"Этот бессмертный" - читать интересную книгу автора (Желязны Роджер)

Глава 8

Я вышел на просцениум. Вдоль ступеней шел ряд барельефов, изображающих эпизоды из жизни Диониса. Каждый гид и каждый экскурсант, согласно изданному мной распоряжению, должен «во время путешествия иметь при себе не менее трех магниевых осветительных патронов». Я выдернул из одного предохранитель и бросил патрон на землю. Снаружи ослепительный свет виден не будет благодаря склону холма и каменной кладке.

Я смотрел не на патрон, а поверх, на посеребренные фигуры. Там был Гермес, представляющий младенца-бога Зевсу, вокруг трона которого в безумной пляске извивались Корибанты; еще там был Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, – Икар готовился принести в жертву козла, а Икарова дочь подносила Дионису хлебы (бог стоял рядом, обсуждая с сатиром ее прелести); на другом барельефе пьяный Силен пытался, подражая Атланту, удержать на плечах небесный свод, только получалось у него плохо; наконец, там были другие боги городов, посещающие Театр Диониса, – я узнал Гестию, Тезея и Эйрене с рогом изобилия..

– Ты возжигаешь подношение богам, – произнес голос рядом со мной.

Я не обернулся. Говорящий стоял у меня за спиной, но я не обернулся, потому что знал, кому принадлежит этот голос.

– Может, и так, – сказал я.

– Ты давно не был на этой земле, в Греции.

– Верно.

– Это из-за того, что тут никогда не было бессмертной Пенелопы – терпеливой, как горы, верящей в возвращение своего калликанзароса и ткущей свое бесконечное покрывало.

– Ты теперь деревенский сказитель?

Он усмехнулся.

– Я пасу многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего добираются пальчики Авроры, усыпающей небеса розами.

– Ты и впрямь сказитель. А что же ты сейчас не в горах, не охмуряешь молодых своими песнями?

– Это все из-за снов.

– Ах вот как.

Я повернулся и взглянул в древнее лицо – морщины, в свете гаснущего патрона черные, как рыбацкая сеть, забытая на морском дне; борода белая, как сползающие с гор снега; глаза, гармонирующие с синевой его головной повязки. На свой посох он опирался не сильнее, чем воин на копье. Я знал, что ему уже перевалило за сто, а он никогда не прибегал к S-процедурам.

– Недавно привиделось мне, что я стоял в центре черного храма, – сказал он, – и подошел Бог Аид, и встал возле меня, и взял меня за руку, и принуждал идти с ним. Но я ответил ему «нет» и проснулся. Этот сон встревожил меня.

– Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

– Прошу тебя, не смейся. Позже, в другую ночь, привиделось мне, что я стоял в стране песков и тьмы. И была во мне сила древних героев, и сражался я с Антеем, сыном Земли, и победил его. Тогда снова пришел ко мне Бог Аид и, взяв меня за руку, сказал: «Теперь пойдем со мной». Но я снова ответил ему отказом и проснулся. В ту ночь Земля дрожала.

– Это все?

– Нет. Еще позднее и уже не ночью, а когда я сидел под деревом и стерег стадо, увидел я сон наяву. Подобно Фебу бился я с чудовищем Питоном, и тот почти уничтожил меня. В этот раз Аид не появлялся, но, обернувшись, я увидал его прислужника, Гермеса, – тот улыбался и направлял на меня свой кадуцей будто ружье.

Я покачал головой, и он опустил кадуцей. Затем он еще раз поднял его, и я посмотрел, куда он указывал.

Там, передо мной, лежали Афины – я увидел это место, этот Театр, тебя, а здесь, рядом, сидели старухи.

Та, что отмеряет нить жизни, выглядела раздосадованной, потому что закинула твою нить за горизонт, так что ни конца, ни начала ее не было видно. Но та, что прядет, разделила эту нить на две совсем тонких пряди.

Одна шла через море, назад, и исчезала из глаз. Другая вела в холмы. На первом же холме стоял Мертвец и держал твою нить в неестественно белых руках. Выше, на следующем холме, пролегала она по горящим камням. Еще выше стоял Черный Вепрь и тряс, и теребил твою нить зубами. А вдоль нее крался огромный чужеземный воин, желты были его глаза и обнаженный клинок был в его руках, и несколько раз он взмахнул клинком, угрожая.

