X Трое правят миром

Октавиан не желал идти на риск; не желал этого и Антоний. Их представители разработали для переговоров сложную процедуру: каждому из полководцев предстояло выдвинуться с пятью легионами на противоположные стороны реки Лавиний у Мутины и встать недалеко от берегов на виду другу друга. Ранним осенним утром, выполнив этот непростой и небыстрый маневр с участием пятидесяти тысяч человек, два полководца — каждый в сопровождении трехсот охранников — приблизились к мостам, ведущим на небольшой островок посреди реки, и стали ждать, пока Лепид и его люди обыщут остров на предмет спрятанного оружия. Закончив проверку, Лепид махнул своим красным плащом, и по этому сигналу Антоний и Октавиан двинулись по мостам, оставив сопровождающих за пределами слышимости.

Октавиан, хотя и самый молодой, занял, как действующий консул, место посередине. Антоний и Лепид уселись по бокам, и весь остаток дня они провели, обсуждая дела; надо полагать, еды и вина у них было припасено в изобилии. На следующее утро так же, под защитой своих легионов, они возобновили совет, и весь день прошел в ожесточенных спорах; каждому пришлось в той или иной степени отойти от первоначальных позиций. Можно не сомневаться, что Лепид, присутствовавший скорее на птичьих правах, поддерживал не Октавиана, а своего нового командира. К утру третьего дня судьба Римской державы была решена на пять лет вперед — на больший срок не получалось.

Их главное решение, которое определяло все остальные, заключалось в установлении на следующие пять лет диктатуры трех. Этого названия они не употребляли, поскольку пост диктатора был недавно упразднен и проклят — самим же Антонием. Они назвали себя Tresviri Rei Publicae Constituendae — «Союз трех для укрепления республики». Название было эвфемистическим и двусмысленным: в таком контексте слово «constituendae» могло означать и «укрепить» старую республику, и «установить заново» — в исправленном виде. В историю этот период вошел под названием Второго триумвирата, что не совсем верно, так как подобный союз трех вождей был в своем роде первым и кардинально отличался от так называемого Первого триумвирата — Помпей, Красс и Цезарь, существовавшего шестнадцать лет назад.

Если Первый триумвират был, по сути, неофициальным союзом, созданным, чтобы двигать в своих интересах рычагами власти, то Второй станет настоящим правительством государства. Теперь уже никто не сделает ничего ему наперекор — ни магистраты, ни сенат; никто даже не посмеет возражать против его декретов. Всякий, кто станет перечить, по крайней мере поначалу, подвергнет риску свою голову, которую могут отрубить и выставить на Форуме. Многим даже не дадут шанса покориться новым хозяевам — станут преследовать, словно преступников, назначат награду за их головы, а того, кто их спрячет, будут карать смертью. Самой известной жертвой триумвирата станет Цицерон. Говорят, что Октавиан два дня отстаивал его жизнь, но сдался, боясь срыва переговоров, ибо Антоний в этом пункте не уступал.

Антоний получил почти все желаемое. В свете realpolitik[16] у него было больше легионов, чем у кого-либо другого в стране, и он обладал самой широкой известностью. Для себя он выговорил должность проконсула всей Северной Италии и большей части Галлии; Лепиду целиком досталась Испания и вдобавок ближайшая к Пиренеям часть Галлии.

Октавиан получил лишь утешительный приз в виде провинции Африки (современный Тунис), а также островов Сицилии, Сардинии и Корсики. Чтобы туда попасть, предстояло еще повоевать. Квинт Корнифиций, наместник Африки, как раз отправлял в Рим два легиона — сенату в поддержку; он не собирался признавать власть триумвирата. Сицилию уже захватил Секст Помпей, которого сенат назначил командовать флотом; теперь попытка вторгнуться на соседние острова была бы опасным предприятием.

Октавиана убедили отказаться от консульства в пользу Вентидия, который привел Антонию три свежих легиона, когда судьба его начальника висела на волоске и когда все могли от него отвернуться. Наверняка Антоний и Лепид убедили молодого человека, что положение консула отныне будет ниже, чем положение триумвира, — они прежде всего стремились убить в зародыше всякую возможность того, что Октавиан, как единственный из троих действующий консул, станет требовать для себя особого статуса или привилегий. Они также решили, кому при триумвирате быть консулами в ближайшие несколько лет. На следующий год консульские посты предстояло занять Планку и Лепиду; в 41 году до нашей эры — брату Антония Луцию и Сервилию Изаурику, а в 40 году до нашей эры — Поллиону и Гнею Домицию Кальвину, который командовал центром цезарианской армии при Фарсале.

