"100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?" - читать интересную книгу автора (Васильченко Андрей Вячеславович)
Глава 4 Дальнейшая судьба
По свидетельствам очевидцев, за городом была замечена большая группа немецких и венгерских солдат, которые маршировали в направлении горы Хармашхатар. Они не избегали населенных пунктов. Один из венгерских солдат вспоминал: «Мы пробирались за домами с дядей Билли. Инстинктивно мы шли по направлению к горам. Снег в некоторых местах лежал слоем в 20 сантиметров, так что наше продвижение не было быстрым. Я прокладывал путь в сугробах, дядя Билли следовал за мной. Нигде не было заборов, не исключено, что они были разрушены в ходе боев. В итоге мы оказались на полевой дороге, которая вела к горам. На деревянной вывеске я смог лишь разобрать «улица Тёрёквес». Затем мы углубились в заснеженный перелесок. Мы пробирались вверх по склону, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. И тут случился истинный сюрприз. Утренний сумрак стал сгущаться. Шум боев, доносившийся из долины, становился все более оживленным. Повсюду лежал туман. Наши следы, оставленные в снегу, терялись в темноте. Мы внезапно вышли на поляну, на которой было полным-полно людей… Нас тут же окружил и гражданские, солдаты, дети, небритые эсэсовцы с автоматами. Они наперебой, по-немецки и по-венгерски стали спрашивать дядю Билли, куда двигаться дальше. Неожиданно дядя Билли стал эпицентром клокочущей массы. Туман сгущался, и дядя Билли с группой автоматчиков решил двигаться в сторону перевала. В утреннем сумраке вооруженные эсэсовцы побрели по снегу. Это был небольшой отряд, состоявший из 7 человек. Усталые, небритые, с изможденными помятыми лицами, они толпились среди деревьев и кустарников. Дядя Билли и я следовали за ними. Я видел где-то даже сидящего на лошади раненого немца. Молодой немецкий офицер в гипсе сидел на маленькой лошадке и отдавал с нее приказы. Матери с детьми причитали, но следовали за нами по снегу. Они тащили за собой свои скромные пожитки, завязанные в большие платки».
Дьюла Коковай со своей большой вооруженной группой двигался в направлении Швабской горы. Именно о тех происшествиях было написано в дневнике ЮдитЛихтенберг.
Сам Коковай вспоминал: «Около 14 часов мы оказались на улице Бела-кирай. Здесь нашему взору предстало множество брошенных повозок, лошадей и орудий. Машины оказались нагруженными боеприпасами. Рядом с колонной машин на земле лежало множество убитых гражданских. Мы долго маршировали по улице Бела-кирай, откуда свернули на узкую и извилистую улочку. Уже смеркалось, когда мы смогли достигнуть группы зданий, в которых отдыхало множество немецких солдат, остатки группы «Винтер» и 8 студентов. Нас было по меньшей мере 600 человек. Я в сопровождении капитана, занялся поисками офицера старшего по званию. В итоге мы нашли немецкого майора. Согласно достигнутой договоренности вся группа переходила под его командование, а капитан Надь продолжал свой путь к памятнику Кошуту. Мы же двинулись чуть левее его, продолжив свой путь, прижимаясь к отвесным стенам. Долина обстреливалась русскими, которые окопались на горном склоне в загородных домах. Мы открыли ответный огонь. У немцев было несколько убитых и раненых. Мы же, венгры, не понесли никаких потерь. Мы продвигались вперед к зданию ресторана «Диснефё». Тем временем к нам присоединилось еще несколько групп идущих на прорыв солдат. Среди них были офицеры… Деревня Будакеси была занята русскими. А потому мы должны были нанести удар в направлении заснеженного леса, то есть в северном направлении. В течение трех часов русские преследовали нас. Они обходили нас с левого и правого флангов. Мы пытались ускориться, но на заснеженных лесных возвышенностях попали под сильный огонь. В стремительно сжимаемом кольце мы встретились с полковником артиллерии Ленардом и капитаном Ароном Вайна, который был активистом нилашистской партии.
После недолгого совещания было решено, что группа капитана Надя и несколько немецких групп атакуют по глубокому снегу русские позиции, которые располагались на севере. После ожесточенной перестрелки эта русская группа оставила свои позиции, бросив даже один из минометов. После этой атаки под наш контроль перешло множество холмов… Было очень много убитых и раненых. Ранены были немецкий генерал, полковник Ленард и уже упоминавшийся выше капитан… После того, как стемнело, около 18 часов сделали привал, во время которого поели. Около полуночи мы продолжили прорыв. В одной из небольших деревень мы оставили раненых и нескольких солдат, которые должны были оборонять их. Ночью мы встали лагерем на поляне, которую огородили стволами деревьев. У нас не было ничего, на чем было можно было спать, а потому улеглись прямо на ветки. Но сильный ветер и мокрый снег не позволяли даже вздремнуть. Через два часа наша мокрая форма стала покрываться коркой льда. Надо было двигаться дальше».