Вот почему я спустился в Афины – встретиться с тобой здесь, в этом месте, и предупредить: возвращайся морем и не поднимайся в горы, где тебя подстерегает смерть. Потому что, когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что то были не мои сны, они предназначались тебе, о отец мой, и я понял, что должен найти тебя здесь и предостеречь. Уходи сейчас, пока это еще возможно. Уходи, прошу тебя.

Я положил руку ему на плечо.

– Язон, сын мой, я не поверну обратно. Я несу полную ответственность за свои действия – верны они или ошибочны – и даже за свою смерть, если это потребуется – и в этот раз я должен идти в горы, к Горячему Месту.

Спасибо за предупреждение. В нашей семье всегда видели вещие сны, но часто они уводят по ложному пути. И у меня бывают видения – видения, в которых я вижу мир глазами других людей – иногда ясно, иногда не очень. Спасибо за предупреждение. Жаль, что не могу им воспользоваться.

– Тогда я возвращаюсь к своему стаду.

– Пойдем со мной в гостиницу. Завтра мы подкинем тебя на скиммере до Ламии.

– Нет, я не сплю в больших домах и не летаю.

– Может быть, как раз сейчас стоит начать. Впрочем, пойду тебе навстречу – мы можем сегодня заночевать здесь. Я, как-никак, Уполномоченный по делам этого памятника архитектуры.

– Я слышал, что ты снова важная шишка в Большом Правительстве. Опять будут убийства?

– Надеюсь, что нет.

Мы нашли ровное место и устроились на плаще Язона.

– Как ты истолковываешь эти сны? – спросил я.

– Каждый год до нас доходят твои дары, но когда ты сам приезжал сюда в последний раз?

– Около девятнадцати лет назад, – ответил я.

– Тогда ты ничего не знаешь про Мертвеца?

– Нет.

– Он крупнее обычных людей – выше и толще. Его кожа цветом напоминает рыбье брюхо, а зубы как у зверя. О нем начали говорить лет пятнадцать назад. Он выходит только по ночам. Он пьет кровь. Он смеется детским смехом, бродя по полям и лесам в поисках крови – неважно чьей – людской или звериной. Ночами он заглядывает, дико ухмыляясь, в окна спален. Он поджигает церкви. Он портит молоко. От страха у женщин случаются выкидыши.

Говорят, что днем он спит в гробу, под охраной туземцев-куретов.

– Звучит так же отвратительно, как калликанзарос.

– Но отец, он действительно существует. Не так давно кто-то повадился убивать моих овец. Этот кто-то наполовину их съедал и выпивал почти всю кровь. Я выкопал себе яму и прикрыл ее ветками. Всю ночь я был настороже, и под утро он появился, он так напугал меня, что я не смог даже вложить камень в пращу; он именно такой, как я описал тебе: громадный, даже больше тебя, тучный, а цветом напоминает свежевыкопанный труп. Он голыми руками сломал овце шею и пил кровь у нее из горла. Я рыдал, глядя на это, но боялся пошевелиться. На следующий день я перегнал стадо – и Мертвец больше не беспокоил меня. Я пугаю этой историей своих правнуков – твоих пра-правнуков, – если они плохо ведут себя. И он стоит там на холмах и ждет.

– Мм, да… Если ты утверждаешь, что видел его, то это, должно быть, правда. В Горячих Местах действительно происходят странные вещи, уж мы-то знаем.

– …Там, где Прометей пролил слишком много огня творения!

– Нет, там, где какой-то сукин сын уронил кобальтовую бомбу, а яркоглазые мальчики и девочки приветствовали ее криками «Элон». А что это за Черный Вепрь?

– Он тоже реально существует, я в этом уверен. Правда, мне самому не случалось его видеть. Величиной он со слона, очень быстр в движениях.

Пожиратель плоти – так его называют. Он охотится на равнинах. Быть может, когда-нибудь он и Мертвец встретятся и прикончат друг друга.

– Обычно так не бывает, но мысль приятная. Это все, что ты о нем знаешь?

– Да. Насколько мне известно, его видали только мельком.

– Ну, я постараюсь обойтись и без этой малости.

– …А еще мне нужно рассказать тебе про Бортана.

– Бортан? Знакомое имя.

– Твоя собака. Когда я был маленьким, я любил ездить на нем верхом и колотить пятками по его огромным бронированным бокам. Он рычал и легонько покусывал меня за ноги.

– Мой Бортан умер так давно, что не смог бы раскусить даже собственные кости, если бы ему случилось раскопать их в своем нынешнем воплощении.

