"Пятая зима магнетизёра" - читать интересную книгу автора (Энквист Пер Улов)

6

«Иногда случается даже, что те, кого посещают видения, откровения, или кто попадает под власть чар, словно бы видят то, что обыкновенно сокрыто, и даже могут видеть сквозь горы и землю. Те, кто одарен подобным проницанием, могут видеть в старинных книгах буквы, кои зовутся альфрунами и при дневном или солнечном свете для других людей остаются невидимы и могут быть прочитаны лишь в сумраке или при свете луны».

И далее Ламброзий Каренский, теолог и знаток человеческого естества, писал:

«Я, сколь мог, усиливался понять, что скрывается за туманообразным облаком, среди бела дня окутавшим моего друга. И уразумел, что там должно совершаться нечто приятное или, напротив, ужасное, и сказал себе, что это следует обсудить в консистории. Однако тогда я еще не понял, что не по ту, невидимую сторону облака, произошло чудо, внушившее мне страх».

Этот вечер Мейснер провел в погребке Вегенера.

Не успел он устроиться за столиком, как к нему подсел незнакомец, представившийся актером из Берлина. Он явился в Зеефонд в этот самый день, и теперь его мучила жажда, но при всем том он пребывал в отменном расположении духа.

Мейснер сидел с ним за кружкой пива.

К ним присоединились еще и другие. Поскольку Мейснер был уже в эту пору знаменитостью, многие хотели подсесть к двум собутыльникам, которые все веселели.

Мейснер и актер не возражали.

К концу вечера, когда табачный дым совсем сгустился и все напились, артист показал несколько коротких номеров. Он приладил к голове коровьи рога, щеки выкрасил какой-то никому не ведомой красной мазью и, появившись в таком обличье из кухни, стал выделывать смешные прыжки. Тогда один из гостей, тоже веселый парень, водрузив себе на голову два клыка борова, начал изображать быка. Он сделал несколько попыток покрыть актера, но потерпел позорную неудачу.

Тут Мейснер потребовал полной тишины и заявил, что может чудом вызвать из табачного дыма живые образы. Все стали кричать: «Давай! Давай!» Он подождал, пока все выпили за его здоровье, а потом выдохнул большое облако дыма. Из этого облака явился человек в сером плаще и с кабаньей головой и в наступившей мертвой тишине все вдруг увидели, что это вовсе не личина.

Человек с кабаньей головой подошел к актеру и, вонзив в его руку клык, прокусил ее до крови. Тут кто-то потушил свет.

Слово «гротеск» произошло, вероятно, от слова «грот», то есть пещера.

На одной из картин Жака Калло можно рассмотреть четыре фигуры. Все четыре делают пластические движения, словно выступают на сцене. На лицах у них маски. Маски обозначают их роли, но они невыразительны, плоски, безжизненны. Однако сама картина не кажется мертвой.

На заднем плане виден занавес. В дыру, проделанную в его ткани, просунул голову актер. Нам видна половина его тела. На актере обтянутые штаны и маска собаки.

— Таким образом, гротеск — это самые недра человека, — говорит актер, — самый нижний его этаж, ненавистный, но неотъемлемый темный контур картины. Мы воспринимаем его как орнамент: дома, улицы, люди, змеи, звериные головы, птичьи кости, экскременты, смех, экстаз. Без контура нет картины.

Похоже на картину Агостино Венециано — декорация, которая вызывает у нас смех, говорит актер.

Но есть Иеронимус Босх, у него гротеск обнажает свою сущность. Фигуры становятся отчетливее.

Мы вглядываемся в лицо, и то, что вначале только мерцало, вызывая в нас дрожь, теперь сбивает нас с ног. Вот это и есть произведение искусства, соблазняющее, проклинающее.

Человек на сцене. Кому-то удалось разрушить подмостки, и никто не верит своим глазам: мир оказался ловушкой. А человек стоит и смеется.

— Мы воображаем, что постигли, из чего состоит романтическая картина, — говорит актер Мейснеру. — Но если романтическая идея — это отражение наших самых затаенных надежд, гротеск — зеркало правды о нас самих.

Мейснер смотрит на него с презрением. Никакого зеркала, думает он. Никакого образа. Ничего.

— Только гротеск, — настаивает актер, — передает наш образ, нашу зачарованность.

Потом говорили, что оба сильно напились. По городу ходили слухи, что напились все, винные пары их одурманили, так что им примерещились фантастические видения.

Актера лечил Штайнер. На его руке врач обнаружил глубокую рану, дюйма четыре длиной, широкую в основании и с рваными краями. Такую рану нельзя нанести ни ножом, ни топором; возможно, ее нанес своим клыком кабан.