Часть из этой группы — примерно 2 тысячи человек — продолжила прокладывать путь в направлении Чобанки и горы Хармашхатар. Лейтенант Вире, который буквально накануне сбежал из советского плена, был свидетелем этого отступления. «Рано утром я побежал в направлении горы Тештвер, где и нашел убежище. 12 февраля по туристической тропе я направился к горе Хармашхатар. Там я встретил немецких солдат, и два часа спустя мы уже направлялись к горам Чуч и Шоймару. Немцы несли с собой раненых. Передовой отряд постоянно вел огонь. Солдаты перебегали от дерева и дереву».
Эта группа солдат пыталась прорваться на север. Однако на шоссе, ведущем в Вену, их настигла колонна советских танков и самоходных орудий. Солдаты, у которых фактически не было патронов, углубились обратно в леса. Они не могли преодолеть мощный перекрестный огонь. Большинство скрывшихся немецких и венгерских солдат оказались в лесу чуть выше Надьковачи. Эрнст Швайцер вспоминал: «По лесной дороге несколько солдатских групп двигалось в северо-западном направлении. Мы можем понять, что это немцы, вырвавшиеся из Будапешта. Среди них множество гражданских венгров. Они напоминают ползущего по лесу червя. Некоторые из наших узнают своих знакомых и, несмотря на предупреждение, покидают убежище. Мы сошлись на том, что достичь немецкой линии фронта возможно, лишь разбившись на небольшие группы. «Армейский червяк» состоит из 400 человек. Среди них солдаты 13-й танковой дивизии. В нашей колонне появляются мирные жители, которые несут свою поклажу на голове. Раненый солдат, у которого оторвана нога по самую лодыжку, сидит на неоседланной лошади, которая следует за колонной. После полудня мы продолжаем путь на север по лесной просеке, которая идет по склонам горы от Пештхидекута. Над нами летают русские самолеты-разведчики. В полчетвертого появляются первые русские бомбардировщики, которые сразу же заметили нас. Начинается бомбежка. Появились новые убитые и раненые. На одной из полян по нам открывает огонь русский патруль. Из колонны пулями выбивает по нескольку человек. Так продолжается до тех пор, пока капитан не снаряжает десять человек, которые обходят русских с фланга и открывают по ним огонь. Около 16 часов мы достигаем дороги Пештхидекут — Шоймар. Но здесь мы натыкаемся на русские бронетранспортеры. Дальнейшее движение по дороге невозможно. Холмы к востоку от дороги равны по площади огромному военному лагерю. Теперь русские ведут по нам огонь из минометов. Снова несем потери. Внезапно в небе появляются два немецких самолета. Они кружат. Мы понимаем, что они ищут нас. Даем световой сигнал. Наконец, на нас сбрасывают «продовольственные бомбы». Их только две. Мы сразу же находим их. Их дележка напоминает разграбление, ни о каких равномерных порциях не может быть и речи. Солдат протягивает мне брикет супового экстракта. Абсолютно несъедобная штука».
Советские части атаковали рвущиеся из окружения части у мельницы, которая располагалась рядом с кирпичным заводом в Юрёме. В атаку были пущены самоходные артиллерийские установки, которые поддерживались огнем из минометов. Большинство беглецов нашло здесь свою смерть. Лишь крошечным группам удалось продолжить свой путь дальше на север к Пилишским горам.
Другая группа, состоящая главным образом из солдат ваффен-СС, продолжила путь к горе Хармашхатар. Но, достигнув дороги, ведущей из Шоймара в Пештхидекут, они продолжили двигаться не в северном направлении, а с огромными потерями стали пробиваться к горе Надьсенаш, в итоге оказавшись налесной опушке Будайских гор между селами Тиннье и Пербаль. Советские войска закрепились в Пештхидекуте еще 10 февраля. Они установили засады в близлежащих горах и вдоль всех дорог. В итоге, достигнув одной из деревень, эта группа немцев была почти полностью уничтожена советскими стрелками.
Группа, которой командовал полковник Вольф, двигалась к югу от Нальковачи. Она держала путь к горным хребтам по дороге, которая шла вдоль деревень Тельки, Будаенё Пербаль. Здесь группа неоднократно пополнялась оборванными и голодными солдатами.
