался. Хочешь подкрепиться?

- Как не хотеть! - воскликнул Пит, жадно схватив лакомые лепешки и бутылку с вином. - Большое спасибо матери, что догадалась прислать! Я голоден как волк, да и жажда измучила... Вот, кому придет на ум позаботиться об этом, кроме матери? - продолжал он, хватив добрый глоток превосходного брандвейна и закусывая лепешкой.

- Ну, если ты так уверен, что о тебе некому позаботиться, кроме матери, заметил Людвиг Ринвальд, - то я уж не решаюсь предложить тебе провизию, которою снабдили меня моя мать и сестра Катринка. Ты, пожалуй, теперь не обратишь на это внимания, а между тем мать и сестра тоже были очень огорчены мыслью, что ты страдаешь от голода и жажды. Когда я объяснил им, что, вероятно, госпожа ван Дорн пошлет тебе что-нибудь с Гендриком, они сказали, что лучше будет, если мы оба запасемся чем-нибудь съестным на тот случай, если мы с Гендриком разъедемся в разные стороны во время поисков... Если ты не желаешь оказать честь стряпне моей сестры, то я сделаю это вместо тебя, чтобы не огорчить ее твоим пренебрежением. Пусть она подумает, что все приготовленное ею пошло на тебя... Бедная Катринка! Немало, должно быть, она мучилась в эту ночь, думая, что ты заблудился или что тебя нет уже и в живых... Я не понимаю, из-за чего собственно она-то так сокрушалась... Хотя она вслух и не выражала своего горя, но глаза у нее опухли от слез - этого она скрыть не могла.

- Правда? - спросил Пит с сияющими от радости глазами.

Глядя на радость Пита, можно было подумать, что горе Катринки приводит его в восторг. Оно так в действительности и было. Горе молодой девушки было лучшим ответом на взаимность чувства, и это приводило его в полный восторг. Невзирая на то, что он был уже почти сыт, он все-таки принялся и за пирожки с мясом, которые специально для него приготовила Катринка, и, конечно, нашел их даже вкуснее лепешек матери.

Глава XI

НОВОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Когда Пит окончил свой завтрак, запив его настойкою, тоже присланною Катринкою, молодые люди поспешили к лагерю.

К сожалению, они не могли ехать так быстро, как им хотелось. Гильди шаталась от изнурения. Пит вынужден был сойти с нее и повел ее на поводу.

- Садись на мою лошадь, а я поведу твою, - предложил Гендрик брату.

- Нет, спасибо, милый Гендрик, - ответил Пит, - я теперь отлично подкрепился и могу пройти сколько угодно.

Он сам едва держался на ногах от усталости, но отказался от предложения брата просто из самолюбия. Отец в первый раз, публично, признал его способным самостоятельно вывернуться из затруднительных обстоятельств, и вот ему захотелось подтвердить это лестное мнение до конца, а это и заставило его отказаться от помощи, которая была бы для него далеко не лишнею. По той же причине он умолчал и о ранах, нанесенных ему колючками акации. Между тем раны сильно болели.

Гендрик более не стал настаивать на своем предложении.

Нельзя сказать, чтобы Пит двигался очень скоро - усталость все-таки брала свое. Людвигу и Гендрику приходилось ежеминутно сдерживать своих лошадей, чтобы не опережать его, и поэтому расстояние между ними и лагерем уменьшалось очень медленно.

Это выводило их всех из терпения, особенно Пита.

- Да когда же, наконец, покажется лагерь?! - воскликнул Пит.

- Не поехать ли мне вперед, чтобы обрадовать наших известием о твоем благополучном возвращении? - предложил Гендрик.

- Отлично! Поезжай, пожалуйста, вперед, - согласился Пит.

Ради того, чтобы успокоить домашних часом раньше, он жертвовал радостью видеть, как просияют милые лица при его неожиданном возвращении.

В то мгновение, когда Гендрик хотел уже пришпорить лошадь, Людвиг схватил ее за узду и сказал:

- Погоди, Гендрик! Мне кажется, будет благоразумнее, если ты не покинешь нас. Нам угрожает опасность, с которой, может быть, и втроем мы не справимся.

- Опасность? Какая? - в один голос спросили Пит и Гендрик, с удивлением глядя на Людвига.

- А вот посмотрите! - ответил молодой Ринвальд, указывая назад на целое скопище хищных зверей, собравшихся вокруг трупов убитых накануне буйволов.

- Ну, на эту дрянь нечего обращать внимания! - презрительно заметил Пит. Ты что-то очень боязлив сегодня, Людвиг. Гиены и шакалы нам не опасны. Эти звери слишком трусливы, чтобы напасть на нас.

- А это тоже шакал или гиена? - возразил Людвиг, указывая на громадного зверя, отделившегося от группы пировавших и приближавшегося к молодым людям, тихо рыча.

Это был лев необыкновенной величины. Переселенцы еще никогда не видали такого крупного зверя.

Явившись слишком поздно к месту пиршества, царь зверей не нашел ничего, кроме уже обглоданных костей. Конечно, этого было мало для него.

Окинув гордым, презрительным взглядом группу почтительно отошедших в сторону гиен и шакалов, лев заметил людей на лошадях и решил, что они должны вознаградить его за досадное разочарование, которое он только что испытал.

Не доходя нескольких сот шагов до всадников, лев остановился в полусогнутом положении, поднял кверху хвост, оскалил зубы, бешено потряс великолепной гривой и грозно зарычал.

Эти приемы, хорошо знакомые охотникам на львов, доказывали боерам, что зверь смотрит на них как на свою законную добычу и выбирает первую жертву, на которую ему было бы удобнее напасть.

Львы опасны всадникам только в лесной чаще или в джунглях, где движения лошади стеснены.

Будь у молодых людей все лошади в порядке, им стоило бы описать галопом несколько кругов, чтобы сбить с пути льва. Но так как у них только две лошади годились в дело, а третья, и так уже совершенно истощенная, могла упасть и тем погубить всадника, то этот способ нельзя было применить в данном случае.

Оставалось только помериться силами со страшным врагом и постараться сохранить присутствие духа.

Пит снова сел на лошадь. Сделал это он, вероятно, совершенно машинально: за минуту перед тем он отлично сознавал, что бедная Гильди едва ли может быть ему теперь полезна. Увидя льва и сознавая свою слабость, она вся дрожала.

Трое друзей выстроились в одну линию, приложили к плечам ружья и не сводили глаз со льва.

Будь трава высока, они и не заметили бы опасного соседа.

Через несколько минут, устав, очевидно, ждать, лев подошел так близко, что в два-три прыжка мог достичь молодых охотников.

- Как стрелять - всем сразу или одному за другим? - шепотом спросил Людвиг.

- По-моему, всем вместе, - ответил Пит.

- Нет, нет, лучше одному за другим! - поспешил сказать Гендрик.

Но лев, сделав гигантский прыжок, прекратил это разногласие. Три охотника почти одновременно спустили курки своих роеров. Гендрик и Людвиг промахнулись. Это было вполне естественно: их испуганные лошади не стояли на месте. Обоим молодым людям едва удалось прицелиться, и пули их полетели в пространство.

Что бы они стали делать, если бы и лошадь Пита начала так волноваться? Но, против ожидания, именно эта бедная полуживая лошадь и спасла всем троим жизнь. Гильди была утомлена до такой степени, что у нее не хватало даже сил сделать попытку спастись бегством. Ужас совершенно парализовал ее. Она не сделала ни малейшего движения, а это дало возможность Питу спокойно прицелиться и выстрелить в льва.

Пит одержал победу, достойную прославленного охотника на львов. Лев упал, как подкошенный, насмерть сраженный его пулею, моментально пробившею ему череп, так что куски мозга вылетели из головы вместе с хлынувшим потоком крови. Таким образом, смерть зверя была мгновенной. Теперь он был уже не опасен. Можно было безбоязненно подойти к нему и рассмотреть поближе.

У всех жителей Южной Африки - туземцев, колонистов, боеров и других победа над львом считается самым славным охотничьим подвигом. Подобный подвиг составлял эпоху в жизни того, кому удалось совершить его.

Трудно описать гордость и счастье Пита. Положив на месте льва, да еще таких размеров, он становился героем и смело мог надеяться получить руку Катринки.

Товарищ и брат осыпали его комплиментами. Они так любили его, что совершенно искренне поздравляли молодого охотника с таким блестящим подвигом и от души разделяли его радость. У них в сердцах не было к нему ни ревности, ни зависти.

Скромность очень красит победителя. Пит вполне доказал, что и он обладает этим прекрасным качеством, ответив брату и другу:

- Отказываюсь от половины ваших похвал в пользу Гильди. Не стой она неподвижно, подобно статуе, я тоже не мог бы прицелиться, как следует... От души желаю и вам испытать такую же удачу при первой встрече со львом.

- Благодарю за пожелание, - сказал Людвиг. - Но, я полагаю, ты не желаешь оставлять добычу здесь? Давайте-ка снимем скорее шкуру с этого грозного царя пустыни и лесов. Мы и так уже сильно запоздали, а это новый повод для наших к беспокойству.

- Отправляйся-ка вперед, Людвиг, - предложил Гендрик. - Теперь путь совершенно свободен. Пора утешить наших. Мы с Питом и одни снимем шкуру.

- Ну, так до свидания! - проговорил Людвиг. - Лечу герольдом славных вестей... Ну, и прием же будет тебе, друг Пит!

Он приподнял шляпу, пришпорил лошадь и быстро поскакал по направлению к лагерю.

Братья так преуспели в работе, за которую взялись, что через какие-нибудь четверть часа шкура была уже снята и переброшена на спину лошади Гендрика.

Однако Пит работал далеко не так быстро, как обычно. Гендрик только по этому обстоятельству понял, как сильно был утомлен брат. На этот раз он заставил-таки его сесть на свою лошадь, а сам повел Гильди.

Менее чем через час путешественники были уже так близко к лагерю, что могли видеть там движение людей.

- Что там такое? Что случилось во время нашего отсутствия? - воскликнул Гендрик, тревожно всматриваясь в сторону стоянки каравана.

Под мованой, действительно, происходило что-то необыкновенное. Люди бегали взад и вперед, очевидно чем-то сильно встревоженные, даже животные беспорядочно метались во все стороны, точно бешеные.

Поняв, что в лагере происходит что-то недоброе, молодые люди, охваченные тревогою, поспешили прибавить шагу.

Они слышали крики, видели, как слуги сгоняли животных в одно место, но никак не могли понять причину этой суматохи. Повозки были выдвинуты за ограду, и в них впрягались быки. Лошади седлались. Женщины и дети поспешно тащили разный скарб. Очевидно, боеры готовились покинуть место своей стоянки, на котором думали пробыть еще недели две.

- Да в чем же, наконец, дело? - недоумевал и Пит, тщетно стараясь понять причину этого внезапного решения переселенцев. - Неужели тебелы напали на караван с целью грабежа, несмотря на данное их предводителем нашему отцу обещание беспрепятственно пропускать караван через свои земли?

- Ну, едва ли, - возразил Гендрик. - Ведь из укрепленного лагеря легче отбить нападение дикарей, чем в пути. Тут что-то другое, но что именно - никак не могу понять.

- Да, это верно, ты прав, - задумчиво произнес Пит. - Господи, но что же, в таком случае, делается там?

Людвиг, быстро мчавшийся к ним навстречу, объяснил, наконец, загадку.

- О, бедные друзья мои! - еще издали закричал он. - Наши начали было готовить настоящее празднество в честь возвращения Пита, но все пришлось бросить, и в лагере теперь ужас и смятение!

- Но, ради Бога, что же там случилось? - поспешно спросили Пит и Гендрик в один голос.

- Цеце напали на наш лагерь!

Этим сказано было все. Оба молодых ван Дорна были страшно поражены. Все трое поспешно направились к лагерю.

Глава XII

НАПАДЕНИЕ ЦЕЦЕ

Левингстон и Стэнли, в своих описаниях Южной Африки, первые познакомили Европу с тем, что подразумевается под словом "цеце".

Так называется насекомое, немного более обыкновенной мухи. Укус этого страшного бича природы одинаково смертелен как для хищных зверей, так и для домашних животных. Впрочем, из последних, по необъяснимой странности, только осел и жеребец нечувствительны к яду цеце. Кроме того, звери, постоянно живущие в местностях, населенных этим насекомым, пользуются той же привилегией: укус цеце, хотя и очень для них мучителен, но не смертелен. Собаки же, лошади, бараны, коровы, быки и прочие домашние животные всегда умирают от яда цеце.

Ученые до сих пор не могут объяснить, почему укус его для одних животных безусловно смертелен, а для других нет.

Когда Людвиг сказал о цеце. Пит и Гендрик поняли, чем было вызвано внезапное бегство боеров из-под мованы.

От нападения ядовитой мухи только и можно было спастись поспешным бегством. Это они оба отлично знали, и потому Людвигу не было надобности пускаться в подробные объяснения.

Но откуда же появился этот новый страшный враг?

Перед тем как остановиться на продолжительный отдых под мованой, боеры тщательно осмотрели это дерево и другие и не нашли ничего подозрительного. Заметь переселенцы хотя одну цеце, они, конечно, тотчас отправились бы дальше.

Между тем вот как было дело.

Нападение крылатого неприятеля совершилось не более часа тому назад, совершенно неожиданно и внезапно.

До сих пор весь караван блаженствовал, отдыхая от утомительного путешествия. За исключением семьи ван Дорна и Катринки Ринвальд, встревоженных долгим отсутствием Пита, все радовались наличию мяса, доставшегося от убитых буйволов. Тревога, вызванная накануне появлением стада буйволов, была уже забыта большинством переселенцев, ввиду благополучного исхода угрожавшей опасности.

По случаю гибели всех баранов, боеры призадумались было о провизии, так как запасы, взятые в дорогу, подходили к концу. Но тут совершенно неожиданно пожаловали буйволы - и запасы были возобновлены. Как же было не радоваться этому? Прокормить массу людей во время путешествия по необитаемым странам очень трудно. Положим, можно было рассчитывать на ловкость охотников, но во время перехода через карру редко когда попадалась подходящая добыча.

Под руководством трех главных боеров весь караван весело занялся приготовлением про запас новой провизии. Буйволы были выпотрошены и разрезаны на части. Лучшие куски пошли на бютлонг, то есть были высушены на солнце. Этот способ консервирования мяса, известный в Мексике под названием тасайо, а в Южной Африке - шаркви, приносит громадную пользу в тех странах, где соль составляет предмет роскоши, иногда прямо недостижимой.

Бютлонг, нарезанный в виде узких полосок, унизывал гирляндами те места, где особенно палило солнце, постепенно принимая темно-коричневый цвет.

Благодаря обилию мяса, ужин накануне был роскошный. На превращенном в очаг муравейнике жарилось множество бифштексов и варились языки буйволов, представляющие самое лакомое блюдо.

Завтрак в это утро был не хуже вчерашнего ужина, но почти никто не прикоснулся к нему. Пит ван Дорн был любимцем всего каравана, и потому его продолжительное отсутствие внушало всем опасение, как бы с ним не случилось несчастья. Не одна Катринка ходила в это утро с распухшими от слез глазами, так что ее расстроенный вид не обращал на себя внимания. Все были невеселы.

Часы шли за часами, а Пит все не возвращался. Беспокойство о нем возрастало с каждою минутою и достигло уже своего апогея к тому времени, когда прискакал Людвиг с радостною вестью, что молодой ван Дорн цел, невредим и скоро будет в лагере.

Впрочем, вначале, увидев быстро скакавшего одинокого Людвига, все подумали, что дело очень плохо. Даже Ян ван Дорн, несмотря на всю силу его характера, побледнел немного, а жена его, мать Пита, не могла от волнения выговорить ни слова, хотя желала спросить у Людвига, где он оставил Гендрика. Катринка подумала, что всему конец, и, не выдержав, со слезами бросилась на шею плачущей Рихии.

Но мало-помалу все объяснилось. Переселенцы тесною толпою окружили Людвига, жадно слушая его рассказ. Поспешно рассказывая, молодой человек опускал подробности, а все желали знать их, поэтому его ежеминутно перебивали вопросами. Описание подвигов Пита возбудило всеобщий восторг. На бааза и его жену посыпались дружные поздравления. Госпожа ван Дорн, имевшая силы сдерживать слезы горя, не могла теперь удержаться от слез радости. Между тем Людвиг, войдя в роль оратора, продолжал красноречиво прославлять подвиги друга. Катринка слушала его с затаенным дыханием и с замирающим от волновавших ее чувств сердцем.

Среди всеобщего ликования по поводу этого рассказа вдруг раздался какой-то резкий свист, точно от удара бичом по воздуху, и послышалось жужжание. Вокруг лошади Людвига летало насекомое, хорошо известное по коричневому цвету и желтым полоскам на брюшке. Трепыхая длинными крылышками, оно, очевидно, искало места, куда бы вонзить свое жало.

Полагая, что Людвиг привез с собою это насекомое и что оно только одно, все бросились ловить его. Старались изловить его шляпами и платками, но напрасно: полуденная жара возбуждала насекомое, и потому не было никакой возможности изловить муху.

Цеце летала то направо, то налево, то вверх, то вниз и постоянно увертывалась от преследования. Жужжание слышалось то тут, то там, точно насекомое издевалось над тщетными усилиями поймать его. Много рук угрожало маленькому чудовищу, но ни одна не могла схватить его.

Наконец, насекомое полетело к загону, где пасся скот. Все бросились за ним и с ужасом убедились, что там целая туча цеце уже напала на стадо.

- Ну, мы погибли! - закричали боеры в один голос. - Нападение цеце - нужно скорее бежать отсюда!

Лагерь засуетился. Эта-то суета и была замечена издали молодыми людьми, повергая их в недоумение и ужас.

Оказалось, что цеце нападали не только на коров и телят, но и на быков, служивших для упряжи, и на собак.

Последние тщетно пытались ловить зубами жаливших их насекомых. Кусая самих себя, они в бессильной ярости катались по земле и бешено выли, не имея возможности избавиться от своих крылатых мучителей. Острые зубы их щелкали по воздуху, но ни одна муха не попадала под них.

- Скорее, скорее! - кричал ван Дорн, распоряжаясь приготовлениями к отъезду. - Здесь нельзя более оставаться ни одной лишней минуты!

В надежде спасти стадо, его поспешно собирали в одну кучу, отгоняя платками, шляпами и чем попало преследовавших его насекомых.

Возвращение Пита посреди этой суматохи было встречено далеко не так торжественно, как думали его встретить. Только мать и сестры крепко обнимали и целовали его. Катринка приветствовала его долгим красноречивым взглядом и крепким пожатием руки. Отец, Ганс Блом и Клаас Ринвальд кратко, но сердечно выразили ему свою радость по поводу возвращения целым и невредимым.

Этим пока все и ограничилось. Обстоятельства требовали усиленной и спешной деятельности всего каравана, и потому некогда было предаваться излияниям радостных чувств. Пит и Гендрик тоже приняли участие в общей возне.

Вскоре все пожитки боеров были уложены в повозки, и караван готов был двинуться в путь.

Старшие боеры наскоро совещались, в какую сторону следует направиться. Мнения разделились, но недостаток времени не позволял вступать в подробное их обсуждение. Останавливались только на более существенном.

Одни предлагали продолжать путь в прежнем направлении, но это значило следовать по берегу реки, окаймленному деревьями, в которых могли гнездиться тучи тех самых страшных насекомых, от которых они вынуждены бежать. Зачем же покидать мовану, если все равно не удастся отделаться от неприятеля, и он будет встречаться на всем пути каравана по берегу реки?

Ян ван Дорн считал, что ядовитые мухи были привлечены проходившим стадом буйволов, которые, по всей вероятности, от них и спасались бегством. Другую причину стремительного бега этих крупных животных трудно было и предположить: их никто не преследовал, пожара степного поблизости тоже не было видно, значит, цеце и были причиною, заставившею стадо внезапно покинуть место пастбища.

Это мнение было вполне основательно, но Ганс Блом и Клаас Ринвальд не хотели согласиться с ним, утверждая, что удаляться наудачу в необозримые прерии, где трудно ориентироваться, крайне рискованно. Цеце, наверное, собрались все в одно место под мовану, где увидали стадо коров, а далее на всем протяжении реки не встретится, вероятно, ни одного насекомого.

Проводник Смуц сразу разрешил спор. Взобравшись с быстротою векши на вершину дерева, он заметил вдали горную цепь, тянувшуюся почти параллельно с рекою. Крикнув сверху о своем открытии, он живо спустился на землю и добавил:

- Это-то нам и нужно. Там нет деревьев, а потому не может быть и цеце. Заблудиться мы не можем, потому что горы идут в одном направлении с рекою. Придерживаясь этих гор, мы продлим наш путь дня на два, не больше.

- А на каком приблизительно расстоянии от нас находятся горы? - спросил бааз.

- Около пяти-шести миль, - ответил Смуц.

- Итак, в дорогу! - крикнул ван Дорн повелительным голосом предводителя, хотя и испрашивая взглядом согласия своих двух товарищей.

- Ну, помоги, Господи, избавиться от этой новой беды! - проговорил Ганс Блом.

Все набожно повторили его слова. Смуц занял свое обычное место впереди каравана. Повозки двинулись и тяжело загромыхали по лугу. Тенистый и гостеприимный уголок под мованой, за несколько минут перед тем кипевший жизнью, снова опустел.

Горная цепь, о которой заявил проводник и к которой должен был направиться караван, находилась по ту сторону реки, и потому нужно было переправляться через реку. Но путешественников это не особенно смущало. Они знали место неподалеку от мованы, где можно было перейти реку почти вброд, но они упустили из виду проливной дождь, ливший ночью. В тропических странах в час выпадает дождя более, чем в средней полосе в течение дня. После этого дождя река сильно разлилась, местами даже вышла из берегов и образовала настоящие озера. Люди и животные еще могли бы переправиться вплавь, но как переправить на ту сторону тяжелые повозки?

Оставалось одно - ждать, пока спадет вода. Боеры сильно взволновались было из-за этой неожиданной задержки, но находчивый Смуц и тут успокоил их.

- Ждать долго не придется, будьте спокойны, - заметил он.

