"Гибель синего орла. Приключенческая повесть" - читать интересную книгу автора (Болдырев Виктор Николаевич)Глава 7. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧАНочью я распечатал письмо Марии. За окном по-прежнему бесновалась пурга. Пинэтаун крепко спал на койке, раскинув руки. В потертом конвертике оказался смятый листок, исписанный знакомым мелким почерком. Вот что писала девушка: Письмо взволновало, как нежное прикосновение дружеской руки. Я завидовал Косте: он мог когда хотел видеть Марию, слышать ее голос и говорить с ней. Хотелось чем-то хорошим отблагодарить девушку за ласковое слово. Вот тут я и вспомнил о Булате. Оделся, снял со стены свой зауер и выбрался на улицу. Долго пришлось карабкаться по сугробам, проклиная пургу, к одинокой хижине Михаила. В окошечке не было света — каюр спал. И я едва добудился старика, барабаня изо всей мочи в обмерзшие стекла. Неожиданная просьба, да еще в полуночье, удивила каюра. Я просил отдать, в обмен на ружье, Булата — передовика Михайловой упряжки. Михаил купил Булата у промышленников слепым щенком, вырастил в крепкого ездового пса и обучил водить упряжку. Часто каюр брал с неутомимым Булатом первые призы на районных гонках, и передовика, похожего на волка, мечтали заполучить многие каюры Нижне-Колымской тундры. Но и мое ружье славилось на весь район метким боем. В этой стране дичи ему не было цены. У Михаила разгорелись глаза: весной и осенью он промышлял пролетных гусей и такое ружье имело для него особую ценность. Старый каюр осторожно поглаживал блестящие «крученые» стволы, покачивая седой головой: — Эх, парень, знать, присушила тебя девка, коли дорогое ружьишко отдаешь! Для виду старик поторговался, попросил в придачу дроби и, не вытерпев, ударил по рукам, уж больно хотелось поскорее получить драгоценное ружье. Кто мог подумать, что несколько часов спустя этот счастливый обмен сохранит нам с Пинэтауном жизнь. И вот нарта скользит по льду Колымы. Темно, не видно собак в снежной сумятице пурги. Потяг натянут, где-то впереди наваливается на постромки Булат с дюжиной ездовых псов. Передовик отлично ведет упряжку сквозь пургу. Ветер воет и пронзительно свистит, крутит и гонит снег по темному, оголенному льду. К счастью, дует в спину, и упругий воздушный поток подгоняет нарту. Передо мной покачивается на санях белая фигура Пинэтауна, укутанная в меха. Юноша правит, чутьем угадывая незримые приметы санного пути. Пора сворачивать в Боковую виску, она где-то тут близко и поведет нас к низкому, левому берегу Колымы. Отыщет ли Пинэтаун в слепящем снежном вихре узкий вход в протоку? За пазухой кухлянки, в кармане лыжной куртки, спрятан заветный приказ. Тут же, у самого сердца, письмо Марии в маленьком истертом конвертике. Теперь письмо долго будет кочевать со мной в снегах. Дорогой ценой куплен приказ о наступлении: всю душу вымотали два месяца треволнений на усадьбе. Припоминаю жаркие схватки на совещаниях и документ, оставленный в залог директору, затягивающий мертвую петлю при малейшей оплошности. В санях увязаны в палатку походная печка, спальные мешки, рюкзаки с нехитрым скарбом и двухнедельный запас продовольствия. На собаках едем к Прокопию, где пережидает пургу Ромул. Дальше на Омолон ринемся на сытых, отдохнувших оленях. Сквозь вой пурги впереди чудится странный металлический лязг. — Слышишь, Пинэтаун? Юноша кивает и останавливает нарту: — Неужто лед ломает? Пинэтаун тревожно прислушивается к необычным звукам. Металлический грохот слышится яснее и яснее, приближаясь с каждой секундой. Снежная пелена засветилась словно изнутри, и вдруг совсем близко смутно вспыхивают огни. Ну и дьявольщина! Что-то большое, гремящее ослепляет фонарями, наползает из тьмы, лязгая железом; кажется, навстречу мчится грохочущий паровоз. Булат с рычанием прыгает в сторону, увлекая растерявшихся собак. Нарты опрокидываются. Прыжок передовика спасает от гибельного столкновения. Обсыпанный снегом, ревущий мотор с горящими фарами повисает над санями. В последнюю минуту водитель успевает затормозить. — Вездеход? На льду Колымы?! Космы серебристого снега вьются в лучах электрических фар. Заснеженная дверка кабины отворяется. На снег выпрыгивает высокий человек в канадской штормовой куртке. Он нагибается и кричит сквозь вой пурги и рев мотора: — Извините, едва не раздавили… Далеко ли до усадьбы? — Три километра! Сворачивайте