На лесные поляны горного хребта Вёрёш-Почойаш самолеты люфтваффе сбросили еще несколько бомб с продовольствием и боеприпасами. Их ржавые останки пролежали там не одно десятилетие. Если не считать налетов советской авиации, то шедшие к немецким позициям солдаты могли вполне спокойно передвигаться по лесам. Проблемы возникали всегда, когда им приходилось покидать лесные массивы и выходить на открытые места. Здесь они почти сразу же замечались советскими танками и кавалерийскими патрулями Красной Армии. Нередко появившиеся на опушках немецкие и венгерские солдаты обстреливались из орудий, после чего предпочитали вновь скрыться в лесу. По этой причине многие из отступавших солдат предпочли повернуть на юг и пробиваться к немцам в районе Большой Холодной горы (Надькопаш). Так, например, поступил генерал-лейтенант Билльницер и его группа. Другая часть немецких и венгерских солдат, общей численностью от 5 до 8 тысяч человек, направилась в юго-западном направлении. Следуя вдоль зубчатой железной дороги по окраинам Варошмайора, эта группа, в основном состоявшая из остатков кавалерийской дивизии СС «Мария Терезия», двигалась в направлении Швабской горы. Так же поступили венгры, которыми командовал старший лейтенант Дьюла Литтерати-Лоёц, — они пытались достигнуть квартала элитной застройки на склонах большой вершины Швабской горы. Отсюда планировалось нанести удар прямо на запад, следуя от Швабской горы лесами.
На большой вершине Швабской горы большинство групп было перебито засевшими в засадах красноармейцами. Те же, кто двигался в направлении малой вершины, смог дойти даже до опушки леса. Отступавшим частям удалось на время захватить малую вершину Швабской горы. Но следующий же натиск советских войск привел к их окружению. Те места изобиловали братскими могилами. Немецкие и венгерские солдаты постоянно попадали в советские засады. Один из таких эпизодов произошел в окрестностях Будакеси. «В начале колонны началась стрельба. Лейтенант с несколькими пулеметчиками рванулся вперед. Основная же масса идущих подалась назад. Никто не хочет быть раненым — все бросаются на землю. Еще несколько смелых парней с ящиками патронов побежали вперед. Их фигуры скрылись в тумане. Слышно, как тарахтят наши МГ-42 и русские пулеметы. Раздаются глухие разрывы ручных гранат, и стрельба затихает. Снова двигаемся вперед. Видим несколько убитых русских, вокруг которых сидят раненые немцы. Над ними еще не рассеялся дым. Видна повозка с хлебом, на которую тут же набрасываются голодные люди».
 |
Среди измотанных, голодных, психически истощенных солдат больше не было никакой дисциплины. «Мы мучительно медленно двигаемся к советской повозке с хлебом. Тут завязывается массовая драка. Буханки рвутся на части. Иногда обезумевшие от голода солдаты пытаются применить друг против друга оружие. Кто-то хватается за кобуру. На некотором удалении наблюдаем за этой безобразной сценой. Скоро самые сильные смогли схватить по нескольку буханок. Между людьми и повозкой остаются лежать убитые и раненные в драке».
В рядах отступающей группы становится все больше и больше людей, которые более не хотят продолжать войну. «Почти все пали духом. Многие выбрасывают оружие и сумки с патронами». Некоторым группам повезло больше. «Молча идем по ночному лесу. Курить строго-настрого запрещено. Внезапно спереди раздаются выстрелы из винтовок и пистолетов. Звучат громкие выкрики. Звучит громкое: «Не стреляйте!» Передовой отряд выскочил на дорогу, по которой ехало несколько советских повозок с продовольствием. На них же в лагерь для военнопленных доставлялось несколько раненых немцев. Ситуация изменилась в корне, немцы оказались на свободе, а русские пленены. То, что они рассказали, дало нам первое представление о советском плене. У них отобрали все, включая ложки и носовые платки. Целый день их не кормили. Тяжелораненых солдат добивали…».
Но, несмотря на все это, многие отказывались от продолжения борьбы. «Марширующие впереди немцы остановились. Встали и мы. Мы не знали, что произошло там. А потому я направился вперед вместе с господином капитаном. Там по снегу катался командир нашего отряда оберштурмбаннфюрер СС Флюгель. Он кричал, что с него хватит этого кошмара и он больше не сделает ни шага. Скопившиеся вокруг него солдаты молча смотрели на эту сцену».