Действительно, вода быстро убывала. В Африке вообще разлив рек продолжается очень недолго.

Уровень реки понижался на глазах у переселенцев с удивительною быстротою. Казалось, будто вода безостановочно уходит в подземные резервуары. Боеры со спокойным сердцем наблюдали за удивительным процессом быстрого убывания воды.

В надежде, что стоять долго не придется, не нашли нужным даже выпрягать повозки. Всадники спешились для приготовления всего необходимого к переправе.

Вскоре река вошла в обычное русло, и вновь образовался брод.

Началась переправа. Упрямые упряжные быки заартачились, не желая идти в воду. Поднялся невообразимый шум: начались крики, взмахивали бичами, жамбоками и просто руками, - кто чем мог. Наконец, кое-как быки сдались и вошли в воду, но хлопанье бичей, свист жамбоков и оглушительные крики продолжались во все время переправы, так как упорные животные останавливались почти на каждом шагу.

После многих усилий весь караван наконец очутился на противоположном берегу. Все вздохнули с облегчением.

Во время переправы случился комический инцидент, несколько развеселивший уставших и раздраженных боеров.

Андрэ Блом, завидуя успехам своего приятеля Пита ван Дорна, захотел унизить его в глазах Катринки. Питу не было необходимости приукрашивать и преувеличивать свои подвиги: факты говорили сами за себя. Катринка очень гордилась роскошною львиною шкурою, подаренною ей счастливым охотником.

Однако Андрэ настаивал на том, что история с берлогою гиены вымышлена, и что Пит, вероятно, просто-напросто перекувырнулся через голову лошади из-за собственной неловкости. При этом молодой Блом выражал свое сожаление по поводу того, что не был свидетелем такой интересной сцены.

- Вот господин де Моор сопровождал нас в погоне за буйволами. Вероятно, и он одного мнения со мною, - добавил молодой человек. - Не правда ли, господин де Моор?

- О, конечно! - ответил тот с едва заметною насмешливою улыбкою.

- Удивляюсь, почему вы не хотите верить словам Пита, - заметила Катринка тоном, не допускавшим сомнения, что лично она питает непоколебимое доверие к старшему сыну бааза.

- Я вовсе не хотел оскорбить вас, мадмуазель Катринка, говоря, что верю более предположению Андрэ Блома, чем рассказам Пита ван Дорна, - сказал Карл де Моор, резко подчеркивая последнюю часть своей фразы.

- Конечно, всем известно, что Пит еще слабоват в верховой езде! присовокупил Андрэ.

Катринка ничего не сказала в ответ молодому человеку, но его замечание задело ее сильнее, чем она хотела показать. Она желала, чтобы все признавали достоинства и блестящие качества Пита так же, как она.

Если Андрэ Блом рассчитывал, стараясь унизить своего соперника, возвыситься в ее глазах, то он горько заблуждался. Напротив, этим он только отталкивал ее от себя.

Что касается Карла де Моора, то он уже давно был ей противен, хотя она не могла объяснить почему. Ей казалось, что он утаивает в себе какую-то неприязнь к баазу и его семейству, а его последнее замечание, которым он ясно выразил свое недоверие к Питу, окончательно оттолкнуло ее от него.

Оставшись наедине со своею матерью, Катринка не могла удержаться, чтобы не сказать ей:

- Как ты думаешь, мама, надежный ли человек Карл де Моор? Мне кажется, что он ненавидит бааза и его семейство.

- Я, право, не заметила ничего подобного, дитя мое, - мягко сказала госпожа Ринвальд. - За что же ему ненавидеть бааза, который относится к нему всегда так хорошо?

- Людвиг говорит, - продолжала Катринка, - что Пит подвергался всем тем опасностям, от которых спасся только благодаря своей неустрашимости, - прямо по милости Карла де Моора. Он мог бы одним выстрелом убить буйвола, но почему-то не сделал этого. Ты знаешь, мама, Людвиг никогда не будет говорить о том, в чем не уверен.

- Да, - сказала мать, - но я знаю также и то, что молодые люди большею частью склонны все преувеличивать. Они часто высказывают такие суждения, в которых более предвзятого, чем справедливого. Я не сомневаюсь в честности Людвига, но просто думаю, что он часто относится к некоторым вещам очень легко. В этом случае похожа и ты на брата, дитя мое. Берегись необдуманно оскорблять человека, который сумел заслужить уважение твоего отца, господина Блома и даже самого бааза.

Катринка замолчала, не решаясь спорить с матерью. Но с этой минуты она стала чувствовать отвращение к Андрэ, относившемуся так насмешливо к Питу, и еще большее отвращение, смешанное с каким-то тайным страхом, к Карлу де Моору, который, как ей казалось, питает какое-то неприязненное чувство к баазу и его сыну.

Между тем Андрэ и не подозревал, какое неблагоприятное впечатление на Катринку производили его маневры. Во время переправы он все время суетился возле повозки Ринвальдов, навязывал свои услуги Катринке, кричал, жестикулировал больше всех, - словом сказать, исполнял роль человека, желающего во что бы то ни стало отличиться.

Катринка отвечала на все его выходки одним плохо скрытым презрением, отплачивая этим за его насмешки над Питом. Это задело Андрэ за живое. Не зная, на ком сорвать зло, он принялся хлестать нагайкою свою лошадь. Животное возмутилось незаслуженными побоями, поднялось на дыбы и, поскользнувшись на скользких камнях брода, сбросило своего всадника в реку.

Это неожиданное происшествие вызвало взрыв всеобщего хохота. Пока лошадь и всадник барахтались в воде, стараясь встать на ноги, все время раздавался звонкий серебристый смех Катринки, заглушавший, как казалось Андрэ, хохот других. Ему даже ясно послышалось, как она говорила сквозь смех:

- Андрэ Блом был вполне прав, утверждая недавно, что такие полеты с лошади очень забавны, особенно для зрителей. Могу теперь подтвердить это.

Андрэ был вне себя от злости и стыда. В пылу досады он даже не имел утешения слышать, как за него заступилась добренькая Мейстья.

- Ты уж слишком жестока к этому бедному молодому человеку, - сказала она Катринке. - Несчастье может случиться со всяким. Его нужно скорее пожалеть, чем насмехаться над ним.

- Я и не улыбнулась бы даже, если бы он не издевался над Питом, - отвечала Катринка.

- Я вполне согласна с тем, что очень нехорошо поддаваться ревности, продолжала со вздохом Мейстья. - Но, согласись сама, что если бы Андрэ не старался так нравиться некоторой, очень близкой мне особе...

- Которая, кстати сказать, вовсе не желает нравиться ему, - с живостью перебила Катринка.

- Может быть, - заметила Мейстья. - Но я хотела только сказать, что если бы не это чувство, он не был бы несправедлив к Питу. Ревность всегда дает дурные советы... Во всяком случае, за исключением этого недостатка, Андрэ превосходный молодой человек.

- Да?.. Ты находишь? - с сомнением в голосе сказала Катринка. - Ну, и советую тебе помочь ему избавиться от этого недостатка.

Мейстья покраснела и не нашлась, что еще возразить. Веселое настроение переселенцев, вызванное падением Андрэ с лошади, продолжалось, однако, недолго. Все были озабочены уроном, нанесенным уже, по всей вероятности, стаду каравана ядовитыми насекомыми.

- Неужели не существует никакого средства против укуса этого насекомого? спросил Ганс Блом своего друга Клааса Ринвальда.

- Никакого! - со вздохом ответил последний.

- А как вы думаете, много уже успело пострадать коров?

- Наверное сейчас нельзя определить. Это мы узнаем потом. Яд цеце действует не сразу.

- Вот еще несчастье-то! - печально сказал Блом.

- Да, вы правы, дорогой Блом, - согласился Ринвальд.

И оба друга поникли головами, погруженные каждый в невеселые думы.

Когда последняя корова перешла вслед за караваном на северный берег реки, путешественники были поражены новым сюрпризом.

- Слоны! Слоны! - закричал один из кафров.

Пугаться этого известия было нечего. Напротив, встреча со слонами обещала только хорошую добычу.

Однако, когда получили более подробные сведения от разведчика-кафра, радостное ожидание боеров сменилось ужасом.

С противоположной стороны реки подходило к броду более сотни слонов.

Это были, вероятно, те самые слоны, которых переселенцы уже встречали как-то ночью.

Толстокожие гиганты шли гуськом, один за другим. Очевидно, они тоже намеревались перейти через реку.

Бааз быстро сообразил, что делать.

- Дайте им свободный путь, и чтобы никто не смел нападать на них! приказал он своим людям.

Повозки были моментально отведены в сторону, стадо тоже, и таким образом дорога стала свободною.

Без этой предосторожности слоны, державшиеся прямой линии, смяли бы все на своем пути.

Разочарованный этими мирными мероприятиями, Пит приблизился к отцу и сказал ему:

- Как жаль, отец, упускать такую прекрасную добычу!

- А кто тебе сказал, что мы намерены упустить ее? - проговорил Ян ван Дорн с улыбкой. - Пойди, встань там, впереди, вместе с Гендриком. Клаас Ринвальд с сыном поместятся за деревом, Андрэ со своим отцом - за другим. Карл де Моор встанет, где ему угодно. Остальных я сам размещу. Но я требую от всех не делать ни одного выстрела без моего сигнала.

Заняв указанные баазом позиции, все стали спокойно ожидать слонов. Последние шли шагом, равнявшимся, однако, легкой рыси лошади.

Ян ван Дорн не ошибся. Слоны пришли к реке не на водопой, а, действительно, с целью перебраться на другую сторону. Напиться они могли бы в любом месте реки, но брод был, вероятно, только в одном месте на большом протяжении, и слоны это знали.

Когда слон-вожак ступил своею громадною ногою в реку, вода так и забурлила во все стороны. Это было старое животное гигантских размеров, с длиннейшими клыками и ушами.

Его громадный гибкий хобот извивался змеею, но - увы! - в последний раз.

- Пли! - скомандовал бааз.

Вожак, пронзенный множеством пуль, рухнул на месте, точно глыба, сорвавшаяся с какой-нибудь горы и упавшая в воду. Вместе с ним пало пятеро его товарищей, смертельно раненных.

Остальное стадо испуганно повернуло назад и в беспорядке бросилось бежать. Слышно было, как под напором гигантских животных гнулись и ломались мелкие деревья и кустарники, окаймлявшие тот берег реки.

- Ура! Славная победа! - воскликнул Ян ван Дорн, когда раненые слоны были добиты. - Если мы и лишимся части нашего скота, то с избытком будем вознаграждены за эту потерю. Проданная нами слоновая кость даст возможность приобрести стадо втрое больше нашего.

Действительно, груз каравана увеличился слоновою костью лучшего качества. Такая богатая добыча радовала всех.

Один, впрочем, человек не принимал ни малейшего участия в общей радости. Этот человек был Карл де Моор. Но так как все привыкли к его угрюмости, то никто не обращал на это внимания.

Склонив голову и нахмурив брови, он думал:

"Гм! Они добыли слоновой кости - пусть так. Но как они ее потащат, когда падут все быки?.. Погоди, мой милый, дорогой Лауренс, еще немного - и ты будешь отомщен! За это тебе ручается твой отец".

Глава XIII

МЕСТЬ МООРА

Прошло сорок восемь часов с тех пор, как караван вышел из-под мованы. Он выбрал новое место стоянки, совершенно противоположное первому: и местность и ландшафт были уже далеко не так удобны. Лица переселенцев выглядели тоже по-другому: из довольных и веселых они превратились в мрачные и озабоченные.

Лишь положение повозок, расставленных четырехугольником, напоминало вид прежнего лагеря. Но стада коров и телят и табуна лошадей, пасшихся, бывало, возле каравана, под охраною собак, теперь не видно. Вместо обычного оживления и шума, царствовавших среди переселенцев, в настоящую минуту там уныние и зловещая тишина. Не слышно ни веселого говора, ни смеха. Люди только изредка перекидываются несколькими отрывистыми словами. Они тихо, как тени, бродят, понурив головы и окидывая скорбным взглядом местность вокруг повозок, сплошь усеянную трупами домашних животных.

Разрушительное дело цеце окончено. Смерть владычествует над этим местом, пожиная обильную жатву. Все стадо каравана, все эти смиренные четвероногие слуги боеров лежат холодными трупами или бьются в последних предсмертных судорогах угасающей жизни...

Злополучные переселенцы до последней минуты не теряли надежды, потому что пали не сразу все животные: симптомы отравления следовали один за другим постепенно. Некоторые животные, несмотря на зной тропического солнца, сильно дрожали, точно в лютый холод, отказывались от пищи, шерсть у них дыбом поднималась кверху, глаза блуждали, челюсти покрывались язвами. При этом они страшно худели и кончали припадком водобоязни, так что их приходилось убивать...

Другие погибали иначе. Это были, по-видимому, самые сильные особи. Никто и не думал, что они заражены ядом цеце. Их оставляли на ночь спокойно уснувшими, а утром находили мертвыми.

Таким образом погиб весь скот, а между тем не было недостатка в заботах о несчастных животных. Употребляли все известные и возможные средства, чтобы спасти их. Сначала полагали, что не все поражены ядом насекомого, но потом пришлось убедиться в противном и признать горькую действительность.

Одна Гильди, лошадь Пита, осталась цела. Сначала думали, что этому счастливому исключению она была обязана тому обстоятельству, что находилась вне лагеря переселенцев во время нашествия ядовитых насекомых, но потом убедились, что это предположение неверно. Лошадь Гендрика, возвратившаяся в лагерь одновременно с лошадью Пита, пала. Ввиду этого одни говорили, что цеце просто случайно не заметили ее, а другие утверждали, что своим спасением Гильди всецело обязана Питу. Молодой человек был так привязан к своему товарищу по приключениям, что не отходил от Гильди ни днем ни ночью, и прикладывал все усилия, чтобы не дать ей погибнуть. Хотя изнуренная лошадь и походила теперь более на заморенную клячу, чем на чистокровного скакуна, но все-таки можно было надеяться, что при хорошем уходе и корме она поправится.

Местность, на которой остановились боеры, как сказано выше, вполне гармонировала с их настроением. Это была широкая мрачная котловина, окруженная с двух сторон дикими угрюмыми скалами, почти сходившимися вместе у начала оврага. Над срединою ущелья нависла громадная глыба, ежеминутно угрожавшая обрушиться вниз. Подножья скал обросли эвфорбами и алоэ, дававшими немного тени. За исключением этой суровой растительности не было другой. Ни деревца, ни травки. Лишь в одном месте котловины виднелось два-три жалких куста, немного тощей травы и несколько кустов верблюжьего терновника, на ветвях которого раскачивались, точно длинные кошельки, гнезда птиц-ткачей.

Невдалеке журчал ручей, окаймленный дерном, которого хватило бы на несколько дней на прокорм скота.

Возле этого ручья Пит и разместился со своею лошадью. Молодой человек с самого начала бегства каравана из-под мованы решил отделить Гильди от остальных животных. Ему говорили, что зараза цеце не переходит от одного животного к другому, но он стоял на своем, что лучше изолировать свою лошадь. Упорство свое он оправдывал тем, что Гильди осталась цела, тогда как все другие животные пали.

Молодой человек так добросовестно исполнял роль сиделки около своего четвероногого друга, что спал только днем, пока Гильди кое-как бродила по траве. Не будь ночи так темны, он увидал бы во время своего бдения, как посреди скота неслышно скользила, точно тень, какая-то человеческая фигура.

Появление по ночам этой тени могло бы объяснить боерам некоторые совершенно непонятные случаи внезапной смерти скота, очевидно вовсе не зараженного ядом цеце. Но переселенцам и в голову не могло прийти подозревать кого-нибудь из своей среды в дурных намерениях. Укусы ядовитых насекомых служили в их глазах совершенно достаточным объяснением падежа животных. Боеры сочли бы сумасшедшим того, кто высказал бы хотя бы малейшее сомнение в этом. Они были уверены, что никому не может быть пользы от такого несчастья, так как весь караван одинаково должен страдать от него не только в настоящем, но и в будущем.

Что теперь предпринять злополучным боерам в этой пустыне, вдали от всякого жилья? Как выбраться из нее? Кто повезет теперь их подвижные дома-повозки?

Убедившись в безвыходности своего положения, переселенцы впали в полное отчаяние. Им оставалось теперь ждать только смерти, которая избавила бы их от всех мучений, предстоящих им в недалеком будущем.

Сидя на громадных каменных глыбах, сорвавшихся с утесов и покрывавших часть оврага, Ян ван Дорн, Клаас Ринвальд и Ганс Блом обсуждали свое положение.

- Что за ужасное несчастье! - говорил Клаас Ринвальд. - Без овец и коров мы еще могли бы обойтись - наши молодцы настреляли бы нам дичи на пищу, а от недостатка молока еще никто не умирал. Но остаться без лошадей и быков - это уж полная погибель! Ведь без них нам отсюда не выбраться... Что теперь будет с нами?..

- С нами?! - вскричал Ганс Блом. - Эх, милый Ринвальд, о нас и говорить много не стоит! Если бы мы были одни, то взяли бы да и пошли пешком. Пройти несколько сот миль - не Бог весть какой труд... Устали бы немного - вот и все. Но как быть с женщинами и детьми - вот в чем вопрос!

- Быть так близко от цели и не иметь возможности достичь ее - это поистине ужасно! - продолжал Клаас Ринвальд. - Мне кажется, что хуже этого ничего не могло случиться с нами.

- Погодите отчаиваться, друзья мои, еще не все погибло! - сказал Ян ван Дорн тем авторитетным тоном, которым он всегда говорил в важных случаях со своими приятелями. - Вполне согласен, что положение наше отвратительно, но все-таки унывать и отчаиваться не следует, этим не поправим беды. Докажем, что мы истинные боеры, решительные и способные вывернуться из всякого затруднения. Постараемся же лучше придумать что-нибудь.

Клаас Ринвальд и Ганс Блом покраснели, стыдясь своей минутной слабости. Слова Яна ван Дорна ободрили их, но вместе с тем задели и за живое, затронув их самолюбие.

- Давайте же обдумывать, как нам быть и что предпринять, - продолжал Ян ван Дорн.

- Будь мы, мужчины, одни, нечего было бы и думать, - сказал Ганс Блом.

- Что же вы сделали бы в этом случае? - спросил его бааз.

- А вот что. Я преспокойно повернул бы назад, туда, откуда мы вышли, и снова принялся бы за работу. Там наверное нашлись бы люди, знающие меня как честного человека, и не отказались бы помочь мне деньгами или скотом. Я выплатил бы им понемногу долг и по-прежнему зажил бы без нужды и забот. Конечно, я говорю не об одном себе, а обо всех нас, - добавил Блом, скромно оглядывая своих товарищей.

- Да? Но ведь таким образом мы снова попали бы в подчинение, от которого и бежали! - воскликнул ван Дорн, сверкнув глазами. - Мы сделались бы английскими подданными, - мы - потомки тех голландцев, которые колонизировали Трансвааль и неусыпными трудами, борясь с природой, зверями и дикарями, сделали из него мирный и плодородный уголок, основали общину свободных вэ-боеров! О нет! Лучше умереть, чем попасть снова в рабство!

- Кроме того, - подхватил Клаас Ринвальд, бывший одного мнения с Яном ван Дорном, - вы, друг Блом, забываете о трудностях перехода через карру. Если мы с трудом перебрались через него, имея лошадей и быков, то каково нам было бы теперь идти без них!.. Ну, мы с вами с помощью наших ружей, положим, как-нибудь и пробрались бы назад, а женщины и дети? Могут ли они следовать за нами пешком по местности, где на каждом шагу угрожают всевозможные опасности и препятствия?.. Нет, милейший Блом, ваше предложение никуда не годится... Я не упрекаю вас за него, - Боже меня сохрани, - а только... так говорю. В данном положении я и сам не могу придумать ничего лучшего.

- Очень жаль! - произнес ван Дорн, с чисто голландской флегматичностью выпуская из трубки облако дыма.

- Если вы придумали что-нибудь, то не мучьте нас, сообщите скорее! сказал Ринвальд.

- Да, уж действительно только вы один и можете не унывать даже в таком положении! - воскликнул Блом.

Ян ван Дорн невольно улыбнулся и сказал:

- Я вам объясню мою мысль, и, надеюсь, вы согласитесь со мною. От места, где мы жили, мы отошли уже слишком далеко, а до места, куда стремимся, теперь близко. Удивляюсь, как вы оба не принимаете этого в расчет. Несколько сот миль могут пройти и женщины и дети, конечно, небольшими переходами. Вы мне возразите на это: что же мы будем делать там, не имея ничего, кроме своих рук? Не жить же нам подобно бушменам и, подобно им, питаться одними кореньями да мясом отвратительных пресмыкающихся? Мы христиане, а не дикари-язычники!.. Вы согласны с этим?

- О да, конечно! - воскликнули оба боера.

- Я в этом уверен, - продолжал ван Дорн, - поэтому и не сделал вам такого дикого предложения. У меня есть другой план, придуманный, впрочем, не мною, а Карлом де Моором, и я вполне с ним соглашаюсь...

- Карлом де Моором?! - воскликнули Блом и Ринвальд.

- Да, Карлом де Моором, - повторил бааз. - Чему же вы удивились? Разве вы забыли, что именно он всегда и дает хорошие советы? Мы все стали было в последнее время относиться с недоверием к этому достойному человеку после того, как он оставил без помощи Пита на охоте за буйволами. Я говорил с ним по этому поводу, и он объяснил мне, что не решился убить буйвола ради того лишь, чтобы пощадить самолюбие моего сына и не показать недоверия к его охотничьим способностям... Вы ведь знаете, как Пит самолюбив... Относительно же Моора я всегда говорил раньше и скажу теперь, что это превосходный человек: умный, смелый и крайне преданный нам и нашему делу. Он только на вид суров и мрачен, вследствие испытанных им несчастий, но на самом деле у него крайне отзывчивая душа, мягкое и великодушное сердце, готовое всегда помочь своему ближнему... Его мнение в данном случае таково: так как повозки нам более не нужны, мы должны оставить их здесь, а сами вернуться на место первой нашей стоянки, под мовану. Там мы будем ожидать помощи, за которою отправится сам Моор. Провизии у нас хватит еще на неделю, а за это время он подготовит все нужное для нашего спасения. Я вполне согласен с этим планом.