– Я тоже так думал. Но через два дня после твоего последнего посещения он вломился к нам в дом. По-видимому, он шел по твоим следам через пол-Греции.

– Ты уверен, что это был Бортан?

– Разве была когда-нибудь другая собака размером с небольшую лошадь, с бронированными пластинами по бокам и челюстями вроде медвежьих капканов?

– Да нет, не думаю. Наверное, поэтому собаки и вымерли. Если собираешься иметь дело с людьми, и вправду нужна броня, но собаки не успели ее отрастить. Если Бортан еще жив, то он, вероятно, последняя собака на Земле. Ты знаешь, я и он – мы оба были щенками, это было так давно, что и вспомнить больно. В тот день, когда он пропал на охоте, я подумал, что с ним что-то случилось. Я искал его, но потом решил, что он мертв. Он был тогда невероятно стар.

– Может быть, он был ранен, и скитался так годами. Но он оставался собой и нашел твой след в тот последний раз. Поняв, что ты уехал, он взвыл и снова кинулся искать тебя. С тех пор мы больше его не видели. Но иногда, глубокой ночью, я слышу в горах его охотничий клич…

– Дурацкой дворняге уже пора бы понять, что не следует ни к кому привязываться так сильно.

– Странные существа были эти собаки.

– Да, странные.

Тут до меня долетело дуновение ночного ветра, вобравшего в себя прохладу длинных коридоров времени. Ветер коснулся моих глаз, и они, усталые, закрылись.

Греция полна легенд и преисполнена угрозы. Многие материковые области вблизи Горячих Мест опасны в силу исторических причин. Вот почему Управление, теоретически контролируя всю Землю, фактически ограничивается лишь островами. На большей части материка персонал Управления напоминает налоговых инспекторов в некоторых горных районах в ХХ веке. Они, так сказать, «разрешены для отстрела» круглый год. Острова в ходе Трех Дней понесли меньший ущерб, чем остальная часть планеты, поэтому именно на них разумно было расположить Региональные конторы, когда талериты решили, что у нас можно завести какую-нибудь администрацию. Обитатели материков всегда возражали против этого. Но надо сказать, что в окрестностях Горячих Мест коренные жители не всегда являлись людьми в полном смысле слова. Так возник сплав исторически сложившейся антипатии и аномальных поведенческих реакций. Вот почему Греция преисполнена угрозы.

Мы могли бы добраться до Волоса морем, вдоль берега. Мы могли бы долететь туда – и практически куда угодно, если уж на то пошло – на скиммерах. Но Миштиго желал, чтобы мы отправились из Ламии пешком – шли и наслаждались освежающим ароматом легенд и враждебного окружения. Вот почему мы оставили свои скиммеры в Ламии. Вот почему мы отправились в Волос пешком.

Вот почему мы встретились с легендой.

Я простился с Язоном в Афинах. Он решил добираться домой морем.

Мудро.

Фил настоял на том, чтобы разделить с нами тяготы пешего пути, вместо того чтобы воспользоваться скиммером и встретить нас где-нибудь дальше по маршруту. Хотя, может быть, и это оказалось к лучшему…

Путь в Волос лежит через лес, то густой, то редкий. По обочинам дороги попадаются огромные валуны, редкие скопления хижин, поля опиумного мака. Дорога пересекает небольшие речушки, вьется вокруг холмов, иногда переваливает через них, то расширяясь, то сужаясь без всяких видимых причин.

Было раннее утро. Небо напоминало голубое зеркало – казалось, что солнечный свет струится отовсюду. В тенистых местах на траве и на нижних ветвях деревьев еще не высохла роса.

Вот там, на прогалине у дороги в Волос, я и встретил сатира.

Когда-то, в Настоящие Прежние Времена, это место было чем-то вроде святилища. В молодости я часто приходил туда, меня привлекала – как бы это сказать – царящая там умиротворенность. Иногда я встречал там полулюдей и нелюдей. Там меня посещали сладостные видения. Там случалось мне находить древнюю керамику, головы статуй или еще что-нибудь в этом роде, что можно было продать в Ламии или в Афинах.

Никакая тропа не приведет вас в это место – нужно просто знать, где оно. Я бы не стал показывать его такой компании, если бы не то обстоятельство, что с нами был Фил, который обожает все, помогающее проникнуть в святая святых, исполненное тайного смысла, позволяющее увидеть тени давно минувшего.

