"Клан Инугами" - читать интересную книгу автора (Ёкомидзо Сэйси)

Изуверы

В недрах виллы Инугами, в просторной комнате, устланной татами, на простом деревянном алтаре по-прежнему стояла украшенная крупными хризантемами фотография покойного Сахэя Инугами, чье тонкое лицо до глубокой старости хранило следы былой красоты. На этот раз еще два человека — мужчина и женщина — не явились на собрание членов клана Инугами.

Оставалось только гадать, о чем думает Сахэй, глядя с фотографии на алтаре и видя, как с каждым разом редеет, как зубья расчески, его семейство, собирающееся здесь.

На днях Такэ. Сегодня Томо и Саёко. Она, чей разум не выдержал страшного потрясения, может быть, еще вернется к нормальной жизни, но он, чье тело сейчас лежит, вскрытое доктором Кусуда, на столе в больнице Насу, никогда уже не придет на собрание семьи.

Если не считать отсутствующего Сизумы Аонума, из прямых потомков Сахэя Инугами в живых остался один лишь Киё. Он восседал, как безжизненная статуя, в своей белой гуттаперчевой маске, безмолвный, как пришелец из мира иного, как таинственное болото, которое таится далеко в горах, неведомое людям с древних времен.

Рядом с Киё сидела Мацуко; чуть поодаль от них — Такэко и муж ее Тораноскэ; а еще дальше — Умэко, с глазами, покрасневшими от слез, и ее муж Кокити. Вот и все, что осталось от клана Инугами. Рядом с ними, но, понятное дело, все же в сторонке — Тамаё, явно уставшая после всех потрясений вчерашнего дня, но тем не менее не поблекшая. Ее хрупкая красота, воистину бессмертная, как вечно цветущая весна, с каждым ее появлением становилась все более чарующей. Макака расположился рядом с ней.

В стороне от членов семьи расположились инспектор Татибана и Киндаити, вернувшиеся из деревни Тоёхата, и адвокат Фурудатэ, вызванный Мацуко. Кроме того, там присутствовал детектив Ёсии, тот самый, первым принесший дурную весть. И все они затаили дыханье в ожидании, что вот сейчас раскроется нечто очень важное.

Стояла такая тишина, что можно было слышать потрескивание угольков в жаровне посреди комнаты, и воздух в комнате был напоен острым запахом хризантем и предчувствием зла. Наконец Мацуко нарушила удушливое молчание.

— Теперь я отвечу на ваш вопрос. Такэко, Умэко, вы согласны, чтобы я рассказала все, да?

Как всегда, в голосе Мацуко прозвучала властность. Такэко и Умэко, на которых снова надавили, обменялись испуганными взглядами, но кивнули с мрачной покорностью.

— Все это известно только нам, и мы договорились никогда никому ничего не рассказывать, и до сих пор не рассказывали, и предпочли бы, если бы то было возможно, унести нашу тайну в могилу. Однако обстоятельства вынуждают нас раскрыть ее. И Такэко, и Умэко согласились со мной, что мы должны пойти на это единственно ради того, чтобы вы могли отомстить за смерть их сыновей. И быть по сему. Теперь уже не имеет значения, что вы подумаете о нас, услышав эту историю. У каждого есть свои причины для оправдания неприглядных поступков. У каждого есть право защищать свое счастье, а тем более у матери, которая должна бороться не только за себя, но и за счастье своих детей, даже если люди ее осудят.

Замолчав, Мацуко окинула собравшихся пронзительным взглядом хищника. И снова заговорила:

— Это было примерно в то время, когда родился Киё, а значит, лет тридцать тому назад. Думаю, все вы слышали, что в то время наш отец, Сахэй Инугами, сошелся с женщиной низкого происхождения по имени Кикуно Аонума. Она работала на его шелковой фабрике, и лет ей было, наверное, восемнадцать или девятнадцать. Особой красотой или умом она не отличалась — обыкновенная девушка, единственным достоинством которой была кротость. Как этому созданию удалось соблазнить нашего отца, понятия не имею, но когда он с ней сошелся, на него даже смотреть было неловко — так он был опьянен. Наверное, такое нередко бывает с влюбленными мужчинами почтенного возраста — в то время отцу было уже за пятьдесят, дело Инугами наконец твердо стало на ноги, Сахэй Инугами уже входил в предпринимательскую элиту страны, и все же он влюбился без памяти в скромную работницу с его собственной фабрики, простую восемнадцатилетнюю девушку. Нетрудно представить, какой это вызвало скандал.

