"Пояс Богородицы" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт)Глава седьмая ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…Ерема Селиванов, зная не понаслышке ум, ловкость и возможности служителей тайной веры, больше всего боялся, что его побег как-то раскроется, в гибель не поверят, следы обнаружат, пойдут по ним, догонят, поймают и уж тогда… Он так долго обдумывал все детали, что подготовил план, который вполне можно было бы признать идеальным. Если Трофим, Никифор и другие все же не поверят в смерть на болоте и начнут его искать, они очень быстро определят направление движения Еремы. Будучи хорошо знакомы с его биографией, они быстро поймут, что мальчик, скорее всего, пойдет к тому, кого хорошо знает, и это могут быть только два человека — Антип Русинов и Василий Медведев. Ерема не имел ни малейшего представления, где сейчас может скрываться разбойник Антип, но он прекрасно помнил, где находится Медведевка. Вообще-то он и намеревался направиться именно туда. Более того, зная, что Степан — злейший враг Медведева, Ерема, поклявшийся в душе не оставить безнаказанной не только саму смерть родителей, но и всю их искалеченную жизнь, конечно, не стал бы скрывать от Медведева ничего, что ему известно обо всем, в том числе и о тайной вере. Именно этого-то больше всего и должны были бояться ее служители, и, хорошо понимая это, Ерема разработал тот самый, почти идеальный план. Даже если они и заподозрят, что он остался жив, и начнут все проверять, они не должны ничего найти. У них повсюду есть свои люди, и они, конечно же, пошлют их наведаться и к Антипу, и к Медведеву. И пусть. Сколько времени его там смогут поджидать? Месяц, два, три… Не-е-ет, он не появится в Медведевке ни через месяц, ни через два, ни через три. Он придет туда через год, когда никто и нигде уже не будет его искать. Более того, он и сейчас пойдет во-все не туда, куда он должен был бы пойти, а в прямо противоположную сторону: не на запад и не на север — к Гомелю, Угре и границам Московского княжества, а наоборот — на юг, на Подолье, — к Днепру и еще ниже к порогам, на дальнюю казацкую вольницу! Во-первых, там его никогда не найдут, даже если вздумают искать. Во-вторых, там тепло, и он легко перезимует. В-третьих, в той лихой, почти разбойничьей местности ему, возможно, удастся раздобыть себе какой-нибудь документ, чтобы полностью сменить имя и исчезнуть окончательно для братьев тайной веры, если даже они не прекратят его поиски. План был великолепный, и сама судьба благоприятствовала его исполнению. Он построил маленький плотик и плыл на нем исключительно по ночам, никем не замеченный, держась поближе к берегу, вниз по течению Березины до самого Днепра. Днем он укрывался в густых прибрежных зарослях, не попадаясь людям на глаза. У него был большой запас сухарей, вяленого мяса, мешочек соли, острый нож и сплетенная из конского волоса леска с крючком, оставшаяся в одежде еще от старой жизни под Гришином, на реке Мухавце. Уже там он хорошо научился ловить рыбу, и теперь, спрятавшись в кустах и незаметно забросив в воду леску с выкопанным из-под дерна червем или пойманным в траве кузнечиком, ему удавалось поймать то плоского леща, то большого красноперого голавля, а один раз под вечер ему даже сом попался. Боясь разводить костер, Ерема во время своих дневных отсидок в глухих зарослях чистил рыбу, присаливал и вялил на солнце, увеличивая таким образом свой запас питания и разнообразя его. Через две недели он добрался до большого города и крепости Речица, где не только было много войск в связи с тем, что там находился королевский замок, но также и много купцов, а потому и множество всевозможных речных лодок вплоть до огромных парусных купеческих ладей с веслами, которые готовились плыть целыми торговыми караванами вниз по Днепру к самому Киеву или еще дальше. Здесь Ерема окончательно убедился, что судьба ему улыбается широкой улыбкой, потому что все складывалось как нельзя лучше: его сам окликнул мужчина, который оказался корабельным кормчим. Он нанимал молодых ребят поработать на веслах одной из десяти больших ладей какого-то богатого купца, который вез товар в Киев. Кормчий обещал хорошо платить, хорошо кормить и дал задаток. После сытного, горячего обеда, какого Ерема давно уже не ел, он натирал себе первые мозоли, гребя