Если вы отойдете примерно полмили от дороги через небольшой лесок – беспорядочное смешение зелени и тени, набросанные то тут, то там груды камней – и неожиданно круто спуститесь под гору, то обнаружите на своем пути непролазную чащобу – проберетесь сквозь нее и вы окажитесь перед голой каменной стеной. Если затем вы, держась вплотную к стене, пригнетесь и продвинетесь вправо, то окажетесь на прогалине – там стоит передохнуть, прежде чем отправляться дальше.

Прогалина заканчивается невысоким крутым обрывом. Внизу под ним – поляна яйцевидной формы, метров пятидесяти в длину и двадцати в ширину.

Острый конец яйца упирается в выбоину в скале; на другой стороне поляны есть неглубокая пещера, обычно пустующая. Вокруг случайным образом разбросаны несколько камней почти кубической формы, наполовину ушедшие в землю. По периметру растет дикий виноград, а в центре поляны – огромное древнее дерево. Его ветви нависают над землей как зонт, создавая вечный полумрак. Вот почему даже с прогалины трудно разглядеть это место.

Но мы все же увидели сатира, который что-то вынюхивал и высматривал.

Я заметил, как рука Джорджа потянулась к ружью. Я взял его за плечо, поймал его взгляд и отрицательно покачал головой. Он пожал плечами, но все же кивнул и опустил руку.

Я вынул из-за пояса пастушью свирель – по моей просьбе ее отдал мне Язон. Сделав остальным знак пригнуться и оставаться на своих местах, я продвинулся на несколько шагов вперед и поднес свирель к губам.

Первые ноты как бы нащупывали мелодию – мне слишком давно не приходилось играть.

Сатир навострил уши и встревоженно завертел головой. Потом сделал несколько резких скачков в трех разных направлениях, будто вспугнутая белка, не знающая, к какому дереву бежать.

Затем, когда я поймал мотив и начал играть, он застыл, подрагивая, на месте. Я играл, вспоминая – вспоминая свирель, мелодии, горечь и сладость, и то пьянящее чувство, которое на самом деле я не забывал никогда. Все это вернулось ко мне, пока я стоял там и играл для малыша с косматыми ножками: как перебирать пальцами, как правильно дуть, как извлечь из свирели то, что подвластно ей одной – и переливы, и осколки звуков. В городах я играть не могу, но здесь я внезапно снова стал самим собой, и заметил лица среди листвы, и услышал цоканье копыт.

Я двигался вперед.

Будто во сне, я вдруг осознал, что стою, прислонясь спиной к стволу дерева, а они со всех сторон окружают меня. Они переминались с ноги на ногу, ни минуты не стоя спокойно, а я играл им – точно так же, как часто играл раньше, много лет назад, не зная, да и не заботясь о том, действительно ли это те же самые, что слушали меня тогда. Они вертелись вокруг меня, раскрывали рты в ослепительно белозубых улыбках, и глаза тоже выплясывали на их лицах. Кружась, они бодали рогами воздух, высоко вскидывали козлиные ножки, наклонялись далеко вперед, подпрыгивали, топали.

Я остановился и опустил свирель.

Они мгновенно превратились в статуи и теперь стояли, уставившись на меня дикими темными глазами, за которыми угадывался нечеловеческий разум.

Я еще раз медленно поднес свирель к губам. Теперь я играл последнюю из сочиненных мной песен. О, как хорошо я ее помнил… Это было нечто вроде погребальной мелодии – я сыграл ее в ту ночь, когда решил, что Карагиозису пора умереть.

Я стал свидетелем провала Ретурнизма. Они не вернутся, они не вернутся никогда. Земля умрет. Я спустился в Сады и сыграл эту, последнюю, мелодию, подслушанную у ветра и звезд. На следующий день красавец-корабль Карагиозиса потерпел крушение в Пирейской гавани.

Они расселись на траве. Время от времени то один, то другой утирал глаза рукой. Они окружили меня со всех сторон и слушали.

Не знаю, долго ли я играл. Закончив, я опустил свирель и сам опустился на землю. Немного погодя один из них подобрался поближе, робко тронул свирель и тотчас же отдернул руку. Потом он поднял на меня глаза.

– Уходите, – сказал я, но они, казалось, не поняли моих слов.

Тогда я поднес свирель к губам и повторил еще раз последние такты.

Самый большой сатир замотал головой.

Они продолжали сидеть, тогда я вскочил, хлопнул в ладоши, крикнул: «Пошли прочь!» и быстро ушел.

Собрав своих спутников, я повел их обратно к дороге.