- Отсюда даже до Зутпансберга, где можно найти какую-нибудь помощь, не менее ста миль, - грустно заметил Блом.

- Моор и не пойдет туда, - продолжал ван Дорн. - Он постарается отыскать вождя племени тебелов, Мозелекатсэ, которому когда-то оказал услугу. Он, конечно, не забыл ее - дикари никогда не забывают оказанных им услуг, - и, в свою очередь, не откажется помочь мне. У нас есть кое-какие вещи, которые Мозелекатсэ возьмет в обмен за несколько лошадей, быков и коров. Что вы скажете на это?

- По моему мнению, ничего лучшего придумать нельзя, - проговорил Ринвальд.

- Я того же мнения, - согласился Блом. - Чем скорее мы уберемся из этого проклятого места, тем будет лучше. Крайне неприятно находиться среди этих разлагающихся, смердящих трупов животных, да и для здоровья это небезопасно.

- Вы вполне правы, дорогой Блом, - подтвердил бааз. - Я сейчас распоряжусь, чтобы готовились в путь, а там, что Бог даст.

Ганс Блом был прав, говоря, что близость разлагавшихся трупов животных угрожала здоровью переселенцев. В первое время трупы павших животных зарывались, но потом, когда падеж скота стал массовым, у его несчастных собственников прямо, как говорится, опустились руки. Запах гниющих трупов делался невыносимым. Поэтому, действительно, следовало спешить убраться из этого места, становившегося гнездом миазмов и заразы.

Множество хищных животных, привлеченных видом и смрадом падали, уже дожидались на утесах вожделенной минуты, когда уберутся люди и можно будет вдоволь полакомиться богатой добычей. Жалобный вой шакалов смешивался с криками гиен и режущими ухо голосами павианов. Концерт голодных зверей был поистине ужасающим.

На самой вершине скалы сидели, тоже выжидая добычи, громадные коршуны, сверкая огненными глазами, и время от времени испускали пронзительные крики, в которых так и слышалось все нетерпение их хищной природы.

Высоко-высоко, в самом поднебесье, едва видимые простым глазом, кружились орлы, также, очевидно, желавшие принять участие в богатом пире...

Окончив совет со своими товарищами, Ян ван Дорн собрал всех членов каравана и, не объясняя им подробностей своего плана, объявил о необходимости немедленного возвращения под мовану и приказал готовиться к выступлению.

К счастью, он имел дело с мужественными и рассудительными людьми, готовыми на всевозможные трудности и лишения и незадумывающимися ни перед какою опасностью. Ни одного упрека, ни одной жалобы он не услышал, даже ни одной слезы не увидел на лицах женщин. Все одинаково хорошо понимали свое положение и безропотно покорялись необходимости.

Только в минуты подобных испытаний и можно вполне узнать и оценить завидный характер голландцев. Выходя из своей обычной флегмы, они в эти минуты являются стоиками, которых ничто не в состоянии смутить. Победить или молча, с достоинством, умереть - вот их девиз.

Распоряжение бааза было выслушано без малейшего протеста и тотчас же стало приводиться в исполнение.

Переселенцы были даже рады снова возвратиться на прежнее место, где были такие роскошные деревья, усыпанные вкусными плодами, где была веселая зелень, радовавшая глаз, и протекала река.

Если там еще и оставались цеце, то опасаться их было нечего: насекомые эти никогда не нападают на человека. Они могли быть вредны только для лошади Пита, но наверное давно уже улетели в другое место производить свои опустошения среди животных.

Сборы в обратный путь пошли очень быстро. Переселенцы не хотели оставить ничего, кроме пустых повозок, поэтому приходилось нести очень многое. К счастью, они не успели отойти слишком далеко от мованы, и можно было все перенести в несколько приемов. Чтобы не терять времени, бааз посоветовал одним заняться исключительно упаковкою вещей, а другим - переноскою их под мовану.

Женщинам и детям, сообразно с их силами, тоже дали по небольшой ноше и отправили их вперед в сопровождении нескольких человек охраны.

Сопровождал их, между прочим, и Андрэ Блом. Он и его товарищи-спутники не имели никакой ноши, кроме оружия, на случай защиты от нападения диких зверей. Но видя, что никакой опасности по-видимому нет, они предложили женщинам нести их вещи.

Мать Андрэ, понадеявшись на свои силы, взяла больше, чем была в состоянии снести, и совершенно согнулась под тяжестью своей ноши, но тем не менее она отклонила предложение сына облегчить ее труд.

- Ничего, донесу как-нибудь и сама, - сказала она веселым тоном. - А ты вот лучше помог бы девочкам - у них силы меньше, чем у меня. Смотри, как им трудно.

Андрэ в душе очень желал бы услужить Катринке, но не решался предлагать ей свои услуги после эпизода во время переправы через реку, да, кстати, и Пит уже предупредил его, взвалив себе на плечи ношу Катринки и посадив на нее любимицу молодой девушки, маленькую обезьянку Грэ, которая все время строила уморительные гримасы и по временам тихонько пищала.

Нужно сказать, что эта обезьянка очень недолюбливала Андрэ и постоянно старалась досадить ему чем-нибудь. Так и на этот раз. Не успел молодой человек приблизиться к Питу, маленькое животное моментально стащило у него с головы шляпу и потешно махало ею в воздухе перед самым носом Андрэ, не давая ему, однако, поймать ее.

Эта выходка животного всех очень рассмешила и страшно обозлила Андрэ, но, опасаясь новых насмешек со стороны Катринки, он сдержался от всяких проявлений своей злобы и притворно-равнодушно продолжал путь с открытой головою под веселый смех спутников.

Над ним, по обыкновению, сжалилась Мейстья.

- Фу, какая ты противная! - крикнула она обезьяне. -Только и думаешь, как бы делать неприятности!.. Отдай мне шляпу!.. Слышишь, Грэ?!

Вместо того, чтобы послушно отдать шляпу, обезьянка насмешливо оскалила зубы и надела ее на себя. Шляпа закрыла ее почти всю. Найдя, что так неудобно, она приподняла край шляпы, выставила из-под нее свою мордочку и показала Мейстье язык.

Молодая девушка знала, чем взять расшалившееся животное. Она достала из кармана кусочек вкусного сдобного печенья, показала его обезьянке и сказала:

- Хочешь этого, Грэ? А?

Маленькие черные лапки тотчас же швырнули шляпу и потянулись за печеньем. Мейстья подхватила на лету шляпу и подала ее Андрэ, говоря:

- Вы слишком добры к этой хитрой плутовке. На вашем месте я проучила бы ее немножко за такие шалости... Надевайте же скорее шляпу, не то рискуете получить солнечный удар.

- Вот вы так действительно очень добры, Мейстья! - заметил Андрэ, тронутый заботливостью молодой девушки. - Благодарю вас. Если бы моя голова и не пострадала от солнечного удара, то шляпа наверное сильно бы потерпела от этого маленького уродца. Позвольте и мне в свою очередь услужить вам. Давайте я понесу ваш узел. Вам тяжело нести его.

- О нет, вовсе не тяжело! - сказала было Мейстья, но заметив, что отказ ее сильно огорчает молодого человека, она предложила ему нести узел вдвоем. Он охотно согласился. Так они и продолжали идти вместе, оживленно болтая и перекидываясь шутками.

С этого времени молодая парочка подружилась на всю жизнь.

Когда этот, так сказать, передовой отряд переселенцев прибыл на место назначения, то там, действительно, не оказалось ни одной цеце. Таким образом можно было смело привести туда Гильди, не рискуя лишиться единственного оставшегося у боеров в живых животного. В этом, впрочем, пока еще не было надобности. Пит намеревался сопровождать Карла де Моора к вождю тебелов и хотел нагрузить на оправившуюся уже лошадь подарки для Мозелекатсэ. Явиться с пустыми руками было неудобно - дикари не менее цивилизованных людей любят подарки.

Перетаскивали из оврага к моване вещи целых три дня. Все очень измучились от этой возни, но никто не думал жаловаться. Слух о намерении Карла де Моора и Пита просить помощи у Мозелекатсэ ободрял переселенцев и внушал им надежду на скорое избавление от всех невзгод.

Когда в овраге не осталось ничего, кроме пустых повозок, молодые люди принялись за последние. Они рассчитывали при помощи кафров и готтентотов перетащить сами повозки под мовану.

Но пока они советовались, как переправить туда тяжелые колымаги, солнце уже стало спускаться за горизонт.

Опасаясь, что не успеют засветло добраться до лагеря, молодые люди решились переночевать в последний раз в негостеприимном месте и расстаться с ним навсегда ранним утром.

- Не зажечь ли нам костер? - спросил у Пита Людвиг. - Ведь тут, около падали, бродят дикие звери. Вон они как завывают!

- Ну, вот еще, к чему это! - сказал Пит. - У них такая богатая добыча, что они и не подумают обращать на нас внимание, если бы мы даже лежали прямо у них на виду... На этот раз нам решительно нечего их опасаться, будь уверен. Давай скорее спать, и не заметим, как пройдет ночь.

Молодые боеры улеглись в повозках, а слуги поместились снаружи, завернувшись в свои кароссы.

Каросса состоит из нескольких сшитых вместе различных звериных шкур и служит, смотря по надобности, то плащом, то одеялом. Этот вид одежды используется всеми дикими племенами, обитающими в Южной Африке. Вожди племен делают ее из шкур леопарда, что и является у них отличительным признаком их достоинства.

Улегшись, молодые люди и их слуги вскоре убедились, что в пустыне нельзя спать, не приняв известных мер предосторожности. Едва они успели уснуть, как были разбужены страшными ревом, криком и рычанием. Казалось, в это место сошлись хищные звери со всей Африки. В предшествовавшие ночи переселенцы раскладывали костры, державшие неприятных посетителей на почтительном отдалении. Голоса их хотя и слышались, но далеко не так ясно, как на этот раз, когда четвероногие хищники подошли гораздо ближе.

Грозное рычание львов и леопардов дополнялось пронзительным визгом, воем и хохотом гиен и резким лаем шакалов. Этот наводящий ужас звериный концерт, повторяемый тысячью отголосков в горах, далеко разносился по окрестностям.

Сначала, спросонья, молодые боеры ничего не поняли, предполагая, что они находятся под влиянием кошмара.

- Ай-ай, минхеры! - кричали испуганные, дрожащие слуги, забираясь к ним в повозки. - Выгляните, пожалуйста, посмотрите, что делается вокруг нас!

Боеры поспешно выглянули из повозок и замерли от ужаса. Взорам их, при свете луны, представилось нечто вроде адского шабаша.

Целые сотни разъяренных кровожадных зверей оспаривали остатки падали, с дикою яростью вырывая их друг у друга при помощи страшных зубов и когтей. Шерсть летела клочьями, кровь лилась потоками, глаза у всех горели диким огнем. Все это вместе с разноголосым воем, лаем и ревом могло устрашить самого храброго человека.

- Да, глупо мы сделали, что не зажгли костров! - воскликнул потрясенный этим зрелищем Пит. - Это я виноват... Я отговорил принять эту необходимую предосторожность... Не понимаю, зачем послушали меня!.. Боже мой, Боже мой, что нам теперь делать?.. Ведь когда они покончат с падалью, бросятся и на нас... А я, дурак, думал, что им всем хватит мяса погибших животных!.. Оказывается, их здесь такое количество, что они в состоянии сожрать всю Африку!.. Ах, я дурак, дурак!..

К счастью, верхи у повозок не были сняты. Укрываясь под ними, переселенцы надеялись остаться незамеченными. Плотно прижавшись друг к другу и дрожа от страха, боеры и их слуги сидели неподвижно. Страшась выдать свое присутствие каким-нибудь шумом, они едва слышным шепотом обменивались отрывистыми фразами.

Однако молодость скоро взяла свое. Питу, Гендрику и Людвигу показалось постыдным трусливо прятаться от опасности и полагаться на случай.

- Не лучше ли нам дать этим бестиям генеральное сражение? - предложил Гендрик. - Нас ведь довольно много, и мы все вооружены.

Товарищи единодушно одобрили предложение Гендрика, а Пит так даже ухватился за него со свойственным ему увлечением, тем более, что и он уже подумывал об этом.

- Да! - пылко воскликнул он. - Мы не бабы, чтобы ныть и дрожать от страха... Мы мужчины, боеры и должны храбро смотреть в глаза опасности, а не прятаться малодушно от нее!.. Пойдемте, друзья, сделаем попытку пугнуть этих кровожадных хищников и докажем им, что человек все-таки выше их, несмотря на всю их силу!

Через несколько минут молодые боеры и их слуги открыли сильный огонь из всех имевшихся у них ружей.

Неожиданность этого нападения и страх моментально заставили онеметь шумное сборище четвероногих хищников. Гиены и шакалы первыми бросились бежать. Львы и леопарды, более храбрые и сильные, пытались было броситься на своих врагов, но, не видя их из-за опущенного верха повозок, они только понапрасну подставляли себя под новые выстрелы. Роеры делали свое дело - из зверей, не хотевших или не успевших убежать, ни одного не осталось в живых. Вскоре весь овраг был усеян трупами убитых, заменившими только что съеденную ими самими падаль.

Битва окончилась. Оставшиеся в живых или легко раненные звери бежали. Охотники с гордостью подобрали четырех львов, трех львиц, пять леопардов и с десяток пантер. Со всех этих убитых врагов они рассчитывали снять шкуры и привезти их с собою под мовану, как трофеи своей победы над громадным скопищем кровожадных врагов.

Много зверей было убито, но еще больше бежало. Бежавшие легко могли опомниться, возвратиться назад и напасть на охотников. Ввиду этого было разложено два громадных костра и поставлено, на всякий случай, несколько часовых.

От возбуждения никому не хотелось спать, и потому решили тотчас же, пользуясь лунною ночью, снять шкуры с добычи. На эту работу ушло более двух часов, и когда ее окончили, на востоке стало уже алеть - пора было собираться в лагерь.

Уложив драгоценные шкуры в повозки, молодые герои, несмотря на так беспокойно проведенную ночь, не чувствовали особого утомления. Они бодро и весело отправились в путь, с трудом двигая, при помощи слуг, тяжелые колымаги.

Глава XIV

НЕОЖИДАННЫЕ СОБЫТИЯ

Дня через два переселенцы устроились по-прежнему под мованою. Не было только стада, оживлявшего когда-то картину, остальное же все казалось по-старому.

Из верхов повозок устроили три шатра для женщин и детей, а для мужчин был сложен гартебеест.

Гартебеестом называется род хижины. Слово это голландское и означает "антилопа". Вследствие своего сходства, по наружному виду, с антилопою, хижины эти и получили такое название. Подобного рода жилища везде возводятся боерами для временного пребывания. Стены этих хижин делаются из смеси песка с землею, а кровли - из камыша и травы. В таких же хижинах живут и дикие туземцы Южной Африки.

Слуги же боеров - кафры и готтентоты, не избалованные и неприхотливые по природе, спали где и как попало - кто на ветвях мованы или в пустых муравейниках, кто забирался в дупло баобаба, а кто так и прямо на земле, под деревьями, где было удобнее всего.

На следующее утро должны были отправиться послы к вождю племени тебелов. Выбрали троих: Пита ван Дорна, Людвига Ринвальда и Карла де Моора.

Без лошадей и волов невозможно было двигаться далее. Несколько пар этих животных и решено было просить у Мозелекатсэ.

Послы взяли с собою шесть кафров, как для своей охраны, так и для того, чтобы вести волов и лишних лошадей, кроме тех, на которых поедут назад Карл де Моор и Людвиг Ринвальд.

Смуц тоже просил позволения присоединиться к посольству, мотивируя свою просьбу тем, что он знает пустыню как свои пять пальцев, и потому с ним нечего будет опасаться сбиться с дороги. Кроме того, ему известны язык и нравы дикарей, с которыми придется объясняться.

Бааз охотно готов был исполнить просьбу проводника, но Карл де Моор решительно воспротивился этому.

- Не к чему нам брать с собою лишнего человека, - заметил он. - Я сам отлично знаю эту часть Африки и язык ее обитателей, - будьте спокойны. Я никогда не берусь за то, чего не знаю. Это вам должно быть известно лучше, чем кому-либо, господин ван Дорн.

Слова эти были сказаны Моором таким тоном, как будто он был очень оскорблен предложением Смуца. Заметив это, Ян ван Дорн поспешно сказал:

- Нет, нет, Смуц останется здесь! Я вполне полагаюсь на вас, господин де Моор.

Смуц молча поклонился и отошел в сторону.

Катринка, очевидно, сильно грустила. Ей нужно было призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не разрыдаться и примириться с мыслью о необходимости этой экспедиции, сопряженной, конечно, с разными опасностями для ее брата и Пита.

- Надолго вы уходите? - едва сдерживая слезы, спросила она у молодых людей.

- О нет! Мы постараемся возвратиться как можно скорее, - сказал Пит.

- Не обещайте ничего заранее, минхер Пит, - заметил Карл де Моор. - Мы не на прогулку едем. Мало ли что может нас задержать в пути! Мадмуазель Катринка напрасно будет беспокоиться, если мы возвратимся не так скоро, как вы говорите, - прибавил он каким-то загадочным тоном.

- Господин де Моор вполне прав, - подтвердил Людвиг. - Срока для нашего возвращения определить положительно невозможно. Ведь мы даже не знаем, сколько ходьбы до места, куда мы направляемся, и как долго пробудем там.

- Ну, - заметил Пит, - приблизительно-то можно рассчитать, сколько времени мы будем в пути. До карру, например, хода дня два...

- Да вдвое больше на переход его, - перебил Карл де Моор.

- Ну, мы постараемся перейти его скорее! - самоуверенно проговорил Пит, желая успокоить Катринку и своих сестер, глядевших на него с тайною тревогою.

- Дня два необходимо прибавить еще на путешествие от карру до резиденции Мозелекатсэ, - продолжал Карл де Моор, - вот вам уж и восемь дней на один только конец. А если к этому прибавить разные непредвиденные случайности...

- Но назад вы ведь поедете на лошадях, - значит, на обратный путь вам понадобится меньше времени, - перебила Катринка.

- Это так, мадмуазель, - согласился Моор. - Но представьте себе, что Мозелекатсэ может находиться в отсутствии, что переговоры наши могут затянуться. Кроме того, на значительно ускоренный обратный путь нельзя рассчитывать уже по одному тому, что быки, если нам удастся получить их несколько пар от Мозелекатсэ, не могут всю дорогу бежать рысью, и нам волей-неволей придется ехать шагом. Все это необходимо иметь в виду. Вообще, по моему мнению, нельзя рассчитывать на наше возвращение ранее семнадцати или восемнадцати дней, и то при самых благоприятных условиях.

- О, как долго! - воскликнула Катринка, тоскливо глядя на Людвига и Пита, особенно на последнего. - А вдруг на вас нападут дорогою...

- Мы будем защищаться, - горячо перебил Пит. - Мы уже, кажется, не раз доказали, что умеем защищаться. Не бойтесь ничего, дорогая Катринка, - добавил молодой человек, понижая голос. - Что значит для меня какая бы то ни было опасность, когда я знаю, что подвергаюсь ей ради того, чтобы оказагь услугу вам!

Катринка невольно вспыхнула от этих слов и поблагодарила юношу долгим красноречивым взглядом.

- Мы и так многим обязаны вам, - прошептала девушка. - Я, право, не знаю, чем мы можем отплатить вам за все, что вы для нас сделали...

- Чем? По возвращении из экспедиции я вам отвечу на этот вопрос, - так же тихо произнес молодой человек.

Девушка еще больше вспыхнула и опустила глаза.

- А пока, - продолжал Пит, - позвольте мне надеяться, что вы будете молиться за нас... за меня, и что вам не наскучит вспоминать с моими сестрами обо мне.

- О, Пит! - невольно воскликнула девушка. - Неужели вы можете сомневаться в этом? Я сама буду постоянно искать общества ваших милых сестер... Мы будем все время говорить только о... вас и молиться за ваше благополучное возвращение.

- Благодарю, Катринка. Эти слова ободряют меня. Я очень счастлив, что слышу их. Судя по ним, я смею надеяться, что вы... что я не совсем противен вам?

- О, Пит, будьте уверены, что вы имеете во мне самого лучшего друга! Что бы ни случилось, я никогда, никогда не... забуду вас!

Высказав все это, молодая девушка окончательно смутилась, убежала к своей матери и бросилась ей на шею. Мать хотя и не слыхала, о чем говорили молодые люди, но поняла, что между ними произошло почти объяснение, и крепко прижала к груди Катринку.

Бегство молодой девушки помешало Питу довести до желанного конца объяснение, но он отлично понял ее последние слова, и сердце его затрепетало от счастья.

Между тем госпожа ван Дорн говорила Карлу де Моору:

- Поручаю вам, Моор, своего сына. Вы знаете, как он еще молод и горяч. Я так боюсь за него. Излишняя смелость может снова вовлечь его в беду. Удержать его от этой экспедиции я, конечно, не имею права: он идет в качестве представителя своего отца. Ради Бога, обещайте мне следить за ним и по возможности оберегать его. Я только тогда буду спокойна, насколько можно быть спокойной в моем положении, когда получу от вас это обещание.

При первых словах госпожи ван Дорн по лицу Карла де Моора пробежала нервная судорога, а при последних он сделал было даже движение рукою, точно хотел отстранить от себя кого-то, но сейчас же овладел собою и проговорил своим обычным сухим, почти грубым тоном:

- Я сам был отцом и не могу... забыть этого.

Госпожа ван Дорн не обратила внимания на загадочный смысл фразы Моора и в порыве искреннего доверия и материнских чувств протянула ему руку.

- О, благодарю вас! - сказала она. - Эти слова успокаивают меня лучше всяких многословных обещаний... Я знаю, что вы наш лучший друг, и мы вполне полагаемся на вас. Да сохранит вас Господь!