Что касается угрозы со стороны Брута и Кассия, то триумвиры решили следующее: Антоний и Октавиан поведут против них большую часть войска и отвоюют восточную часть империи, а Лепид останется в Риме, чтобы защитить запад Италии. В этом ему должны были помочь проскрипции — в живых не следовало оставлять никого, кто мог и хотел восстать против триумвирата. Многие участники мартовского заговора уже нашли убежище у Секста на Сицилии или у Брута и Кассия. Еще многим предстояло быстро последовать примеру беглецов — пока триумвиры не явились в Рим со списками намеченных жертв.

Можно много спорить о том, сколько человек было указано в проскрипциях и скольких из них в результате убили. Аппиан утверждает, что вывешенные на Форуме списки содержали имена трехсот сенаторов и двух тысяч всадников, но это скорее всего преувеличение. Ливий, от трудов которого по этому периоду сохранилось только краткое изложение глав, называет сто двадцать сенаторов. Плутарх в одном из жизнеописаний говорит о двухстах человеках, в другом называет три сотни и не упоминает, какого именно сословия. Если же подсчитывать по древним источникам имена, то их меньше ста. Маловероятно, что Октавиан, с его малым опытом политической деятельности, мог знать и упомянуть в проскрипциях очень уж много людей.

Куда больше горя принесло народу другое решение триумвиров: изгнать жителей восемнадцати городов, чтобы, когда кончится война с Брутом и Кассием, обеспечить жильем своих солдат. Среди этих городов были такие известные центры, как Аримин, Беневент, Капуя, Нуцерия, Регий и Венузия. Они представляли собой своего рода вознаграждение; с деньгами было туго, и их небольшие запасы предстояло выдавать войскам в качестве обычной платы — перед кампанией и во время военных действий. Многие римские богачи уехали за границу, постаравшись оставить врагам на разграбление как можно меньше. Интенсивный набор войск изъял из производящих отраслей много молодых людей, а передвижения армий и на западе, и на востоке привели в упадок ремесла и торговлю. Доходы от провинций катастрофически упали; осторожные жители закапывали до лучших времен и деньги, и золотые и серебряные вещи.

Еще одно решение, принятое на берегах Лавиния, касалось личной жизни Октавиана и было вызвано не желанием триумвиров, а настойчивыми требованиями некоторой части войск.

Солдаты-цезарианцы, совершенно не желавшие сражаться друг против друга, требовали гарантий, что Октавиан и Антоний не разойдутся, как уже однажды разошлись. Они настояли, чтобы эти двое связали себя узами родства. Поскольку Антоний уже был женат на Фульвии, единственной кандидатурой оставался Октавиан. Он согласился разорвать заключенную прошлой зимой помолвку с младшей Сервилией, на которой так и не успел жениться, и пообещал заключить брак с Клодией, дочерью Фульвии от ее первого мужа Клодия, старинного врага Цицерона. Светоний описывает ее как «vixdum nubilis» — едва достигшую брачного возраста. Брак был недолог; Фульвия в качестве тещи оказалась сущей ведьмой.

Неизвестно, дожила ли родная мать Октавиана до этой перемены в матримониальном положении сына. Атия умерла, когда Октавиан был консулом, то есть в те четырнадцать недель, которые прошли со дня выборов 19 августа, до его официального отказа от должности 27 ноября. Возможно, ее кончину приблизила необходимость прятаться от врагов сына, которые хотели сделать из нее заложницу.

Пользуясь властью триумвира, Октавиан устроил публичные похороны, на которые собрались цезарианцы всех толков, чтобы почтить память племянницы великого Цезаря. Отчим Октавиана Филипп пережил Атию на несколько лет.

Карательные отряды отправились в Рим впереди триумвиров, чтобы убить семнадцать человек, перечисленных в первом проскрипционном списке. Этот список не обнародовали, и потому никто в Риме не знал, кого будут преследовать, знали лишь сами исполнители и Педий — второй консул.