огромным веслом, и любовался красотами Днепра, все еще думая о том, как ему везет. Еще больше он радовался в Киеве, где кормчий заплатил ему и тут же предложил новую работу — погрести еще немного, потому что купец решил с основной массой судов и товаров задержаться в Киеве, а две ладьи отправить еще ниже по Днепру в Канев, где были очень высокие цены на мед и пиво и очень низкие на соль. Ерема с радостью согласился, потому что это более чем соответствовало его замыслам — именно Канев он и избрал конечной целью своего путешествия, чтобы в тех теплых краях перезимовать. Не доплыв двух дней до Канева, кормчий решил высадиться на берег, чтобы приготовить на кострах пищу и немного отдохнуть. Здесь он и нашел свою смерть, которая очень любит подстерегать людей в тех местах и в такое время, когда они ее совершенно не ожидают. Татарин, весело улыбнувшись, снес ему саблей голову, снял с его шеи золотой православный крестик, за который кормчий успел схватиться рукой, но так и не успел помолиться, и опустил в кожаный мешочек на поясе. Ерема застыл потрясенный, увидев, как вся огромная поляна заполнилась вдруг вооруженными татарскими всадниками, возгласами нападавших и страшными воплями убиваемых, он увидел, как к нему направляется очень страшный, обритый налысо татарин с окровавленным длинным полукруглым ножом и, широко осклабившись, жестом показывает, как он сейчас перережет ему горло от уха до уха. Ерема закрыл глаза, вся его шея напряглась в ожидании смертельного прикосновения лезвия, а разум почти померк, но кто-то что-то резко закричал по-татарски, Ерему швырнули на землю, скрутили за спиной руки, и тут он потерял сознание. Он пришел в себя от того, что на него вылили ушат теплой днепровской воды, и увидел себя лежащим на песке и скованным цепью с десятком таких, как он, молодых гребцов, и, плеть, громко щелкнув, больно ударила его по обнаженной спине. Пленников согнали на захваченную купеческую ладью и быстро, ловко приковали к веслам, а тем временем перегрузили на нее товары с другой ладьи, которая теперь пылала, как факел. Ерема успел еще увидеть целую вереницу молоденьких, рыдающих девушек, которых кнутами загнали на борт ладьи, место убитого кормчего занял татарин, и ладья, отчалив, поплыла, как ни странно, дальше в Канев, а обернувшийся назад Ерема вдруг увидел в просвете между деревьями огромное поле, все заполненное до горизонта татарской конницей, двигающейся в сторону Киева. И тут Ерема понял, что у его гениального плана есть один маленький, но очень существенный недостаток. Человек предполагает, а Господь располагает… Откуда же было знать бедному Ереме, что Канев уже захвачен и разграблен, что тысячи мужчин уже убиты, а тысячи девушек угнаны в неволю! Откуда же ему было знать, что у сильных мира сего есть свои тайны, свои планы, свои войны и свои договоры, о которых маленькие люди узнают чаще всего лишь тогда, когда их начинают резать или гнать в рабство. Ну откуда же мог знать Ерема, что, выполняя свой дружеский и союзнический долг по отношению к великому московскому князю Ивану Васильевичу, двадцатитысячная армия крымского хана Менгли-Гирея внезапно напала с юга на Днепровское низовье Великого Литовского княжества. Теперь она неумолимо ползет все дальше и дальше, угрожая захватить сам Киев — мать городов русских, разграбить церкви, монастыри, имения и усадьбы, убить как можно больше мужчин, захватить как можно больше женщин и всяческих ценностей, которыми так богата киевская земля. И все это для того, чтобы нарушить предполагаемые планы короля польского и великого князя литовского Казимира, внести в них смятение, заставить отвлечь войска сюда и не позволить ему оказать военную поддержку своему союзнику — хану Золотой Орды Ахмату, который со стотысячной армией двигается сейчас к рубежам Великого Московского княжества… …Тем временем хан Ахмат двигался медленно и неторопливо, поскольку сейчас лишь кончался август, а он планировал подойти к берегам Оки к концу сентября, дав своему союзнику, королю Казимиру, достаточно времени для набора войска и продвижения его навстречу Ахмату с целью последующего соединения обеих армий где-нибудь на южных границах Московского княжества в октябре. А затем в ноябре, когда реки станут, они нанесут этому обнаглевшему московскому Ивану удар, от которого он уже