Госпожа ван Дорн не подозревала того, что в эту минуту таилось в груди Карла де Моора. Она и представить себе не могла, чтобы этот человек был исполнен тайной ненавистью и жаждою мести, ожидавших лишь удобного случая вырваться наружу.

А между тем это было верно. Карл де Моор, действительно, давно и с редким терпением выжидал случая погубить бааза и его семейство. С этой целью он и присоединился к каравану переселенцев.

Смерть самого Яна ван Дорна не казалась ему достаточным возмездием за то, что он сам выстрадал по его милости. Моор знал, что бааз более всех из своего семейства любит старшего сына, Пита, и потеря его была бы для него особенно тяжела. Поэтому Моор и хотел выбрать Пита первою жертвою своей мести, а потом погубить и все семейство ван Дорна.

Но чем мог внушить Карлу де Моору такую жажду мести Ян ван Дорн, этот благороднейший, великодушнейший из людей? Дело заключалось в следующем.

Лет за пять перед описываемыми событиями Карл де Моор был счастливым отцом семейства и богатым собственником, уважаемым всеми соседями. В течение одного года он лишился всего: состояния, любимой жены и сына. С последним ударом судьбы он сделался таким, каким мы его теперь видим: мрачным, угрюмым и необщительным.

Первым его несчастьем была смерть сына Лауренса, красивого и храброго молодого человека, составлявшего радость и гордость отца. Он погиб на охоте, вдали от дома родителей. Друг Моора, с которым уехал Лауренс на охоту, возвратился один и рассказал злополучному отцу, что он с Лауренсом примкнул по дороге к большому обществу соседних охотников. Дорогою на охотников напали бушмены, взяли Лауренса в плен и тут же убили, причем ни старший охотничьей экспедиции, ни члены ее не сделали ни малейшей попытки к спасению несчастного пленника, хотя и имели возможность сделать это.

Из дальнейших слов рассказчика Карл де Моор узнал, что руководил охотничьей экспедицией, к которой примкнули его друг и сын, Ян ван Дорн. Моор находил, что раз его сын остался под покровительством ван Дорна, последний обязан был сделать все от него зависящее для спасения молодого человека, и если он этого не сделал, значит, он - подлец, достойный возмездия и наказания.

Мать Лауренса умерла через несколько дней после известия о гибели единственного, горячо любимого сына. Доведенный этим новым ударом до полного отчаяния, чуть не до сумасшествия, Карл де Моор на скорую руку, за десятую часть стоимости, распродал все свое имущество и погнался за Яном ван Дорном, считая его настоящим убийцей Лауренса и поклявшись жестоко отомстить ему за сына.

"Око за око, зуб за зуб! - постоянно твердил он. - Отныне это цель моей жизни!.. У ван Дорна есть дети, есть любимый сын. Я погублю сначала его, потом и других... Пусть умрет тогда от отчаяния его жена, как умерла моя... Пусть и он узнает горе отца!"

Месть вовсе не была свойственна Карлу де Моору. Не в его характере было действовать из-за угла и устраивать западни. Но смерть сына и жены ожесточила его до неузнаваемости и внушила ему уверенность, что он обязан отомстить за них, обязан воздать должным за должное. Эта уверенность не покидала его ни на минуту.

Он нашел Яна ван Дорна в самый момент приготовлений к переселению и присоединился к его каравану.

Мы видели, что ему удалось войти в доверие к боерам, в особенности же к ван Дорну, но видели также и то, что, не будь его, они не лишились бы всего своего стада. Цеце успели заразить своим ядом лишь часть животных, нетронутые же этим насекомым животные были отравлены уже Моором. По его же милости погибли и бараны. Он отлично видел, что они едят ядовитое растение, и не только не помешал им вдоволь насытиться, но еще радовался, глядя, как жадно они набросились на пищу. Это было началом его мести.

Гильди, лошадь Пита, осталась цела только благодаря тому, что Моор определил ей роль в плане, придуманном для погибели старшего сына бааза.

Он намеревался в одну из ночей, посреди пустыни, угнать лошадь, на которую должны были нагрузить необходимую в дороге провизию и подарки для вождя тебелов, Мозелекатсэ, предварительно отобрав незаметно у Пита и его спутников оружие. Оставшись посреди карру без провизии, без проводника и без оружия, Пит и его спутники неминуемо должны были погибнуть. Только чудо могло спасти их.

Что касается каравана, то Карл де Моор позаботился и о нем. Он посеял уже между слугами боеров семена возмущения и надеялся, что оно вспыхнет, когда убедятся, что сын бааза не возвратится с ожидаемой помощью.

План этот был так хорошо задуман, что в скором времени все семейство Яна ван Дорна смело можно будет вычеркнуть из списка живых. Что с ним вместе погибало еще много ни в чем не повинных людей, - это было уже дело случая. Карл де Моор, не будучи от природы злодеем, хотя и задумался было над этим, но потом махнул рукой и решил, что войны без жертв не бывает.

Он заранее торжествовал победу, вполне уверенный, что уже начинает достигать заветной цели. Однако, по мере приближения к этой цели, в душе у него невольно возникал вопрос: справедливо ли он обвиняет ван Дорна в смерти своего сына? Неужели в самом деле этот справедливый, добросовестный и заботливый человек мог равнодушно смотреть, как убивали его беззащитного сына, и не подать ему помощи? Это просто невероятно! Так мог бы поступить только дикарь или злейший враг. Ни тем, ни другим ван Дорн не был. Сколько Моор ни наблюдал за ним, он не находил в нем ни одной несимпатичной черты. Можно предположить только одно, что он с тех пор совершенно изменился: смягчился и стал человечнее. Это немудрено: мало ли как люди меняются под влиянием известных обстоятельств!.. Ведь вот он, Моор, тоже изменился до неузнаваемости, хотя совершенно в другую сторону...

Успокоенный этим, Карл де Моор решил не поддаваться слабости и не отступать ни на шаг от своей цели. Но когда госпожа ван Дорн протянула ему руку и высказала свое доверие, он вновь чуть не изменил себе: ему стало прямо совестно той отвратительной, предательской роли, которую он разыгрывал перед нею. Он едва решился коснуться ее руки и, не будучи в состоянии скрыть своего волнения, поспешил уйти от матери человека, которого собирался погубить.

Ему захотелось наедине с самим собою еще раз проверить свои чувства к ван Дорну и справедливость мести ему. Он пошел к реке и не заметил там Пита. Молодой человек неподвижно сидел на берегу реки, погруженный в какие-то, очевидно, невеселые думы.

Было уже поздно, вся окрестность озарялась полною луною, величаво плывшею по темно-синему небу.

- Это вы, господин де Моор?! - воскликнул Пит, увидав приближавшуюся высокую мрачную фигуру своего тайного врага. - А я думал, что вы уже давно спите... Признаюсь, я никак не ожидал встретить вас здесь в такую пору. Прогуливаться ночью одному и глядеть на луну - простительно только таким молокососам, как я, а вы ведь, право, кажется, не способны на такую сентиментальность.

Напускной веселый тон молодого человека, так резко противоречивший мрачным мыслям Моора, невольно заставил его вздрогнуть и прийти в себя.

Не замечая этого, Пит фамильярно взял под руку своего будущего спутника и продолжил:

- Говоря откровенно, я очень рад, что встретил вас. Мне хотелось бы немножко поговорить с вами относительно нашего путешествия. По правде сказать, мы отправляемся в экспедицию довольно опасную, так что можем, пожалуй, и не вернуться из нее. Я даже предчувствую кое-что.

Карл де Моор снова вздрогнул и пристально посмотрел на молодого человека. "Что это он: догадывается и выпытывает у меня или говорит так, безо всякой задней мысли?" - мелькнуло у него в голове.

- Почему явилось у вас такое дурное предчувствие? - спросил он суровым, почти угрожающим тоном. - Я не знал, что вы верите разным...

- О, вы напрасно думаете, что я способен верить предчувствиям и подобному вздору! - поспешно перебил Пит. - У меня раньше никогда не бывало никаких предчувствий. Вы ведь видели, как я старался уверить мать и сестер в том, что бояться особенно нечего, но в душе я отлично сознаю всю рискованность нашего предприятия. Я ведь уже не ребенок и кое-что смыслю. Обсудив все, я нашел нужным просить Гендрика и Андрэ, чтобы они, в свою очередь, отправились в сопровождении Смуца к Мозелекатсэ, если мы не вернемся через пятнадцать дней. В последнем случае нас следует считать погибшими и не успевшими ничего сделать. Пусть тогда хотя они постараются добиться успеха. Но эта предосторожность вовсе, конечно, не мешает мне надеяться на счастливый исход нашего дела... Теперь вот что, дорогой господин де Моор. Мы долго будем вместе. Вы, вероятно, найдете, что я немного... жизнерадостен и болтлив для вас. Ради Бога, не сердитесь на меня. Постараюсь не слишком надоедать вам, но если иногда... ведь не молчать же всю дорогу?.. Итак, если иногда мне захочется обратиться к вам с каким-нибудь вопросом или попросить вашего совета... вы так опытны... то вы позволите мне... Повторяю, не буду очень досаждать вам и приложу все старания, чтобы заслужить ваше расположение. Но, Господи, отчего вы так дрожите?.. Что с вами?.. Вам, может быть, холодно?

Моор, действительно, дрожал как в лихорадке. Слова, а главное искренний и доверчивый тон молодого человека сильно взволновали его и чуть было не заставили отказаться от всех его планов. Но вспомнив свою клятву на могиле умершей жены, он страшным усилием воли превозмог свое волнение и, вырвав свою руку из-под руки Пита, глухо пробормотал:

- Да, действительно, здесь немного... свежо. Но ничего... не беспокойтесь... Оставьте меня...

- Вот вы уже и рассердились, - сказал Пит, глядя на этого странного человека, - а я, право, не хотел сердить вас... Я сейчас уйду, позвольте мне только сказать вам еще несколько слов. Я давно хотел поговорить об этом с вами, дорогой господин де Моор. Во время нашего первого движения сюда я часто наблюдал за вами, и мне кажется, что вы, несмотря на вашу... суровую наружность, обладаете очень хорошим и добрым сердцем. То же самое говорит и отец, а он знает людей. Но, по всей вероятности, вас гнетет какое-нибудь тайное горе и кладет на ваше лицо такую мрачную тень. Как бы мне хотелось рассеять вашу печаль, чтобы и вы могли радостнее смотреть на мир Божий... Неужели вам уже недоступны радость и веселье? Неужели вам легче таить в себе ваше горе? Расскажите его нам, и мы употребим все усилия, чтобы утешить вас, и, если можно, облегчить вам ваше несчастие. Вы знаете, как мы все уважаем вас, и как нам тяжело смотреть на вас...

Но Карл де Моор уже пришел в себя. Слова Пита напомнили ему о его несчастии и данной им страшной клятве. Жажда мести снова овладела всем его существом. Повелительным движением руки он остановил словоизлияния молодого человека и сказал резким и более обычного суровым тоном:

- Я вам очень благодарен за ваши добрые намерения, но прошу не вмешиваться в мои дела. Я терпеть не могу этого. Предоставьте мне заботиться о себе лично. Что же касается моей наружности, то мне решительно все равно, - нравится она кому или нет. Каким я кажусь, таким навсегда останусь. Изменить меня никто и ничто не в силах. Запомните это раз навсегда и более никогда не приставайте ко мне с неуместными вопросами. Я вам разрешаю обращаться ко мне только по делу. Поняли?

Пит хотел что-то возразить, но вдруг послышался шум со стороны реки, - как будто гребли веслами.

- Лодка? - с изумлением прошептал Пит. - Не может быть! Откуда могла взяться лодка?

- Вероятно, плывут дикари, - заметил Моор. - Кроме дикарей, некому быть, а со здешними дикарями не всегда удобно иметь дело. Я их хорошо, слишком хорошо знаю. Вот мы сейчас увидим.

Он спрятался за дерево и осмотрел захваченный с собою роер. Пит последовал за ним.

Вскоре они увидели пирогу, в которой сидел какой-то человек, вся одежда которого состояла из одной рубашки.

Карл де Моор приложил к плечу ружье и прицелился.

- Ради Бога, что вы хотите делать?! - быстро прошептал Пит. - Ведь он один и не только не может нанести нам вреда, а, напротив, мы еще можем получить от него пользу. Окликнем его и спросим, не знает ли он, где теперь находится Мозелекатсэ.

Карл де Моор пожал плечами и злобно проговорил:

- Чтобы я стал щадить дикарей - никогда! Разве они пощадили...

Он не договорил и нажал на курок; но в это мгновение Пит подтолкнул его под локоть, и пуля пролетела далеко в сторону.

- Как вы смели это сделать?! - сверкнув глазами, прошипел Моор. - Почем вы знаете, что он один? Может быть, он послан разведчиком и за ним целое полчище этих исчадий ада!

Возмущенный Пит хотел было ответить так же резко, но человек, плывший в пироге, вдруг закричал на самом чистом голландском языке:

- Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте!.. Я христианин... Если вы тоже христиане, то, во имя всего, что для вас свято, спасите меня... Я бежал от дикарей.

Услыхав этот голос, Карл де Моор задрожал как осиновый лист. Он был потрясен до такой степени, что вынужден был опереться о дерево, чтобы не упасть.

- Господи, что это с вами? - удивленно спросил Пит, подхватывая его под руку.

- О, Боже мой!.. Боже мой!.. - шептал Моор. - Пит... если этот голос... не обманывает меня, то я... буду вашим должником... на всю жизнь... буду вечно молиться за вас... Но нет... это... невозможно!

Между тем, беглец подвел свою пирогу к берегу и одним прыжком выскочил из нее. Очутившись на земле, он в недоумении остановился, не решаясь, очевидно, подойти к деревьям, где он видел людей, которые только что стреляли в него и ничего не ответили на его слова. Он стоял прямо под лучами луны, так что совершенно ясно можно было разглядеть его благородные черты лица и стройную гибкую фигуру, едва прикрытую рубищем. Это был молодой белый человек, одних лет с Питом или немного постарше.

Вглядевшись пристальнее в лицо незнакомца, Моор испустил раздирающий душу крик. Отбросив далеко в сторону ружье, он ухватился за Пита, все время стоявшего в полнейшем недоумении, и прерывающимся голосом произнес:

- Это он... он... Лауренс!..

- Отец!.. Дорогой отец! - в свою очередь воскликнул незнакомец, услыхав слова Моора.

Но Карл де Моор все еще не решался верить действительности. Сын, которого он считал мертвым и оплакивал уже пять лет, сын, за которого он собирался мстить ни в чем не повинным людям, - этот самый сын жив и простирает к нему объятия!

Несчастный отец широко открытыми глазами глядел на дорогое ему лицо, но не в состоянии был сдвинуться с места.

Пит опомнился первый. Подойдя к незнакомцу, он спросил его:

- Да скажите, ради Бога, кто вы?

- Я - Лауренс де Моор, - ответил незнакомец. - Неужели пятилетний плен у бушменов так изменил меня, что отец не может сразу узнать своего сына?.. Отец, дорогой, милый отец! Это я, твой Лауренс!

С этими словами он подбежал к отцу и бросился ему на грудь.

Карл де Моор уже пришел в себя. Прижав к груди сына, он потом нежно отстранил его и, обратившись к Питу, притянул его к себе, крепко обнял и глубоко взволнованным голосом произнес:

- Без вашего вмешательства, благородный и великодушный юноша, я сделался бы убийцей своего собственного сына!

- От души благодарю вас и я, - проговорил Лауренс, протягивая Питу руку. Но позвольте мне узнать имя моего спасителя...

- Ван Дорн, - отвечал Пит, горячо пожимая руку молодого человека.

- Ван Дорн?.. Вы родственник Яна ван Дорна?

- Я его сын.

- А! - воскликнул Лауренс. - И я не мог догадаться! Ваш отец вполне достоин иметь такого сына. Я не знаю более честного человека и преданнейшего друга. Все мои несчастья и начались с того дня, когда я имел глупость покинуть тот отряд охотников, которым он командовал.

Если бы молодые люди взглянули в эту минуту на Карла де Моора, они ужаснулись бы страшной бледности, покрывшей его лицо при последних словах сына. Но им было не до того: они были слишком увлечены своим знакомством, вскоре перешедшим в самую искреннюю дружбу.

- Но по какому странному случаю мы встретились здесь, в этой пустыне? продолжал Лауренс. - Если я очутился здесь, то это очень просто. Но как попали сюда вы, да еще с моим отцом, - этого я никак не могу понять.

В коротких словах Пит объяснил причину переселения боеров и добавил:

- Судьба жестоко преследует нас. В настоящее время мы дошли до того, что не имеем возможности двинуться далее. Не знаю, что сталось бы с нами, если бы вашему отцу не пришла в голову счастливая мысль просить помощи у Мозелекатсэ, вождя племени тебелов. Завтра утром мы с вашим отцом отправляемся в путь. Вы, конечно, не откажетесь сопровождать нас?

- Конечно. Но я бы не советовал предпринимать этого путешествия именно теперь, - заметил Лауренс. - В настоящую минуту тебелы ведут войну с бушменами, у которых я был в плену. Только благодаря этому я и спасся. Пользуясь тем, что надзор за мною был ослаблен, я бежал. Несколько дней я скрывался в лесу, питаясь кореньями, потом напал на эту реку, случайно нашел у берега пирогу и вот в ней добрался сюда.

- А куда же ты направлялся? - спросил окончательно пришедший в себя Карл де Моор и внимательно вслушивавшийся в слова сына.

- У меня был хорошо обдуманный план, - ответил Лауренс. - Я уверен, что эта река впадает в реку Лимпопо. Устье этой реки образует небольшую бухту и даже порт, где есть люди. Они наверное не оставили бы меня без помощи. Вот туда-то я и рассчитывал пробраться.

- Ваш план превосходен! - вскричал Пит. - Отчего бы и нам всем не воспользоваться им? Если, как вы говорите, от тебелов нам теперь трудно ожидать помощи, то нам лучше всего воспользоваться вашим планом. Нам и в голову не приходила эта мысль. Нужно будет сообщить ее отцу.

- Да, это, действительно, будет гораздо лучше, - подтвердил и Карл де Моор.

Все трое направились к лагерю, продолжая обсуждать подробности передвижения всей колонии по реке до порта Лимпопо.

Когда отец и сын вошли в хижину первого, они снова бросились друг другу в объятия и принялись рассказывать все пережитое ими во время разлуки.

Через некоторое время явился Пит с большим свертком в руках и сказал с обычной ему задушевностью:

- Простите за мое непрошеное вмешательство в вашу беседу, но я не мог удержаться, чтобы не поспешить передать вам искренние поздравления всех наших, обрадованных вашей встречей. Все с нетерпением ждут утра, чтобы познакомиться с Лауренсом. Кстати, я вот принес кое-что для него от моей матери. Узнав, что он одет уж слишком... по-дикарски, она посылает часть моего гардероба и просит вас, Лауренс, носить это, пока мать и сестра не сошьют вам нового платья... Пожалуйста, извините, если что не так. До свидания, до завтра!

Желая избежать благодарности, молодой боер сунул в руки Лауренса сверток и поспешно убежал, но Лауренс бросился за ним и молча крепко обнял.

Когда Лауренс возвратился назад в хижину, то был очень удивлен, увидев своего отца на коленях, горько плачущего перед свертком, принесенным Питом.

Глава XV

ОТЕЦ ЛАУРЕНСА

На другой день, рано утром, Карл де Моор вышел из своей хижины, приказав сыну не показываться в лагере до его возвращения. Лауренс обещал не выходить из хижины до тех пор, пока отец не разрешит этого. Оставшись один, он задумался над вопросом, почему отец всю ночь не спал и все время стонал и плакал. Не от радости же это? Хотя Лауренс нисколько не сомневался в том, что отец сильно обрадован его неожиданным появлением и, так сказать, воскресением из мертвых, но поведение его сильно удивляло молодого человека. Что за причина, заставлявшая его так мучиться? Это была тайна, в которую Лауренс никак не мог проникнуть.

Между тем Ян ван Дорн и Карл де Моор встретились в лагере. Ван Дорн раскрыл было объятия, желая по-дружески выразить свое сочувствие радости человека, к которому он был так искренне расположен, но Карл де Моор отступил на два шага назад и, поникнув головою, проговорил:

- Нет, бааз... Этого я не могу допустить... Благодарю вас... Я тронут до глубины души, но... я не в состоянии принять от вас изъявления вашей дружбы, в которой вы сейчас раскаетесь.

Ян ван Дорн с искренним удивлением взглянул на него.

"Неужели бедняга помешался от радости?" - мелькнуло у него в голове.

- Что это вы говорите, Моор! - со смехом воскликнул он. - Видно, радость совсем вскружила вам голову...

- Да, она действительно произвела во мне перемену, о которой я и хочу поговорить с вами, - продолжал Моор, все еще не поднимая головы.

- Говорите, говорите, дорогой товарищ! Только знаете ли что, отчего бы вам сначала не отвести меня к своему сыну? Мне очень хотелось бы скорее увидать его. Мой сын Пит уже в восторге от него, и вся наша молодежь тоже сгорает от нетерпения познакомиться с ним... Пойдемте-ка лучше к вам, там мы и поговорим...

- Нет, бааз, пожалуйста, - тихо, но твердо сказал Карл де Моор, останемся пока здесь. То, что я обязан сказать вам, другие не должны знать. Я бы даже просил вас пройти со мною к реке. Там мы никого не встретим.

- Извольте, идем! - согласился ван Дорн, пожимая плечами.

Когда они подошли к деревьям, тянувшимся вдоль реки, ван Дорн остановился и с улыбкою спросил:

- Ну, теперь, надеюсь, вы мне откроете свою страшную тайну?

- Да, я вам открою... все. Тайна эта, действительно, страшная, и вы сейчас перестанете шутить... Вам придется выслушать от меня признание... унизительное признание заблуждающегося человека!

Ян ван Дорн с понятною тревогою вглядывался в искаженное страшным душевным страданием лицо своего собеседника. Он был вполне уверен, что видит перед собою немного помешавшегося от радости человека, и искренне жалел его. Но по мере того, как слова признания срывались с языка Карла де Моора, честный боер, за всю жизнь не сделавший ничего дурного, приходил все в большее и большее негодование. Наконец, когда Моор окончил свою исповедь, ван Дорн, с налившимся кровью лицом и сверкающими глазами, вне себя закричал:

- В довершение всего вы хотели даже убить моего Пита?!. О, это бесчеловечно!.. Это чудовищно!..