к скалам… Рев мотора заглушает голос. Приезжий манит в кабину. Узнаю вездеход аэропорта. Зачем тяжелую машину гонят в такую дьявольскую пургу из районного центра в оленеводческий совхоз? Отряхнув снег, втискиваемся с Пинэтауном вслед за приезжим в кабину вездехода и захлопываем дверцу. Рев мотора стихает. Светятся циферблаты приборов, блестят белки глаз водителя. Его-то я знаю — это механик аэропорта. И еще кто-то незнакомый сидит в кабине. — Привет, Джек Лондон, куда в такую непогодь понесло?.. Чуть не прихлопнул тебя гусеницей! — Механик включает в кабине свет. — На Омолон еду. Незнакомец быстро откидывает капюшон. Он еще молод. Лицо широкое, на высокий лоб спадают каштановые пряди, четко обрисованы полные губы; из-под густых бровей внимательно смотрят живые серые глаза. Незнакомец протягивает большую ладонь и улыбается, поблескивая золотым зубом: — Так вы и есть омолонский Жюль Верн? Познакомимся. Андрей Буранов… из Магадана. Еду принимать ваш совхоз. Голос у него мягкий и звучный. — В такую пору? Как пробрались в Заполярье? — Самолетом до Средне-Колымска, «по веревочке» — почтой в районный центр, на вездеходе к вам. — Ловко! В Магадане не зевают. — Вездеход на усадьбе загрузят олениной? — Конечно, у кораля целый штабель мороженых тушек. — А районный центр без мяса… — хмурится Буранов. — Пургу пережидаем, не везут олени в такую непогоду. Гость из Магадана усмехается: — Пережидать непогоду будем — далеко не уедем. А техника на что? — Ого, видно, в Магадане не привыкли ждать! — Не привыкли… — спокойно соглашается приезжий. Много чудес наслышались мы в Заполярье о Дальнем таежном строительстве, о преобразовании целого края в верховьях Колымы, Индигирки и на Яне. Очевидно, там, на Юге, совсем иной размах жизни. Снег бессильно ударяется в смотровые стекла. — Вот бы Омолону такой размах, — размышляю вслух. Буранов с любопытством поглядывает на меня. — Рад, что встретились, нужное дело задумали с Омолоном, но рискованное. — Нужное? Не все так думают… Рассказываю о своих треволнениях. Вытаскиваю из полевой сумки карту и показываю обширные ягельные боры, открытые на Омолоне, они раскрашены на планшете желтой тушью. Рассказываю и о бумажке с тяжким обязательством. — Лихой директор! — смеется Буранов. — Хорошо, что не испугались. Ехать на Омолон нужно, и быстрее, а вот гнать многотысячный табун дальше на плоскогорье Синего хребта без глубокой разведки нельзя. — У нас ламутская карта Синего хребта есть. — И ей полсотни лет? А если тайга сгорела, в гарях загубите табун? Буранов, конечно, прав. Вероятно, в райкоме он хорошо ознакомился с нашими смоленскими материалами. О разведке Синего хребта мы давно мечтали. Но два месяца, потерянные на усадьбе, отняли драгоценное время. Правда, была последняя возможность… Но можно ли думать об этом в военное время? — Есть одна возможность быстрой разведки… — Какая? — живо спрашивает Буранов. — Самолет. Осмотр с воздуха Омолонской тайги и подходов к Синему хребту. Гость из Магадана задумывается. С тревогой всматриваюсь в мужественное лицо, тронутое полярным загаром. Не сгоряча ли брякнул о самолете, и так уж окрестили «смоленским Жюль Верном», ведь каждый самолет дорог сейчас далекому фронту. — Самолет… — Буранов задумчиво потирает лоб. — Вы, кажется, правы единственная возможность. Ану-ка, пишите докладную генералу. — Сейчас, генералу?! — Да, сейчас. Я передам ее начальнику строительства в Магадане. Буранов протянул блокнот и самопишущее перо. Быстро пишу короткую докладную записку начальнику строительства. Будет ли толк из этой бумажки? Пинэтаун недоверчиво поглядывает на приезжего, обещающего самолет. Тогда я еще не знал, что этот человек не бросал слов на ветер. — Ну, Пинэтаун, прощай, ищи свою Нангу!.. А вы передавайте привет Марии. Все знает. Краснею и, скрывая смущение, сдавливаю бурановскую руку так крепко, что он вскрикивает. — Ну и ручища у вас! Может, встретимся на Омолоне, а? — О, приезжайте к нам! Вам понравится Омолонская тайга. Мы с Пинэтауном выпрыгиваем на лед. Буранов, прощаясь, машет рукавицей, захлопывает дверцу, мотор ревет, и вездеход, взметая гусеницами снежную пыль, исчезает во мраке ненастья. Пинэтаун замер, прислушиваясь к затихающему вдали рокоту. Вокруг крутятся, завиваются снежные вихри. Ледяные иглы жалят лицо, воет и свистит ветер. Уж не привиделся ли нам вездеход в пургу? |
||
|