Четверых убили прямо дома или на улице. Затем была страшная ночь: вооруженные люди ходили по городу в поисках других жертв. На рассвете, вопреки желанию триумвиров, Педий опубликовал имена преследуемых; ошибочно полагая, что смерть уготована только для семнадцати, он послал глашатаев успокоить остальных горожан. Все это далось ему нелегко. На следующую ночь он умер от нервного напряжения.

Первым убитым магистратом был трибун Сальвий; именно он 3 января спас Антония, наложив вето на решение сената объявить того врагом; потом Сальвий полностью поддерживал Цицерона. Не зная, помилуют ли его в благодарность за первое или же накажут за второе, Сальвий устроил на всякий случай для друзей прощальный обед. В обеденный зал ворвался карательный отряд с центурионом во главе. Некоторые гости вскочили, словно намереваясь вступиться за хозяина — а может, просто бежать, — но центурион приказал им сесть и молчать. Он схватил Сальвия за волосы, бросил поперек стола и отрубил ему голову. Перед тем как уйти и унести голову, он велел гостям оставаться на месте, а не то, мол, их постигнет та же участь. И гости до поздней ночи оставались на ложах вокруг обезглавленного тела хозяина.

Триумвиры вошли в Рим по очереди — каждый на следующий день и каждый в сопровождении одного легиона и одной преторианской когорты; первым, как консул, вошел Октавиан. Когда все трое вступили в город, трибун Публий Тиций созвал на 27 декабря народное собрание и на окруженном солдатами Форуме предложил гражданам принять решение о вручении полномочий триумвирату. Закон приняли быстро — не дав времени ни на обдумывание, ни тем более на обсуждение. Вывесили новые проскрипционные списки; все выходы из города охранялись. За голову каждой жертвы была объявлена награда: сто тысяч сестерциев; рабам пообещали свободу и сорок тысяч сестерциев.

Полководцы Цезаря решили, воспользовавшись случаем, уладить старые семейные распри. Павел, брат Лепида, попал в списки вместе с Луцием Цезарем, дядей Антония. Планк осудил своего брата Плоция, а Поллион решил отомстить тестю. Еще один приговоренный, по слухам, был раньше наставником Октавиана. Павлу явно позволили скрыться, но Луция Цезаря спасло только вмешательство матери самого Антония — Юлии. Она заслонила старика от солдат, пытавшихся ворваться в ее дом, а после явилась на Форум, где сидели триумвиры, верша расправу и выплачивая вознаграждения, и стала выговаривать сыну. Антоний неохотно согласился сохранить жизнь своему дяде, который как-то раз поспорил с ним в сенате.

Появлялись новые проскрипционные списки. Многие начали понимать, что их ждет, еще до того, как их имена оказались в списках. Они следовали за теми, кто уже бежал из столицы. Прятались в канализации, в колодцах, дымовых трубах, на чердаках. Одни погибали с оружием в руках, другие не пытались защититься. Некоторых спасали их рабы, других предавали жены. Люди топились в Тибре, бросались с высоких стен, сжигали себя. Самые упорные или удачливые ускользали благодаря женам, детям, родственникам или рабам. Жены погибали, спасая мужей. Рабы надевали одежду хозяев и умирали вместо них.

Вдова некоего Лигурия пошла на Форум, куда понесли отсеченную голову ее супруга, и стала требовать, чтобы ее тоже казнили — ведь она прятала мужа. Палачи делали вид, что не замечают ее, и она ушла, а потом уморила себя голодом. Восьмидесятилетний сенатор Стаций, который в союзнической войне сражался с самнитами, попал в списки, как и многие другие, не за преступления, а из-за богатства. Он распахнул двери своего дома и стал раздавать прохожим все, что они могли унести. Когда из дома все забрали, он заперся внутри и поджег его; Стаций сгорел и сам и стал невольным виновником пожара в целом квартале.

В городе Регии, расположенном напротив острова Сицилии, приговоренные объединились с другими горожанами — то был один из городов, предназначенных для ветеранов. Под предводительством некоего Ветулина эти люди поубивали посланных за ними центурионов, а потом через Мессинский пролив отправились к Сексту Помпею. Ветулина превзошел Гирций (возможно, родственник покойного консула), который убежал из Рима вместе со слугами и собрал целое войско из таких же беглецов и сочувствующих и с ними напал на несколько городов. Триумвирам пришлось выслать против Гирция войско, но он избежал сражения и тоже переправился на Сицилию вместе со своими людьми. Находчивее всех поступил Помпоний: он оделся как претор, рабов нарядил в платье ликторов, прошествовал так на корабль одного из триумвиров под видом официального посланника к Сексту и спокойно себе отплыл.