Карл де Моор был просто жалок в эту минуту. С опущенной головою он стоял в позе человека, до такой степени сознающего свою вину, что никакие слова осуждения не казались ему достаточно сильными. Он даже и не пытался оправдываться, хорошо понимая всю подлость задуманного преступления, только благодаря случаю не приведенного в исполнение.

Овладев немного собою, ван Дорн более спокойно и мягко сказал, хотя горечь так и сквозила в его голосе:

- Зачем вы рассказали мне все это?.. Вы бы лучше скрыли свой ужасный замысел, тем более, что вы теперь ведь уже отказались от него.

- Тогда я был бы еще бесчестнее, и мне было бы крайне тяжело пользоваться вашим уважением и расположением! - энергично возразил Карл де Моор.

- Да?.. А если я, не открывая никому ничего, попрошу вас удалиться из нашего лагеря, как изменника и предателя, - что вы на это скажете?

- Скажу, что это будет справедливым, но слишком незначительным возмездием мне... Я хорошо сознаю, что недостоин находиться в обществе таких честных людей, как вы, - обществе, которому причинил столько потерь... Да, я не имею права оставаться с вами... Но я надеюсь, что вы, такой справедливый и честный человек, не заставите моего сына... несчастного, ни в чем не повинного Лауренса, отвечать за... за преступления его отца... Ведь вы не прогоните его? Да?

- О, конечно, нет!.. Но...

- Благодарю!.. Что же касается меня, то случай, - вполне естественный в глазах всех, - случай вскоре же избавит не только вас, но и самый мир от меня... Такие люди, как я, не должны обременять собою землю... Но, ради всего святого, умоляю вас не открывать Лауренсу моей ужасной тайны... Пусть он оплакивает меня, как любящий сын отца, а не как отверженного человека, который должен был смертью искупить свое тяжкое преступление... Дайте мне слово, что исполните мою просьбу, и я... умру спокойно... Со своей стороны клянусь вам, я никогда не давал напрасных клятв, - что скоро, очень скоро исчезну с лица земли...

- И вы способны сделать это теперь, Карл? - спросил глубоко взволнованным голосом Ян ван Дорн, пристально вглядываясь в хотя и искаженное страшною мукою лицо Моора, но выражавшее непоколебимую энергию и спокойствие, всегда наступающие после бесповоротно принятого решения.

- Сделаю, бааз, будьте уверены! - твердо отвечал Моор. - Быть может, даже сегодня... если вы... настаиваете.

Ян ван Дорн схватил его за обе руки и еще более взволнованным голосом проговорил:

- Нет, вы не сделаете этого, Карл! Я не могу требовать совершенно бесцельного и бесполезного самоубийства. Но раз вы отдаете себя на мой суд, я изберу для вас способ наказания... или, вернее, искупления вашей вины... Пока вы каялись, я в первую минуту был вне себя и невольно подумал: "какого, однако, страшного... извините... негодяя я принял в свое общество!" Но потом, когда выяснились мотивы, заставившие вас задумать это преступление, я понял, что не негодяй, а только глубоко честный и сильный душою человек способен на такое открытое признание, особенно если ничто не вынуждало его на это. Самоосуждение - одна из ужаснейших нравственных мук, а вы сами осуждаете себя - и в этом начало искупления вашей вины. Вот что я решил относительно вас... Прежде всего примите мой дружеский поцелуй и ответьте мне тем же.

К величайшему смущению Моора, Ян ван Дорн крепко обнял и поцеловал его.

- ...А затем, - продолжал он, - я, в качестве бааза, приказываю вам хранить от всех членов нашей колонии вашу тайну, так чтобы никто никогда и не догадался о ней, и даже, если можно, забыть об этом навсегда. Зачем бередить раны? Вы очистили свою совесть чистосердечным признанием, и мы постараемся теперь забыть все... Я хорошо понял вас и от души прощаю вам ваше заблуждение... Я уверен, что вы теперь добровольно посвятите весь свой ум, всю свою энергию и все ваши богатые познания на нашу общую пользу, - этим вы лучше всего искупите свою вину. Согласны, - давайте руку и обнимите меня как друга.

Карл де Моор зарыдал как ребенок и бросился в открытые объятия Яна ван Дорна.

Вскоре новые друзья, весело разговаривая, возвратились в лагерь, где все наперебой спешили высказать Моору искренние поздравления.

От Лауренса все были в полном восторге, восхищаясь его красотою, скромностью и любезностью. Узнав грустную историю молодого человека, никто не удивлялся более бывшей угрюмости его отца, - угрюмости, от которой теперь не осталось почти и следа. Если по временам лицо Моора и выражало грусть, то обращение его со всеми совершенно изменилось. Он стал теперь так же любезен и общителен, как раньше был угрюм и молчалив. Особенно теплы и сердечны сделались его отношения к ван Дорну и его семейству.

Лауренс рассказывал свои приключения так живо и интересно, что нельзя было не заслушаться. Но самою внимательною его слушательницей была бесспорно Анни ван Дорн, все время усердно трудившаяся над шитьем костюма для молодого Моора, скроенного ее матерью. Никогда еще ни одна работа не казалась молодой девушке такою приятною, как эта. Она не решалась бросать ее даже и тогда, когда ее сестра Рихия отправлялась гулять вместе с Катринкою, Питом и Людвигом, приглашавшими и ее с собой. Впрочем, может быть, не принимала этого приглашения она еще и потому, что Лауренс тоже предпочитал сидеть около молодой девушки, любуясь ее ловкостью в работе и рассказывая о своих приключениях.

Вся колония была тем более рада своему новому члену - Лауренсу, что он указал другой путь к спасению. Его проект дальнейшего передвижения по воде был найден превосходным и единодушно одобрен всеми боерами.

На следующий день приступили к сооружению плотов. К счастью, возле реки росло множество деревьев, известных у голландцев под названием "кокер-боомов", которые, по утверждению Лауренса, вполне пригодны для сооружения плотов или паромов.

Кокер-боом - род алоэ. Его короткий и толстый ствол дает материал, обладающий в высушенном виде всеми свойствами пробкового дерева.

На берегу реки устроили настоящую верфь. Все имевшиеся кокер-боомы были срублены и распилены на бревна одинаковой величины, длиною в одиннадцать футов и три фута в диаметре. Знойное тропическое солнце быстро сушило их, так что можно было рассчитывать на скорое изготовление необходимого количества плотов.

Хорошо было, что в услугах Гильди не было более надобности - бедная лошадь, несмотря на заботы о ней Пита, заметно сдавала и вскоре сдохла. Это было истинное горе для неутешного Пита, до последней минуты надеявшегося спасти свою любимицу. Но все его заботы и самый тщательный уход оказались тщетными и не могли ее спасти... Не одному Питу, - всем от души было жаль лишиться последнего домашнего животного.

Между слугами каравана нашлись два макобаса, живших около озера Нгами и довольно сведущих в управлении плотами, барками и подобными немудреными судами.

Макобасы все без исключения занимаются судоходством и рыбной ловлей. Они похожи на бекуанасов, хотя и принадлежат к другому племени и кожа их темнее.

Оба эти дикаря, о которых мы говорим, бежали от крайне жестокого обращения вождя своего племени, свирепого и кровожадного Летшулатебэ, и поступили на службу к переселенцам. Бааз относился к ним хорошо, так что они глубоко уважали его и готовы были на всевозможные подвиги, чтобы угодить ему. Они очень обрадовались случаю быть полезными. Объявив ван Дорну, что им хорошо знакома работа по устройству плотов, они просили у него позволения участвовать в ней. Он, разумеется, был очень рад и с удовольствием разрешил им это.

Дело продвигалось быстро. Не прошло и недели, как плоты уже были готовы.

Но в этой работе участвовали, конечно, не все боеры. Неизвестно, сколько времени продлится путешествие по воде, поэтому необходимо было позаботиться не только о способах передвижения, но и о продовольствии для всей колонии.

Местность, по которой протекала река, была совершенно незнакома ни проводникам, ни Лауренсу. Он только предполагал, что река приведет к Лимпопо, а она, как известно, впадает в Индийский океан, но далеко ли до Лимпопо и какие препятствия придется преодолевать на пути - этого никто не знал. Потому и следовало запасаться возможно большим количеством провизии, чтобы не подвергнуться дорогою опасности умереть с голоду.

Ввиду этого часть переселенцев целые дни бродила по окрестностям, стреляя антилоп и даже жирафов. Мясо убитых животных шло на бютлонг. Чтобы скорее высушить мясо, зажигались костры, вокруг которых оно развешивалось, нарезанное тонкими ломтями.

Читатели, вероятно, не забыли, что боеры наготовили было большой запас бютлонга из мяса убитых буйволов, но когда нашествие цеце выгнало их из-под мованы, они не успели собрать с деревьев всего запаса сушившегося мяса, и оно было съедено шакалами и гиенами. Возвратившись назад, переселенцы нашли только бечевки, на которых висело мясо.

Карл де Моор стоял во главе всех охотничьих экспедиций, и благодаря этому под пулями охотников погибла не только масса дичи, но и много хищных зверей, бродивших вокруг то небольшими стаями, то в одиночку.

В течение одной недели было наготовлено бютлонга на несколько месяцев.

Кроме мяса, у боеров имелось еще несколько мешков маиса и кафрской пшеницы, так что они могли разнообразить свою пищу.

Кафрская пшеница употребляется преимущественно трансваальскими боерами. Кафры возделывают еще и другой род сорго. Сладкие стебли этого растения они сосут так, как американские негры сахарный тростник. Но боеры немного потребляют этой второй пшеницы по причине ее приторного вкуса, предпочитая первую, более похожую на европейскую.

Вокруг мованы росло множество деревьев с сочными и вкусными плодами, вроде наших персиков. Их собирали дети. Таким образом, во всей маленькой колонии не было ни одного праздного существа: каждый делал, что мог. О женщинах и говорить нечего - они вечно были заняты разнообразными хлопотами по хозяйству.

Но вот, в одно прекрасное утро, бааз объявил, что все готово к отплытию. На якоре стояли три плота, крепких, легких и, пожалуй, даже красивых. Переселенцы во второй раз покидали гостеприимную мовану в твердой уверенности уже более не возвращаться к ней.

Было сооружено по плоту для каждого из трех главных семейств. Сначала хотели устроить один общий, но потом нашли это неудобным: река местами могла оказаться слишком узкой для прохода такого громадного плота. Соединить их в один рассчитывали, когда достигнут Лимпопо.

Плоты эти были шириною в одиннадцать, а длиною более сорока футов. Бревна плотно соединены между собою и крепко связаны гибкими лианами, известными среди боеров под названием "баавиан-тув" и в изобилии росшими в окрестностях мованы.

Голландское название баавиан-тув значит "веревка павианов". Это ползучее растение, с длинными стеблями и сердцевидными листьями, чрезвычайно крепко. Боеры часто употребляют его в виде каната. Наши переселенцы и ранее были знакомы с этим растением и часто пользовались им.

На заднем конце каждого из плотов был устроен полукруглый шатер, разделенный на две части: для мужчин и для женщин. Для слуг возвышались в переднем конце шалаши из тростника и листьев. Посредине стояли громадные ящики, наполненные имуществом переселенцев. Все ящики были покрыты шкурами убитых зверей. Для стряпни имелись прекрасные очаги, устроенные из горшечной глины.

Таким образом, плоты были снабжены всем необходимым для продолжительного путешествия, и не было надобности приставать к берегу, кроме разве что для прогулки.

Когда все было готово к отплытию, Карл де Моор стал недоумевать: какое из трех семейств просить о приюте для него и сына?

- Карл, что же вы не идете?! - крикнул ему Ян ван Дорн. - Идите скорее к нам.

- И вы... примете нас? - смущенно пробормотал Моор.

- А вы смеете об этом спрашивать? Конечно! Вы обязательно должны находиться с нами. Пит не может более жить без Лауренса, а мне трудно обойтись без вас. Идите же, нечего церемониться! Лауренс давно уже здесь и ждет вас.

Проговорив это со свойственным ему добродушием, Ян ван Дорн подал Моору руку, чтобы помочь ему взойти на плот, и сделал последние распоряжения относительно отплытия.

Когда снялись с якоря и вывели плоты на середину реки, бааз снял шляпу, махнул ею и громко крикнул:

- Ну, теперь с Богом!

Флотилия плавно поплыла вдоль реки.

- Прощай, мована! - проговорила Катринка, сделав рукою прощальный жест гигантскому дереву, два раза уже служившему приютом для колонии переселенцев.

- Счастливого пути, Катринка! - сказал Пит, перебравшийся на плот семейства Ринвальд, чтобы "проститься" с молодою девушкою, потому что приходилось ехать врозь. - Знаете ли, я очень признателен моване: под нею мне пришлось пережить лучшие минуты своей жизни.

Катринка смутилась и замолчала, но ведь известно, что иногда молчание бывает красноречивее всяких слов.

- А что касается испытаний, доставшихся на нашу долю в этой местности, продолжал Пит, - то мне кажется, что они только ярче оттенят наше будущее благополучие, во что я твердо верю.

- Пока мы все живы и здоровы, нам нечего бояться, - дружески заметил Клаас Ринвальд, вслушивавшийся в разговор молодых людей. - При всех наших несчастьях, никто из нас самих не пострадал, а это главное. Потеря скота, конечно, очень печальна, но поправима, а вот если бы, избави Бог, кто-нибудь из нас погиб, тогда, действительно, было бы страшное несчастье... Будем же надеяться па Бога и просить Его, чтоб Он и впредь сохранил нас, как хранил до сих пор.

- А знаешь, папа, - сказала Катринка, - ведь ехать на плоту несравненно приятнее и удобнее, нежели тащиться по пескам карру.

- Еще бы! - воскликнула Мейстья. - Путешествовать по воде просто удовольствие. В особенности хорош способ передвижения наших слуг. Право, я завидую теперь им - в такую жару они наполовину в воде.

- Ага! - произнес Пит. - Вы поняли теперь преимущества их водяных коней. А помните, как вы и Катринка вчера смеялись над ними?

- Зато теперь сознаем нашу ошибку и каемся в этом, - просто сказала Катринка. - Немудрено, что мы не поняли употребления предметов, виденных нами первый раз в жизни, очень странных и смешных на первый взгляд.

- Да, эта выдумка очень недурна и делает честь темнокожим, - заметил Пит. - Посмотрите, как они веселятся, точно дети!

Действительно, с боков плотов слышался оживленный веселый смех и виднелись фигуры людей, барахтавшихся в воде. Это была настоящая водяная кавалерия, державшаяся на так называемых "водяных конях".

Представьте себе ствол кокер-боома, снабженный на одном конце крепко приделанным деревянным шкворнем длиною дюймов в пятнадцать, - вот вам и все немудреное устройство "водяного коня".

Кафры часто пользуются этим своеобразным способом передвижения по воде, в особенности, когда им приходится сопровождать переправляющихся через реки волов или баранов. Плывя возле стада, они ободряют боязливых животных и помогают маленьким телятам и ягнятам, которым без посторонней помощи трудно переплывать значительные реки.

Таких стволов тут плыло множество, и на каждом из них полулежал и полусидел верхом кафр или готтентот. Одною рукою пловец цеплялся за шкворень, другою балансировал для сохранения равновесия, а ногами действовал вместо весел и руля.

"Водяные кони" могли плыть быстрее плотов, и их седоки забавлялись тем, что старались перегонять друг друга.

Благодаря этим интересным "коням", плоты не были чересчур нагружены, а темнокожие спутники переселенцев не страдали от зноя.

Начало путешествия было очень весело, да и впереди не предвиделось ничего дурного.

Грэ, обезьянка Катринки, конечно, не была оставлена под мованою. Молодая девушка была слишком привязана к этому маленькому животному, чтобы покидать его на произвол судьбы. Когда ее спрашивали, за что она так любит этого черного уродца, молодая девушка говорила:

- Я люблю ее за то, что она так забавна.

Но главным образом она любила обезьянку потому, что ее принес Пит, специально сходивший за нею далеко в лес, когда услыхал, что Катринка желала бы иметь обезьянку для развлечения. Желания Катринки были для Пита законом, и он не пропускал ни одного случая, чтобы угодить ей.

Зная, что Грэ любимица Катринки, все старались всячески баловать маленькое животное, которое платило им по-своему, т. е. строило невозможные гримасы и проделывало забавные шалости. Искренне же оно было привязано только к своей госпоже, проводнику Смуцу и Питу, но так же искренне ненавидело Андрэ.

Однажды, в то время, когда кавалькада темнокожих на своих оригинальных "конях" проносилась мимо плота Ринвальдов, Грэ, давно уже с завистью поглядывавшая на пловцов, вдруг вырвалась из рук Катринки, вспрыгнула на спину Смуца, обхватила его передними лапками за шею и радостно завизжала.

Громкий взрыв хохота переселенцев приветствовал эту неожиданную выходку маленького животного. Смуц выглядел очень комично, находясь в тисках у лохматой плутовки, крепко обхватившей его шею лапами и выказывавшей твердое намерение нескоро расстаться с занятым ею местом.

Глава XVI

НЕПРИЯТНЫЙ СЮРПРИЗ

Мы уже говорили, что никто из переселенцев не знал реки, по которой они плыли. Предполагали только, что она должна впадать в Лимпопо или в один из ее притоков, но где и как - этого никто не мог сказать.

Не знали также, судоходна ли она на всем протяжении, и нет ли на ней порогов или водоворотов.

О Лимпопо тоже знали не больше. Правда, Яну ван Дорну и Смуцу приходилось ходить вдоль Лимпопо, но лишь в северной ее части, а не в том месте, где предполагалось слияние ее с рекою, по которой теперь плыли переселенцы. Кстати сказать, они дали название этой реке "Катринка", в честь старшей дочери Ринвальда.

Таким образом, наши друзья пробирались по местности, совершенно им незнакомой. Но это, впрочем, не особенно тревожило их. Если встретятся опасности, то с ними тогда нужно будет бороться - вот и все. Заранее же нечего беспокоиться. "Все в воле Божией, и с Его помощью можно преодолеть какую угодно опасность!" - говорили переселенцы.

Голландцы, к которым принадлежали наши герои - люди очень набожные. Каждое семейство обязательно всюду носит с собою Библию и тщательно оберегает ее от всех случайностей, подобно ветхозаветным евреям, переносившим с места на место ковчег завета.

Таковы были и наши боеры. Каждое семейство имело у себя Библию, которую глава семьи благоговейно читал вслух по воскресеньям. Быть может, только искренняя вера и поддерживала их среди всех бед и испытаний, которые им пришлось перенести. Люди неверующие погибли бы на их месте от отчаяния.

Первый день путешествия по воде прошел отлично. Плоты двигались быстро. Все радовались и благодарили бааза, Лауренса де Моора и макобасов, которые устроили такие удобные плоты.

Кокер-боомы, удивительно легкие, несмотря на свою толщину, не пропускали ни капли воды и плавно шли по течению без помощи людей. Необходимо было только направлять их постоянно на середину реки, чтобы не натолкнуться на мель, часто встречавшуюся у берегов.

Лауренс де Моор, по инициативе которого было предпринято это путешествие по воде, стал общим любимцем. Особенно привязались к нему ван Дорны, смотревшие на него как на родного и не делавшие никакой разницы между ним и своими близкими родственниками.

Не одна Катринка радовалась этому путешествию, представлявшему, по сравнению с ездою по пескам, просто увеселительную прогулку. Не чувствовалось ни такой томящей жары, ни усталости, не нужно было делать никаких усилий; один вид по берегам реки то и дело сменялся другим, не утомляя глаз своим однообразием. За каждым поворотом реки развертывались новые картины, одна другой интереснее.

Прежние опасности были забыты, а о могущих быть впереди как-то не думалось.

"Водяная кавалерия" увеличивала общее веселое настроение. Темнокожие устраивали настоящие гонки и, поощряемые боерами, старались перещеголять друг друга скоростью и ловкостью движений и всевозможных гимнастических упражнений в воде.

Как истинные любители всякого спорта, молодые боеры держали пари за своих любимцев.

Кафры обычно всегда оставались победителями, лишь один готтентот Смуц оспаривал у них первенство. Он усердно поддерживал честь своего племени, и тот, кто делал на него ставку, редко проигрывал.

Грэ, все время сидевшая у него на плечах, визжала и гримасничала от восторга. Смуц пытался освободиться от этой неудобной компании, но обезьянка так энергично цеплялась за его густые, завитые кольцами, жесткие волосы, что бедному готтентоту пришлось в конце концов покориться своей участи. Сколько Катринка ни звала свою Грэ, сколько ни уговаривала и ни бранила ее - ничего не действовало. Своевольная плутовка только тогда возвратилась к своей госпоже, когда самой надоело сидеть на спине Смуца.

С наступлением вечера решено было остановиться. Бааз опасался плыть в темноте по реке, фарватер которой никому не был известен. Когда найдено было удобное место для стоянки плотов, бросили якорь, устроили из досок мостки, и все переправились на берег, чтобы немного пройтись и поужинать на природе. Из-за увлечения новизною положения никто не ел с самого утра, так что аппетит у всех был волчий. Все приготовленное заботливыми хозяйками было истреблено с удивительною быстротою.

После плотного ужина все улеглись спать - кто на плотах, в палатках и шалашах, а кто и прямо на берегу под деревьями.

Но заснуть не удалось никому: было слишком жарко и мешали москиты. Эти крошечные кровожадные насекомые носились мириадами над головами путешественников и с остервенением нападали на них. Несмотря на то что тут было столько белокожих, предпочитаемых почему-то этими несносными маленькими палачами, они не оставляли в покое и темнокожих.

Усталость и нестерпимый зуд от укусов москитов заставляли боеров то и дело погружаться в воду.

Так прошла целая ночь. Только первые лучи солнца прогнали наконец рой маленьких мучителей, и переселенцы с неподдельным восторгом приветствовали восходящее солнце.