Даже сейчас голос Мацуко задрожал от вновь ожившего гнева.

— У отца по крайней мере хватило совести и здравого смысла не приводить ее на эту виллу. Он купил дом на окраине города и поселил ее там. Поначалу он ходил туда украдкой, стараясь, чтобы его не заметили, но постепенно осмелел и в конце концов стал жить там более или менее постоянно. Не сомневаюсь, вы понимаете, какой это для нас был позор.

С каждым словом речь Мацуко становилась все более страстной.

— Люди отнеслись к этому крайне недоброжелательно. Разумеется, обычный богатый старик — такие типы встречаются повсюду, ведущий себя как молодой дурак, не вызвал бы столько сплетен. Но в данном случае позорил себя предводитель делового сообщества Синсю, известный представитель префектуры Нагано, человек, которого люди прозвали Отцом Насу. Чем выше дерево, тем труднее ему устоять против ветра, а чем известней и влиятельнее становился отец, тем больше врагов он приобрел — врагов политических, врагов деловых, врагов всякого сорта. Эти люди, увидев возможность подвести под него подкоп, ухватились за нее. Они публиковали о нем скандальные статьи в газетах и распространяли о нем нелепые непристойные стишки. По правде говоря, и по сей день, вспоминая, что нам пришлось пережить в то время, я вся съеживаюсь. Но если бы только это, если бы дело было только в том, что мы превратились в мишень для насмешек, мы бы это как-нибудь пережили. Но потом до меня дошел слух, на который я просто не могла не обратить внимания.

Неумолимая Мацуко, очевидно не забывшая ярости, испытанной в то время, произнесла все это, чуть ли не скрежеща зубами.

— Люди говорили, что Кикуно беременна и что отец намеревается привести ее в наш дом как свою законную жену, а нас выбросить на улицу. Вообразите мою ярость, когда я это услышала. Нет, то была не только моя ярость — то были горечь и гнев, которые завещала мне моя мать. И тот же огонь горел в сердцах Такэко и Умэко.

Мацуко повернулась и посмотрела на единокровных сестер, обе кивнули в знак согласия. Во всем, что касалось этого дела, между ними всегда было полное согласие.

— Как вы, без сомнения, слышали, у нас у трех разные матери. И ни одной из них не было дозволено стать законной женой отца, всем трем пришлось оставаться его любовницами. Как они должны были возмущаться и сожалеть об этом! Наших матерей уже не было в живых, когда появилась эта Кикуно, но, сколько помню, отец обращался с ними совершенно бесчеловечно. Вам не кажется странным, что у этого дома такое множество пристроек? Это следствие развратной жизни, которую вел наш отец. Отец держал каждую из трех женщин в одной из пристроек, как рабыню. Да, именно так, и только так это можно описать — они жили как рабыни. Он не питал к ним ни малейшей любви и держал их, только чтобы пользоваться ими, когда ему нужно было удовлетворить свою грязную мужскую похоть. Он не просто их не любил, он даже смотрел на них с презрением. Вот почему говорят, что он был так недоволен, когда каждая из трех женщин зачала и родила. Он думал, что наши матери должны покорно отдаваться ему, а зачинать детей — совершенно лишнее. Можете себе представить, каким холодным, каким бесчувственным отцом он был для нас, своих дочерей.

Голос Мацуко дрожал от гнева, в нем пылала неистовая ярость.

Такэко и Умэко кивнули с окаменевшими лицами.