Цицерон вполне мог спастись. Когда его предупредили, что он попал в списки, сенатор уехал с тускуланской виллы и в Астуре сел на корабль, намереваясь отплыть к Бруту на восток. Попав в шторм и не вынеся морской болезни, он остановился в Кайете, неподалеку от Формии, на восточном побережье — переночевать на тамошней своей вилле. На следующий день, когда рабы несли Цицерона в носилках к морю, их нагнали солдаты во главе с Попилием, которого Цицерон некогда успешно защищал от обвинения в отцеубийстве. Рабы собрались защищать хозяина, но старый философ приказал им опустить носилки и сам подставил шею. Палач отрубил голову только с третьего удара. Он отсек Цицерону и правую руку, которой сенатор писал «филиппики». Говорят, перед тем как Антоний выставил эти страшные трофеи на Форуме, где Цицерон произносил свои великие речи, Фульвия проткнула язык оратора булавками.

В первый же день следующего, 42 года до нашей эры стало ясно: триумвирам недостаточно, что сенат без голосования принял предложенные ими изменения в законе. От всех сенаторов и магистратов потребовали дать торжественную клятву: соблюдать все декреты, изданные Юлием Цезарем во время его диктаторства. Никто не отказался. Чтобы урок дошел до всех, триумвират позаботился также об официальном признании Цезаря богом. Этот пункт придумал скорее всего Октавиан — он отныне мог подписываться как divi filius, сын бога. Антоний стал первым жрецом нового культа, который предстояло отправлять в храме, выстроенном на Форуме, на месте сожжения тела Цезаря. Позже постановили, что всякий сенатор, не носящий в июле лавровых листьев в честь рождения Цезаря, подвергнется штрафу в миллион сестерциев.

А пока нужно было платить солдатам и кормить их, но триумвирам не хватало средств. Все имущество проскрибированных отходило государству, однако из-за огромного количества распродаж и нехватки у людей денег продать его можно было только по смехотворно низким ценам. К тому же потенциальные покупатели просто боялись за свою жизнь — если в предстоящем столкновении победят Кассий и Брут. Пытаясь покрыть денежный дефицит, триумвиры обложили налогами всех жителей Италии. Эти люди в течение многих лет вообще не платили налогов, живя за счет горемычных жителей провинций. Теперь же всадникам (им по закону полагалось иметь определенное состояние) велели внести в казну полный годовой доход.

Без всякого обсуждения был принят беспрецедентный эдикт; согласно ему тысяча четыреста самых состоятельных женщин в стране должны были заплатить налог. Никогда еще в истории республики женщин не облагали налогами, хотя иногда, в опасное для страны время, в порыве патриотизма они бросали украшения в корзину для сбора средств. Многие из этих женщин дружили с семьями триумвиров; они пожаловались сестре Октавиана и матери Антония, и те безуспешно пытались за них вступиться. Когда же они обратились к Фульвии, та очень грубо им отказала, чем и вынудила нескольких выступить на Форуме перед триумвирами. Говорила за всех Гортензия, дочь известного оратора. Поскольку у женщин нет политических прав, заявила она, то их нельзя облагать налогами; они, мол, с радостью отдадут драгоценности, когда потребуется защититься от внешних врагов, но не для гражданской войны. Триумвиры приказали ликторам увести женщин с Форума, но толпа разразилась негодующими воплями, и ликторы не посмели. На следующий день список женщин сократили до четырехсот.

Еще большее разорение чинилось меж тем на востоке: алчности Кассия не было предела. Он потребовал с города Тарса (будущей родины святого Павла) полторы тысячи талантов золота. Такую огромную сумму не смогли собрать даже после того, как продали в рабство многих свободных женщин и детей. Местные магистраты начали продавать и мужчин, и некоторые из них предпочли убить себя. Только окончательно убедившись, что с города больше совсем нечего взять, Кассий уступил и увел войска. Потом он захватил и стал терроризировать грозивший мятежом остров Родос — в назидание прочим. После этого потребовал с богатой некогда провинции Азии дань за десять лет вперед.