никогда не оправится, сполна заплатив великой Золотой Орде все, что задолжал в последние годы… И уж, конечно, слижет капли кумыса с гривы ханского коня… Хану Ахмату уже давно перевалило за шестьдесят, за свою долгую жизнь он совершил немало походов, как удачных, так и не очень, но этому он придавал особое значение… Некое странное чутье, присущее только старым людям, повидавшим жизнь, подсказывало ему, что этот поход будет решающим не только в отношениях с Москвой — он также должен поддержать престиж его престола — престола уже не такой могучей, уже распадающейся на части, но все еще грозной и сильной Большой Орды, некогда именуемой Золотой… Вот только не подсказывало ему это чутье, чем же все закончится, а стало быть, оставалось ждать, уповая лишь на милость Аллаха. Но хан Ахмат был терпелив, мудр и спокоен, а потому мало думал о том, что никак не зависело от него, а находилось в руках Всевышнего, предпочитая жить маленькими радостями каждого дня. Например, он считал большим везением появление две недели назад Сафата, посла тюменского хана Хаджи Мухаммеда Ибрагима. И даже не потому, что само по себе посольство далекого сибирского хана было приятным и неожиданным выражением почтения, но главным образом потому, что посол мурза Сафат оказался человеком весьма приятным, но самое замечательное — прекрасным игроком в шахматы. Эту старинную персидскую игру подарили когда-то хану Кичи Мухаммеду, который, весьма ею увлекшись, научил играть совсем маленького Саид Ахмата еще задолго до того, как передал ему трон Золотой Орды вместе с инкрустированной золотом коробкой с мастерски вырезанными из слоновой кости фигурами. — Почаще играй в эту игру, сынок, — ты станешь мудрым правителем и удержишь трон до конца дней своих! — сказал ему при этом отец и был прав. Ахмат вот уже скоро сорок лет твердо сидит на своем троне и пока не собирается никому его передавать! Да беда еще и в том, что нет подходящего преемника. Не повезло Ахмату с сыновьями. То ветреные, недальновидные мальчишки, вроде бесславно погибшего в прошлом году Богадур-Султана, то бесталанные полководцы, вроде Шейх-Ахмеда, который и тысячей-то с трудом командует, а куда уж стотысячным войском… А единственный, кто был бы достойным и так хорошо показал себя в боях, — так тот уж староват-пятьдесят скоро… Вот он вышел из своего шатра — тоже; как и отец, встает на рассвете: Азов-Шах, которого московиты, с присущей им пренебрежительной привычкой коверкать чужие имена, называют по-своему: «царевич Мазовша». Они не раз испытали на себе силу его напора, и еще отец нынешнего великого князя московского Василий Васильевич, еще до того, как Шемяка выколол ему глаза, бегал от юного Азов-Шаха до самой Москвы и дальше — почти тридцать лет тому назад — ну да, в 1451-м это было… Много добычи привез тогда сын из московских земель… А вот в шахматы так и не научился играть как следует — всегда проигрывает старому Ахмагу, а тот потом и думает; чего-то этому сыну все же недостает… И как такому трон передавать? Шутя, конечно, думает, но все же… А вот Сафат — замечательный игрок. Жаль, что не сын… — Селим, пригласи посла Сафата на утреннюю партию шахмат, — распорядился Ахмат, и слуга отправился за послом. …Мы Спустя несколько минут игроки уже сидели, склонившись над доской. — Мне очень нравится играть с тобой, Сафат, — сказал хан. Сафат, привстав от доски, вежливо склонил голову. — Спасибо, о великий хан, — от игры с тобой я испытываю огромное наслаждение: ты каждый раз показываешь мне, как должен играть подлинный мастер. Польщенный Ахмат сделал ход и с удовлетворением наблюдал, как глубоко задумался над ответным ходом Сафат. Но хан ошибался. Сафат думал вовсе не о ходе. Все две недели, которые он находился в походном стане хана, Сафат непрерывно спрашивал себя, не совершил ли он какой-либо ошибки — уж слишком все шло гладко… Сафат был хорошим шахматистом и мог бы сразу ответить на ход хана, но он умышленно затягивал время — во-первых, для того, чтобы показать, как серьезно он относится Но хан Ахмат и в самом деле ни в чем дурном Сафата не подозревал. Вот уж воистину — «Человек предполагает…» Ерема Селиванов был уверен, что его план, продуманный до малейших деталей, приведет его Мурза Сафат был убежден, что его ждет необыкновенно трудное задание — подумать только: ему надо