— Отец вырастил нас только потому, что не имел возможности выбросить или утопить, как котят. Он воспитывал нас, сам того не желая, просто по необходимости. В нем не было и грамма отцовской любви. А тут он, опьяненный этой скромной маленькой особой, невесть откуда взявшейся, решает выгнать нас и привести ее в этот дом. Больше того, привести как свою законную жену. Думаю, никто не упрекнет меня за то, что я не стерпела такого.

У Киндаити по рукам струился холодный пот — такой совершенно нечеловеческой враждебностью, такой ненавистью ребенка к отцу пахнуло на него. Что бы там ни было, думал Киндаити, как же мог Сахэй Инугами быть таким холодным к трем своим любовницам и дочерям, которых те родили ему? Или у него был какой-то ужасный сдвиг? Судя по «Биографии», Сахэй был сердечен и добр, что необычно для человека, добившегося такого успеха. Конечно, автор мог преувеличить или исказить правду, но Киндаити с самого своего появления в Насу не раз своими ушами слышал от людей такие же отзывы о Сахэе, и у него сложилось впечатление, что жители Насу обожали его, как любящего отца. Тогда почему же он был жесток и холоден именно со своими детьми и любовницами? Тут Киндаити вспомнил о переданных ему настоятелем святилища Насу скандальных слухах, касающихся молодого Сахэя. Может быть, эта его юношеская связь с Дайни Нономия, дедом Тамаё, как-то повлияла на отношение Сахэя к ним? Иначе говоря, эти гомосексуальные отношения, бывшие у него в ранние годы, они ли повлияли в дальнейшем на его половую жизнь и лишили человеческих чувств к своим любовницам и дочерям? Хотя одно это никак не могло бы объяснить его противоестественной холодности. Должно быть нечто большее. Должна быть какая-то другая, более серьезная на то причина. Но какая?

Размышления Киндаити прервала Мацуко, продолжив свой рассказ:

— Была и другая причина моей ярости. Я была уже замужем и незадолго до того, весной, родила сына — вот его, Киё. Отец наотрез отказывался передать управление семейными предприятиями моему мужу, но все говорили, и я с радостью в это верила, что Киё в конце концов станет главой клана Инугами — ведь он родной внук моего отца. Однако если бы Кикуно вышла замуж за отца и родила сына, ее ребенок сделался бы законным наследником и получил бы все состояние Инугами. Меня сжигала двойная ярость, мое тело и душу снедали горькое возмущение, завещанное мне моей матерью, и обида за моего собственного сына. Такэко и Умэко испытывали ту же горечь и возмущение. Такэко уже была замужем за Тораноскэ и ходила с животом. Умэко была сговорена за Кокити и должна была выйти замуж весной. Нам троим нужно было бороться за наших детей — за дитя, которое уже существовало, и за тех, кому еще предстояло родиться. И вот однажды мы втроем пошли в дом, который отец купил для Кикуно, и без всяких околичностей высказали ему все, что мы об этом думаем.

Губы у Мацуко странно искривились, в словах ее пылала бешеная ярость. Руки у Киндаити опять взмокли от холодного липкого пота, а инспектор Татибана и Фурудатэ обменялись хмурыми взглядами.

— Уверена, услышав все это, вы сочтите меня совершенно бесстыдной и вульгарной женщиной, но мне все равно. Я поступила как мать и как человек, в котором слишком долго копилась обида. Вот что заставило меня, когда мы втроем проклинали и осыпали отца бранью, в конце концов заявить ему: «Вы решительно настаиваете на том, чтобы сделать эту женщину вашей законной женой, а у меня есть собственный план. Я убью вас обоих прежде, чем эта женщина родит ребенка, а потом убью себя. Тогда состояние Инугами достанется Киё, даже если на него ляжет бремя позора за его мать-убийцу».

Уголки рта приподнялись в кривой улыбке, и Мацуко окинула пристальным взглядом присутствующих. Киндаити, пораженный ужасом, посмотрел на Татибана и Фурудатэ. Какая невыразимая ненависть между родной плотью и кровью, какая чудовищная картина вражды между отцом и ребенком! Ему хотелось встать и уйти прочь отсюда.