Отвратительные насекомые оставили такие следы на физиономиях, что никто не мог удержаться от громкого хохота, глядя друг на друга. У Рихии вздулась щека, у Мейстьи весь лоб был покрыт багровыми пятнами, даже прелестную Катринку они не оставили без внимания - и она была обезображена сильно вздувшимся кончиком носа. Все смеялись и над ней. Один только Пит находил, что это нисколько не портит ее и даже... идет ей. Взглянув же в зеркало на самого себя, он едва не лишился чувств от ужаса - все лицо его было покрыто красными буграми и ранами. Казалось, что он так обезображен на всю жизнь. Только один Лауренс пострадал менее других белокожих: пятилетнее пребывание в плену у дикарей сделало его кожу почти невосприимчивой к яду от укусов насекомых, да и сама кожа приняла довольно темный оттенок.

- Вот вы все жаловались, что стали походить на дикаря, а между тем, видите, это принесло вам пользу: даже укусы этих отвратительных москитов почти ничего вам не сделали, - сказала ему Анни. - А посмотрите на нас, хороши мы? засмеялась она, кивая на себя и на других.

- Очень сожалею об этом. Мне было бы гораздо приятнее разделить участь моих спутников, чем выделяться своею неуязвимостью, - любезно ответил молодой человек.

Все утро шли разговоры, конечно, на тему ночной битвы с москитами и ее последствий. Безобидным веселым шуткам и хохоту, казалось, не будет и конца.

После оживленного завтрака снова пустились в путь. Первые часы плавания прошли так же хорошо и весело, как накануне. Спокойно несясь вниз по течению, пассажиры радовались приближению к своей цели и предавались самым радужным надеждам насчет будущего. Однако веселое настроение переселенцев продолжалось недолго.

Течение стало мало-помалу ослабевать, наконец и совсем прекратилось, так что пришлось взяться за весла. С помощью весел и багров кое-как прошли еще несколько миль.

Глубина реки постепенно уменьшалась, и в одном месте плоты сразу стали, точно пригвожденные ко дну.

Бааз нахмурил брови и тревожно начал вглядываться вдаль. Рядом с ним стоял Карл де Моор. Новые друзья были теперь неразлучны.

- Вот этого-то я и опасался! - воскликнул Ян ван Дорн, невольно покачнувшись от внезапного толчка вдруг остановившегося плота. - Воды нет, и мы не можем двигаться далее.

Глава XVII

СКОПИЩЕ КРОКОДИЛОВ

Воды действительно не было в том месте, до которого они дошли, - она терялась под толстым слоем песка, покрывавшего дно реки. На расстоянии нескольких метров вода появлялась, а затем снова пропадала. Очевидно, здесь было то, что туземцы называют омарамбою, ложем реки, наполняющимся только во время наводнений.

Насколько хватал глаз, путешественники видели перед собою один канал, наполненный серебристым песком и окаймленный жалкою, сожженною солнцем растительностью. Так было на протяжении по крайней мере двух миль.

А что было далее, там, за горизонтом? Может быть, там река, окончательно вынырнув из-под земли, текла по-прежнему? Или эта омарамба тянулась до бесконечности? Никто не знал этого и не мог ответить на эти вопросы.

Боерам знакома была омарамба. Периодические течения воды - далеко не редкость в реках Южной Африки. Явление это встречается и в других частях света: в Азии, в обеих Америках, а особенно в Австралии. Даже в Европе, между Черным и Каспийским морями, существует "периодическая" река.

Поэтому наши путешественники, хотя и не были удивлены этим, но все-таки пришли в отчаяние. Все их планы и надежды рушились в один миг. Неужели столько трудов пропало даром? Столько потрачено сил и энергии лишь для того, чтобы застрять на прекрасно устроенных плотах посреди совершенно незнакомой реки, где никто не мог даже сориентироваться? Это было бы поистине ужасно!

Но, может быть, беда поправима? Наверное течение реки возобновляется где-нибудь далее. Вряд ли оно прекращается здесь совершенно.

Для разрешения этих вопросов необходимо было послать разведчиков.

- Молодежь, сюда! - крикнул ван Дорн. Через несколько минут молодые люди под предводительством Пита были отправлены на разведку.

- Возьмите с собой и Смуца, - предложила Катринка.

Готтентот тоже приготовился в путь и ждал лишь разрешения бааза.

- А вы разве не идете с ними? - спросила Лауренса Анни ван Дорн. Впрочем, кажется, отец говорил, что довольно будет Пита, Гендрика, Андрэ и Людвига со Смуцом и шестью кафрами.

- О, я тоже с удовольствием пошел бы, - ответил сын Карла де Моора, - но я знаю, почему бааз не назначил и меня на эту операцию: он все боится, как бы со мною опять не случилось какой беды. Добрый отец ваш так расположен к моему отцу и ко мне, что не решается подвергать меня никакому риску. А между тем отпускает обоих своих сыновей. Мне, право, это немножко обидно. Я так хотел бы все делить с ними - и радость, и горе, и опасности, если они будут подвергаться им. В этом же походе я даже не вижу ни малейшей опасности. Все дело ограничится только прогулкою в несколько миль - вот и все. Мой отец меня отпускает, но бааз...

- Ну, если вам так хочется, идите и вы, - перебил его подошедший Ян ван Дорн. - Надеюсь, вы возвратитесь с хорошими вестями.

- О, в этом нечего и сомневаться! - воскликнул пылкий Пит, прощаясь с Катринкою крепким пожатием руки и беря под руку Лауренса.

Разведчики вошли в песчаный канал и вскоре исчезли за густым тростником в одном из поворотов реки.

После их ухода все приуныли и долгое время хранили молчание. Ян ван Дорн сидел в мрачной задумчивости и лишь изредка перекидывался короткими односложными фразами с Карлом де Моором. Оба они, очевидно, были сильно озабочены настоящим положением и боялись за будущее.

Возвращения разведчиков ждали с лихорадочным нетерпением. Глаза всех были устремлены на то место, где они скрылись за тростником. Прошло больше двух часов после ухода группы, а о них - ни слуху ни духу. Это не предвещало ничего хорошего. Вероятно, продолжения течения реки разведчики не находили, и канал на всем протяжении был безводным. Как же теперь поступить? Что предпринять?

Ян ван Дорн пригласил на совет Клааса Ринвальда и Ганса Блома. Сначала начали обсуждать вопрос: как поступить, если окажется, по предположению бааза и Моора, что река пересохла только в этом месте и далее течение ее продолжается? Во время самого разгара споров вдруг послышался издали веселый голос Пита, кричавшего во все горло: "Ура!"

Сердце Катринки сильно забилось при звуке этого молодого, веселого голоса, и она вся вспыхнула.

Через несколько минут запыхавшийся молодой человек прибежал и сообщил, что миль за десять вода снова вырывается наружу и образует опять реку, вполне удобную для передвижения на плотах. Подошедшие затем Смуц и остальные разведчики подтвердили слова Пита.

Получив это приятное известие, боеры единогласно решили, что необходимо перенести все имущество и плоты к тому месту, где вновь начинается река. Бааз поспешил сделать нужные распоряжения о разгрузке плотов.

Как только все было снесено на берег, самые плоты были немедленно разобраны. Боеры рассудили очень здраво, что так как река не подойдет к ним, то они сами должны идти к ней. С этой целью необходимо было перенести все вещи переселенцев и самые плоты до места начала течения реки. Там снова можно было собрать и нагрузить плоты и затем с Божьей помощью двинуться далее.

Но этого, понятно, нельзя было сделать быстро. Как ни старались, а все-таки пришлось потратить на это более двух дней.

Интересно было смотреть, как обнаженные до пояса темнокожие тащили на себе громадные бревна. Сильные и мускулистые, они напоминали собою живых кариатид. Положим, тяжесть этих бревен, сделанных из стволов кокер-боомов, далеко не соответствовала их объему, иначе не было бы возможности нести их за десять миль, и боерам пришлось бы придумывать другой план.

На утро третьего дня все было переправлено на ту сторону омарамбы. Не забыли ни одного гвоздя, ни одной веревочки. В перетаскивании вещей участвовали все без исключения, - даже женщины и дети.

Перенесенные в разобранном виде плоты были быстро собраны вновь. Все составные части были уже готовы, так что приходилось только связывать их. Работа шла отлично.

На четвертый день переселенцы снова могли поместиться на плотах и опять двинуться в путь.

Вначале воды было еще мало, и течение было очень слабое, так что приходилось сильно налегать на весла и багры. Впереди ожидали лучшего, и потому люди не щадили сил, усердно работая веслами и баграми. Вскоре ожидания оправдались. Река понемногу стала расширяться и углубляться, течение сделалось быстрее, и плоты опять пошли сами, как в начале путешествия.

Однако через несколько миль дело стало ухудшаться: вода едва текла, и плотам пришлось снова двигаться очень медленно. Разведчики не заходили так далеко. Увидав в одном месте широкую и быструю реку, они предположили, что она и дальше такая же, и возвратились назад.

Но вот, наконец, дошли до громадного стоячего озера, темная вода которого была совершенно неподвижна. Насколько хватал глаз, кроме песчаных берегов, усеянных массою каких-то страшных черных бревен, ничего не было видно.

Вскоре, вглядевшись, боеры поняли, что это за бревна.

- Это крокодилы! - воскликнул бааз, стоявший на носу первого плота.

- Да, и какое громадное скопище их! - заметил Карл де Моор. - Мне никогда еще не приходилось видеть такого громадного скопища.

- Что могло заставить их собраться здесь в таком количестве? - недоумевал даже опытный и видавший виды Смуц, исходивший чуть не всю Южную Африку.

И действительно, скопище крокодилов было так огромно, что невольно вызывало удивление.

И по пути переселенцы нередко видели их греющимися на солнце, но или в одиночку, или небольшими группами, по три, по четыре, а здесь их были по крайней мере сотни!

Эти отвратительные амфибии лежали во всевозможных позах. Некоторые поражали своими громадными размерами: при двадцатичетырехфутовой длине, они были в обхвате с добрую бочку.

Одни валялись на песке, вытянувшись во всю длину и подняв головы с разинутою пастью, усаженною двойным рядом страшных зубов. Другие лежали, свернувшись клубком, или перекатывались с боку на бок, подняв кверху все четыре лапы, а некоторые просто ползали вокруг, высоко задрав хвосты.

На спинах этих пресмыкающихся прыгало множество насекомоядных птиц, охотясь за мухами, привлеченными сильным, удушливым запахом мускуса, испускаемым крокодилами.

В прошедшие ночи боеры слышали нечто похожее на рев сотни быков и удивлялись силе и продолжительности звуков. Теперь, увидев громадное скопище крокодилов, они поняли, что это были крики пресмыкающихся. Но все-таки не могли уяснить себе, что означает это экстраординарное сборище чудовищ.

С приближением плотов птицы вспорхнули и с резкими криками отлетели прочь, а крокодилы моментально один за другим попрятались в воду. Интересно было видеть, с каким проворством эти неуклюжие и неповоротливые с виду животные двигались на своих коротких лапах.

Боеры подумали, что их внезапное появление заставило пресмыкающихся инстинктивно искать спасения в родной стихии, но каково же было удивление путешественников, когда они заметили, что крокодилы всем обществом подвигаются к ним навстречу с очевидным намерением атаковать плоты!

Нырнув сначала в воду, страшилища через некоторое время снова появились на поверхности и с угрожающим видом поплыли по направлению к дерзким пришельцам, рискнувшим вторгнуться в их царство. Чудовища страшно щелкали зубами, размыкая и смыкая свои громадные челюсти, яростно колотили хвостами по воде, так что вокруг них образовалась густая пена.

Путешественники закричали от ужаса, испугавшись, главным образом, за свою "водяную кавалерию", но темнокожие молодцы в один миг очутились на плотах, побросав своих деревянных "коней". Конечно, находившиеся на плотах деятельно помогали им скорее взбираться, протягивая кто веревку, кто просто руку.

Женщины и дети попрятались в шалаши и палатки, между тем как мужчины, взявшись за роеры, приготовились к отражению атаки.

Обычно крокодилы бегут от людей, а эти сами шли на них и в таком громадном количестве, что заставили испугаться даже храбрых боеров.

Как ни спешили седоки "водяных коней" взобраться на плоты, к несчастью, двое из них все-таки не успели и тут же были проглочены парою громадных крокодилов. Помочь этим несчастным не было никакой возможности.

Гибель этих двух верных слуг боеров была отомщена дружным залпом из ружей. За этим залпом последовало еще несколько. Стреляли безостановочно, так как женщины, вышедшие из своих убежищ, заряжали разряженные роеры.

Стрельба продолжалась до тех пор, пока от порохового дыма ничего не стало видно. Когда дым рассеялся, путешественники заметили, что вся вода покраснела от крови и что крокодилы, поняв невыгодное свое положение, попрятались на дно озера. Только сильно раненные остались издыхать на поверхности воды.

Пока одна часть пассажиров работала веслами и баграми, подгоняя плоты, другая время от времени стреляла в голову слишком любопытного чудовища, высовывавшуюся из воды.

Когда плоты наконец пересекли озеро и очутились на противоположном его конце, путешественники поняли причину такого скопища крокодилов в одном месте: река вторично терялась в песках!

Глава XVIII

КАРЛ-КОП

Да, речка снова исчезла, и на этот раз положение злополучных путешественников было несравненно хуже, чем в первый: люди, посланные опять на разведку, сообщили, что сухое место тянется по крайней мере миль на восемнадцать, то есть на расстояние, вдвое больше первого.

Очевидно, засуха согнала в одно место крокодилов, обитавших обыкновенно на всем протяжении реки. Уничтожив все живущее в воде, всю рыбу и прочее, крокодилы были обречены на голодную смерть и собрались издыхать в одно место. Голодом же объяснялось и их нападение на людей. Если бы часть их не была убита путешественниками, она все равно была бы съедена. Им только и осталось пожирать друг друга.

Избавившись от этих страшных врагов, боеры перестали и думать о них - все их мысли теперь сосредоточились на вторичном неожиданном препятствии к дальнейшему продвижению.

Все были убиты печальной новостью. Бааз мучился более всех, так как на нем лежала нравственная ответственность за всю колонию переселенцев.

- Напрасно, - говорил он, - доверил я исследование пути молодым людям. Они, как только увидели воду, сейчас же и предположили, что более расследовать нечего... Конечно, я не виню их... Виноват я. Мне следовало помнить, что на такие разведки нужно посылать опытных людей, а не таких юнцов, как наша молодежь, с ее пылким воображением и страстью к чересчур быстрым выводам. Да, вся вина падает на одного меня. Из-за моей оплошности погибло два преданных человека, и напрасно было потрачено столько труда и времени на разборку, переноску и сборку плотов. Теперь, если за этой новой омарамбой окажется опять настоящая река, придется снова все это проделать и тащить все вдвое дальше... Чтобы предупредить новую такую же ошибку, я сам отправлюсь с желающими на разведку. Постараюсь лично исследовать все и как можно обстоятельнее. Это будет лучше.

С этими словами он взял ружье, запасся необходимым количеством зарядов и провизии и отправился в путь в сопровождении Лауренса, Андрэ и Людвига, поручив Карлу де Моору наблюдение за колонией.

Ян ван Дорн вышел с твердым намерением проследить, нет ли впереди еще таких же омарамб.

Перемена характера почвы скоро показала ему, что нечего опасаться новых песков. В том месте, где кончалась вторая омарамба, песчаное ложе реки сменялось глинистым. А так как они возможны лишь в песках, то смело можно было рассчитывать, что впереди не предвидится никаких преград к проходу плотов.

Однако, наученный горьким опытом, осторожный ван Дорн этим не удовлетворился. Он решил пройти еще несколько миль вниз по реке и окончательно убедиться в невозможности нового разочарования.

Вследствие этого он и его спутники возвратились к своим товарищам только утром на другой день, порядочно уставши, но с благоприятными вестями.

Во все время их отсутствия остальные путешественники, мучимые неизвестностью, были в сильной тревоге. Если вся река окажется в омарамбах, то плоты придется бросить. Как же тогда быть с багажом? Неужели тащить всю эту массу всевозможных предметов на себе до самого того места, где можно будет, наконец, поселиться навсегда? На это ни людей, ни сил не хватит. Да и где еще такое место, сколько времени нужно идти, и вообще возможно ли будет добраться до него с женщинами и детьми? Все эти вопросы сильно мучили переселенцев.

В ожидании возвращения бааза и его спутников и не желая оставаться у озера, кишевшего голодными крокодилами, переселенцы разбили шатры на берегу, подальше от опасного соседства.

Все это делалось тихо, молча и вяло. На всех лицах лежала мрачная тень уныния и отчаяния. Неуверенность в завтрашнем дне, незнание того, что предстоит далее, ложились тяжелым гнетом на души путешественников. Даже вечно веселая молодежь приуныла и с тоскою глядела вдоль ненавистной омарамбы.

После молчаливого ужина Ганс Блом читал Библию, единственную утешительницу боеров в несчастиях. Все благоговейно слушали и горячо просили Бога сжалиться над ни в чем не повинными людьми и спасти их и детей от ужасной гибели в безвестной пустыне.

Почувствовав себя немного успокоенными и как бы духовно окрепшими, переселенцы уже собирались ложиться спать, расставив караульных и приняв все необходимые меры предосторожности, как вдруг одно явление развлекло их и заставило даже на время забыть и о сне, и о своем безвыходном положении.

В стороне от них, среди деревьев и кустов, что-то зашевелилось, послышался треск ломаемых ветвей и чьи-то тяжелые шаги. Можно было предположить, что это пробирается к воде буйвол, носорог или даже слон.

Действительно, на поляне, где расположились путешественники, вскоре показался карл-коп, то есть слон-самец, лишенный клыков. Он был совершенно один. Судя по тому, как он яростно размахивал хоботом, сокрушал все, что ему попадалось на пути, как свирепо вращал налившимися кровью глазами, можно было предположить, что он очень рассержен. Его, вероятно, выгнали из стада за буйство и строптивость. Таких буйных слонов в стаде не любят и всегда изгоняют из него. Их следует опасаться. Одинокие слоны очень свирепы и жестоки, особенно если они не успели еще ни на ком выместить свою злость. Они часто бывают даже просто бешеными.

Увидев его, молодые боеры схватились за ружья, но Клаас Ринвальд остановил их.

- Вам не убить его с первого раза, - сказал он. - Вы этим только приведете его в страшную ярость. Он бросится на нас и наделает много неприятностей. Мы все скучены. Не обойдется, пожалуй, и без непоправимого несчастья. Да и не к чему его убивать. Он без клыков и не представляет для нас никакой ценности.

- Да, это верно, - согласился Пит. - Это просто охотничий инстинкт.

Пит всегда старался угождать Ринвальду, отцу Катринки, и слушаться его, чем и подавал нередко хороший пример уважения и скромности своим товарищам.

- Интересно наблюдать за этим животным, - продолжал старый боер. - Оно пока еще, кажется, нас не замечает. Да если и заметит - не беда. Самый свирепый слон никогда не бросится на людей, если они находятся в стороне и не задевают его. Право, они этим лучше многих из нас. Рассерженный слон будет ломать и сокрушать все, что ему встретится на пути, но человека зря не тронет, лишь бы тот сам не трогал его. В этом, к нашему счастью, и состоит особенность природы такого крупного и сильного животного.

После этих слов, сказанных негромким голосом, все притихли и затаили дыхание.

Слон, не видя или просто не обращая внимания на людей, прошел мимо них, подошел к воде и принялся утолять жажду, на что ему потребовалось немало времени. Покончив с этим, он вошел в озеро и начал поливать себя из хобота водою. Казалось, из него льется целый водопад, - до такой степени он забирал много воды в хобот.

Очевидно, свежий душ доставлял животному громадное наслаждение, судя по его тихому хрюканью и визгу. Но опустив в десятый раз свой могучий насос в озеро, он вдруг резко вскрикнул, быстро вытащил из воды хобот и поспешно возвратился на берег.

Сильное движение вспененной им воды не позволяло видеть причину этих внезапных эволюций. Да и сам карл-коп, очевидно, не понял, как следует, в чем дело. Стоя на берегу, он внимательно всматривался в озеро, похлопывая своими громадными ушами, пошевеливая крошечным хвостиком и размахивая направо и налево хоботом. Вдруг его маленькие глазки заискрились, уши опустились, хобот принял горизонтальное положение, и сам он двинулся опять к озеру. Должно быть, он понял, наконец, в чем дело. Войдя до половины в воду, он смело, с размаху, погрузил в воду хобот.

Зрители думали, что он намерен возобновить прерванный душ, но ошиблись умное животное имело совершенно другую цель.

Около карл-копа забурлила вода. Немного погодя появилась голова громадного крокодила, с разинутою страшною пастью, и вскоре он сам показался на поверхности воды. Это был достойный противник слону, футов в двадцать длиною. Очевидно, он-то и укусил карл-копа за хобот и заставил его выйти на берег.

Об уме и находчивости слонов много рассказывается, но то, что увидали боеры, превосходило все известное до тех пор об этих замечательных животных.

Глядя на действия слона, переселенцы единодушно решили, что он руководствуется далеко не одним инстинктом, но и разумом.

Он только конец хобота держал в воде и слегка шевелил им взад и вперед, как делают рыболовы удочкою, на которую насажена приманка.

"Рыбка" не замедлила пойти на приманку. Но не успел крокодил разинуть пасть, как уже сам моментально очутился во власти четвероногого гиганта-рыболова.

Карл-коп с торжеством вытащил из воды крокодила, корчившегося и бившегося в обвившем его и крепко стиснувшем хоботе, и вышел с ним на берег. Затем, высоко подняв свою добычу в воздух, он взмахнул хоботом и швырнул крокодила на переплетенную ветвями вершину стоявшего рядом дерева, где и застрял, как в сетях, крокодил.

Путешественники едва удерживались от смеха, глядя на отчаянно барахтавшегося в ветвях дерева крокодила. Они были вполне уверены, что слон сознательно выбрал такое неудобное место для своего врага, и готовы были расцеловать этого серого колосса за его ум.

Когда карл-коп удалился, Клаас Ринвальд метким выстрелом освободил гигантскую ящерицу от лишних мук.