Группа обер-лейтенанта Швайцера собиралась с силами к северу от Веришвара, когда ее атаковали советские войска. «Отдыхаю, курю сигарету. Вдруг внезапно раздается громкое русское «Ура!». По нам открывают огонь. Как вспугнутая охотниками дичь, мы срываемся с места и бежим на север к обрывистой скале. Дыхание сбито. Прицельными выстрелами нас убивают одного за другим. Непосредственно передо мной бежит унтер-офицер. Пуля попадает ему в голову, и он падает, как подкошенный. Я больше не мог так. Я хватаюсь за куст, чтобы не свалиться, и обдумываю, должен ли закончить свою войну и застрелиться. Нет, этого не произойдет. Мы не имеем права расставаться с жизнью таким способом. Вскакиваю и снова бегу вперед, пока передо мной не вырастает гора Кевей…
Мы скатываемся по крутому склону, по самые плечи пробиваясь в глубокий снег. Мы понимаем, что русские будут преследовать нас. У подножия горы мы пытаемся найти убежище. Нас всего осталось 13 человек. Только теперь я понимаю, что где-то выронил карту. На сегодня суточным рационом является кусочек шоколада, конфета и ломтик хлеба».
Как рассказывали оставшиеся в живых, на второй-третий день голода почти у всех возникали галлюцинации. Посреди заснеженных полей солдаты видели теплые дома, в которых на кухнях готовилась вкусная еда. Некоторые полагали, что они садятся в поезд на южном вокзале. Голод и нервные потрясения лишали многих разума. Но тем, кто добрался до гор, предстояла нелегкая задача. Чтобы добраться до немецкой линии фронта, которая проходила по линии Жабек — Сомор — Маньи, предстояло преодолеть танковый заслон, поставленный советскими войсками.
Из 28 тысяч солдат, пытавшихся вырваться из окруженного Будапешта, до немецких позиций смогло добраться не более 800 человек. Прорыв превратился в жуткую бойню.
Первой группой, которой все-таки удалось осуществить прорыв, был отряд, возглавляемый старшим лейтенантом запаса Ласло Силаши Сабо. В гражданской жизни он был актером. Вечером 13 февраля его группа смогла достигнуть холмов, раскинувшихся между Сомором и Мариахаломом. В католической капелле в Соморе благодарственный молебен сразу же заказали три немецких и один венгерский офицер, а также пара десятков солдат. Все выжившие хором говорили, что были обязаны жизнью тому обстоятельству, что командовавший ими старший лейтенант отлично знал те места.
Самая большая группа, вышедшая из окружения, возглавлялась Гельмутом Вольфом и Вильгельмом Шёнингом. 13 февраля она вышла к немецким позициям западнее лесного массива, который располагался у Надьковачи. После наступления этой группе удалось прорвать внешнее кольцо советской обороны в окрестностях Будаенё. Ведя ожесточенный бой, она смогла пробраться в расположение 3-й кавалерийской бригады вермахта.
Гауптштурмфюрер СС Боосфельд и несколько его людей смогли спрятаться в залах электростанции на улице Лёвёхаж. Им пришлось незаметно пробираться между советскими отрядами. Красноармейцы, видимо, еще не знали о начале прорыва, а потому праздновали, отмечая взятие Будапешта. В утреннем сумраке немцы смогли достигнуть горы Ремет, где в одной из пещер обнаружили огромное количество людей, прежде всего немецких солдат. Они устремились на запад, где были обстреляны русской артиллерией. При этом солдаты были просто не в состоянии заниматься поиском припасов, сброшенных с самолетов. Они были физически истощены. Группа не обращала никакого внимания на оборону, а только лишь спешно отступала. Советские стрелки убивали одного солдата за другим. Ближе к полуночи оставшиеся в живых солдаты решили отдохнуть на одной из лесных полян. Бегство было продолжено через несколько часов. Из последних сил, что само по себе похоже на чудо. Они смогли прорвать с тыла советские позиции, после чего достигли немецких частей. Прорыв затруднялся тем, что советские части находились на возвышенности, у подножия которой тек ручей. Чтобы воссоединиться с немецкими частями, его надо было форсировать. На тот момент в отступающем отряде насчитывалось не более сотни солдат.
«На отлогом лугу, который был местом перехода к немецким позициям, было хорошо видно маленькие серые точки — немецких солдат, которые пробивались вперед. С немецкой стороны мы не получили никакой огневой поддержки, хотя очень рассчитывали на нее. Русские же снайперы, напротив, не оставили многим никаких шансов на спасение. Они расстреливали бегущих солдат, как в тире».