Мацуко продолжала:

— Даже отец, кажется, испугался моей угрозы. Он знал, что я из тех женщин, которые без колебаний могут пойти на такое. Вот почему его замысел сделать Кикуно своей законной женой так и не осуществился. Напуган был не только отец — Кикуно как женщина испугалась еще больше. Она была напугана до безумия, напугана так, что в конце концов не выдержала страха и сбежала, сбежала и исчезла, хотя была уже на последнем месяце. Когда мы об этом узнали, мы, все три сестры, вздохнули с облегчением и возликовали. Одного мы не знали — что отец нас перехитрил.

Вновь окинув комнату острым взглядом, Мацуко продолжила:

— Все вы знаете о трех наследных реликвиях клана Инугами, о топоре, цитре и хризантеме — ёкикотокику, и о том, что они значат для этой семьи. Вскоре после исчезновения Кикуно от одного из директоров Фонда Инугами нам стало известно, что реликвии пропали и что отец, по всей видимости, отдал их Кикуно. Я пришла в ярость. Чуть не задохнулась от гнева. И тогда я решила: хорошо же, если он задумал сыграть такую игру, я тоже буду играть нечестно, использую все средства, какие могу, какими бы они ни были безрассудными. Первое, что нам необходимо было сделать, даже если бы для этого пришлось перерыть всю землю — это выяснить, где находится Кикуно, чтобы затем вернуть топор, цитру и хризантему. Мы наняли для розыска целую армию людей. В здешнем захолустье трудно человеку исчезнуть без следа, и вскоре мы убедились, что Кикуно скрывается в отдельной комнате одного крестьянского дома в Ина и, больше того, что она благополучно произвела на свет сына за две недели до того. Мы поняли, нельзя терять ни минуты. И вот как-то ночью мы втроем отправились в крестьянский дом в Ина и напали на Кикуно.

Даже Мацуко запнулась на этом месте. Такэко и Умэко тоже вздрогнули, наверное вспомнив о том ужасном, что они совершили. Все затаили дыхание.

— Ночь была такая студеная, что даже луна словно замерзла. Земля заиндевела и блестела, как снег. Сначала мы заплатили крестьянину, у которого Кикуно снимала комнату, и велели ему и его семье уйти из дома на некоторое время. Влияние клана Инугами простиралось даже на Ина, так что никто не посмел нам отказать. Пройдя по коридору в комнату Кикуно, мы нашли ее лежащей на матрасе, в халате, она кормила ребенка грудью. Мы вошли. Мгновение она смотрела на нас в ужасе, но потом схватила стоявший рядом глиняный чайник и метнула. Чайник попал в столб, разбился вдребезги, окатив нас брызгами кипятка. Тут я совсем потеряла голову. Кикуно с ребенком на руках попыталась сбежать через веранду, я догнала ее и схватила сзади за кушак. Кушак развязался, халат ее распахнулся, но она прыгнула в развевающемся халате вниз с веранды. Только все равно я успела поймать ее за воротник, а Умэко вырвала у нее ребенка. Кикуно пыталась его отнять, в пылу схватки халат с нее свалился, и она осталась в одном исподнем. Я вцепилась ей в волосы и бросила на мерзлую землю. Там валялся бамбуковый веник, я схватила веник и принялась хлестать ее. На ее бледной коже начали проступать багровые рубцы. Потекла кровь. Такэко то и дело окатывала ее ледяной водой, которую таскала ведрами из колодца.

Несмотря на ужасную сцену, которую она описывала, Мацуко почти не выказывала никаких чувств. Лицо ее застыло, точно маска, да и голос звучал монотонно, словно она читала какие-то стихи на память. И сама эта бесчувственность заставляла слушателей явственней ощущать весь ужас происходившего. Киндаити содрогнулся — таким злом веяло от ее рассказа.