попасть в ближайшее окружение могущественного владыки, с его охраной, свитой и, наконец, стотысячной армией! Это казалось просто невозможным, и вдруг, все получилось с прямо-таки чудесной легкостью! А все началось с того, что, расставшись с друзьями в Медведевке и попрощавшись с Левашом в Синем Логе два месяца назад, Сафат двинулся на юг, в Дикое поле, навстречу войску Ахмата, и на второй же день пути его конь вдруг стал хрипеть, задыхаться и к обеду пал трупом прямо на дороге. Сафат сразу же вспомнил, что Леваш жаловался: от какой-то заразной болезни у него пало несколько десятков лошадей, и еще вспомнил, что, пока он беседовал с хозяином, слуги поили, коня гостя, и уже тогда Сафат неизвестно почему хорошо запомнил момент: вот бородатый толстый конюх ставит перед конем Сафата берестяное ведро с водой, и Сафат еще подумал тогда мимоходом — не холодна ли вода, не заболеет ли конь… Коня, конечно, было жалко, но потом Сафат, очень часто размышляя о превратностях судьбы, думал: а что случилось бы, если б его конь тогда не пал? Потеря коня, к счастью, произошла совсем недалеко от Калуги, и Сафат еще засветло успел в город до закрытия торга. Конечно, он сразу пошел к татарским продавцам лошадей, сторговал себе хорошего коня, только успел сесть на него, как вдруг услышал за спиной веселый оклик по-татарски: — Сафат! Ты ли это? Откуда здесь? Это оказался его добрый приятель и, можно сказать, товарищ по профессии — мурза Юсуф, тоже доверенный человек хана Менгли-Гирея, часто выполняющий разные поручения. Но если Сафат специализировался на отношениях с Московией и Западом, то Юсуф поддерживал связи своего хозяина с Востоком: с Ногайскими и Тюменскими улусами. Оказалось, что Юсуф возвращается в Бахчисарай из Казани, где выполнял какое-то поручение хана, и, таким образом, они едут в прямо в противоположные стороны. Однако старые товарищи решили на ночь глядя не продолжать путь, переночевать на ближайшем постоялом дворе и на рассвете двинуться в дорогу, а пока поужинать да обменяться новостями и придворными сплетнями. — Когда я выезжал из Бахчисарая, — рассказывал за ужином Юсуф, — Менгли отправлял на Подолье тысяч двадцать наших воинов — думаю, они сейчас славно веселятся там! Я спросил о тебе, и хан сказал, что отослал тебя к московскому Ивану, чтобы ты смотрел из-под руки подальше на юг. Должен тебе заметить, в Бахчисарае очень боятся Ахмата. А в Казани я слышал, что он уже идет сюда с огромным войском. Ты сейчас в Москву? — Нет, я оттуда. Как раз собираюсь смотреть из-под руки подальше на юг… — И как ты собираешься это делать? Но теперь он двигался не на юг. Рискуя загнать коня, он мчался и мчался вдоль берега Оки до самого Мурома, там коня продал, пересел на скороходную ладью и через три недели после разговора с Юсуфом был в Казани. … — Случайно узнав от Юсуфа, что ты здесь, я мчался день и ночь, чтобы застать тебя, — сказал Сафат. — Ты успел вовремя, — улыбнулся Ибак, — я закончил свои дела и уезжаю утром. — Тогда выслушай меня очень внимательно. — Я всегда и всех выслушиваю очень внимательно. — Хан Ахмат — злейший враг дома Гиреев. — Я знаю это. — Он злейший враг Москвы. — Знаю. — Сейчас он идет туда. — И это знаю. — Он придет к Оке и будет ждать помощи от короля. Но король не придет ему на помощь. — Вот этого я не знаю. — Я знаю это. — И что дальше? — Вероятно, состоится битва между Иваном и Ахматом. И кто-то в ней победит. Но важно совсем не это. — А что же? — Независимо от того, кто победит, Ахмат должен будет вернуться зимовать в свои улусы. Если он проиграет, его армия будет потрепанной и небоеспособной. Если выиграет — у него будет огромный ясак от Москвы — сотни тысяч рублей за шесть лет! Но он не дойдет до Сарай-Берке. Когда хан Ахмат остановится где-нибудь на Дону, чтобы переждать особо холодное время, однажды ночью из темноты выйдет с небольшим отрядом хан Ибак. Я встречу его и проведу прямо в юрту самого. Ахмата. Хан Ибак на моих глазах отрежет ему голову, а я повезу известие об этом в Москву и Бахчисарай. Это событие будет иметь три важных последствия. Первое — Великая Золотая Орда перестанет существовать и отойдет в историю. Второе: человеком, победившим ее, останется навсегда в этой истории хан Ибак, который возьмет под свою власть все ее улусы. Третье: Крым и Москва будут лучшими друзьями хана Ибака, и военные последствия такого союза сейчас даже трудно представить. Ибак вздохнул и улыбнулся. — Занятная история. Одно только мне в ней не ясно. Как ты окажешься столь доверенным лицом Ахмата, что будешь вхож по ночам в его шатер? — Ты меня им сделаешь. — Я? Каким же образом? — Ты напишешь верительную грамоту на мое имя на самой лучшей бумаге, какая найдется в Казани. По этой грамоте я буду твоим доверенным послом, ты поклянешься Ахмату в дружбе и предложишь любую помощь против Москвы или Бахчисарая. Ты дашь мне вот этот перстень, что у тебя на пальце, для большей верности. Ты оденешь меня по вашей сибирской моде и выделишь в провожатые десять твоих хороших сибирских или ногайских воинов, некоторые из которых, возможно, погибнут. Но они будут моими официальными гонцами, и я буду по одному посылать их тебе с усыпляющими Ахмата известиями. Он наверняка велит убить некоторых на выбор, чтобы проверить, что я тебе пишу. Поэтому я буду писать тебе только о его заслугах и восхищаться его величием, а ты отвечай мне через этих гонцов, как ты ему предан. Он ничего не заподозрит, и я буду с ним до самого конца. А ты жди меня на берегах Дона уже в декабре, Я найду тебя там сам. Ибак встал, прошелся по комнате, вернулся и сказал: — Мне нравится этот план. Я сделаю все, как ты хочешь, и буду ждать тебя там, где ты сказал. Но если ты не придешь… — Я приду, — твердо сказал Сафат, — и отведу тебя туда, куда обещал. Слово мурзы. — Я тебе почему-то верю, — странно улыбнулся Ибак. …Вот так, благодаря случайной встрече со своим старым товарищем, Сафат неожиданно легко и просто вошел в число самых приближенных лиц хана Ахмата в его Московском походе. Не надо думать, что хан Ахмат всего не проверил. Он все проверил. Уже трое посланцев из десяти гонцов, которые были, при Сафате, погибли где-то на опасных дорогах, а ценой их жизни стала уверенность хана Ахмата в том, что Ибак его верный друг и союзник, а его посол Сафат — милейший человек и прекрасный шахматист. Но если бы здесь был Медведев, он скептически сказал бы Сафату, что не верит в случайности. Он так-же очень удивился бы рассказу о том, как легко, быстро и наивно коварный хан Ибак воспринял сомнительное предложение Сафата и сделал все так, как он хотел. И Медведев был бы прав. Потому что Сафат не имел ни малейшего понятия о том, что именно делал хан Ибак в Казани, так далеко от своей столицы, да еще находясь там тайно, как и не знал, кого он там так долго ждал. А ждал он там своего старого знакомого Нордуалет-Гирея, старшего брата Менгли, потому что Нордуалет еще в июле позвал его сюда тайной весточкой и назначил ему тут встречу. За день до прибытия Сафата проплыла на ладьях по Волге московская судовая рать и остановилась на отдых подальше от казанских глаз. Ночью намеченная встреча состоялась, и Нордуалет сообщил Ибаку под большим секретом: они плывут, чтобы раз и навсегда покончить с родовым гнездом хана Ахмата, столицей его Сарай-Берке, и что если он, Ибак, хочет занять чью-то сторону и подумать о своем будущем, то сейчас — самое время сделать выбор. Ибак, который был несколько раз в Сарай-Берке, дал Нордуалету по его просьбе ряд ценных советов относительно наиболее неожиданного нападения на город, взятия и разграбления его, пожелал успеха этой смелой операции и заверил в своей дружбе. Ему понравилось известие, и он начал думать о том, как бы принять более активное участие в этом деле, как тут, откуда ни возьмись, появился Сафат со своим предложением… Ибак, конечно, ничего не сказал Сафату о том, что он уже знал, но сведения Нордуалета неожиданно подтверждались, и появлялся реальный шанс навсегда покончить с Золотой Ордой — ведь если столица будет разгромлена дотла, Ахмату действительно некуда будет возвращаться, и он окажется беззащитным зимой в Донских степях… В том же, что московиты захватят и уничтожат Сарай-Берке, у Ибака не было сомнений, особенно после того, как он увидел на палубе одной из проплывающих мимо московских людей человека, каких еще никогда в жизни не видывал. Могучий великан размахивал огромной палицей и таким же огромным щитом, обучая какой-то особой технике боя менее опытных воинов на палубе ладьи, и даже с самой середины широкой Волги донесся его странный клич: — Йо-хх-ххо! й-о-о-о! …Неисповедимы пути твои, Господи! |
||
|