"Волшебный туман" - читать интересную книгу автора (Грин Роланд)

Глава 5

Конан проснулся в палатке. Это его не удивило. Точно так же, как то, что ноги его прикованы к крепкой жерди, вбитой в землю в центре палатки. Кандалы, присоединенные к другой цепи, стесняли движения его рук, но слева от него на земле в пределах досягаемости стояли кувшин с водой и тарелка с плоской туранской хлебной лепешкой.

По-настоящему Конана удивило лишь то, что он все еще жив. Видимо, туранцы беспрекословно подчинялись своему капитану, раз они взяли Конана в плен после резни, которую устроил киммериец. Конан чувствовал синяки, порезы, одну или две легкие раны, но все они были вычищены, промыты и даже перевязаны.

Видимо, кто-то хотел, чтобы Конан остался жив. По какой причине, варвар мог только гадать. Он поклялся спросить об этом первого же человека, который войдет, и, если ответ ему не понравится… цепь была достаточной длины, чтобы Конан смог прикончить, по крайней мере, одного врага. А если он сможет разорвать ее, точно так, как в молодости рвал цепи, ничуть не уступавшие этой, то разорванная цепь превратится в его руках в оружие, которого испугается любой опытный воин.

Конан сел. От жажды у него пересохло во рту и в горле, кузнечные молоты стучали в висках. Неуклюже подняв кувшин, киммериец опустошил его несколькими глотками. Он потянулся за хлебом, когда заметил какое- то движение за пологом палатки.

— Принесите пожрать! — закричал Конан. — Принесите мне немного мяса, которого может отведать мужчина, или пришлите вашего капитана, и я сожру его.

Полог палатки громко хлопнул, когда гневный крик Конана услышал невидимый страж. Видимо, он отправился куда-то…

Конан усмехнулся, взяв хлеб с тарелки. Потом он был слишком занят тем, чтобы съесть этот кусок хлеба, до того как кто-нибудь войдет. Туранский хлеб был грубой пищей, даже когда был свежим, а этот к тому же зачерствел, но пища должна была дать варвару силу для дальнейшей борьбы. А он непременно станет бороться за свою жизнь. Конан не собирался равнодушно принять смерть, которую туранцы заготовили для него, к тому же у него остались товарищи, готовые отомстить за него, если он погибнет.

В этот день в лагере туранцев будет два мертвых часовых. Первым станет тот, кого туранцы оставили следить за Конаном. Вторым — тот, кто попытается оттащить первого.

Приняв такое решение, Конан опустошил тарелку точно так же, как и кувшин. Отрыгнув, он осторожно попробовал крепость цепи и остался доволен.

Цепь оказалась достаточно тяжелой, но заклепки, крепившие ее к кольцам в стене, оказались из другого материала. Даже при первой, осторожной пробе Конан почувствовал слабину, которая вселила в него надежду… и обеспокоила его.

Его отец никогда не сделал бы такой дрянной цепи!

Капитан проснулся, разбуженный, оторвавшись от пиршества в царстве грез, где рекой лилось пахучее вино, и столы ломились от медовых пирогов и свежих фруктов, где его ждала кровать, застеленная шелковыми простынями, и пригожая дама, готовая разделить с ним постель. В реальном мире она умерла несколько лет назад.

Наяву его ждал завтрак из хлеба и куска колбасы, которые можно было запить лишь теплой водой. Туранец не мог определить, чье мясо использовали, чтобы сделать эту колбасу, но после третьего кусочка он решил, что не хочет этого знать. Аппетит, однако, взял свое, и он доел колбасу, которая, словно кирпич, плюхнулась на дно его желудка…

Капитан подправлял усы, когда вошел сержант Бэрак.

— Пленник-великан проснулся.

— Как он перенес путешествие?

— Здоровья у него хватает на то, чтобы ругать стражей последними словами, или, по крайней мере, я так слышал.

— Хороший признак. А другие?

— Афгулы?

— Как они? Ведь они так далеко забрались от дома… я был удивлен.

Заявление капитана граничило с ложью. Он был поражен и потрясен. Сюрпризом оказалось то, что у киммерийца оказалась связанная клятвой стража из афгулов, если в историях об Афгулистане, что ходят последние два года, есть хоть крупица правды.

К тому же для того, чтобы скрыть свои чувства, у капитана имелась веская причина. Он хотел знать, может ли кто-то из его людей узнать пленного. Скорее всего, немногие, и то в лучшем случае через какое-то время.

— Я пойду, навещу гиганта. Держи вино и колбасу наготове, когда я войду в палатку. Афгулам пригрози, как мы делаем обычно с пленниками, но не позволяй никому причинять им вред, и проследи, чтобы сами они себе чего не повредили.

— Как капитан пожелает, — ответил Бэрак.

Снова офицер понял, что в словах сержанта таится вежливый упрек.

— Люди недовольны?

— Нет, даже те, кто потерял своих друзей, не озлобились. Но все сгорают от любопытства.

Неудовлетворенное любопытство могло превратиться в досаду. А тогда мятеж вспыхнет быстрее, чем ветер пустыни сдует плохо закрепленную палатку. Капитан однажды уже попадал в подобную ситуацию и выжил лишь благодаря тому, что всегда держал нос по ветру. Какую-то секунду лицо его ничего не выражало.

— Я должен как можно быстрее поговорить с нашим пленником, чтобы удовлетворить свое любопытство, — сказал капитан. — Когда я получу ответы на свои вопросы, я все объясню людям.

Сержант кивнул. Он выглядел скорее безропотно покорившимся, чем счастливым, но сержанты так всегда смотрят на начальство и на планы начальства, которые не понимают.

Капитан закончил подправлять свои усы, почистил зубы, потом оделся надлежащим образом, в том числе надел под кольчугу тунику, поверх которой натянул рубашку и металлическую юбку, а стальной шлем спрятал под тюрбаном. Из оружия он взял с собой лишь кинжал.

Если ему удастся заключить договор с пленником, оружие ему и вовсе не понадобится. А если нет — никакой меч, топор или лук его не спасут.

Только Конан решил, что за ним не наблюдают и что пришло время попытаться вырвать клепки цепи, как громко хлопнул полог палатки. Вошел капитан туранцев, с головы до ног одетый в шелка. За пояс у него был заткнут кинжал, украшенный драгоценностями.

«Еще одна высокородная собачка Ездигерда», — такой была первая мысль Конана.

Потом он разглядел, что шелковые одежды достаточно поношены, покрыты пятнами и заштопаны после долгой службы. Кушак выглядел слишком тонким, чтобы в нем можно было спрятать нож, а клинок кинжала, возможно, стоил столько же, сколько украшающие его Драгоценности. Но вошедший держал себя как дворянин, походил на молодого волка и был на голову ниже киммерийца.

— Хорошо, Конан. Не скажу, что встреча наша получилась очень любезной, но должен спросить тебя: помнишь ли ты меня?

Конан знал туранский язык достаточно хорошо, чтобы писать на нем стихи, если, конечно, у него когда-нибудь возникло бы такое странное желание. Акцент капитана выдавал в нем дворянина самых высоких кровей — столь высокородного, что он вполне мог бы играть роль комнатной собачки Ездигерда.

Киммериец внимательно оглядел своего гостя. Он начал вспоминать, где видел его раньше, и решил, что этот туранец раньше был тоньше, и борода его не так выцвела в лучах солнца пустыни, но…

— Кром!

— Нет, это я, Конан. И я не сижу на ледяном троне в холодной пустыне, глазея на всех тех, кто осмеливается просить меня хотя бы о минимальном покровительстве. Или на ледяном троне теперь сидит какой-то другой киммерийский бог?

— Ты почти верно угадал, Хезаль, сын Ахлброса… или близнец Хезаля, если такой у него был.

— Был только один Хезаль, и он перед тобой.

— Тогда садись. Я не хотел бы когда-нибудь рассказывать о том, как мой друг стоял в моем присутствии, даже когда я не в том положении, чтобы оказать ему положенное гостеприимство.

Какая-то тень проскользнула по лицу Хезаля, когда его назвали «старым другом». Конан не мог понять, что это. Может, туранец по-иному оценивает то, что было раньше между ними? Хотя, быть может, он объяснит, что планирует и какая роль в этих планах отводится киммерийцу?

Хезаль сел. Он сменил непреклонность на добродушие.

— Новые планы, Хезаль? Разве с годами старость не берет тебя?

— Конан, я на три года моложе тебя, так почему же мне надо становиться сумасбродом, дремлющим у домашнего очага. С каких пор твоя речь стала глупой и оскорбительной?

Если Конан раньше и сомневался, Хезаль перед ним или нет, то теперь сомнения его рассеялись. Уклончивая речь была в духе того молодого капитана, который сражался рядом с Конаном против зверей, созданных Волшебными камнями. Десять лет, что прошли с тех пор, сделали манеры туранца лучше, отточив его умение сидеть в седле, но в нем все же можно было признать того самого юношу.

— Если это вопрос, то пусть гончие Эрлика покусают тебя. Что с моими людьми?

— Троих мы похоронили с соответствующими обрядами, а двоих держим как почетных пленников. Остальные бежали.

— Могу я увидеть тех, что в плену?

— Когда мы…

— Сейчас.

— Конан, ты определенно не в том положении, чтобы диктовать условия.

— Не согласен. Я в отличном положении. Ты чего-то от меня хочешь. Пока я окончательно не откажусь от твоего предложения, ты в худшем положении, чем я.

— На самом деле твое положение может стать намного хуже…

— Каким образом тебе удастся это сделать, не рискуя моей жизнью? А смерть одного человека не поможет осуществиться планам другого, оставшегося в живых. Уверен, тебе-то это объяснять не нужно.

Хезаль пробормотал что-то, что можно было расценить как воззвание то ли к богам, то ли к демонам. Конан рассмеялся.

— Я не собирался начинать нашу встречу с ссоры. Но видно, между нами когда-то была дружба, как я и представлял себе, иначе я проснулся бы с перерезанным горлом. Однако мы поссоримся, если я не смогу увидеть своих людей.

— Конан, во имя Эрлика, Митры, Вашти и Крома, так мы и, правда, чего доброго, дойдем до ссоры. Послушай, ногами Дессы и великолепными грудями Пайлии клянусь, твои люди в полной безопасности.

Конан рассмеялся:

— Я почти поверил твоей клятве… Как дела у прекрасных дам?

Лицо Хезаля стало печальным.

— Пайлия умерла. Рассказывают, что она вызвала на соревнование какую-то молодую соперницу, поспорив о том, кто утомит больше мужчин за одну ночь. Она выиграла, но умерла.

— Вспоминая характер Пайлии, я, пожалуй, поверю в это. А Десса?

— Она держит свою таверну. До этого несколько лет помогала Пайлии. Когда в последний раз я ее видел, она преуспевала и надеялась, что ей никогда не придется выходить замуж за какого-нибудь скучного чиновника.

— В моем сердце она осталась распутницей…

— Ты прав. Но ведь мы с тобой никогда не были чиновниками.

— Нет, и я не скоро попаду в их лапы, независимо от того, станешь ты мешать мне или помогать.

— Конан, если бы я был хозяином своей судьбы…

— Сын одного из Семнадцати Прислужников не хозяин своей судьбы? Расскажи мне, что младенец распевает похабные баллады, и я поверю этому с большей легкостью.

Лицо Хезаля стало напряженным и мрачным. Конан понял, что задел туранца слишком глубоко, пусть даже и в шутку. Киммериец много слышал о делах, творящихся в Туране с тех пор, как Ездигерд уселся на трон, но поверить в то, что даже такой человек, как Хезаль, мог оказаться отлученным от двора… Но иначе зачем же он бродит по пустыне с конным туранским патрулем, вместо того чтобы править одной из провинций великого королевства?

— Извини меня, Хезаль… Я высказался слишком поспешно… Но афгулы принесли мне клятву, я не могу бросить их.

— Не сомневаюсь. Я же поклялся защищать Туран от всех его врагов, среди которых и ты. Если я нарушу клятву, то, чем меньше узнает об атом людей, тем лучше. Доносчики всегда найдутся, а в казне много серебра, чтобы развязать им языки. Чем меньше тебя будут видеть, тем лучше.

Конан тоже слышал о том, что теперь Туран наводнен шпионами, так же как грязная кухня тараканами. Если Хезаль рисковал чем-то большим, чем авторитетом среди своих людей (на самом-то деле он рисковал свой жизнью), ведя переговоры с Конаном, его стоило выслушать. К тому же давным-давно он был боевым товарищем киммерийца, а Конан о таких вещах не забывал.

— Пусть будет так, как ты хочешь, Хезаль. Скажи, чего ты хочешь от меня, а я попытаюсь довериться тебе.

— Ты говоришь это без насмешки?

— Я? Может, мне стоило бы стать лицедеем в храме Язычников, чтобы лучше владеть своим лицом.

— Помню, как ты обошелся с… Как там было-то его имя? Килар?.. с одним из игроков в кости… обманувшим тебя при свидетелях. Любой взял бы тебя для охраны храма, но только не в храмовые лицедеи.

— Я поблагодарю тебя за угодливость, когда услышу, что же ты мне предлагаешь. Или стены палатки имеют уши?

Хезаль пожал плечами, потом сел, скрестив ноги, и стал рассказывать.

Хезалю было труднее, чем он ожидал. Ему приходилось осторожно подбирать слова, чтобы киммериец правильно понял ситуацию, сложившуюся в Кезанкийских горах. Нет, в сообразительности Конана туранский капитан не сомневался — только глупец принял бы северянина за мускулистого олуха, и несколько таких глупцов еще годы назад поплатились за свою ошибку.

Все дело было, как прямо и сказал туранец, в угрозе, исходившей из таинственной Долины Туманов, которая сначала казалась сказкой старух, живущих в деревнях. Они любили рассказывать эту волшебную историю поздними вечерами, пугая детишек и юных дев, чтобы те не уходили далеко от дома… Рассказывая Конану о долине, Хезаль то и дело останавливался, ожидая услышать громкий смех киммерийца, и осторожно добавлял новые детали, которые знал или которые рассказал ему кто-нибудь из тех, кому он определенно верил.

В конце киммериец подытожил в нескольких словах все, что рассказал ему туранец:

— Значит, кто-то в Кезанкийских горах отправляет отряды разбойников похищать крестьян. И говорят, что похищенных отводят в так называемую Долину Туманов и приносят в жертву демонам.

Потом северянин откинулся назад, дернув в досаде цепь, и расслабился, словно кот, напившийся сливок. Только когда он сделал это, Хезаль заметил, что клепки на ручных и ножных кандалах северянина болтаются, чего не было в прошлую ночь.

— Некоторые называют его Туманом Судьбы… — начал было Хезаль, но Конан поднял руку в таком королевском жесте, что говоривший забыл, что руки пленника скованы и что тот сидит на грубом одеяле, а не на троне.

— Если мы не отбросим всевозможные мелкие детали, то у шпионов хватит времени, чтобы прискакать из Аграпура и спрятаться за палаткой, подслушать все, о чем мы тут говорим, и ускакать с доносом в столицу. Если мы хотим договориться, то лучше сделать это быстро.

С этим Хезаль был полностью согласен. Тогда киммериец продолжил:

— Демон Тумана или что-то в том же духе разбудило старую магию, до сих пор довольно могущественную, в Кезанкийских горах. Страх и горе делают еще невыносимее жизнь крестьян, точно так же как и кочевников, зажатых между горами и границей Турана. Или теперь Ездигерд претендует на Кезанкийские горы и то, что лежит за ними?

— Не открыто, но те, кто прислушивается к словам короля, думают именно так.

Конан фыркнул, словно остановившаяся на полном скаку лошадь.

— Правда в том, что тут Туран может хорошенько получить по зубам. Горцы научились жить в тени Турана, но им не понравится, если туранские гарнизоны станут взирать на их сады со склонов гор.

Хезаль ничего не сказал, так как не знал, что сказать в подтверждение своих слов. Судя по слухам, у Конана был развит талант государственного деятеля, или, по меньшей мере, он умел разгадывать намерения иных правителей. Что совершенно естественно — любой капитан наемников, который хотел остаться в живых, после того как выполнил свою работу, должен был обладать этим качеством.

— Вполне возможно, что за всеми этими разговорами о демонах скрываются туранцы? — настаивал Конан.

— Но люди исчезают, это уж точно, — ответил Хезаль. — Те, кто отчаянно сопротивляется демонам, умирают от человеческого оружия. Разбойники, по крайней мере, люди, хотя никто не может сказать, какому народу или расе они принадлежат.

— Они могут быть любого народа или любой расы, насколько я знаю наемников, и, судя по всему, соглашаются выполнять самую грязную работу, — сказал Конан. — Однако это не важно. Вопрос, который я задам, прозвучит так: почему это интересует тебя?

— Потому что поместье моих родителей расположено у подножия гор, — сказал Хезаль. — Это — наследство моей матери, хотя теперь оно не такое уж и большое после того, как моя сестра забрала половину в приданое. Но все крестьяне в тех землях мои подданные.

Конан снова фыркнул:

— Судя по тому, как ты говоришь, я сомневаюсь, что у тебя есть какие-то земли.

— Я могу поведать тебе, Конан, о своих печалях в другом месте и в другое время. Сейчас я лишь скажу то, что у меня едва не отобрали мои земли, и это повернуло умы людей против Ездигерда. Меня с моим отрядом Зеленых плащей отослали подальше, а в это время королевские агенты подкупили моих слуг, чтобы те отсылали доходы с поместья в Аграпур, а не мне… Все сделано было слишком тонко, чтобы кто-то смог это заметить.

Конан пробормотал что-то так тихо, чтобы не мог расслышать ни один шпион. Как Хезалю показалось, киммериец высказал пожелание, чтобы мужское достоинство Ездигерда отвалилось в самый неподходящий момент. Потом северянин пожал плечами:

— Я не сомневаюсь в твоей верности своим подданным. Ты всегда был таким. Но что скажет король? Разве не велел он тебе выполнять свой долг? А ведь кто-нибудь может нашептать ему на ухо, что ты собираешься поднять своих людей, устроив восстание.

— С годами ты становишься прозорливым, Конан.

— Так или иначе, у меня-то одна голова, и мне хотелось бы, чтобы она сидела на моих плечах, а не на пике туранского стражника. А там она непременно окажется, если Ездигерд решит, что тут против него что-то затевается.

Хезаль глубоко вздохнул. У него на кончике языка давно вертелся вопрос о смелости киммерийца. Но задавать такой вопрос было бы глупо, опасно и не нужно.

— Если правитель Турана узнает об этом до того, как мы закончим свои дела, возможно, все так и случится. Если же мы узнаем секрет Долины Туманов достаточно быстро…

— Пусть оплатой мне послужит безопасный проход через туранские земли.

— Значит, ты поедешь с нами?

— Сделаю все, что смогу. Хотя никогда я еще не сражался с армией демонов… Помни это.

— Не так уж и много демонов… Людей больше… Но где все они скрываются?..

— Все ясно, — прервал Конан Хезаля. — Однако я не могу отвечать за своих людей. Они не клялись следовать за мной в битву против демонов. Если они решат уехать, пусть им дадут фору дня в четыре.

Хезалю не нужно было спрашивать, что случится, если он откажется. Но он выдержал многозначительную паузу хотя бы ради тех своих людей, которым пустили кровь афгулы.

— Если они поедут с тобой, я верну… один мешочек… который забрал у тебя.

— Договорились.

Хезаль едва заметно улыбнулся. Похоже, ему удалось убедить киммерийца.

Конан выпрямился так резко, что Хезаль инстинктивно подался назад. И поступил он совершенно правильно. Киммериец развел в стороны могучие руки. Цепь со щелчком лопнула возле одного из стальных браслетов, а следующим быстрым кошачьим движением северянин хлестнул цепью по земле рядом с тем местом, где только что сидел Хезаль.

Рука Хезаля метнулась к рукояти кинжала, но он вовремя опомнился.

— Думаю, ты поставил точку в нашем договоре, — сказал туранец, когда голос вернулся к нему. — Хорошо, я не буду настаивать относительно афгулов. Только одно условие: я приведу к тебе твоих людей, но прошу подождать ночи.

— Я уверен, что никто не попытается измыслить ничего плохого относительно двух пленных афгулов, — сказал Конан. — Так что поступай как хочешь. А пока принеси мне немного нормальной пищи.

— Тебе дали лучшее, что есть в лагере.

— Что? Разве у тебя нет отдельных припасов, и ты не пируешь в своей палатке?

— Нет.

— Думаю, я верю тебе, друг мой… Тогда пусть пищи будет больше… И пусть лучший лекарь осмотрит раны моих спутников, если он еще их не осмотрел.

— Он уже сделал для них все, что мог, но может заглянуть к ним снова.

— Посмотрим, что он сумеет сделать, — сказал киммериец.

Его тон был таким, что у Хезаля возникло абсурдное желание поклониться Конану согласно этикету, как кланяются правителю или предводителю орды. Вместо этого туранец встал и вышел, не поклонившись, но и не поворачиваясь к киммерийцу спиной.