Молодые люди поблагодарили старого боера за то, что он помешал им выстрелить в слона, доставившего всем такое интересное развлечение.

А карл-коп, гордый своею силою, сметливостью и только что совершенным подвигом, шел прямо, валя и ломая направо и налево преграждавшие ему дорогу кусты и деревья. Долго еще переселенцам слышался треск преград, сокрушаемых этим исполином, и только мало-помалу, по мере его удаления, звуки эти стали затихать и, наконец, замерли вдали.

Глава XIX

НА ЛИМПОПО

Почти под самым тропиком Козерога, по направлению на восток, к Индийскому океану, течет довольно многоводная река. Это - Лимпопо.

Терпеливо совершив вторичную, более трудную, разборку и переноску плотов и всего находящегося на них имущества, боеры снова поплыли по реке. Через два дня они без всяких уже препятствий достигли устья другой реки. Предположение Лауренса блестяще оправдалось: Катринка действительно впадала в Лимпопо.

Убедившись, что попали наконец в настоящую судоходную реку, не прерываемую уже никакими омарамбами, переселенцы нашли более удобным соединить все три плота в один. С этой целью они разыскали еще несколько кокер-боомов, наделали из них бревен, посредством которых и связали все плоты вместе.

Для этой цели и для отдыха они остановились на берегу Лимпопо недели на две и не спеша принялись за работу.

Связав плоты, они поставили все палатки и шалаши для слуг рядом и вместо трех очагов устроили один большой.

Пользуясь продолжительною остановкою, Лауренс предложил еще сделать лодку, в которой могла возникнуть надобность при дальнейшем следовании по Лимпопо. Бааз одобрил это предложение и поручил макобасам сделать, под наблюдением молодого де Моора, лодку по типу лодок туземцев.

Лодка была выдолблена из громадного ствола кокер-боома, снабжена всем необходимым и прикреплена к плоту канатом.

Она, главным образом, предназначалась для сообщений с берегами, к которым не всегда было возможно подвести тяжелый плот.

Со времени встречи с крокодилами "водяные кони" были заброшены, но теперь снова вошли в употребление и весело ныряли вокруг плота.

Во время стоянки не произошло ничего особенного. Все было бы отлично, если бы не москиты. Целые мириады этих "кровопийц", гнездившихся в прибрежном тростнике, положительно не давали никому покоя по ночам.

Молодые люди радовались возможности находиться вместе, на одном плоту, и потому поместились на него в самом радужном настроении. Пожилые боеры тоже были довольны, хотя и по другим, более основательным причинам. Им теперь казалось, что они почти уже достигли своей вожделенной цели и нечего было уже сомневаться более в том, что скоро доберутся до места, где они найдут и цивилизованных людей, и все, что необходимо для мирной, оседлой жизни.

Довольны были все также и тем, что они теперь могут беспрепятственно плыть по великолепной реке и любоваться постоянною сменою роскошных картин природы.

Между тем как река Катринка была сжата холмами и горами, Лимпопо свободно разливалась по громадной равнине, покрытой травою и камышом. Тут и там возвышались группы раскидистых акаций. Других древесных пород было мало.

В одно время года вся эта долина бывает залита водою. Даже теперь, когда жара доходила до пятидесяти градусов и река находилась на самом низком уровне, кое-где еще виднелись болота.

Царство животное имело здесь гораздо больше представителей, чем царство растительное. Особенно много было пернатых всевозможных пород, разных величин и окрасок. Одних журавлей имелось множество видов. Между ними особенно выделялись голубые журавли, известные под названием журавлей Станлэя, и журавли перепончатые.

На берегах виднелись и "журавли кафров", иначе называемые "балеариками". Головы этого вида увенчаны красивою эгреткою. Они двигаются по земле, как будто танцуют. Грациозно прыгая на своих длинных ногах, они держат крылья горизонтально и во время бега слегка размахивают ими.

Немного поодаль от них разгуливали громадные цапли Голиафа, перемешиваясь с фламинго, аистами и другими птицами родственных видов. Между аистами выделялись гигантские "адъютанты", у которых клюв, похожий на заступ, так длинен, что свободно может достать до головы человека среднего роста.

Приближение плавучей колонии боеров вспугивало громадные стаи диких гусей и уток, между тем как страусы и большие драхвы на своих тонких и длинных ногах-ходулях бежали к реке смотреть на незнакомое им водяное чудовище. Очевидно, у этих птиц любопытство брало верх над страхом.

В воздухе носились огромные ястребы, коршуны, орлы и другие хищные птицы. Они описывали огромные круги, зорко высматривая своими острыми глазами добычу.

В четвероногих тоже не было недостатка. Тут и там тяжело плавали гиппопотамы, выставляя на поверхность воды свою неуклюжую, почти четырехугольную голову с противною изуродованною мордою. Набрав воздуха, они снова скрывались под водою, чтобы немного далее опять вынырнуть. Носороги приходили к Лимпопо на водопой, а в отдалении, на равнине, виднелись стада зебр, антилоп и квагг.

Боеры с интересом наблюдали за всеми этими животными, но особенное их внимание привлекали слоны.

Во время своей последней стоянки переселенцы часто видели большое стадо слонов на противоположном берегу. Они думали, что это все одно и то же стадо, приходящее на водопой и опять уходящее куда-нибудь в лес, но предположение их оказалось ошибочным.

Пока путешественники отдыхали, многие стада слонов, одно за другим, проследовали вдоль Лимпопо, так что на четвертый день своего плавания боеры увидели в одном болотистом месте такое скопище этих толстокожих четвероногих, что им невольно пришла в голову мысль - не собрались ли они сюда со всей Африки. Пит уверял, что их тут не менее тысячи, и отец согласился с ним.

Громадное болото, на которое собралась такая масса слонов, было сплошь усажено тростником, который истреблялся слонами в неимоверном количестве. Изобилие этого тростника, должно быть, и привлекало сюда серых гигантов.

Даже пожилой и опытный Ян ван Дорн, повидавший многое на своем веку, никогда не встречал подобного скопища слонов в одном месте и не меньше молодежи удивлялся этому.

Молодым людям страстно захотелось воспользоваться удобным случаем выказать свою охотничью удаль. По обыкновению Пит явился перед баазом просителем за всех, желавших получить разрешение поохотиться на слонов. Конечно, он и сам едва ли не более всех испытывал это желание.

- Нет, друзья мои, - сказал благоразумный Ян ван Дорн, собрав вокруг себя всю молодежь, едва сдерживавшую нетерпение, - нет, я не могу позволить вам этого. Напасть на такое огромное стадо слонов на открытом месте - значит подвергать всех нас страшной опасности. Если же вы сойдете на берег, то едва ли возвратитесь назад. Вы, может быть, и одолеете несколько слонов, но остальные сотрут вас порошок. Мы не в состоянии будем подать вам помощь: разъяренные животные в один миг разнесут наш плот и уничтожат всех нас. Не трогайте их, и они не тронут вас, но горе тому, кто вызовет их страшную месть!.. Будьте же благоразумны и не думайте более о подобной глупости.

Никто, конечно, не решился ослушаться бааза, но все были в душе недовольны его строгим запретом. Гендрик, его младший сын, даже высказал это, шепнув Людвигу и Питу:

- Отец просто становится трусом под старость. Его запрещение лишает нас богатой добычи, не говоря уже о наслаждении испытать свои силы и ловкость над таким противником. Честное слово, обидно! Целое состояние находится у нас почти в руках, и мы не можем воспользоваться им!

Пит хотя и обладал очень горячим темпераментом, но послушание и скромность всегда были преобладающими чертами в его характере. Благодаря этим качествам, он всегда старался обуздывать свои даже самые пылкие стремления. Поэтому он и возразил брату:

- Ты напрасно хочешь уверить нас, что только жажда добычи заставляет тебя находить осторожность отца излишнею и даже называть его трусом. Тебе просто досадно лишиться случая выказать свою ловкость и уменье стрелять. Мне тоже очень хотелось бы поохотиться на этих великанов, но я нахожу запрещение отца вполне благоразумным и основательным. Мне стыдно за твои слова о нем.

Гендрик смутился и протянул руку брату.

- Да, ты прав, - сказал он. - Я искренне жалею о своих неосторожных словах.

Нравоучение Пита не осталось без влияния и на остальных молодых людей, и они успокоились.

Между тем плот продолжал подвигаться вперед. Скоро слоны совершенно исчезли из вида. Пейзажи по-прежнему сменялись один другим.

- Я бы желала плыть так всю жизнь, - сказала Катринка, сидя на переднем конце плота и любуясь разнообразием видов по берегам реки.

- О, я тоже, - ответила сидевшая рядом с нею Мейстья, задумчиво глядя вперед. - Нельзя представить себе ничего лучше этого плавного движения по спокойной поверхности воды. Прелесть, как хорошо! Скользишь себе тихо и спокойно, любуешься природою и не чувствуешь ни малейшей усталости.

- Да, это все так. Но мне кажется, что мы стали "скользить" что-то уж слишком медленно, - заметила Рихия.

И правда, ход плота делался все тише и тише, пока, наконец, совершенно не прекратился. Действовать баграми было невозможно: река была слишком глубока, и они не доставали до дна. На этот раз препятствовал уже не недостаток воды, а излишек ее.

- За весла! - крикнул Ян ван Дорн.

Гребцы взялись за весла, но все их усилия двигали плот со скоростью не более полутора миль в час. Это значило идти черепашьим шагом.

- Вот опять задержка! - воскликнул бааз. - Неудачи точно сговорились преследовать нас!.. Право, от этого можно сойти с ума!

- А ты думаешь, отец, так будет продолжаться долго? - спросила Катринка.

- Да, я почти уверен в этом. Здесь опять стоячая вода, и нам придется так плыть целые сутки, если не больше.

- Ну, это ничего не значит, - проговорила молодая девушка. - Здесь так хорошо, что нечего спешить.

- Если бы ты не была так молода, Катринка, то не сказала бы этого, заметил ван Дорн. - Пойми, дурочка, что не сегодня-завтра наступит время дождей, которые всегда сопровождаются лихорадками, особенно опасными в этой болотистой местности.

- Но может быть, далее Лимпопо будет опять быстрее, - продолжала Катринка.

- Дай Бог! Но у меня что-то мало надежды на это, - вздохнул ван Дорн.

- Какие тут низкие и ровные берега, точно они сделаны человеческими руками, - сказала Анни ван Дорн.

- Да, река здесь очень похожа на искусственный канал, - задумчиво произнес ее отец.

- А знаете что, ван Дорн? - сказал подошедший Карл де Моор. - Мне пришла в голову одна мысль. Отчего бы нам не пройти это место тем же способом, посредством которого проводят по каналам барки и плоты?

- То есть как это? - с недоумением спросил его бааз.

- Да посредством канатов...

- Ага! Понимаю! - с живостью воскликнул повеселевший ван Дорн. - Это, действительно, превосходная мысль, дорогой друг! Мы сейчас же попробуем привести ее в исполнение. Берега эти очень удобны для такого способа передвижения. Нужно этим воспользоваться.

Не теряя времени, бааз сделал необходимые распоряжения. К передней части плота прикрепили толстый канат, конец которого перевезли на берег в лодке. По шести человек кафров и готтентотов поочередно должны были тянуть бечеву.

С помощью этих сильных и дюжих людей плот пошел почти с прежнею скоростью.

Глава XX

ВОЗМЕЗДИЕ

Пока готтентоты и кафры тянули на своих могучих плечах тяжелый плот, испуская характерные крики: "Огээ!.. Галлоо!" - перед глазами переселенцев разыгрывалась сцена, превосходно иллюстрировавшая знаменитую басню Лафонтена "Лев и комар". Сцене этой предшествовал такой странный факт из жизни птиц, которому могут поверить только очевидцы.

На берегу, как раз на пути людей, тянувших канат, стояли две огромные птицы, с большим крючковатым клювом, на длинных ходулевидных ногах. Все тотчас же признали в них слангфретеров. Это голландское название, означающее "пожиратели змей", было им дано боерами. Нам эта птица известна под именем секретаря.

Туземцы почитают секретарей за истребление змей и даже установили закон, в силу которого виновный в убийстве одной из этих птиц подлежит смертной казни.

Название секретаря этой птице европейцы дали потому, что у нее на затылке торчит пучок перьев, напоминающий гусиное перо, которое писцы в старину имели обыкновение носить за ухом.

Слангфретеры, о которых здесь идет речь, охотились за змеями. Самец схватил клювом одну змею, поднял в воздух и готовился сильно бросить ее на землю с целью переломить спинной хребет и затем съесть. Вытянув шею и нетерпеливо хлопая крыльями, самка собиралась разделить со своим супругом пиршество.

В этот самый момент подошли бечевщики. Они предполагали, что при виде их птицы испугаются, бросят лакомую добычу и поспешат отлететь в сторону. Но они ошиблись. У слангфретеров была семья, которую им необходимо было защищать. Змею они, действительно, оставили, но сами бросились к находящемуся неподалеку кусту мимозы, испуская крики ужаса. Из куста сейчас же донесся в ответ тонкий писк, доказывающий, что там находятся птенцы.

Пройдя еще несколько шагов, бечевщики заметили гнездо - громадное, неуклюжее сооружение из ветвей и листьев. Через край гнезда свешивались длинные, тонкие как спички лапки двух маленьких слангфретеров.

Родители с угрожающим видом стали по обе стороны гнезда и отошли немного в сторону лишь тогда, когда люди подошли к ним вплотную, да и то отошли на такое расстояние, чтобы свободно можно было видеть, что будут делать с их детенышами.

Взобравшись там на дерево, взрослые птицы отчаянно стали звать к себе маленьких. Последние еще не могли летать, но уже отлично пользовались ногами. Услыхав крики родителей, они выкарабкались из гнезда и бросились бежать.

Проникнутая жалостью к этим беспомощным существам, Катринка закричала бечевщикам:

- Ради Бога, не трогайте бедных птиц! Пожалуйста, оставьте их!

Но дикари не слыхали криков молодой девушки или не желали слышать их и бросились вдогонку за птенцами. Они делали это не из жестокости, а просто по глупости. Им захотелось поймать молодых слангфретеров и доставить их на плот для забавы детям. Может быть, они задумали и приручить их в надежде на то, что эти птицы со временем будут охранять колонию от гадов.

Как бы то ни было, но темнокожие, не слушая криков Катринки, продолжали преследовать птенцов, которые бежали так скоро, как только позволяли им не вполне еще окрепшие ноги. Не будь в одном месте ямы, слангфретеры благополучно спаслись бы от преследователей. Но, спеша убраться как можно дальше от них, они не глядели себе под ноги и с размаху бухнулись в яму. Выбраться оттуда, несмотря на все старания, они уже не могли, потому что один сломал себе при падении ногу, а другой повредил крыло. Ноги у этих птиц так хрупки, что легко переламываются при малейшей неосторожности.

Подойдя к птицам и осмотрев их, дикари убедились, что молодые слангфретеры искалечены навсегда, и сейчас же свернули шеи бедным птицам. Покончив с этим, дикари стали продолжать путь как ни в чем не бывало, не обращая ни малейшего внимания на раздиравшие душу крики злополучных родителей, со всех ног кинувшихся, после удаления людей, к трупам своих малюток, за несколько минут перед тем еще так весело щебетавших...

Готтентоты и кафры не отличаются особенною чувствительностью. Отчаяние птиц нисколько не трогало их черствых сердец.

Немного далее их ожидала другая встреча, послужившая им как бы справедливым возмездием за их поступок.

По мере того как они подвигались вперед, зной становился все сильнее и сильнее. Наконец он сделался прямо невыносимым. Темнокожим было уже не до беготни за какою-либо добычею. Они примолкли, насупились и еле передвигали ноги... В этом раскаленном воздухе самое незначительное напряжение становится не под силу, и люди вместо того, чтобы тащить бечеву, вяло волочили ее за собою по песку.

Плот поэтому тоже еле-еле тащился. Заметив, в чем дело, бааз прикрикнул на бечевщиков. Темнокожие нехотя натянули канат и прибавили было шагу, но тут вдруг случилось нечто странное. Дикари внезапно выпустили из рук канат и с громкими криками принялись прыгать, точно сумасшедшие, потрясая изо всех сил ногами и руками. Казалось, все они внезапно подверглись пляске святого Витта.

Очевидно, эти конвульсивные движения и крики вызывались болью - другого объяснения быть не могло. Одни из бечевщиков попадали на землю и стали кататься по песку, другие стали бежать вдоль берега, а некоторые прямо бросились в воду и поспешно поплыли к плоту, точно спасаясь от невидимого врага.

- Что с ними?.. В чем дело? - спрашивали путешественники, изумленно поглядывая друг на друга.

Но когда пловцы приблизились к плоту и вскарабкались на него, загадка объяснилась. Оказалось, что на них напали целые мириады пчел.

Это случилось вот как. Канат, тянувший плот, задел за громадный улей, устроенный в песке, и разрушил его. Рассвирепевшие насекомые в один миг с остервенением накинулись на бечевщиков всею массою и моментально изжалили им все тело. Особенно досталось готтентотам, у которых голова не защищена такою густою растительностью, как у кафров, напоминающих своею волнистою, шерстевидною шевелюрою шерсть баранов. Вот почему все готтентоты и бросились в воду. Хотя часть пчелиного роя и полетела за ними, но, боясь воды, ничего не могла им сделать.

Жужжание разъяренных пчел было так сильно, что напоминало собою шум мельничных колес.

Глядя на комичные прыжки, кувырканье и гримасы оставшихся на берегу дикарей, молодежь хохотала до слез. Даже чувствительная и добрая Катринка не могла удержаться от смеха, говоря, что Бог вполне справедливо наказал этих дураков за бесполезное убийство бедных слангфретерчиков.

Но скоро и всем остальным стало не до смеха.

Последовавшие за пловцами пчелы набросились на плот и энергично атаковали всех находившихся на нем. Защищаться от этой крылатой и так хорошо вооруженной армии не было никакой возможности. Все заметались взад и вперед, как угорелые. Испускали крики, отмахивались чем попало, закрывали лица руками, платками, шляпами, но спастись от назойливых насекомых было трудно. Даже старшие боеры поневоле вышли из своей всегдашней флегмы и, забыв свои лета и достоинство, прыгали и скакали не хуже дикарей.

Смятение и шум на плоту достигли таких размеров, что издали можно было подумать, не едет ли это целая колония сумасшедших или бесноватых, так как причину, вызвавшую эту отчаянную суетню, можно было видеть и понять только вблизи.

Битва с пчелами продолжалась минут двадцать. Наконец, удовлетворенные неприятели удалились, празднуя веселым жужжанием свою победу, а побежденные принялись оглядывать друг друга и с трудом узнавали знакомые черты. Результаты нападения пчел были несравненно хуже последствий атаки москитов. У всех вспухли щеки, носы и подбородки. Глаза из-за этих опухолей были едва заметны, и с трудом открывались. Лбы украсились громаднейшими волдырями. Шеи, руки и другие открытые части тела представляли собою нечто вроде багровых подушек. Зуд был нестерпимым.

Даже Грэ, обезьянка Катринки, не была пощажена: на обеих щеках у нее красовалось по громадной шишке. Желая хоть кому-нибудь отомстить за свое ранение маленькими неприятелями, с которыми она во все время их нападения вела яростную битву, обезьяна вцепилась в волосы Андрэ и изо всей силы дергала за них.

В прежнее время молодой человек обязательно отколотил бы ее за эту проделку, но теперь он удовлетворился только тем, что высвободил свои волосы из ее цепких лапок и прогнал от себя. Обезьянка укусила ему руку и, показав язык, удалилась прочь, но даже и это он оставил без внимания.

Вообще, молодой человек в последнее время сильно изменился к лучшему, и это замечалось всеми его спутниками.

Никто однако не заметил, с какого именно времени начала совершаться в нем эта благодетельная перемена. Но мы по секрету можем сообщить читателю, что перерождение его началось именно с того самого дня, когда он конвоировал женщин по пути от оврага к моване и дорогою долго беседовал с Мейстьей.

С этого дня он старался быть как можно чаще в обществе белокурой красавицы и сделался даже лучшим другом Пита. Ревновать его к Катринке он уже перестал.

Через сутки все слишком заметные следы укусов пчел пропали, и никто не вспоминал бы о нападении насекомых, если бы Катринка по временам не находила нужным напоминать темнокожим дикарям, как строго наказывает Бог за всякую бесполезную жестокость, выбирая орудием для своей справедливой кары даже таких незначительных с виду насекомых, как пчелы. Хотя это насекомое и очень мало, но бороться с ним, как оказалось, гораздо труднее, чем с буйволами и слонами, даже львами.

Вероятно, кафры и готтентоты поняли толкование молодой девушки. Больше они уже не трогали беззащитных и беспомощных существ.

Глава XXI

ОХОТА НА ГИППОПОТАМОВ

После опасного происшествия с крылатыми воинами бечевщики стали осторожнее и зорко всматривались, не попадется ли опять колония пчел или других таких же свирепых насекомых.

Им, впрочем, недолго пришлось тянуть лямку. На следующий же день плот снова попал в глубокий фарватер, бечевщики были призваны обратно на плот, и быстрое течение как и раньше понесло его по направлению к устью Лимпопо.

Свертывая канат, готтентоты и кафры мысленно молили своих богов избавить их от горькой необходимости тянуть на нем плот. Тяжелая работа эта им страшно надоела, особенно после истории с пчелами.

Желание их, казалось, должно было исполниться. Плот несся с удивительною быстротою. Берега так и летели мимо взоров путешественников. Сначала это их очень радовало, но, по мере того как плот начал нестись все скорее и скорее, возрастающая быстрота течения реки заставила их наконец задуматься. Явление это могло быть очень опасным.

- Правду говорят, что человек никогда не бывает доволен, - сказал Клаас Ринвальд Яну ван Дорну. - Давно ли мы жаловались на слишком медленное течение, а теперь вот наоборот... Просто наказанье с нами: никак нам Бог не угодит!