Из 100 человек, достигших подножия холма, до немецких позиций смогло добраться не более 20. А несколько часов спустя советские позиции атаковала самая крупная из прорывающихся группировок — группировка Вильгельма Шёнинга. В распоряжении этого командира 66-го панцер-гренадерского полка, кавалера Рыцарского креста с Дубовыми листьями, было от 3 до 4 тысяч человек. Для облегчения перехода через линию фронта группировка была разбита на небольшие отряды, в которых было 15–25 человек. Затем они начали массовую атаку. Унтер-офицер Отто Кучер вспоминал: «Внезапно взлетели две зеленые сигнальные ракеты. Это был знак, что мы были своими. Зеленые ракеты взлетали над немецкими позициями в интервале через каждые 500–1000 метров. Мы уже достигли советских окопов, когда нас окликнули. Мы сразу же стали забрасывать окопы гранатами и стрелять из всего, из чего можно было вести огонь. Русские открыли огонь, когда мы уже были в окопах. Как раз между мной и Шёнингом разорвалась ручная граната. Шёнинга тяжело ранило в правую ногу. Я же получил осколок в левое бедро. Пришлось ползти до собственных позиций. Когда меня доставили в лазарет, я не мог сдержать рыданий. Мы все-таки вырвались!»
Сам Шёнинг так вспоминает о данном инциденте: «Внезапно у меня возникло чувство, что мне оторвало ноги. Дивизионный врач Зеегер, лежавший на земле рядом со мной, хотел помочь, но тут же был ранен сам. Вначале он получил ранение в ногу, а затем осколок разорвал ему ягодичную мышцу. Так как в моей обойме уже не было патронов, то отдал приказ лейтенанту, чтобы он пристрелил меня. Он сам был ранен в руку. Но я ответил: «Осталось лишь 2 тысячи метров, герр оберст. Мы должны сделать это!» Тогда пополз по заснеженному склону, за мной последовал врач… два раненых гренадера из состава моей группы под огнем несли нас на руках. Так я и проковылял до самых немецких позиций».
 |
Тем же самым утром прорваться к немцам удалось венгерскому прапорщику Дьюле Ковай и его сослуживцам. С земли его небольшой отряд атаковали русские лыжники, с воздуха — самолеты. Пришлось предпринять несколько атак, чтобы проломить советскую линию обороны и выйти к Аньача-Пуста. Прапорщик вспоминал: «Уже смеркалось, когда нас обстреляли с расстояния 500–600 метров. Я хотел ответить, но мой МП внезапно отказался стрелять. Так как во время атаки не было времени разбираться, что с ним произошло, я отбросил автомат и взялся за винтовку — я не мог пробиваться совсем без оружия. Со своих позиций русские стали бросать в нас гранаты. Один эпизод навсегда остался у меня в памяти. Я видел, как одна из гранат упала прямо передо мной, — я бросился на землю и лежал, пока она не взорвалась. Мой рот и мои глаза оказались забиты снегом. Фуражку куда-то унесло взрывом. Я вскочил и бросился вместе с другими на русских. Я бежал, когда увидел, что в 10 метрах от меня за деревом спрятался русский. Он прицелился в меня и нажал курок. Я до сих пор слышу звук этой осечки. Он хотел ударить меня прикладом, но я оказался проворнее и вонзил ему со всей силы между ребер штык. Затем я догнал остальных, которые были уже на опушке леса. Мы стали прочесывать его в надежде, что там могли оказаться наши люди. Под сильным огнем мне пришлось упасть в снег. Перебежками я смог добраться до окопа, где укрылся от огня. Однако надо было двигаться дальше. Первым вскочил Вайна. Он не успел сделать и десяти шагов, как его сразила пуля. Она попала ему в затылок. Ночью прибыли еще солдаты, пытавшиеся прорваться к немцам. В целом наша группа состояла из 36 немцев и 9 венгров. От моей прошлой группы осталось только трое: я, Йожеф Яс и Бела Хидвеги».
Но большая часть вырвавшихся из Будапешта (624 человека) смогли достигнуть немецких позиций только 16 февраля. Много позже за ними последовало еще около 80 человек. Последней была группа Эрнста Швайцера, которая насчитывала всего лишь три человека. Их путь, наверное, был самым длинным. Он лежал из Будапешта через Пилишские горы, затем через гору Надь-кевей, через Добогокё, а затем через Гран. На четвертый день прорыва, 15 февраля эта группа достигла местечка Лайош. «Взгляд, брошенный на дома, притягивал нас к ним. Мы были уставшие и изголодавшиеся. Но сначала надо было проверить, не было ли там русских. Вдвоем мы осторожно стали пробираться вперед. Деревня словно вымерла. Теперь мы подходим к дому. Двери открыты! Дом покинут и разграблен. На полу валяется посуда. Надо найти что-то съедобное. Пусто. Мы готовимся отойти ко сну, а пожилой обер-ефрейтор продолжает поиски пищи. Он возвращается с бесформенной массой в руках. Когда-то это было тесто. Ему не меньше нескольких недель. Оно заплесневело и плохо пахнет. Мы обрезаем его, делим на равные части.