— До того никто из нас не произнес ни слова, но вскоре Кикуно заплакала и, задыхаясь, закричала: «Что вам нужно от меня?» Я ей сказала: «Ты прекрасно знаешь, что нам нужно. Мы пришли за топором, цитрой и хризантемой. Не медли, верни их нам». Однако Кикуно оказалась на удивление упрямой и не захотела отдать их так просто. Она повторяла, что раз господин Инугами подарил их ребенку, она не может их отдать. Я снова взялась за веник и хлестала, и хлестала, а Такэко окатывала водой из ведра. Кикуно ползала по мерзлой земле и вопила, но все же не соглашалась. И тут Умэко — она стояла на веранде с ребенком — сказала «Мацуко, незачем так жестоко обращаться с ней. Мы заставим ее сделать все, что нам нужно, без лишнего труда». Сказав это, она распеленала ребенка, вынула из жаровни докрасна раскаленные щипцы и коснулась ими его голой задницы. Ребенок завопил так, словно его бросили в костер.

Киндаити стало дурно, его подташнивало. Лица инспектора Татибана, Фурудатэ и детектива Ёсии лоснились от маслянистого пота. Даже Макака был явно испуган. Только Тамаё по-прежнему сидела подтянутая и изящная.

Легкая улыбка появилась на губах Мацуко.

— Из нас троих Умэко всегда была самой умной. И самой храброй. Одним прикосновением Умэко заставила Кикуно сдаться, хотя та и была очень упряма. Рыдая, как сумасшедшая, она вернула нам топор, цитру и хризантему — они были спрятаны над потолочной панелью в чулане. Я была удовлетворена и готова отправиться восвояси, когда Такэко сказала:

«Кикуно, может, ты с виду и милашка, но ты наглая тварь. Я прекрасно знаю, что у тебя был любовник там, на шелковой фабрике, и ты встречаешься с ним до сих пор. Это его ребенок. А ты солгала и заявила, что это ребенок от нашего отца. Какая же ты бесстыжая сука! Так вот, я хочу, чтобы ты написала и подписала заявление: «Сахэй Инугами не приходится отцом моему ребенку. Ребенок от другого человека». Конечно, Кикуно отчаянно все отрицала. Тогда Умэко еще раз дотронулась до зада ребенка щипцами, и Кикуно, рыдая, сделала все, как мы хотели. На прощанье я сказала ей: «Если хочешь сообщить об этом в полицию, давай. Нас, конечно, арестуют и посадят. Но сама понимаешь, нас ведь не приговорят ни к пожизненному заключению, ни к смертной казни, и как только мы выйдем из тюрьмы, мы вернемся и расплатимся с тобой». Такэко тоже сказала: «Кикуно, если не хочешь неприятностей, держись подальше от отца и не смей писать ему. Мы наняли целую армию частных сыщиков, и сколько бы ты ни старалась сохранить все в тайне, мы об этом узнаем. А как только узнаем, придем еще разок поздороваться с тобой». Наконец Умэко сказала, смеясь: «Знаешь, если что-то подобное произойдет еще раз, полагаю, это бедное дитя не выживет». Мы думали, что после всего сказанного Кикуно никогда больше не подойдет к отцу. Мы были уверены в нашей полной победе и уже уходили, когда Кикуно, которая истерически рыдала, держа ребенка на руках, вдруг подняла голову и заговорила.

Мацуко помолчала и окинула пронзительным взглядом комнату, и голос у нее вдруг исполнился страсти:

— «Вы изверги! Небо не простит вам то, что вы сделали. Нет, даже если и простит, я сама отомщу. Ради этого я когда-нибудь вернусь к вам. Топор, цитра, хризантема — ёкикотокику, — что означает это слово? Пришли благие вести? Нет, никогда вам не будет благих вестей. Но когда-нибудь топор, цитра и хризантема погубят вас. Попомните мое слово. Тебе — топор, тебе — цитра, тебе — хризантема!» Со спутанными волосами, с искаженным лицом, с кровью, текущей из уголка рта, Кикуно скрежетала зубами, как безумная, и указывала поочередно на каждую из нас. Только не помню, кому что она предрекла.

Мацуко смолкла, доведя свой рассказ до конца. Сидевшего рядом с ней Киё била дрожь, словно он был в лихорадке.