- Да, мы попали из одной крайности в другую, - заметил бааз, - а крайности, как известно, редко бывают хороши. Слишком много хорошего и слишком много дурного одинаково скверно. Этому нас чуть не ежедневно учит житейский опыт... Мы, действительно, летим чуть не со скоростью птицы, а это становится очень... подозрительным. Как бы нам не налететь на что! Мне очень хотелось бы несколько затормозить наш бег.

- Нет ничего легче, - сказал Карл де Моор. - Прикажите упираться баграми. Это не очень трудно.

- Так-то так, - задумчиво произнес ван Дорн, - но это едва ли поможет. Все-таки попробуем.

Он отдал приказание тормозить ход плота с обеих сторон.

Однако это плохо помогало. Плот продолжал мчаться со страшной быстротой.

Таким образом пролетели более двадцати миль.

- Это словно курьерский поезд железной дороги, - заметила госпожа ван Дорн. - Но я не думаю, чтобы это могло повредить нам. Что же тут дурного? Чем скорее мы будем двигаться, тем раньше достигнем цели нашего путешествия.

Оно и правда, пока все шло хорошо. Раз только плот налетел на подводный камень, но все ограничилось одним сильным толчком: кокер-боомы и канаты из баавиан-тува могли выдержать еще и не то.

Вскоре выяснилось, что быстрота течения происходила от того, что ложе реки стало довольно отлого спускаться вниз к устью, которое было уже недалеко. Близость его чувствовалась.

Картина местности, между тем, резко изменилась. Тростник начал исчезать, появились густые леса с разнообразными древесными породами - настоящие тропические леса!

Течение было теперь превосходное: не слишком сильное, но и не тихое. Только река ежеминутно делала самые прихотливые извилины. Контуры ее то и дело напоминали или латинскую букву S, или цифру 8. Карлу де Моору, управлявшему правильным ходом плота, нужно было приложить много внимания и уменья, чтобы не натолкнуться на берег. Ни в баграх, ни в веслах надобности уже не было. Приходилось только направлять плот на середину реки. Моор делал это с редким искусством.

Плот шел со скоростью одной мили в час. Этого было совершенно достаточно. Все опять чувствовали себя превосходно и снова принялись за свои радужные мечты относительно будущей оседлой жизни.

Боеры, как настоящие голландцы, потомки выходцев из мест, прилегающих к Зюдерзее, забывали все прошедшие невзгоды, радовались хорошему настоящему и с надеждою верили в еще лучшее будущее.

В описываемое нами время они были так же спокойны духом, как была спокойна река, по которой плавно скользил их плот.

Прибудут ли они днем раньше или днем позже к месту назначения - это для них было совершенно безразлично.

Судя по всему, они теперь могли рассчитывать достичь Порт-Наталя еще задолго до начала периода дождей. Более пока ничего не требовалось, и все были спокойны и довольны.

Пока старшие делали что-нибудь по хозяйству, молодежь забавлялась стрельбою в птиц, массами кружившихся в воздухе. Много пеликанов, коршунов и даже орлов пало жертвами их охотничьих подвигов, но им все было мало. Пороху, дроби и пуль имелось вдоволь, роеры действовали отлично, а руки и глаза не уставали.

Много бы еще они, вероятно, уничтожили представителей пернатого царства, если бы, наконец, эта беспрерывная и почти бесцельная стрельба не надоела старым боерам.

- Довольно, господа, понапрасну губить этих несчастных птиц! - сказал Ян ван Дорн. - Они нас не трогают, ну и пусть себе живут. Мы все уже убедились, что вы прекрасные стрелки. Следует поберечь и заряды для более нужной цели. Имейте в виду, что там, где мы намерены поселиться, не так легко достать патроны, поэтому будьте поэкономнее. Впрочем, если вам уж очень не терпится и хочется похвалиться твердостью руки и верностью глаза, то вот вам более достойная цель.

- Какая? Где? - в один голос спросили молодые стрелки.

- А взгляните-ка на правый берег, и увидите, - проговорил бааз.

Молодые люди посмотрели на указанное ван Дорном место и заметили там несколько гиппопотамов. Этих неуклюжих животных путешественники встречали и раньше на этой реке. Они видели старых самцов, лениво гревшихся под жгучими лучами солнца, и молодых самок, плывших по реке с детенышем на спине. Множество птиц летало вокруг них. Некоторые даже садились им на голову и на спину и с громкими криками поднимались кверху, когда животное вдруг окуналось в воду.

Гиппопотамы, наверное, никогда не видели такой гигантской машины, как плот переселенцев, и не выказывали ни удивления, ни страха при приближении к ним плота.

Только когда блеснули огни и загремели выстрелы роеров, эти толстокожие жители реки испустили громкое мычание и бросились в лес.

- Стреляйте, господа, стреляйте! - поощрял бааз. - Клыки гиппопотамов хотя и не так ценны, как слоновые, но все-таки пригодятся. Нам после стольких потерь не мешает запастись хоть чем-нибудь, имеющим ценность.

Даже молодые боеры хорошо знали, что гиппопотама, или, как они называли его, "зеехока" (морская корова), можно уложить одним выстрелом, если угодить пулей между глазом и ухом. Таким образом почти ни один заряд не пропадал даром. Бедные гиппопотамы гибли десятками от рук проворных охотников.

Пит, Гендрик, Андрэ, Людвиг и Лауренс стреляли одинаково хорошо и потому они не могли завидовать друг другу. Если они и завидовали кому-нибудь, то разве что Карлу де Моору. Он тоже присоединился к молодежи, и его роер не сделал ни одного промаха, с удивительной точностью попадая каждый раз очередному гиппопотаму в одно и то же место.

Ганс Блом и Клаас Ринвальд не стреляли и добродушно подсмеивались над его "юношескою пылкостью". Один Ян ван Дорн говорил:

- Не мешайте! Пусть продолжает! Кроме пользы, от этого мы ничего не получим. Смотрите, как он стреляет: ни один его выстрел не пропадает даром!

Бааз понял, что Карл де Моор хотя бы этим старался вознаградить переселенцев за то зло, которое им причинил.

Во время этой охоты один старый гиппопотам привлек к себе особенное внимание. Раненый, но не смертельно, он вдруг начал кружиться в воде, как это делают бараны, охваченные дурманом. Он вертелся так быстро и поднимал вокруг себя такие брызги воды, что только один Моор и мог докончить его.

Старшие боеры подъехали в лодке к убитым животным и принялись выпиливать у них клыки. Клыков набралось очень много, и, по уверению бааза, весело потиравшего руки, этими клыками не только был возмещен весь убыток боеров, но и закладывалось основание их будущего благосостояния.

Судьбе, должно быть, надоело преследовать переселенцев. Она приготовила им такое доказательство своего благоволения, какого они и не ожидали.

На пятый или шестой день плавания Карл де Моор обратил внимание бааза на небольшой остров, находившийся как раз посредине реки, имевшей в этом месте не менее двух миль ширины.

- Вот вы не решались пристать к дальнему берегу. Не желаете ли пристать к этому острову? По-моему, это вполне удобно, - сказал он.

- Да, вы правы, - ответил бааз, - сюда нам можно будет причалить.

Приближалась безлунная, темная ночь. Ян ван Дорн поспешно приказал править к острову и бросить возле него якорь, намереваясь продолжать путь лишь с восходом солнца.

Остров был окружен тростником, который называется пальмитом. Только в одном месте, где вода была слишком глубока и растения не могли пустить корней, путь был совершенно свободен. К этому месту Карл де Моор и направил плот. Едва успели выйти на остров, как наступила полная темнота. Переселенцы расположились на некотором расстоянии от воды, разложили костры и разогрели заранее приготовленное кушанье. Поужинав с аппетитом, все легли спать.

Утром, проснувшись, путешественники были очень удивлены, когда заметили, что весь остров покрыт сухою травою, между тем этого не должно было быть. Остров, находившийся всего на два фута выше уровня воды и поэтому постоянно орошаемый периодическими наводнениями, должен был отличаться обильною и свежею растительностью. Не было ни дерева, ни куста, - ничего, кроме желтой сухой травы, да и то не особенно густой. Что бы это могло значить? Почему тростник, окружавший остров, был удивительно зелен, а трава, начинавшаяся почти вслед за тростником, точно сожжена? Это несколько напоминало раму без картины, вместо которой осталась лишь голая шероховатая доска.

Обсуждая возможную причину этого странного явления, боеры увидели на дальней стороне острова и в воде такое громадное количество гиппопотамов, что сначала они не поверили глазам.

Вся река и часть острова были заполнены этими животными, тихонько мычавшими и фыркавшими с видом полного самодовольства.

Очевидно, здесь было их постоянное местопребывание. Этим и объяснялась скудность и желтизна травы: гиппопотамы большую часть ее съедали, а остальную мяли под собою. Придавленная их страшною тяжестью, трава, понятно, не могла вновь оправиться.

Глава XXII

ОСТРОВ МЕЙСТЬЯ

Совет боеров принял решение остановиться на острове для охоты на гиппопотамов и не уходить до тех пор, пока не останется ни одного из этих животных, составлявших настоящий клад для таких практических людей, как переселенцы.

Охота продолжалась целый месяц. Остров, получивший название "острова Мейстьи", в честь второй дочери Клааса Ринвальда, понемногу лишился всех своих прежних обитателей.

Большой навес, сплетенный из ветвей тростника, был снизу доверху набит клыками гиппопотамов. Из шкур темнокожие изготовляли различные изделия. Между прочим, из них же делали и пресловутые жамбоки, о которых мы уже имели случай говорить ранее.

Сало солили и клали в бочки. Боеры очень любят сало гиппопотамов, приготовленное каким-то особенным способом, и приправляют им большинство своих блюд. Студень, выделываемый из ног "морской коровы", тоже является у них не последним блюдом.

Провизии набралось почти на целый год, а за клыки можно было выручить целое состояние, которого хватило бы на устройство всей колонии.

Понятно, что переселенцы не знали, как благодарить Бога за такое благодеяние.

Наконец, когда последний гиппопотам был убит (некоторые, очень немногие, спаслись бегством), бааз напомнил, что того и гляди наступит дождливое время, которое может испортить все дело.

- Пора, пора отправляться в путь! - говорил он в начале пятой недели пребывания на острове Мейстья. - Мы и так слишком долго засиделись здесь.

- Мы еще с засолкой мяса не совсем закончили, - сказала его жена. Необходимо обождать два дня. Авось успеем добраться заблаговременно до Порт-Наталя. Туда недалеко. Некоторые из наших слуг бывали в этих местах и говорят, что отсюда до устья этой реки близехонько.

- Ну, хорошо, хорошо, - согласился ван Дорн, - подождем. Долго ждали, а два дня уж куда ни шло.

Через два дня принялись загружать все на плот. Но так как груза было очень много, то погрузка продолжалась целый день, и покончили с ней только к ночи. Пришлось ждать утра, чтобы вывести плот на середину реки и продолжать путешествие.

- Эх, плохо мы сделали, что так замешкались! - проговорил Карл де Моор, глядя на мрачное ночное небо. - Мне почему-то думается, что хорошей погоде конец.

И действительно, утром все небо было обложено темными свинцовыми тучами, и вдали слышались раскаты грома.

А когда хотели сняться с якоря, началась страшная буря, сопровождавшаяся сильною грозою. Молнии сверкали, и оглушительные раскаты грома безостановочно следовали один за другим. Казалось, все небо было в огне, и тысячи несущихся по нему огненных колесниц производят этот страшный беспрерывный грохот... Буря свистела, стонала, выла, угрожая снести и плот, и людей, и самый остров, на котором ютились переселенцы.

К счастью, она продолжалась недолго, но за нею последовал страшный ливень, низвергавший на землю целые потоки воды.

Европейцы, никогда не видавшие тропических дождей, не могут иметь о них никакого представления. Достаточно сказать, что тропический ливень дает воды в час более, нежели европейский дождь за целую неделю.

Этот ливень шел в течение пяти с половиною дней. Он прекращался только по ночам, но эти ночи были так темны, что не было возможности что-то увидеть даже на расстоянии двух шагов.

Конечно, все это время путешественники не выходили из своих шалашей на острове.

Ян ван Дорн внутренне сильно досадовал на себя за то, что, поддавшись страсти к добыче, упустил возможность покинуть остров в хорошую погоду. Положим, дождь не мог продолжаться вечно, но переселенцы могли заболеть от лихорадки, а это было бы худшее из всего того, что они уже пережили.

Дождевые периоды в тропических странах большею частью вызывают опасные лихорадки, от которых гибнет множество людей. Среди переселенцев пока еще ничего не было заметно. Все они хотя и страдали от сырости, но чувствовали себя вполне здоровыми и бодрыми.

Утро седьмого дня было более ясное, чем предыдущее. Свинцовые тучи сменились однообразной тонкой сероватой пеленой, сквозь которую по временам порывались даже пробиться солнечные лучи.

Бааз, Карл де Моор и Смуц на общем совете решили, что необходимо немедленно сняться с якоря. Может быть, погода разгуляется на несколько дней, а этим следует воспользоваться.

Пол-острова было залито водою. Пришлось пробираться к плоту чуть ли не вплавь. Женщин и детей снесли на руках.

Хорошо, что догадались крепко привязать плот канатами, иначе бы его, несмотря на два якоря, сорвало и унесло. Тогда переселенцам пришлось бы проститься не только со всеми их радужными мечтами и надеждами, но, пожалуй, и с самой жизнью!

- Лимпопо сильно вздулась, - сказал бааз. - Еще день такого ливня - и нас затопило бы.

На плоту все, что не было прикрыто просмоленной парусиной, размокло, но это не особенно пугало путешественников. Они хорошо знали, что стоит показаться солнцу - и в несколько часов все снова будет сухим.

Как только готтентоты и кафры перенесли на плот последнюю вещь из шалашей, бааз приказал поднять якоря.

- Прощай, Мейстья! - прокричали Пит и Людвиг, махая шляпами.

- Ну этот островишко не заслуживает такого прекрасного имени, - заметил Андрэ. - Мы ему доверились от всей души и чуть было не погибли на нем... Я убежден, что мадмуазель Мейстья никогда не будет такой предательницей.

- Да разве остров виноват, что Лимпопо вышла из берегов? - возразил Пит. Этот остров дал нам целое богатство - вот о чем следует помнить и не поминать его лихом. Я нахожу, что он вполне заслуживает данного ему имени. Вместо того, чтобы подвергать этот остров напрасным порицаниям, я нахожу, что следует проститься с ним как можно душевнее, и предлагаю крикнуть ему на прощанье ура... Да здравствует остров Мейстья! Ура!

Все единодушно подхватили этот крик, далеко разнесшийся потом по реке...

С этой минуты плавание продолжалось без всяких препятствий и приключений. Плыли теперь уже безостановочно, чтобы достичь Порт-Наталя до возобновления дождей. Во избежание всяких случайностей ночью раскладывался на очаге громадный костер, и на обеих сторонах плота ставились надежные часовые.

Через пять дней, в течение которых небо хотя и было пасмурным, но не разражалось ни дождем, ни грозою, путешественники достигли устья Лимпопо. Здесь уже труднее было пробираться между множеством подводных камней, но благодаря такому искусному лоцману, каким оказался Карл де Моор, плот прошел везде благополучно.

Переселенцы теперь глядели весело. Опасностей более не предвиделось, особенных затруднений и лишений тоже. Все это осталось позади и предано было полному забвению.

Надежда на Бога не изменила честным, мужественным боерам, поддержав их в трудные минуты различных испытаний.

Вот, наконец, переселенцы прибыли в Гоаский залив.

Лауренс не ошибся: здесь действительно был небольшой порт, и в нем, к изумлению путешественников, стоял на якоре какой-то трехмачтовый корабль.

- Вот удача-то нам! - воскликнула Катринка, весело хлопая в ладоши, когда заметила белые паруса.

- Погоди радоваться, - сказал Ян ван Дорн. - Может быть, судно идет на север. Тогда мы им не сможем воспользоваться.

Но корабль, как оказалось, шел именно в Порт-Наталь. Капитан корабля охотно принял к себе на борт переселенцев, сразу поняв, что это не какие-нибудь искатели приключений, а состоятельные люди, имеющие возможность хорошо заплатить.

Когда же он увидел громадную массу ценных клыков гиппопотамов, то стал относиться к боерам прямо-таки с уважением.

Путешественники предполагали пробыть в Порт-Натале лишь столько времени, сколько им было нужно для продажи своей добычи. Затем они рассчитывали отправиться искать удобное место для поселения.

Но едва корабль вошел в гавань Порт-Наталя, они сейчас же узнали там такую важную и приятную новость, что сразу изменили свой план. Оказалось, что во время их странствования по пустыне трансваальцы восстали против своих поработителей-англичан, и свершилось то, что в английской истории известно под названием восстания в Трансваале, а в летописях голландской колонии носит название борьбы за освобождение.

Эти честные и храбрые патриоты приобрели себе свободу слишком дорогою ценою - ценою собственной жизни и жизни многих своих близких. Тяжелы были для них дни при Лаинг Неке и Шпиц Копе, но зато они возвратили себе драгоценнейший дар - свободу, и это вознаградило их за все понесенные ими потери.

Ввиду этой благоприятной вести наши эмигранты единодушно решили возвратиться назад на родину, покинутую ими лишь из нежелания находиться под игом ненавистных англичан.

Добровольный их уход с родной земли не имел теперь смысла. Радость наполняла сердца переселенцев, не исключая и темнокожих, когда они узнали об освобождении Трансвааля.

Одно только смущало боеров - это то, что они усомнились в стойкости своих соотечественников и покинули их как раз в ту минуту, когда те подняли священное знамя борьбы за свободу. Следовало бы присоединиться к ним, а не бежать так малодушно, подобно трусам...

Но ошибка была уже сделана, и исправить ее не представлялось возможным. Боеры, как мы уже говорили, не любили предаваться бесплодным терзаниям. Что сделано, того не воротишь. К тому же невольная вина их была отчасти искуплена перенесенными ими во время странствования лишениями и невзгодами, так что совесть их могла успокоиться.

Окончив продажу добычи, давшую довольно значительную сумму, бааз собрал вокруг себя всю свою колонию и сказал:

- Дорогие друзья! Мы вместе с нашими слугами подвергались опасностям, вместе с ними переносили всевозможные лишения и боролись с различного рода препятствиями. Теперь настала пора расстаться с ними. Я хочу на прощанье поблагодарить их за добрую службу и за доверие, которое они оказывали нам во всех случаях. Я не слыхал от них ни ропота, ни упреков, а видел только их усердие и добросовестное исполнение обязанностей. Я вполне оценил это и решил вознаградить их по заслугам.

Он подозвал к себе темнокожих, почти ничего не понявших из его речи, и раздал каждому по горсти блестящих золотых монет. Нужно было видеть, какою радостью засияли лица темнокожих, отроду не имевших у себя в руках такой суммы. С глубокою благодарностью они приняли эту действительно щедрую плату из рук уважаемого хозяина.

Прощание белых со своими темнокожими спутниками было самое трогательное.

- Теперь позвольте мне сказать несколько слов о наших молодых охотниках, продолжал Ян ван Дорн. - Они доказали, что, несмотря на молодость, на них можно положиться. Оконченное нами странствование и борьба со всевозможными препятствиями и страшными опасностями вполне, мне кажется, убедили нас, что они достойны славного имени боеров. Из общей нашей добычи на их долю причитается такая сумма, которая навсегда обеспечивает им полную независимость, если они будут работать так, как работали мы, старики... Я уверен, что они и в этом отношении пойдут по нашим стопам и научат тому же своих детей. Вам известно, чтобы быть полноправным гражданином, по нашим понятиям, необходимо обзавестись семьей. Во время пути сюда я заметил, что наши дети уже выбрали себе спутников жизни. Пусть будет так. Только при свободном выборе и может быть истинное счастье. Я разрешаю Питу жениться на Катринке, Андрэ взять себе в жены Мейстью, а Людвигу отдаю руку моей старшей дочери Рихии, если, конечно, родители молодых людей не будут иметь ничего против этого.

В порыве благодарности и искренней, неподдельной радости, молодые люди бросились на шею доброго и проницательного бааза, сумевшего осчастливить всех сразу.

Девушки, хотя и были не менее рады, но не решались так открыто высказать этого. Только вспыхнувшие щечки и засверкавшие глазки красавиц красноречивее всяких слов доказали то, чего не позволяла им сделать врожденная скромность.

Один Лауренс де Моор стоял грустно опустив голову.

Но вот бааз заговорил снова:

- Если моя младшая дочь Анни не слишком неприятна Лауренсу и его отец, мой уважаемый друг Карл де Моор, не будет иметь ничего против, то я желал бы видеть и их супругами... У нас, значит, будет сразу четыре свадьбы. Вот попируем-то! - с улыбкою добавил он, потирая руки.

Лауренс поднял голову и со слезами бросился в объятия отца.

Карл де Моор влажными глазами несколько секунд глядел на Яна ван Дорна.

- Бааз, - проговорил наконец он дрожащим от глубокого волнения голосом, вы - самый лучший и благороднейший человек в мире! Я, конечно... но...

- Э, полноте!.. - перебил ван Дорн. - Я, право, нисколько не лучше других честных людей... Успокойтесь. Не нужно так волноваться. Значит, вы согласны?.. Лауренс, обними меня!

И благородный человек крепко прижал к сердцу сына своего бывшего врага.

- О ван Дорн, ван Дорн! - воскликнул Карл де Моор. - Позвольте мне хотя бы теперь рассказать...

- Нет, не позволю, дорогой друг! - шутливо-строгим тоном перебил ван Дорн. - Вы знаете, я люблю, чтобы мне беспрекословно повиновались люди, избравшие меня баазом. Вот поэтому-то я и не позволю вам никогда ни одним словом заикаться и вспоминать о ваших бывших... несчастьях. Лишь с этим условием наша дружба никогда не прекратится. Давайте вашу руку и обнимите меня, как друга и будущего родственника.

И эти сильные духом люди крепко обнялись.

Хотя никто не понял истинного смысла слов, произнесенных Карлом де Моором и Яном ван Дорном, но тем не менее все дружно воскликнули:

- Да здравствует наш славный и благородный бааз!

Далеко разнесся по окрестностям Порт-Наталя этот единодушный и искренний крик переселенцев.