Мои приятели разбудили меня, когда солнце было уже высоко в небе. Я предупреждаю, что мы сразу же должны исчезнуть. Где-то снаружи раздаются шаги! Мы прячемся и пристально смотрим на дверь. Она открывается. Входит гражданский венгр. Он испуган не меньше нас. За ним в дом входят два молодых человека. Они просят нас, чтобы мы ушли. Если бы прибыли русские, которые патрулируют эту местность едва ли не ежедневно, им бы не поздоровилось. Мы собираемся уходить, но просим, чтобы нам дали хоть какой-то пищи… О продвижении вперед можно было даже не мечтать. Наше настроение падает. Мы решаем вернуться обратно в дом, пока не появились русские. Когда мы возвращаемся, венгры бледнеют от ужаса. В качестве гарантии их безопасности они просят сдать оружие и боеприпасы. Мы отдаем оружие, при условии, что они вернут его позже. Венгры говорят, что если нагрянут русские, то они могут сказать, что разоружили и взяли в плен немцев. Они достают картофель, чистят его и начинают варить. Я снова укладываюсь на пол и засыпаю. Приятели пытаются меня разбудить, когда картофель готов. Им удается это не с первого раза. В полусне я съедаю два ложки и вновь падаю на пол. Мы просыпаемся в 6 часов утра. Венгры угощают нас чаем с хлебом. Я выспался и чувствую себя бодрым».
Затем группа направилась в сторону Грана. При этом она миновала туристическую базу в Добогокё (одной из самых высоких вершин Пилишских гор). Но база оказалась под охраной советских патрулей, в итоге гору пришлось обходить с севера. Из-за глубокого снега и отвесных обрывов отступающим немцам удавалось за день преодолевать не более 4 километров. Утром 20 февраля их, перенесших многочисленные невзгоды и страдания, от Грана отделяло несколько километров. «Мои ноги болят так сильно, что мне пришлось разрезать сапоги. Стянуть их можно только помощью моих товарищей. Когда нам снова надо двигаться в путь, я обнаруживаю, что не могу надеть их обратно. Я говорю моим приятелям, что они могут двигаться дальше без меня. Я бы остался в какой-нибудь из хижин. Главное было выяснить, кто контролирует эту территорию. Но мои товарищи решают не покидать меня. Они тоже не хотят идти дальше. На рассвете мы видим, что в каких-то ста метрах от нас находится город. Если верить карте, то это Гран. 10 дней назад этот город был еще в немецких руках. Мы скатываемся по склону и направляемся к домам на окраине. В одном из них нам указывают, в каком из домов разместились немецкие солдаты. Мы смогли вырваться из окружения».
Но для кого-то прорыв заканчивался много недель и даже месяцев спустя. Несколько групп немецких солдат, которые панически боялись русского плена, скрывались в лесах до самой весны 1945 года. Некоторые даже до лета. Кому-то удавалось скрыться в венгерской столице. Некоторые из таковых, наиболее решительные, пытались спустя несколько дней выйти из города, одетые в штатские костюмы. Очевидцы рассказывают, как один из подобных солдат, облаченный в изящное пальто, по-немецки (!) интересовался у прохожих на улице города, как добраться до Будакеси. Унтерштурмфюрер СС Фриц Вогель, который был приписан к штурмовому университетскому батальону, укрывался с будапештскими студентами до апреля 1945 года. Прикинувшись глухонемым, он смог добраться до Вены, уроженцем которой он и являлся. До того, как Европа оказалась поделена «железным занавесом», он регулярно слал своим спасителям благодарственные письма и пакеты с подарками.
В последний день битвы за Будапешт не стоило списывать со счетов немецких и венгерских солдат, которые остались на территории, примыкающей к Будайскому замку. Эти солдаты оставались по совершенно разным причинам. Несколько воинских подразделений получили приказ о начале прорыва слишком поздно или вовсе не получили его. Многие преднамеренно не стали его исполнять, так как считали прорыв бессмысленным и безнадежным предприятием. Многие из них тут же отправлялись на склады, где начинал и делить продовольствие. Они знали, что вскоре попадут в плен, а потому предпочитали сделать это с набитым животом. К числу поздно проинформированных подразделений преимущественно принадлежали венгерские группы, которые пытались уклониться от боев. Число подобных солдат составляло где-то около 5 тысяч человек.
