"Властелин дождя" - читать интересную книгу автора (Нягу Фзнуш)За пескамиБыло это летом 1946 года, во время засухи. Маялся Шуштэру без курева, ох как маялся, шутка ли — четвертый день без табака; дернул со стены плющ сухой, раскрошил несколько листочков, набил трубку. Лицо у него припухло от сна, за полдень перевалило, а он проснулся недавно. Бессонница проклятая! — вздыхал он. Одну ночь не поспишь, почитай два дня потом не отоспишься. А в доме тихо, пусто — ни жены, ни ребятишек, ни тещи. Отобедали и разбежались кто куда, решил Шуштэру, ищи теперь ветра в поле. Вышел он за ворота, встал посреди улицы — маленький щуплый мужичонка, холщовая длинная рубаха не заправлена. Чувствует он, во рту горит, пощипывает, будто он зеленого лука наелся. И вспомнил свой сон дивный: блестит мокрый от дождя зеленый огород, как бывало года два назад, до засухи, а во рту приятный, давно забытый вкус горьковатого салата. Из брюха, что ли, такие сны выходят да на язык просятся? Одна морока от них! — Эй, Шуштэру, угости табачком! — окликнул его сельский дьячок, — Или дай разок затянуться. На селе болтали, будто дьячок с голодухи в уме повредился. Сидит по целым дням на краю канавы, жует травинки, уставившись в пустынное небо, и приговаривает, будто молитву читает: «Спит господь в лавровой куще…» — Не табак это, лист засохший, вонючий, только горло дерет, — поясняет Шуштэру, глядя мимо дьячка вдоль улицы. Неподалеку от примарии какая-то баба вилами накладывает в тачку навоз, хату, что ли, надумала подновлять или что другое? За белыми мостками под акацией лежит собака, блох выискивает. Гарью пахнуло, потом паленым — в кузне подковывают коня… Шуштэру не спеша обогнул сад, спустился в пойму, остановился у канавки, по которой обычно вода прямо к нему в огород бежала. Сухо. Глина на дне и та растрескалась. А ниже серой гусеницей извивалось голое речное русло, поблескивая на солнце желтым песком и гладкими камнями. Высокий берег, на котором раскинулось село, оплели черные мертвые корневища. На берегу качались бурые от зноя цветы. Под лиловым, будто окалина, чертополохом на рыхлой земляной кочке посвистывал сурок. И, будто из марева, в призрачном далеке под линялым, выжженным небом на вершине холма возник он — темный скачущий всадник. Шуштэру большим пальцем ноги начертил на песке крест и усмехнулся. Когда-то, мальчишкой, верилось: нарисуешь крест — и под ним непременно родник забьет. Ох, простота святая! Бывало, чуть снег сойдет, отправлялись они всей гурьбой на луговину за подснежниками. Приглядишься— а вокруг словно парным молоком набрызгано, белые росинки на зеленых стеблях, и бросишься рвать все подряд. — Сколько подснежников домой принесешь, столько клушка цыплят выведет, — таинственно шептала ему на ухо мать. И он верил. А темный всадник был все ближе и ближе, мчался во весь опор. — Взбесился, что ли! — воскликнул Шуштэру с досадой. — Так и коня загубить недолго! Всадник проскакал мимо и, махнув рукой в сторону реки, крикнул: — Вода идет! Дожди в горах! Двинулся Бузэу! Шуштэру сперва даже не понял, о чем речь. Будто затмение на него нашло, а когда опомнился, всадник был уже далеко, промчался по красному мосту и растаял в воздухе, как мираж. Ошеломленный Шуштэру так и сел от неожиданности и глядел бессмысленно на сухое речное дно. И вдруг на него повеяло прохладой, лицо ощутило мелкую водяную пыль катящей с гор огромной лавины. Шуштэру вскочил на ноги, перепрыгнул через канавку и на четвереньках полез по круче вверх, чуть ли не зубами цепляясь за землю. Рукава рубахи потемнели от пота и пыли, прилипали к рукам, как бинты к ране. Шуштэру оторвал их, отшвырнул в сторону. Навстречу ему шел дьячок, лениво отмахиваясь от мух веткой акации. — Эй! — заорал Шуштэру. — Вода прибывает! Лодки готовить надо! Канавы расчищать! Через неделю салат жрать будем! Полчаса спустя Шуштэру уже волок к реке лодку, бороздя уличную пыль. Бом! Бом! — зазвонил большой церковный колокол. Динь-дон! Динь-дон! — изо всех сил вторили ему маленькие. Помалкивало одно только било, каким сзывали обычно народ в церковь. Колокола трезвонили, народ высыпал на берег. Мужики, кто киркой, кто мотыгой, торопливо расчищали канавы от песка и глиняных комьев. Бабы, столпившись наверху под деревьями, сами не спускались вниз и детишек удерживали при себе, боясь, как бы не смыло их водой, не захлестнуло потоком. Слышали они и горячо в это верили, будто вода, хлынувшая с гор, толкает перед собой ледяной обжигающий ветер, и заранее дрожали от холода, как малые зверушки в преддверии суровой зимы. Две бабы, не выдержав, все же сбежали вниз и, поднатужась, подвинули поудобнее здоровенный валун, с которого обычно белье полоскали. А у самого русла, выбрав место поудобнее, старик ладил донку, проверяя крючки и насаживая на каждый по полчервяка. В стороне от всех стояла девушка, расчесывала золотящиеся на солнце каштановые волосы и пела какую-то печальную, похожую на плач песню. Мужики, отложив мотыги, засучивали штаны повыше — того и гляди водой замочит, а у них вся одежа на себе, остальную давным-давно поменяли на кукурузу у богатеев да мельников, чьи мельницы стояли выше по реке. Расчистив свою канавку, Шуштэру пошел к соседям разжиться табачком — и разжился. Не на одну, на две трубки. Дьячок ходил за ним след в след. Шуштэру дал и ему покурить. И пошел не торопясь дальше, вдоль русла, натягивая рубаху на обгорелые, обожженные палящим солнцем руки. Поравнявшись со стариком, что забивал колышки для своей донки, Шуштэру не на шутку разозлился и заорал: — Мотай отсюдова, нечего рыбу с первого дня пугать! — Будь по-твоему, — миролюбиво согласился старик, — только опасения твои напрасные. Рыба-то, она супротив течения ходит, нешто забыл? Перво-наперво Бузэу надо в Сирет впасть, а тогда и рыбка пожалует. — И то верно, — признал, поостыв, Шуштэру. — Ладно, старик, ставь свою донку, хрен с тобой. — Ставлю, ставлю, — засуетился старик, — кто знает, вдруг да и попадется какая-никакая рыбешка. Прошлой весной я в этой самой яме агромадного сома взял, с доброго поросенка. — А ну, сматывай удочки! — снова разъярился Шуштэру. — Давай, давай отсюда. Кому сказано! Вечерело. Солнце катилось к закату. Народ, что собрался на берегу, томился ожиданием, но по домам не шел. Бабы на берегу запалили костры. Ночь настала. Мужики удивлялись, что же это воды все нет, спрашивали у Шуштэру, почему ее не видать. — Мало ли что не видать, — отвечал Шуштэру, — зато слыхать. Ляг ухом к земле, послушай. Человек пять мужиков легли брюхом в песок, стали слушать. Шуштэру крикнул бабам не галдеть. Тишина. Мертвая тишина. Земля, иссохшая до самых глубин, молчала. Молчала угрюмым молчанием камня. Мужики, что остались стоять, напряженно вытянули шеи, прислушиваясь. Ночная иссиня-черная тьма густо вымазала их бороды варом и сделала лица зловещими. Шуштэру тяжело поднялся. — Не слыхать стало. А гудело ведь, ровно гром дальний, гудело, — чуть не плача сказал он и вдруг взмахнул руками. — Ах они, змеюки подколодные! Это ж мельники нам воду заперли! Побежала она в ихние пруды, за плотины! Теперь нам и через неделю воды не дождаться. Поедем, братцы, проучим злыдней! Мужики озадаченно переглянулись. А Шуштэру-то, кажись, прав. Мельники завсегда их водой обижали, и в прошлые годы. — Мало того, что обирают нас, догола раздевают, — кипятился Шуштэру, — так и воду утаивают. Мужики, оставив кирки, лопаты, бросились седлать лошадей. Надо выручать реку, иначе — погибель. Через четверть часа в русле крутились около двадцати конников. С берега им кричали про топоры и вилы, мол, без драки не обойтись. Шуштэру тронул поводья и двинулся вперед, за ним потянулись остальные, поначалу беспорядочно, а потом выровнявшись, словно кавалерийский эскадрон. Ехать было трудно. Копыта вязли в песке. Одна лошаденка споткнулась, заржала испуганно. Хозяин ударил ее кулаком промеж ушей. Впереди все выше и выше вскарабкивалась луна с желтым морщинистым лицом старухи. Заблестел песок. И его светящаяся дорожка повела прямо к луне. А может, наоборот, луна сыпала блестящий песок в речное русло. Шуштэру ехал первым. До верхних сел было далеко. И самое ближнее — в часе пути, а то и больше, ежели прямиком. А всадники ехали речным руслом, извилистым, петлистым, вязким. На полдороге у двоих лошадей, ослабелых с голодухи, подломились ноги, и они, бедные, рухнули на песок и больше не встали. Мужики остановились, спешились, подтащили их к берегу. — На берег выволакивайте, — распорядился Шуштэру, — там и шкуру снимете, а то вода опоганится. Остальные шажком двинулись дальше, под высоким синим небом, навстречу луне, что приклонилась усталой головой к верхушке холма. И справа стеной стояла тьма, и слева тьма. Земля, прогретая дневным зноем, дышала жаром, лошади потели, то и дело приходилось обтирать их взмыленные бока, понукать, подстегивать, потому что, обессилев, они все норовили остановиться; одни мужики делали это ласково, с уговором, похлопывая их по шее, другие— со злобной бранью, охаживая плеткой по бокам и крупу. Наконец добрались до первой мельницы, торчавшей на голом бугре, остановились. Мельничный пруд был пуст. Двинулись дальше. Вода была перекрыта еще выше. Человек семь мужиков спешились, пожалев загнанных лошадей, и отстали. Другие упорно гнали лошадей рысью, торопясь поскорей добраться до тополиной рощицы. — Тпру-у! — Шуштэру придержал своего мохнатого низкорослого конька, оглядел товарищей. От всей ватаги едва-едва половина осталась, а до следующего села и за час не доедешь. К полуночи добрались до следующей мельницы. Уже издали завиднелась ее островерхая жестяная крыша между двумя старыми черными ивами. Рядом с мельницей у самой запруды прикорнул домишко со слепыми, темными окнами. Мимо мужиков проковылял утиный выводок и исчез в траве. — Накупались, заразы, — сказал Шуштэру, — по сю пору ныряли. Тоже стосковались по зоде. Мужики сгрудились теснее, ехали почти бок о бок. Ощупывали топоры за поясом. Речное русло забирало резко влево, к мельничному пруду. Лошадей пустили крупной рысью, у обрыва перед запрудой спешились. Пруд был пуст. Желоб наполовину забит землей. Воды не было. Мужики глазам своим не верили. Тесной гурьбой прошли они по мостку к мельнице. Теленок, разлегшийся прямо на тропинке, замычал во сне. На дворе залаяла собака. Послышался приглушенный кашель, кряхтенье, лязг задвижек. Перепуганный хозяин, видно, принял их за грабителей. Мужики молча вернулись к лошадям. — Вверху воду держат, на самой дальней мельнице, — произнес наконец Шуштэру, — туда двинем. Четверо мужиков отделились и поскакали обратно. Топоры, торчавшие у них сзади за поясом, ярко блеснули. Шуштэру и остальные мужики доехали до поворота, за которым русло прямой полоской тянулось вдаль и конца ему не было видно. Тут все и оставили Шуштэру. Он их не окликнул, даже не обернулся, а поехал дальше, изредка ласково ободряя лошадь, глядя на желтую луну, что все еще дремала, лежа на верхушке холма. Лицо ему и голые, торчащие из оборванных рукавов руки обдавало освежающей прохладой мелкой водяной пыли. |
||
|