Октавиан, собираясь захватить острова, доставшиеся на его долю, собрал флот, чтобы напасть на Секста Помпея.

Правда, повести его триумвиру не хватило мужества. Октавиан возложил эту задачу на Сальвидиена, одного из молодых людей, отплывших с ним из Аполлонии после мартовских ид. Секст, у которого было больше кораблей и больше опыта, легко его победил, но Сальвидиен спасся. Октавиан лично отправился в прибрежные города, лежавшие напротив Сицилии, надеясь найти там поддержку против своего врага. Он пообещал жителям Регия и Вибо — двум из восемнадцати городов, предназначенных для его ветеранов, что исключит их из списка, если они ему помогут. Однако ему пришлось спешно уехать, так как Антоний, пытавшийся переправить большую часть легионов в Брундизий для военных действий на востоке, срочно звал его к себе. Действиям Антония препятствовала другая часть республиканского флота под командованием союзников Кассия — Стация Мурка и Домиция Агенобарба (выведенного у Шекспира в пьесе «Антоний и Клеопатра» под именем Энобарба), сына Агенобарба — твердого оптимата, который погиб, сражаясь на стороне Помпея в битве при Фарсале.

Остатков побежденного флота Октавиана — вместе с кораблями, что снарядил Антоний, — для обеспечения задачи хватило, поскольку большая часть республиканских кораблей отправилась перехватить флот, посланный из Александрии Клеопатрой.

Кассий как раз собирался вторгнуться в Египет — наказать Клеопатру за помощь Долабелле и, конечно, поживиться сказочными богатствами страны, — когда получил письмо от Брута; тот убеждал Кассия, что сейчас важнее всего объединиться и противостоять силам триумвирата.

Клеопатра не собиралась спокойно ждать вторжения — оттого, видимо, и заключила союз с Антонием, с которым познакомилась, когда приезжала в Рим к Цезарю.

Хотя ее флот попал в шторм и так и не дошел до Антония, ему навстречу ушло много вражеских кораблей, благодаря чему триумвиры смогли расчистить себе путь через Адриатическое море.

Антоний уже успел отправить в Македонию восемь легионов, но, не имея поддержки, они были бы беспомощны против Брута и Кассия: у тех уже насчитывалось девятнадцать легионов и еще много тысяч солдат, посланных восточными царями; некоторые из правителей тоже приняли участие в походе. Краткая передышка дала Октавиану и Антонию возможность переправить в зону предполагаемых военных действий еще как минимум двадцать легионов. Пока высаживались вновь прибывшие сто тысяч, первым восьми легионам приказали быстро двигаться во Фракию, чтобы удерживать горные перевалы, по которым петляла Эгнациева дорога — главный путь с запада на восток. Октавиану не повезло: он серьезно заболел, и ему пришлось остаться в Диррахии.

Кассий, теперь уже главнокомандующий республиканских сил, не смог пройти по главной дороге и потерял несколько дней: он искал обходные пути с помощью местных проводников, которым его солдаты не доверяли. Идти пришлось по пересохшей местности, запасы воды иссякли, но на пути вовремя попалось озеро, и это их спасло.

Норбану Флакку, командиру авангарда цезарианцев, пришлось отступить, чтобы превосходящие силы противника не отрезали его от остального войска триумвиров. В последней надежде сдержать наступление Кассия он занял город Амфиполь. Антоний подоспел к нему с достаточным подкреплением, и республиканцы не прошли.

Однако прежде чем Антоний смог начать полномасштабное наступление, Брут и Кассий успели построить по Эгнациевой дороге неприступные укрепления — там, где их правый фланг прикрывала горная цепь, а левый — тянущиеся на много миль к побережью топи. Прямо за ними был город Филиппы, расположенный всего в десяти милях от порта Неаполя (современная Кавала). Обладая меньшей численностью, республиканцы воспользовались как тактическим преимуществом расположения предполагаемого поля боя — они стояли выше противника, так и стратегическим — доступом к морю и возможностью подвозить в Неаполь провиант с хранилища на острове Фасосе.

Пришла осень; к зиме положение Антония ухудшится — доставлять припасы морем станет нельзя. Наступать было немыслимо, и он решил строить через болота дамбу, намереваясь напасть на Кассия с тыла. Когда Кассий узнал о грозящей ему опасности, то начал возводить линию укреплений, не отставая от строительства дамбы.

Именно тогда Октавиан, который от болезни едва держался на ногах, решил отправиться в носилках на передовую: он боялся, что если хотя бы не покажется войскам, потеряет у солдат всякий авторитет. В бою Октавиан был бы обузой, и он предложил взять на себя оборону лагеря, находившегося напротив легионов Брута.

Кассий старался как можно дольше избегать сражения, но однажды стычка между строителями плотины и строителями укреплений переросла в серьезные боевые действия, в которые втягивалось все больше частей. На другом фланге Брут решил воспользоваться случаем и напал на обороняемый Октавианом лагерь. Его люди ворвались в лагерь и перебили защитников, среди которых были две тысячи спартанцев, набранных по дороге через Грецию. Октавиан таинственным образом куда-то пропал. Потом окажется, что молодой человек просто убежал, так же как в сражении при Торжище Галлов.

Октавиан, по-видимому, прятался неподалеку в болотах, а когда он вернулся, первый бой у Филипп уже кончился. Брут отошел за свои укрепления, Кассий был мертв. Его смерть — еще одна загадка того странного и кровавого октябрьского дня. Антоний выиграл бой у дамбы: он отбросил республиканцев, обратил многих в стремительное бегство и легко захватил лагерь Кассия. Сам Кассий, временно отрезанный от происходящего, не зная, как обстоят дела у Брута, опасался, что битва полностью проиграна. Ничего толком не видя из-за плохого зрения, он послал верхом Титиния — выяснить, что за люди приближаются к ним в облаке пыли — свои или враги? Издали Кассий увидел, как Титиния хватают солдаты, собираясь, как ему показалось, убить. Он позвал своего вольноотпущенника Пиндара, и вдвоем они вошли в шатер, а остальные ждали снаружи. Немного погодя, когда посланный вернулся и сообщил, что это люди Брута и что они на радостях обнимали его, Кассий уже был мертв. Тогда Титиний упал на свой меч.

Что же произошло в шатре? По мнению античных историков, в том числе и Плутарха, Кассий, в отчаянии из-за мнимого поражения, прикрыл себе лицо и приказал Пиндару пронзить его мечом. И тот повиновался. Но Плутарх еще добавляет, что поскольку Пиндару после смерти его хозяина никто не видел, он, вероятно, убил Кассия, не дожидаясь приказа. Это, наверное, и есть самое правдоподобное объяснение столь странного происшествия, хотя почти все принимают версию самоубийства, фигурирующую также в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь». Еще один интересный факт, который обычно игнорируют: у Кассия оказалась отсечена голова, хотя, совершая самоубийство — с чьей-то помощью или без, — римляне обычно пронзали себе сердце клинком. Голову Кассию могли отсечь для того, чтобы получить от триумвиров вознаграждение. Таким образом, у Пиндара оказался и второй мотив помимо того, что он не испытывал особой любви к хозяину, которого даже друзья считали грубым и беспощадным.

Мы не знаем, кто еще был рядом с шатром, но если там находились вольноотпущенники вроде Пиндара или рабы, то у них имелись все причины говорить, что Кассий приказал себя убить, поскольку существовал незыблемый закон: если раб убил хозяина, все остальные его рабы, независимо от пола и возраста, подлежат казни. Пиндар был вольноотпущенник, однако в подобных обстоятельствах кара могла постигнуть и других вольноотпущенников. Ведь убили не простого офицера, а главнокомандующего стотысячной армии, находившейся тут же, в радиусе двух миль.

Версия смерти Кассия не более убедительна, чем рассказ Октавиана о причинах его отсутствия в обороняемом им лагере. Его лекарю, Марку Арторию, было якобы видение, что Октавиану следует подняться с ложа и уйти из лагеря. В утраченных мемуарах Октавиан писал, что действовал согласно этому вещему сну: вооружился и сражался на другом конце поля боя.

По совпадению в день первого сражения при Филиппах на море произошел жестокий бой — республиканский флот, возглавляемый Агенобарбом и Мурком, разбил плохо защищенный караван судов, на которых Домиций Кальвин вез в Италию необходимые припасы для войска триумвиров. Кораблей теперь у них оставалось мало, близились холода, подвозить припасы для Антония и Октавиана морем уже было невозможно. Вести об этом несчастье скоро достигли триумвиров, а вот Брута они достигли гораздо позже. Он уже принял общее командование над республиканскими силами, но оказался не в состоянии добиться повиновения многочисленных союзников, часть которых дезертировали или собирались дезертировать.

Брут находился, выражаясь современным языком, на грани нервного срыва. Как-то ночью, месяц или два назад, собираясь вместе с Кассием отправиться в Грецию, Брут сидел в шатре посреди спящего лагеря, погрузившись в раздумья. Ему показалось, будто кто-то вошел в шатер, и он поднял голову. Перед ним стоял странный и страшный призрак. Набравшись смелости, Брут спросил, зачем тот пришел. «Я твой злой гений, — ответил призрак. И, уже исчезая, добавил: — Ты еще увидишь меня при Филиппах».

Так пишет в «Жизнеописаниях» Плутарх. Нет никаких причин считать, что биограф все придумал или что Брут не верил в посещение призрака. Он жил в эпоху суеверий. Даже и в наши времена люди нередко рассказывают о сверхъестественных явлениях, как бы скептически мы к этому ни относились.

Холодным серым утром Кассий на удивление по-современному проанализировал увиденное Брутом. Привидений как таковых, сказал он, не существует; то, что видел его друг, лишь мысленные образы, навеянные непосильными трудами и переживаниями. Кассий не стал перечислять эти переживания, но нам они известны: убийство любовника матери, Юлия Цезаря, ожидание мести со стороны воинов Лепида, бегство из Рима под страхом народной расправы, изгнание из родной земли. Рискуя жизнью и карьерой, Брут незаконно повел за границу римские легионы, командовал ими в бою — для чего его характер совершенно не годился.

В довершение всего Брут недавно получил известие об ужасном самоубийстве жены: она проглотила тлеющий уголь. Когда он покидал Италию, измученная Порция старалась утаить свое горе от расставания с мужем. Но их разлука затянулась, а политические и военные события в стране обернулись против Брута; все это приводило ее в отчаяние. Изо дня в день, пишет Плутарх, Порция рыдала перед изображением сцены из «Илиады» Гомера, где верная Андромаха прощается с Гектором перед его роковой битвой с Ахиллом, принимая из его рук маленького сына. Смерть Порции была еще одним непредвиденным следствием гражданской войны, которую, как вполне можно утверждать, спровоцировал сам же Брут убийством Цезаря. Можно еще добавить, что высказывание Кассия о психическом состоянии Брута, его рассуждение о видимости и реальности говорит за то, что сам Кассий не спутал бы одно с другим и не расстался бы с жизнью просто по недоразумению.

После смерти товарища Брут продержался за укреплениями еще три недели, а Октавиан и Антоний тщетно пытались его оттуда выманить. К их удивлению, как-то утром в середине ноября он неожиданно вывел свои легионы на открытую местность. С военной точки зрения шаг был совершенно непонятный. К тому времени Брут наверняка знал о том, что республиканский флот лишил триумвиров возможности доставлять припасы морем. Ему следовало какое-то время просто не обращать внимания на оскорбительные крики и выходки обманутых в своих надеждах цезарианцев. Скоро им пришлось бы уйти — добывать на зиму продовольствие. Говорили, что Брут уступил требованиям некоторых офицеров, рвавшихся перейти в наступление, но, видимо, напряженное ожидание оказалось для него слишком тяжелым, и он окончательно сломался.

Чем бы ни объяснялся такой поступок, окончился он полным крахом республиканских сил. Был во время боя такой момент, когда легионы Октавиана едва устояли, зато Антоний пошел в стремительное наступление и выиграл битву. Бруту удалось уйти в горы вместе с остатками четырех легионов, однако положение его было безнадежно. Он покончил с собой, как это сделали некоторые главные оптиматы, включая Марка Ливия, отца будущей супруги Октавиана — Ливии. Многие обладатели известных имен погибли с оружием в руках, как, например, сын Катона, который убил в тот день множество врагов, прежде чем пал, сраженный солдатами противника.

Жертвы проскрипций, когда их вели в цепях на казнь, оскорбляли Октавиана, но приветствовали Антония как достойного победителя. Вероятно, они считали молодого человека малодушным. Вероятно, они были правы.