Кроме этого было еще около тысячи тяжелораненых, которые были размещены в импровизированных госпиталях в туннеле, подвале национального банка и других местах. Как вспоминает очевидец, «многие из них рыдали и думали, что к следующему утру их убьют». Главный военный врач гарнизона вместе со всем медицинским персоналом сбежали, бросив раненых на произвол судьбы.
Единственным, кто после неудавшейся попытки прорыва вернулся в госпиталь, был дивизионный врач Хюбнер. Он намеревался помочь сотням людей, которые лежали без еды и медикаментов в подвалах королевского дворца. Позже он вспоминал: «В замке царило безумие. За недели осады многие познакомились с этим явлением очень близко. Действиями людей руководили лишения, бедствия и желание выжить. Вряд ли можно было возлагать ответственность на отдельных людей. Но между тем раненые заметили, что их бросили. Среди них началась паника. Во всех углах огромного подземного госпиталя то и дело раздавались щелчки пистолетных выстрелов. Многим была недопустима сама мысль о попадании в советский плен. Мне удалось разыскать несколько благоразумных легко раненных офицеров, казначея штаба и группу из восьми унтер-офицеров. Они должны были успокоить людей. При помощи громкоговорителя я сообщил раненым, что мы будем оставаться с ними до последней минуты и будем заботиться о них. Но венгры занимались тем, что отбирали у раненых оружие и распускали самые ужасные слухи. В мое распоряжение себя предоставили только два врача. До окружения Будапешта я поддерживал с ними дружеские отношения.
Как уже упоминалось, солдаты не должны были голодать в подвалах и окопах. В итоге они без зазрения совести брали штурмом кладовые и склады. Возмущение тем, что их обманули, вылилось в бессмысленную жажду разрушения. Молодой унтер-офицер открыл бункер сбежавшего генерала Пфеффера-Вильденбруха и оделся в оставленную им парадную униформу. Прежде чем мы его смогли удержать, он, возомнив себя генералом, выстрелил себе в грудь…
Утром, в районе 8 часов я принялся за дело. Надо было ампутировать руку одному тяжелораненому обер-лейтенанту, который после атаки вернулся в замок. Работать приходилось в нижних катакомбах, по соседству с тяжелоранеными. Некоторое время спустя дозорные сообщили мне, что в зоне видимости появились первые русские. Но никаких эксцессов не произошло. Разве что у входа в нашу операционную теперь постоянно стоял русский с автоматом наперевес. Мне потребовалось собрать все силы в кулак, чтобы не показать своего волнения. Я продолжал оперировать. После операции я изрядно отхлебнул из бутылки. Иван сделал то же самое. И лишь после этого мы пошли наверх для процедуры сдачи в плен. По сути, это была формальность, никто ничего не передавал, никто ничего не принимал. Во всех свободных помещениях замка можно было заметить множество русских. Водка текла рекой.
Внезапно в темноте возник главный медицинский пункт. Когда мы стали искать наш аппарат громкой связи, то заметили, что русский джип увозил его куда-то вдаль. Якобы это мешало русским… затем прекратилось водоснабжение. Вышли из строя уборные. Канализационные потоки стали течь между соломенными тюфяками, на которых лежали раненые. Не было свечей. Но тут на выручку пришли русские, они показали, как из смальца и пары лоскутов можно было сотворить светильник. Они тлели повсюду. Стоял страшный смрад. Раненые справляли нужды либо под себя, либо прямо на пол. О снабжении раненых можно было даже не думать. Количество умерших было таким огромным, что мне становилось страшно. Трупы выносили в нижние подвалы, а затем стали складировать в помещении бывшей кухни. Повсюду были разбросаны медикаменты, консервы, белье, картины, осколки ценного фарфора».
 |
Советское командование сразу же стало планировать эвакуацию этих госпиталей. Для этого было выделено несколько врачей. Затем среди пленных были найдены люди, имевшие медицинское образование. Они должны были помочь немецким и венгерским раненым.
Прапорщик Аладр Конкой-Теге (до войны врач) вспоминал о своей встрече с Хюбнером и знакомстве с подземным госпиталем: «С южной стороны в подвал вел темный вход. Там был немецкий военный госпиталь, который находился непосредственно под дворцом. По нему ходил худой измученный немецкий врач, которого сопровождали два санитара. Но подобных сил хватало только на то, чтобы выносить трупы. Нас разделили на три группы, каждую на один этаж. Мы должны были подсчитать людей и определить, какие требовались медикаменты. Я был направлен на второй полуподвальный этаж. Дело шло медленно. Помещение освещалось лишь несколькими свечами и светильниками. Воздух был до удушья спертым. В нем в одно зловоние смешался запах гноя, крови, пота, мочи, сигаретного духа и грязи. Смрад был ужасный. Он перебивал любые запахи, распространялся даже по коридорам. Свет карманных фонариков вырывал из темноты ужасные картины. По обеим сторонам тоннеля длинными рядами на деревянных помостах лежали раненые. Многим приходилось довольствоваться голым бетоном. Многие были в униформе. У кого виднелась кобура. У кого сумка с ручными гранатами. Почти у всех кровавые загноившиеся раны. У кого-то были открытые переломы. У нас не было даже времени, чтобы положить раненых на кушетки. Их раны нельзя было тревожить. Откуда-то доносились взрывы. Наверное, это рвались гранаты. Раненые едва могли передвигаться. Они лежали в собственных выделениях, ослабленные и беспомощные. Больше не было процедур, перевязки и самого лечения. Для них едва находилось продовольствие. Как сказал врач, отсюда выносили только вперед ногами. Повсюду слышались стоны, причитания, молитвы, обрывки немецких ругательств. Чтобы описать этот ад, явно не подходили стихотворные формы Данте. Неподвижно лежало лишь 2–3 человека. У них были безучастные лица мертвецов. Этажи госпиталя весьма напоминали круги ада, описанного итальянским поэтом. На нижнем этаже размещались парализованные, слепые и те, кто выжил после того, как пустил себе пулю в лоб… Тот, кто оказался здесь, получал немного обезболивающего».
 |
В военном госпитале неоднократно вспыхивали пожары, которые не удавалось оперативно потушить. Судя по всему, их вызвали курящие раненые. В итоге несколько человек сгорело заживо. Это было в тоннелях замка и в подвале здания военно-исторического института.
Хюбнер вспоминал: «18 февраля на верхних этажах вновь вспыхнул пожар. Огонь стал распространяться из боковой пристройки на наш военный госпиталь. Там же находился склад боеприпасов. Один раз мне предстояло пережить ужасную сцену. Мы удаляли осколок из живота молодого венгра, когда дверь в операционную распахнулась. В ней показалось два парня, которые беспорядочно стреляли друг по другу. Один стрелок присел на корточки у операционного стола и продолжал вести огонь по своему противнику. Второй в ответ также стрелял. Пули свистели прямо над разрезанным животом венгра, который находился под действием наркоза. Пальба прекратилась только тогда, когда один из стрелков получил пулю в голову. Мы поднялись — у нас дрожали руки. Тем временем более удачливый стрелок, не произнеся ни слова, вышел из операционной, оставив там лежать труп неизвестного… Нам надо было выпить, но для этого не было времени, так как этаж был объят пламенем.
Огонь охватил драпировки, деревянные панели, соломенные тюфяки. Под зловещее потрескивание огня в помещении, где хранились боеприпасы, стали раздаваться разрывы. Затем раздались крики о помощи. Это кричали сгорающие заживо. Единственным выходом из этих катакомб была двухметровая дверь. О спасении всем думать не приходилось. Нам удалось вынести из огня около сотни человек, но снаружи многих из них ожидала смерть от переохлаждения, так как мы были вынуждены класть их прямо на снег. У нас не было другой возможности разместить их где-то еще».
Конокой так описывал это трагическое происшествие: «Из входа валил густой дым. Раздавались взрывы. Несколько раненых смогли выбраться во двор. За ними следовали новые… Тот, кто был способен, поддерживал приятеля. Все пытались покинуть этот полыхающий ад. Подвал был охвачен пламенем. Немецкий врач рыдал: «Там горят мои товарищи, но я не могу им помочь!»
Согласно одним сведениям, в огне погибло 800 человек. Согласно другим — 300. Но, несмотря на эту катастрофу, многие продолжали оставаться в казематах. «В соседнем помещении, которое было отделено от катакомб массивной железной дверью, мы разместили тяжелораненых немецких и венгерских офицеров. Во время пожара дверь заклинило. Но я слышал стук с той стороны. Общими усилиями мы все-таки выломали ее. Сразу же возникло впечатление, что мы попали в вонючую духовку. Офицеры сбросили с себя одежду и поливали насколько могли стены своей мочой».
Только после ужасного пожара раненые были переведены в армейский госпиталь Хонведа, который располагался в доме № 11 по улице Аттилы. Немногие оставшиеся в живых были отпущены по домам летом 1945 года.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |