"Реальность сердца" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна, Оуэн А. Н.)

6. Собра — Сеория

— Это вы решили красоваться перед всей Ассамблеей!

— Пользуетесь тем, что не получите пощечину? — мрачно поинтересовался Реми, но сейчас Саннио его ничуть не боялся, и вовсе не потому, что не считал опасным.

Ассамблея закончилась не то провалом, не то победой партии Эллоны и Алларэ – пока что никто не мог этого понять. Гоэллон считал полным провалом сам тот факт, что столица разделилась на две враждебные партии: одна поддерживала герцога Алларэ, другая — герцога Скоринга. Кто сильнее, на чьей стороне больше соратников, пока еще нельзя было понять, но этого было довольно, чтобы Саннио набрался дерзости назвать вещи своими именами: Реми сделал противоположное тому, что хотел. Следом за Соброй должна была разделиться и вся страна. Два принца, два герцога — две противоборствующие стороны, и отсюда недалеко до раскола. Владетели Агайрэ уже заявили об отказе от королевской опеки и о том, что у них есть новый граф, а устраивает ли он столицу — неважно, пусть сначала разберутся, кто король. Наместнику, попытавшемуся оспорить это решение, весьма невежливо указали дорожку в Скору, из которой он явился. Бруленские владетели, по образу и подобию своих родичей, оставшихся в баронстве, разделились на две партии, причем одна с дура ума объявила герцога Алларэ и наследника герцога Гоэллона организаторами заговора и убийства баронессы Брулен, другая же выразила свое почтение Реми и тем подтвердила подозрения первой. Мерцы в большинстве последовали за маршалом Агро, который по вполне понятным причинам выбрал сторону Эллоны, но те, чьи владения примыкали к сеорийским землям, энтузиазма недавнего триумфатора не разделяли. Немногочисленные представители Керторы предпочли следовать за двоюродным братом своего барона, который считался лучшим другом герцога Скоринга, и поддержал его. Среди редких северян бродили и более странные идеи — одни желали видеть наместником герцога Алларэ, другие ратовали за отделение от окончательно разочаровавшей их Собраны, а третьи вспомнили, кто командовал армией, прогнавшей тамерцев, и решили, что это повод для обиды на его племянника, а, значит, и на герцога Алларэ. За компанию. При этом не меньше трети сторонников партии Алларэ и Эллоны считали, что герцог несколько погорячился, называя принца Араона бастардом, а часть принявших сторону Скоринга требовала усадить на трон Элграса… К вечеру пятого дня первой седмицы девятины Святого Галадеона Собра походила на бурлящий котел. Решительно у каждого владетеля, жившего в столице который год, или недавно приехавшего и оказавшегося на Ассамблее случайно оказалось свое мнение о том, что надлежит делать всем и каждому. На почве противоречий между мнениями вспыхивали ссоры, а порой и драки, небольшие группы временно согласных собирались, распадались и объединялись с сиюминутными единомышленниками, потом вновь ссорились и переходили к вражде.

Все это, как и предсказывал Кадоль, здорово напоминало давешний хлебный бунт, только в масштабах всей страны.

Саннио был уверен, что виновник событий сидит перед ним на постели в гостевой спальне собственного дома, чувствуя себя еще хуже, чем вчера, но зато явно счастливый, довольный и едва ли не торжествующий. Молодому человеку же казалось, что радоваться категорически нечему. Сорен и пожалованный вчера владением ученик лекаря сидели по краям постели, вид имели самый преданный и с явным неодобрением таращились на Гоэллона. Кесслер, кажется, собрался помочь Реми в недавно высказанном им намерении. Определенно, дружба с одним и преданность другому совмещаются… не всегда.

— Нет, герцог, я ничем не пользуюсь. Я хочу понять, что делается… и что мне с этим делать.

— Ничего страшного не делается. Коронация все расставит по местам.

— Да объясните же! — не выдержал Саннио. Пусть герцог Алларэ и тяжело болен, но если уж он считает себя достаточно сильным, чтобы заварить кашу, то пусть найдет и силы объяснить, какой ложкой хлебать ее остальным. — Что случится на коронации? Почему вы ни слова не сказали о Скоринге? Он стоял рядом с вами! О взрыве?.. Почему я не знал о документе, который хранился в моем доме?!

— Не знали — и рассказать не могли… — вяло качнул головой Реми. — Все, довольно тут орать. Уматывайте, сокровище, пока лекарь вас не услышал. Саннио вылетел вон и уже у лестницы, которая вела с третьего этажа вниз, натолкнулся на Рене Алларэ. Тот поднимался с бокалом вина в руке, так что ничего хорошего из встречи двух движущихся тел не вышло: алые пятна украсили платье обоих. Двоюродный брат Реми не относился к тем людям, которые с первого взгляда вызывали у молодого человека симпатию. Сорен был не слишком откровенен, но Саннио хватило и нескольких минут, чтобы уяснить для себя, как Рене обращался с полностью зависящим от него бруленцем. Еще нескольких минут оказалось достаточно, чтобы пресечь сие безобразие, но прощать Саннио умел куда хуже, чем помнить обиды, — особенно, причиненные тем, кого он любил. Досадный инцидент сразу после позорного изгнания от ложа больного настроения не улучшил. Рене же рассыпался в любезных извинениях и, взяв Саннио под руку, повел по коридору в направлении кабинета. Там он позвал слуг и вручил им две испачканных камизолы со строгим наказом привести в порядок немедленно.

— Вижу, вы душевно пообщались с моим братом? — подмигнул он, открывая новую бутылку и разливая вино по бокалам. — Не вы первый, господин Гоэллон.

— Господин Алларэ… — что нужно делать и говорить в подобных случаях, молодой человек представлял себе крайне плохо. — Я полагаю, что достаточно знаю характер герцога.

— Если так, то вы заблуждаетесь. Чего ждать от Реми, знают только два человека. Он сам и ваш дядя. Остальным эта тайна не доступна. Еще накануне Саннио подметил за Рене привычку постоянно двигаться. Он, кажется, и минуты не мог простоять на месте. Вот и сейчас он перемещался по кабинету туда и сюда: то садился в кресло, то поднимался и укладывался на диван. У Гоэллона давно уже рябило в глазах и от яркой обстановки, и от непоседливого Рене. Дом герцога Алларэ был устроен почти так же, как его собственный, но обставлен совсем иначе. Все — новое, роскошное, сияющее. Много золота, много света — из витражных окон, от свечей, и еще он лился из бесчисленных умело расставленных зеркал. Они ловили каждый огонек и разбрасывали вокруг блики. В этой обстановке потерялся бы кто угодно, но не Рене. Гибкий, отлично сложенный, с очень светлой кожей и виноградно-зелеными глазами, он был заметен и среди родичей — из-за черных волос, и среди остальных — из-за отличавшей всех Алларэ броской красоты. Саннио он не нравился, не нравился и затеянный Рене разговор. Ему было чем заняться. Проехаться по летней жаре в одной рубахе — не такая уж и беда, но впрямую ссориться с братом Реми казалось опрометчивым. Тем более что ничего дурного он не делал — болтал о недавней Ассамблее (где, к счастью, вел себя куда тише), щедро подливал отличное вино и старался быть очень, очень любезным. Гостю не хотелось думать, что Рене попросту заглаживает недавнее неприятное объяснение. Но, кажется, именно этим он и занимался.

— …надеюсь, вы не посчитаете меня тираном, господин Гоэллон. Признаюсь, дни, проведенные с вашим другом, не показались мне легкими. Да, он помогал и помогает всеми силами, но…

— Господин Алларэ, для чего вы мне все это говорите? — сначала тяжелый разговор с Реми, а теперь вот эта алларская трещотка, от которой уже звенит в голове…

— Я не хочу, чтобы у вас составилось обо мне однобокое мнение.

— Сорен мне ничего не рассказывал. Свое мнение я составил сам. — Кажется, в воздухе запахло ссорой. Кажется, это Саннио рассыпал перец… Рене не пошел на прямую стычку, хотя и сдвинул брови. Вместо этого он поднялся и уселся на поручень кресла Саннио. Изящная холеная рука, украшенная несколькими кольцами, забрала у него бокал.

— У вас кончилось вино. Я налью еще, — Рене потянулся к столику, и юноше вдруг захотелось толкнуть его в бок — чтоб свалился на пол. Реми бы, наверное, не стал проявлять деликатность…

— Я выпил уже достаточно, благодарю. Мне пора.

— Как досадно, а я собирался выслушать то мнение, что вы составили, — неприятная до мурашек вкрадчивость в голосе, и еще вино, бокал перед самым носом…

— Господин Алларэ, к чему это все?

— Мы на одной стороне, не так ли? Нужно ли нам ссориться из-за пустяков?

Он пьян, понял вдруг Саннио, пьян и не спал, наверное, две ночи подряд, а еще точнее — трое суток, в последний раз он ложился еще до штурма Шенноры, потом была ссора с Реми, и Ассамблея, и, наверное, что-то еще… Рене пьян и почти не в себе, а он из той же породы, что и герцог Алларэ, — стало быть, опаснее дикой рыси, на которую, и вправду, похож, только кисточек на ушах не хватает… Рука на плече, взгляд в упор — светлые глаза, напоминающие витражное стекло, подсвеченное факелами. Этот человек не побоялся взять штурмом крепость Шеннора, он спас Реми и был с ним все три дня. Он принес извинения Кесслеру. Он изо всех сил старался быть любезным, и Саннио видел, чего Рене это стоило. Это было куда важнее, чем первый, сиюминутный страх перед ним.

— Я вовсе не хочу с вами ссориться, господин Алларэ.

— Рене.

— Хорошо, Рене. Вы устали. Идите отдыхать.

— Я, понимаете ли, надеюсь быть полезным моему брату… Саннио осторожно забрал у Алларэ бокал и поставил на столик: урок о несовместимости признаний и хрусталя он выучил уже давно. Кресло спокойно могло вместить двоих, поэтому он молча подвинулся, уступая Рене половину.

— Рене, придется вам пить из бутылки. Можем по очереди. Вам не надо надеяться. Вы и так уже сделали столько…

— Расскажите это моему брату! Слышали бы вы, Алессандр, какова была благодарность… Господин Алларэ оказался куда откровеннее Сорена. То, что пришлось выслушать Саннио и бутылке… двум… трем бутылкам алларского вина, едва укладывалось у него в голове. Исповедь Рене, чем дальше, тем менее разборчивая и связная, была печальной историей ревности, желания быть нужным и поспешности в выводах. Диалог постепенно превратился в монолог, а монолог — в долгую паузу. Рене попросту уснул на плече у собеседника. Явившемуся с вычищенной одеждой слуге Саннио жестом показал «не будить!» и тихонько вышел вон. Голова шла кругом. Он искренне надеялся, что, выспавшись, Рене перестанет думать об уже сделанных ошибках и начнет — о том, как не совершать их впредь. Что бы он ни говорил, он — брат, управляющий всеми владениями, и один из самых близких к Реми людей. И — забудет большую часть сказанного… От чужих семейных ссор нужно было возвращаться к ничуть не менее понятным делам государственной важности. Шедший навстречу Гильом Аэллас, надо понимать, думал точно так же. Саннио с тоской осознал, что ему еще не скоро удастся покинуть этот излишне гостеприимный дом.

— Вот и вы. Очень хорошо. Пойдемте-ка, есть что обсудить, — Аэллас был не менее решительным, чем его господа, и тоже прекрасно умел так изящно брать собеседника под руку, что тому оставалось лишь тащиться в заданном направлении. Вновь вино, высокие бокалы из литского хрусталя, уютные широкие кресла и тонкий, свежий аромат благовоний из курильницы, только собеседник — новый. Гильом Аэллас не походил на братьев Алларэ. Пожалуй, он был самым высоким из всех, кто встречался Саннио. Рядом с ним Гоэллон чувствовал себя десятилетним мальчишкой. Выдержки и рассудительности у владетеля Аэлласа тоже было на двоих — или на всю семейку Алларэ сразу.

— Как я понял, вы с герцогом не успели обсудить предел допустимого… – Гильом, хоть и казался медлительным, как вол, соображал очень быстро: Саннио еще не успел поднять брови, а тот уже помахал рукой. — Простите, я не уточнил. Я говорю о герцоге Гоэллоне. Он отсутствует, а вы, даже обладая всеми полномочиями, все-таки не должны совершать того, что разойдется с его интересами.

— Я не посвящен в эти интересы. Исповедь той монахини… я о ней не знал. Я не представляю, где сейчас герцог Гоэллон и чего бы он хотел.

— Что ж, попробуем понять, чего бы он не хотел. — Если вдуматься, Аэллас походил на королевского бастарда, только увеличенного раза в полтора. То же слегка неправильное лицо, голубые глаза, — и та же неспешная рассудительность. — Верит в это мой герцог или нет — но мы стоим на пороге войны. …и самоуверенности обоих Алларэ у него тоже не было, как понял Саннио.

— Вот этого мой дядя точно не хотел бы.

— Не сомневаюсь, — кивнул Аэллас. — Однако ж остальное… какие распоряжения вы получили?

— Никаких. Мы просто не успели что-то обсудить. Герцог уехал во дворец — и мы больше его не видели.

— В оригинальном положении оставил вас ваш старший родич… Повисла длинная унылая пауза. Гильом, занявший все кресло, оперся щекой о кулак и о чем-то размышлял, а Саннио не знал, что ответить на его последнюю реплику. Наконец он вспомнил, что его интересовало.

— Почему коронация решит все?

— Видите ли, господин Гоэллон: считается, что корону может надеть лишь тот, в ком течет кровь Сеорнов. Самозванца она убьет на месте. Но… — Аэллас запустил ладонь в волосы. — Также считалось, что убийство короля погубит весь сущий мир. Обошлось же затмением.

— Вы говорили это герцогу Алларэ?

— Его и в лучшие-то дни нелегко было переубедить, а уж сейчас… — пожатие плеч, мягкая улыбка. «И эти безумные люди — мои родственники; я сам на четверть той же крови… – с легким ужасом подумал Саннио. — Бернар еще пеняет мне за безрассудство! Чего ж он хотел?».

— Сейчас у нас нет ни одного короля, который может надеть венец Сеорнов в праздничный день, — продолжил Гильом. — Это не способствует умиротворению. Араон — самозванец, но за почти шестнадцать лет люди привыкли к тому, что он — наследник престола. Настоящий же наследник — невесть где. В наше смутное время всем нужна опора. Принц Араон Сеорн, король Араон Сеорн — звучит схоже, верно? Тем более, что король с этим именем будет третьим.

— А венец?

— Я, кгхм, верю в таланты господина Скоринга. Он что-нибудь придумает…

— Почему ему позволяют действовать? Я считал, что…

— Вот как? Господин Гоэллон, какое мнение вы составили об этом человеке во время Ассамблеи?

— Зарвавшийся наглец, — выпалил Саннио. — Жоглар, ловкач…

— Вы ошибаетесь. Он весьма дерзок, но еще и очень умен. Смелость, с которой он вел себя, говорит о том, что он чувствует за собой силу. И не все упирается в Араона-марионетку. Делать ставку только на пятнадцатилетнего мальчишку с сомнительным происхождением он не станет. Скоринг в одночасье вышел из тени, стал заметен, как чирей на лбу, но кто за ним стоит? Убить его несложно, и, видит Воин, герцог Алларэ хочет этого куда больше вас. У него больше поводов, — Гильом слегка нахмурился. — Но вы лучше меня, наверное, знаете, что чирьи не вылезают без причины, и причина эта скрыта внутри. Убейте его, и вы оборвете некоторые связи, но лишь на время. Будет новая смута, новый заговор, более ловкий. Торопиться мы не вправе. Наш король — подросток, и он должен сесть на трон в умиротворенной стране.

— Некоторые чирьи разрастаются до большой болезни, — упрямо тряхнул головой Саннио. — Он собирает силы.

— Тем самым Скоринг открывает часть карт. Это выгодно нам. Отделить глупцов от предателей мы сумеем, пусть на это и потребуется время.

— Можно было заставить его поклясться!

— Клятва, данная под принуждением не имеет силы, вы же знаете об этом. Господин Гоэллон, сейчас вы перебираете в памяти моменты Ассамблеи. Думаете, в какой момент нужно было сказать иное, поступить иначе, вмешаться или промолчать. Но Ассамблея уже прошла. Все свершилось. Смотрите в будущее. Не тратьте силы на мысли о том, что нужно было сделать. Думайте о том, что нужно будет сделать. — Мягкий низкий голос околдовывал, успокаивал и удивительным образом упорядочивал сумятицу в мыслях. Словно пыльное стекло, через которое он уже сутки с лишним смотрел на мир, протирали чистой тряпкой. Молодой человек поднял голову и уставился на владетеля Аэлласа, вольготно раскинувшегося в кресле. Пожалуй, он был самым рассудительным и спокойным из всех алларцев. Лет Гильому было где-то за тридцать — может быть, тридцать пять, тридцать семь, точнее Саннио определить не мог. С виду — почти такой же, как все это непоседливое племя, дети штормов и бурь, но внешность была обманчива. Гильом Аэллас был скалой, которой нипочем любая буря. Становилось ясно, почему именно его, а не Рене герцог Алларэ выбрал в ближайшие помощники.

— Так что же мне делать? — Глупый вопрос, но кому еще его задавать? Реми спит, и разговаривать с ним сейчас трудно: слишком страшно за него, и нет уверенности в том, что тяжело больной человек сделает верный выбор…

— До коронации мы не будем предпринимать решительных действий. Я предложу Скорингу временное перемирие. Полки городской стражи — и наши, и ваши, и его, — будут поддерживать порядок, а к тому же присмотрят друг за другом. Все мы будем наготове. Если коронация пройдет успешно, придется объявлять о восстании.

— Вы так уверены, что Араон — подкидыш?

— Полностью. Господин Ларэ разрешил мои последние сомнения. Этот юноша — не королевской крови, хоть и не знает о том. Наш король — Элграс. Беда в том, что никто не знает, куда он пропал. Вторая беда — в том, что его ищем не только мы.

— Господин Ларэ тоже сын короля. Мой дядя — двоюродный брат… — Саннио с ужасом осознал, что во втором случае он становится наследником престола и прикусил язык, но, кажется, Гильом ничего не заметил.

— Ваш дядя также отсутствует, как видите. Господин Ларэ же не сможет занять трон. Для этого старший в семье должен принять его в род, иначе венец отвергнет его. Как вы думаете, почему трон до сих пор не захватил какой-нибудь бастард или самозванец?

— Если человек не принят в род Сеорнов, он не может. А не признанные ни одним родом бастарды… умирают. Я знаю, мне рассказали, — Саннио невольно поморщился.

— Вы прекрасно обо всем осведомлены, господин Гоэллон. Вы заставляете меня подозревать, что проверяете, насколько осведомлен я, — мягко улыбнулся Аэллас. — Или дело в том, что у вас закончилось вино?

«Дело в том, что сложить два и два у меня ума не хватает, — едва не признался Саннио. — Вот я и позорюсь, как последний дурак…»

— Не смущайтесь, вина хватит на всех. Позвольте ваш бокал. Да, золотая кровь защищает себя, и защищает надежно. От самозванцев, от бастардов, от полукровок, входящих в другие рода. Сотворившие были предусмотрительны.

— А если бы погиб и король, и оба принца? Я… не проверяю вас. Я не все понимаю, об этом мне не рассказывали…

— Тогда, вероятно, прекратился бы и весь мир, должен же быть в пророчестве святого Андре хоть какой-то смысл? Или мы вспомнили бы о праве крови и наследования, и королем все-таки стал бы герцог Гоэллон. Никто не знает…

— Неужели за все эти столетия никто ни разу не попытался стать королем, как-то обмануть?..

— Кого обмануть, помилуйте? — расхохотался Гильом. — Сотворивших? Право, как досадно, что в наше время никого не интересует древнейшая история! В ней много поучительного. Вы никогда не задумывались, что историю следовало бы считать учением о человеческой глупости? Лет через двести после смерти короля Аллиона нашелся один глупец, решивший, что он учел все. Король и наследник погибли. Нет, это был не заговор — чистая нелепость. Его двоюродные братья оспаривали право на трон, и один победил, но вот какая незадача: когда он уже готовился примерить королевский венец, обнаружилось, что в дальнем монастыре рос под чужим именем еще один принц, признанный бастард, не знающий о своем происхождении. Легенда гласит, что его отец решил проверить, кто из двух сыновей будет более достоин трона — тот, что вырос принцем, или тот, что вырос в аскезе монастыря. Юноше-послушнику явился Воин, открыл ему тайну и — угадайте, кто занял трон?

— Я всегда считал, что это просто сказка! Ее же рассказывают, как сказку! — опешил Саннио.

— Сказки не сочиняют на пустом месте. Почти все, что говорится в той, которую вы могли слышать — чистый вымысел. Истинный наследник не возникал в сияющем ореоле посреди храма, Мать и Воин не возводили его под руки на трон, не было и золотого семиглавого дракона, проглотившего коварного узурпатора, да и узурпатор не совершал никаких страшных злодеяний. Но есть и зерно истины. Нелепо надеяться обмануть тех, кто достаточно могуч, чтобы создать наш мир.

— Так, может, достаточно подождать, пока все случится само? — пожал плечами Гоэллон. — Если это так просто?

— Сотворившие воплощают свои замыслы через наши деяния. Король Фалион взял власть мечом, а не чудом. Чудо лишь открыло ему, что он имеет на это право. Может быть, Мать и Воин испытывают нас, желая знать — достойны ли мы жить? Помним ли мы о том, что следует помнить, верны ли тому, чему должны быть верны? Сложим руки, откажемся восстановить права законного наследника — и они отвернутся? Саннио открыл рот, но так и не смог ничего сказать. Несколькими фразами Гильом все сумел расставить по местам.

— Что ж, я вижу, вы вполне готовы обсуждать детали и частности, господин Гоэллон, — неожиданно деловито сказал владетель Аэллас. — Начнем?

— Наденьте капюшон!

— Мне жарко!

— Сандалии тяжелые, ряса колется и хочется пить. Я все помню. Наденьте же капюшон немедленно и не смейте его снимать, — брат Жан стиснул запястье послушника. — К вечеру мы устроим привал, там отдохнете. Золотоволосый послушник вздохнул и натянул капюшон по самые брови. Процессия монахов неторопливо спускалась с холмов, которых в центральной Сеории было в избытке. Полуденная жара вытапливала из странников капли пота. На небе не было ни тучки, а слишком редкая тень от придорожных деревьев не приносила прохлады. Розоватый камень дороги нагрелся и от него тянуло сухим, теплым запахом пыли. Десяток монахов Ордена Блюдущих Чистоту, пешком идущих от одного монастыря к другому — не слишком удивительное зрелище. Работавшие на полях крестьяне поднимали головы, кланялись и прикладывали ладонь к сердцу, получая в ответ благословление; но каждый второй не считал это событие достаточно важным, чтобы отрываться от своего дела. У монахов своя забота, у землепашцев — своя.

Пятеро монахов несут на плечах шипастые дубины, еще у двоих под рясами скрыты мечи — и это не диво, все знают, что Блюдущим братьям дозволено оборонять себя от разбойного нападения и злых еретиков. Двое молодых послушников в серых рясах тоже не привлекали внимания. Двое юношей, один повыше, другой пониже, еще совсем молоденький — что тут удивительного? Оба тащат нехитрый дорожный скарб, то и дело поднимают головы к небу и скорбно вздыхают, отирая пропыленными руками пот со лба, так что лица у обоих — чумазые, в серых разводах. Спутника для младшего послушника выбирал герцог Гоэллон. После разговора во время затмения он вновь беседовал с настоятелем монастыря Святого Иллариона, и на этот раз при беседе присутствовал и принц, и брат Жан. Правда, им было велено молчать и слушать; даже у Элграса это получилось — он постепенно погружался в уныние и с трудом прятал слезы. Несчастный мальчик, кажется, действительно любил отца, и при мрачном известии все прежние обиды немедленно были забыты. Невесело было всем — и брату Жану, который понял, что вокруг бушует гроза, а он стоит в чистом поле, и некуда укрыться, и епископу Иринею, на плечи которого легла ответственность за судьбу наследника престола, и герцогу Гоэллону: он едва держался на ногах после долгой дороги и двух очень подробных разговоров в саду у пруда. Отец-настоятель монастыря Святого Иллариона держал в руках деревянную резную чашу с травяным настоем, такие же стояли и перед остальными. Герцог Гоэллон несколько раз касался пальцами узора на краю, задумчиво качал головой и не притрагивался к напитку. Темные неровные тени поселились под глазами, на впалых щеках, в складке у губ с того момента, как брат Жан подробно рассказал обо всем, что происходило в замке Бру и потом на постоялом дворе. Четверо беседовали в кабинете настоятеля при свечах, а за окнами клубилась густая, липкая, страшная тьма, и никто не хотел думать о том, что же будет, если она не рассеется уже никогда. Говорили так, словно завтра, в положенное время, настанет рассвет, и жизнь пойдет своим чередом.

— Найти принца в этом монастыре, ваше преосвященство, будет совсем несложно. Необходимо срочно переправить его в другой. Кому из настоятелей вы можете доверять, как самому себе? Это должна быть обитель в Сеории, чем ближе к столице, тем лучше. Хорошо укрепленная обитель.

— Вы думаете, что кто-то рискнет покуситься на нее с оружием?

— Я в этом уверен. Я помогу защитить ее, но монастырь должен быть готов к длительной осаде. Мы не можем полагаться лишь на тайну. Тайна и сила — вдвое лучше, — коротко улыбнулся герцог.

— Тогда остается только Тиаринская обитель. Тридцать миль от Собры, там всегда многолюдно и достаточно солдат. Еще один послушник не привлечет к себе внимания, а вот любая попытка нападения…

— Резиденция главы Ордена? Смелое решение, ваше преосвященство. Согласится ли архиепископ? Он, конечно… — Гоэллон щелкнул пальцами вместо слов, и Жан вспомнил, что архиепископ Жерар — из рода Алларэ, а, значит, родич герцогу; но служение Церкви превыше уз родства.

— Вы можете не беспокоиться об этом, ваша милость, — покачал головой отец-настоятель. — Но не покажется ли ее устав слишком суровым для юноши?

— Юноша потерпит, ему полезно. Слышите, непоседливый вы мой? Вы будете жить, как обычный послушник. И если провинитесь, вас накажут, как обычного послушника. Что вы там делаете в подобных случаях? Сажаете на хлеб и воду? Элграс гордо вздернул нос, показывая, что хлеб и вода его нисколько не пугают. Отец-настоятель слегка улыбнулся, погладил бороду.

— Есть много способов вразумить бунтующего отрока. Необязательно лишать его пищи, можно и задать вдоволь уроков.

— Я согласен! Только тех уроков, правда?

— А эти уроки еще нужно заслужить, — подмигнул епископ Ириней. — Вот видите, герцог, с этим послушником весьма легко поладить.

— Простите, ваше преосвященство? Вы обучали Элграса как брата вашего ордена?! — вскинул голову герцог Гоэллон.

— Да, и он проявил незаурядные способности.

— Что ж, продолжайте. Но помните, что это — будущий король. Я запрещаю вам развивать его способности до той степени, что сделает его излишне чувствительным. Ваш первый долг — научить его жить с этим талантом в миру. Вы предупредите об этом братьев Тиаринской обители. Это ясно, ваше преосвященство?

— Отменно ясно. Разве вы не знаете, что вплоть до короля Арелиона королевских отпрысков наставляли братья нашего ордена? Эта традиция прервалась лишь на короле Лаэрте.

— Я-то знаю. Меня больше заботит, сумеете ли вы сделать это, не навредив. Будущий король удивленно хлопал глазами, явно не понимая, о чем идет речь. Брат Жан положил ему руку на плечо в молчаливом обещании объяснить все потом.

Герцог Гоэллон в очередной раз сумел изумить монаха своей предусмотрительностью. Он мгновенно ухватил суть дела и потребовал единственно верного. Сам Жан прекрасно понимал, о чем говорит герцог. Он давно уже не мог жить среди мирян дольше пары девятин. Слишком громкий, сумбурный, нестройный внешний мир сводил с ума. Такова была плата за полностью раскрывшийся и развитый дар. Элграсу это не нужно.

— Итак, вы тайно переправите принца в Тиаринскую обитель. Никто, кроме его спутников, их я выберу сам из вашей братии, и архиепископа не должен знать о том, кто он. Это мое второе условие. В обитель прибудет обычный послушник-сеориец, младший сын мелкого владетеля. Третье условие — оттуда его смогут забрать только три человека, явившись вместе. Я, монах вашего ордена и монах из Бдящих Братьев, в посвящении не ниже «хранящего чашу» и «хранящего пламя» соответственно. Эти двое должны подтвердить, что я действую не по принуждению, по своей воле и помыслы мои чисты…

— Вы знаете и об этом? — поднялся из кресла отец-настоятель.

— Вы пойдете на прозрачную исповедь? — опешил брат Жан.

— Я о многом знаю. Да, пойду. Итак, вы согласны, ваше преосвященство?

— Да, герцог. Орден выполнит ваши пожелания.

— Хорошо, что мы пришли к согласию, — поднялся и Гоэллон. — Так, теперь отроку пора спать. Брат Жан, прошу вас сегодня о нем позаботиться. Элграс, если вы меня решите разбудить в эту ночь, лучше наденьте шлем и кольчугу. Тогда, может, уцелеете. Ваше преосвященство, я готов познакомиться поближе с гостеприимством вашей обители… На следующий же день, через несколько часов после наступившего к всеобщему ликованию рассвета, процессия из десяти монахов и послушников вышла за ворота монастыря Святого Иллариона. Брат Жан не удивился тому, что назначен принцу в спутники, потрясло его другое: герцог Гоэллон уже был на ногах, успел и отобрать восьмерку братьев, и переговорить с каждым. Его конь еще не успел отдохнуть от долгой скачки, а герцог, надо понимать, был выносливей коня. Высокий человек в тщательно вычищенном костюме стоял во дворе, беседуя с Элграсом, улыбался и одобрительно хлопал подростка по плечу.

Светлый, теплый ореол силы и уверенности окружал его, и казалось, что окружающие тоже заражаются надеждой, верой в то, что все пройдет удачно, в свои силы и правоту.

— Герцог, вы, должно быть, знаете не только тайны орденов, но и какие-то особые способы восстанавливать силы? — спросил, подходя, брат Жан.

— О да, и способ этот прост: желание убраться подальше от святой обители.

— Мы вас чем-то обидели? — удивился монах.

— Простите, ничем и нисколько, — короткий полупоклон. — Дело только во мне. Я, видимо, изрядный грешник, и в храмах с монастырями чувствую себя не слишком хорошо.

— Так вы, должно быть, еретик? — попытался пошутить брат Жан.

— Признаться, мне ближе учение епископа Ноэля, но и ноэллианские храмы меня не принимают, — покачал головой Гоэллон. — Впрочем, не буду забивать вам голову подобными несущественными мелочами. Брат Жан, я полагаюсь на вас более, чем на всех прочих. Вот это вот наказание, — сильная изящная рука цапнула принца за ухо, — ценность больше всех нас, вместе взятых. Правда, сама ценность никак не усвоит, что время подвигов еще не настало. Имейте это в виду и не стесняйтесь отвесить нашему будущему королю лишний подзатыльник, если он полезет на рожон. Как старший родич этого чудовища, я вам позволяю, и даже прошу об этом… В пути бывший брат-расследователь, а ныне опекун принца не раз вспоминал об этом разрешении, и не раз у него чесалась ладонь. Элграс, который теперь звался Эрин — обычное имя для уроженца Сеории, — действительно был непоседой, и ни тяжелая поклажа, ни долгая дорога не утомили его настолько, чтобы он спокойно шел на своем месте в середине небольшой группы. Он то выбивался вперед, желая идти рядом с братом Жаном и беседовать, то заглядывался на чей-то замок, то на привале порывался уйти в кусты за дровами. Хуже всего было то, что послушник Эрин то и дело порывался стащить с головы капюшон, а цвет волос у него был на редкость приметный. Даже крепкий настой ореховой скорлупы не приглушил яркого золотого блеска. По дороге им не раз попадались вооруженные всадники, слишком бдительно присматривавшиеся ко всем проезжим. Их интересовали и купцы, и крестьяне, и бродячие торговцы, и даже труппы жогларов. Монахи тоже становились жертвами пристальных взглядов, рыскавших по лицам тех, кто выглядел помоложе. К счастью, как и говорил герцог Гоэллон, в столицу еще не дошли достаточно подробные и отчищенные от досужих вымыслов рассказы о событиях в баронстве Брулен, а потому братья Ордена интересовали конных воинов куда меньше, чем остальные. Брат Жан надеялся, что так будет продолжаться и еще два дня. После десяток монахов совершенно случайно повстречает на дороге значительно больший и куда сильнее вооруженный отряд, столь же случайно направляющийся в Тиаринскую обитель, присоединится к нему, и можно будет не беспокоиться за судьбу послушника Эрина. До того дня, когда в тяжелые высокие ворота не постучат рукоятями мечей господа, посланные герцогом Скорингом.

Два дня, прошедшие после Ассамблеи, показались Флэлю Кертору двумя годами. Во время недолгого заседания, уже ставшего легендарным, ибо те, кто не присутствовал, рассказывали о происходившем, а те, кто не расслышал — о том, кто и что сказал, он тихо сидел на своем месте, чувствуя, что новоиспеченный герцог Скоринг то и дело находит его взглядом среди прочих керторцев. Кертор молчал, созерцая все, что происходило вокруг трибуны, но когда принц объявил Ассамблею закрытой, оказалось, что ненаследный племянник барона Кертора позарез нужен всем сородичам. Ни дядя, ни двоюродный братец Филип носа в столицу не показывали, хотя Флэль каждую седмицу отправлял им письма с весьма подробными рассказами о происходящем. Взамен же он получал от дяди-барона коротенькие послания с советами ни во что не вмешиваться, но и репутации Старшего Рода не ронять. Теперь долг члена Старшего Рода взял Флэля за шкирку и чувствительно встряхнул. Господа владетели, коих Противостоящий занес летом в столицу, неожиданно вспомнили, что хоть старый барон и далеко, но поблизости есть его племянник, ну и что, что сын младшего брата, а, значит, не наследник и бароном едва ли станет, но ведь Кертор же! Большинство владетелей нисколько не интересовались соображениями, по которым Флэль якобы принял сторону герцога Скоринга. Хуже того: Кертор не мог изложить полусотне вассалов своего дяди соображения, по которым он эту сторону принял, не мог и придумать, как себя вести. У него были все основания предполагать, что Скоринг предательства не простит, и не пройдет пары дней, как труп Флэля выловят из Сойи. Еще он прекрасно понимал, что от Керторы до Скоры — тысяча миль, и, если уж страна развалится на отдельные баронства и герцогства, а к тому, кажется, все и идет, то союзников стоит искать где-то поближе: в Агайрэ, в Мере, но никак не в Скоре, отделенной от Керторы многими границами. Керторские владетели понимали это еще лучше. От Флэля постоянно чего-то хотели: пригласить к себе в гости агайрцев, переговорить с маршалом Агро, собравшим вокруг себя мерцев… Флэль понимал, что должен сделать. Он смотрел в окно. Теплый вечерний ветерок колыхал полупрозрачные занавеси. На Собру уже опустилась ночь, но ни тишины, ни успокоения она не принесла. Второй день город бурлил, словно котел супа. Как и свойственно котлу супа, на поверхность всплывали то мослы самых чудовищных слухов, — о том, что принц Элграс убит в Брулене, о том, что взрыв дворца — дело рук герцога Гоэллона, о том, что Реми Алларэ сумел обмануть клятву на священной Книге, — то мелкая петрушка сплетен и домыслов, а больше всего в этом супе было самонадеянных планов, безрассудства и жажды бурной деятельности.

С третьего этажа открывался неплохой вид на Правобережье. Заметно было, что в большинстве домов горят окна, а по улицам перемещаются люди с факелами; кое-где слышались голоса городских стражников, препятствующих сборищам на улицах перерасти в погромы; порой бряцало оружие, а несколько владетелей уже доссорились до дуэлей и отправились в Шеннору. Керторцы, подчинившись категорическому требованию Флэля, в безобразиях не участвовали; по крайней мере, он надеялся, что ему не врут в лицо, говоря о том, что все поняли и готовы подчиниться запрету.

Полсотни керторских владетелей — в Собре, и еще полторы сотни — дома, в южном баронстве, которое многие годы стояло в стороне от всех перипетий политической жизни центра страны. В Керторе растили виноград, разводили лошадей, танцевали и пили вино, исправно платили налоги и не любили интриг, которые всегда сплетались вокруг трона. Самые непоседливые служили в армии, но редко кто выбирал для себя карьеру чиновника. Кертору считали провинциальной, ленивой и ни во что не вмешивающейся; раньше и Флэль так же думал о своих земляках, но сейчас оказалось, что южане очень даже готовы примкнуть к одной из двух партий, на которые раскололись владетели, оказавшиеся в столице. Две сотни вассалов рода Кертор, и отвечать за них — перед дядей, перед отцом и перед Сотворившими — Флэлю, которому через девятину исполнится двадцать четыре, и которого никто никогда не учил, в чем состоит долг сеньора. Эти уроки доставались Филипу. Послезавтра — коронация, и до нее Флэль обязан ответить на вопрос «что мы будем делать?», который задавали ему уже сотню раз. Он знал, что должен совершить, и знал, чем за это заплатит. Нужно было только решиться. Сорвать с рук липкую паутину, которой оплел его новый герцог Скоринг, встать, потребовать охрану и коня. Кертор прекрасно помнил момент, в который это понял. На следующий день после гибели короля, когда, явившись, по уже ставшей обычаем манере, с утра во дворец к господину коменданту, увидел две преинтереснейшие вещи. Господин Скоринг перед зеркалом примерял траурный темно-синий костюм; рядом с ним стоял невысокий щуплый человечек, одетый едва ли не по моде времен Мышиного Короля, в добротное, но кое-где латаное и безнадежно лишенное элегантности платье. На первый взгляд он показался Кертору кем-то из мелких небогатых владетелей Скоры. Потом человечек поднял взгляд, — глаза у него оказались смоляными и влажными, — и Флэль почувствовал, что проваливается в бездну. Там горел огонь, там бурлили кипящие котлы, и не было ни малейшей надежды на освобождение. Всего-то краткий миг, — потом скориец отвернулся, — но этого было достаточно, чтобы вспотеть и по холодным каплям, покатившимся по хребту, догадаться: такого страха Кертор не испытывал еще ни разу в жизни.

— Господин Скоринг, вы потеряли кого-то из членов семьи? — спросил Флэль.

— Отца.

— Приношу вам свои сердечные соболезнования, — промямлил, кланяясь, керторец.

— Благодарю вас, Кертор, — небрежно улыбнулся вовсе не огорченный потерей Скоринг — герцог Скоринг. — Вчера был печальный для нас всех день. Мы потеряли короля, членов королевского совета, едва не лишились принца. К счастью, мне удалось спасти его прежде, чем началась давка.

— Ваша преданность короне потрясает. Вы пожертвовали родным отцом ради наследника престола…

— Увы, иногда приходится делать тяжкий выбор, — Скоринг распустил алую шейную косынку и завязал ее вновь. — Я рад, что вы это понимаете. К счастью для Собраны, я из тех, кто ставит государственные интересы выше личных. Флэль давно уже выучился понимать намеки господина коменданта. Человечек в старомодном платье пристально за ним следил, и Кертору оставалось только изобразить на лице скорбно-восторженную мину, преисполненную уважения к тяжкому выбору герцога Скоринга, в одночасье убравшего с дороги всех, кто ему мешал — от короля Собраны до родного отца. Неизвестный скориец, кажется, вовсе не обманулся этой гримасой. Тонкие губы исказились в смутной, неопределенной улыбке.

— Завтра откроется Ассамблея. Надеюсь, что Кертора во всем поддержит будущего короля.

— Приложу к этому все усилия, господин герцог.

— Ах, Флэль, ну для чего нам эти формальности? Мы ведь останемся добрыми друзьями, несмотря на эту безделушку? — цепь с родовым знаком свистнула в воздухе, обматываясь вокруг ладони Скоринга. — Тем более, что и вы ведь можете вскоре надеть подобный. Если будете достаточно благоразумны. «Достаточно благоразумен, чтобы позволить убить отца, дядю и двоюродного брата?! — едва не заорал Кертор. — Достаточно благоразумен, чтобы скормить тебе своих родичей, отцеубийца?!». Вместо этого рвущегося из груди вопля он только уклончиво покачал головой:

— Я не создан для этого. Мой кузен будет вам куда лучшим соратником.

— Ну, как хотите. Надеюсь, что вскоре ваш кузен прибудет ко двору.

— Я напишу ему сегодня же.

— Обязательно напишите. Я понимаю, что к коронации он не успеет, но король Араон будет рад видеть Филипа в королевском совете. В тот миг Флэль понял, что должен любой ценой избавиться от связи с герцогом Скорингом, раз и навсегда отмежеваться от него так, чтобы никто и никогда не вздумал связать семью Керторов и этого не в меру прыткого временщика. Оставалось только сообразить, как сделать это и остаться в живых.

К вечеру второго дня после Ассамблеи второй пункт списка уже не казался Флэлю важным. Защитить своих людей, свою семью, а там — будь, что будет… Он решительно встал и отправился в большую гостиную, где собралась основная часть керторских владетелей. Знакомые и не очень лица, родовые цвета, повторяющиеся в десятке оттенков коричневого, оттененного чистым белым, оружие, кое на ком — вычищенные кирасы или костюмы для верховой езды. Все они готовы действовать, хотят действовать, а придется поступить совсем иначе. Кертор очень надеялся, что сумеет обуздать этих рвущихся в бой людей.

— Господа, я принял решение, — сказал он, постучав стаканом по столу. — Все, кроме пяти человек, которых я выберу себе в помощь, со своими отрядами отправляются в Кертору. Сегодня же! — подождав, пока уляжется шум, стук и протестующие вопли из тридцати с лишним глоток, он продолжил. — Я не барон Кертор, но вы многократно напомнили мне, что я член Старшего Рода, которому вы все принесли вассальную клятву. Я приказываю вам уезжать. Со мной останутся братья Корне, Коанда, Ласкар и Аслан. Вы, господин Керн, отвезете моему дяде письмо. Завтра в столице не должно быть никого, кроме названных мной пятерых. Флэль оперся на стол, чувствуя, что люди напротив, тесно заполонившие гостиную на втором этаже, вовсе не рассчитанную на такое количество гостей, негодуют и уже готовы взбунтоваться. С этой толпой стоило обращаться, как с норовистой лошадью: ни в коем случае не давать слабину, не выказывать сомнений и страха поражения.

— Удачной дороги, господа! — он развернулся и вышел. Пятеро названных последовали за ним.

— Ласкар, вы назначаетесь капитаном моей охраны. В вашем отряде двадцать человек, если не ошибаюсь? Господа Аслан и Коанда присоединятся к вам. К утру вы должны полностью наладить охрану дома, а сейчас мне нужны трое сопровождающих для поездки по городу. Господа Корне, вы проследите, чтобы мой приказ был выполнен, и в указанный мной срок, — Флэлем завладело престранное ощущение, что его подменили. Кто-то другой, в сто раз более решительный и уверенный в себе, влез в его шкуру, и начал сыпать приказами, распоряжениями и готов был принимать решения. Самое удивительное — никто с ним не спорил. То ли опешили не меньше самого Кертора, то ли все, чего он требовал, было в порядке вещей.

— Куда вы поедете? — спросил Ласкар, теребя узкую бородку.

— К герцогу Алларэ.

— Вы хотите нанести тайный визит?

— Явный, Николае, явный донельзя. Постарайтесь, чтобы он не остался незамеченным.

Чем ближе Кертор подъезжал к особняку герцога Алларэ, тем меньше оставалось в нем недавней лихой и властной уверенности, и тем сильнее его била мелкая, но противная дрожь. Насколько он представлял себе характер Реми, из этой поездки в гости у Флэля было слишком мало шансов вернуться обратно целым и невредимым.

Давешняя глупость всплывала в памяти, и с каждым шагом коня делалась все больше, подлее и неисправимее. Что ж, он виноват и он будет просить у герцога Алларэ прощения, а тот пусть казнит или милует — его право…

— А вот и наш человек в стане врага, — приветствовал его Реми, сидевший в кресле у распахнутого окна кабинета и, несмотря на жару, по грудь укрытый толстым пледом. Туго перевязанные ладони лежали на поручнях. — Садитесь, и уберите с лица эту виноватую гримасу. На исповеди каяться будете, а у меня тут не храм. Сорен, изобразите из себя мое гостеприимство. Черноволосый юноша, которого Флэль часто видел в доме герцога, налил в бокал вина и дернул за шнур, вызывая слугу. Керторец склонил голову и набрал в грудь побольше воздуха.

— Господин герцог, вы, должно быть, не знаете…

— Да все я знаю! Ваши показания мне зачитывали вслух. Трижды, — сухие потрескавшиеся губы разошлись в усмешке. — Признаться, я восхитился тому, как из шутки вышло целое обвинение.

— Я…

— Уймитесь вы! Я не держу на вас зла, Кертор. Я рад вас видеть.

— Я… тоже рад вас видеть. Живым и на свободе. — Голос дрогнул, Флэль схватился за бокал и сделал несколько глотков. — Ваше здоровье, герцог!

— Благодарю, пожелание весьма уместно, — еще раз усмехнулся Реми. — Что вы намерены делать?

— Я отправил всех керторцев назад в баронство. Со мной остались пятеро со своими отрядами. Мы — в вашем распоряжении.

— Удивительное дело! — расхохотался герцог Алларэ. — Стоит позорным образом лишиться чувств перед Ассамблеей — и находится уйма сторонников! Мне всегда казалось, что слабость привлекает только в девицах.

— Вы будете шутить и в гробу?

— Ну, если меня решат похоронить заживо… Кертор, а чем вызвано такое решение?

— Я не хочу, чтобы герцог Скоринг мог использовать вассалов моего дяди. И не хочу, чтобы он мог угрожать мне их благополучием. Мы малочисленны и не сможем постоять за себя.

— Вы удивительно последовательны, Кертор. Может быть, стоило присоединиться к нам в полном составе? Я не настаиваю, но ваше решение повлияло бы на мерцев и агайрцев. Сорен, подайте карту, она в верхнем ящике бюро.

— Благодарю, я помню землеописание. Да, вы правы, я отменю свой приказ и отдам новый. Господин Кесслер, вы не будете столь любезны… мне нужны ткань и перо.

— Я позову секретаря. — Юноша с кошачьими глазами едва только не зашипел: кажется, он готов был выполнять только просьбы Реми.

— Нет, Сорен, вы сядете и запишете, — неожиданно резко ответил ему герцог Алларэ. — И принесете господину Кертору свои извинения. Немедленно.

— Герцог, это излишне…

— Я так не считаю, — отрезал Реми.

— Простите мою нелюбезность, — выдавил из себя бруленец. Кертор надиктовал новый приказ, полностью противоречивший распоряжению, отданному час назад, и позвал одного из своих спутников, чтобы его отвезли близнецам Корне сей же момент. Герцог Алларэ несколько раз подсказывал, что именно следует предпринимать, с кем связываться и к кому обращаться для согласования действий. Прижимая к горячему воску печатку, Флэль искренне надеялся, что господа владетели не сочтут его лишившимся разума. Многие будут рады подобному решению. Кто-то, конечно, примется спорить — вот он и поедет в Кертору.

С души свалился громадный камень. Так — правильно, так и стоило поступить еще два дня назад, сразу после Ассамблеи, и наплевать на герцога Скоринга с его многозначительными взглядами…

Прошлый раз он чудом вывернулся, объясняя, что заговорил с герцогом Гоэллоном просто так, не в силах удержаться от злословия, что ничего не имел в виду, кроме сказанного. Больше не придется изворачиваться, врать и предавать.

— Вы остаетесь ночевать в моем доме, — сказал Реми, когда Флэль закончил диктовку. — Скажите-ка, вы сильно дорожите той рыженькой девицей?

— В каком смысле? — Флэль едва не уронил под стол печатку, поняв, что речь идет о Лорине.

— В самом прямом. Если вы получите известие, что она арестована — броситесь ее спасать?

— Пожалуй, да, — покраснев, признался керторец. — Но откуда вы знаете?..

— Да вот знаю. Сорен, передайте Рене, чтобы отправил кого-нибудь забрать девицу Лорину, что живет на Свечной улице в Левобережье. Сейчас же.

— Не знаю, как вас благодарить…

— А я вам расскажу, Кертор. В следующий раз сами думайте, за какой крючок вас могут зацепить и потащить, — оборвал его герцог Алларэ. — Сейчас отправляйтесь к Гильому Аэлласу. Сорен вас проводит. У двери Кертор оглянулся. Человек в высоком кресле откинул голову и устало прикрыл глаза. Осунувшееся лицо в красных шелушащихся пятнах, беспомощно лежащие на поручнях ладони. Гость вспомнил, как Реми любил и умел красиво жестикулировать, как часто он прикасался к плечу или запястью собеседника, как они три года спорили за звание лучшего фехтовальщика столицы, и вздрогнул. Окажись сам Флэль в подобном положении, он попросил бы кого-нибудь оказать ему последнюю услугу. При помощи кинжала. На худой конец забился бы в дальнюю спальню и запретил пускать к себе кого-то, кроме лекаря. Герцог Алларэ же думал совсем о другом. Даже вспомнил про постоянную любовницу Кертора… Удивительный человек, да и человек ли на самом деле?

— Все готово, ваше высочество. Все пройдет безупречно, я вам обещаю.

— Как Ассамблея, да? — Араон смотрел на человека, с поклоном подававшего ему кружку с темным горьким напитком. Тот же, что и перед Ассамблеей. Герцог Скоринг сказал тогда, что принц слишком взволнован, и негоже выдавать подданным даже вполне понятное беспокойство в новом для него положении. Терпкая жидкость, сначала показавшаяся горькой, а потом — сладкой, кажется, не возымела никакого действия, хотя Скоринг и уверял, что Араон держался безупречно. Юноша же запомнил только странное равнодушие, охватившее его в момент, когда герольд зачитал ту фальшивую исповедь. Ему было все равно. Это безразличие не имело ничего общего с выдержкой и умением владеть собой — просто не хотелось говорить, шевелиться, удивляться. Сейчас Скоринг вновь предлагал тот же настой, и это тревожило. Это, и еще многое другое. Со дня Ассамблеи Араон никак не мог перестать думать о том, что же случится в миг, когда священник опустит ему на голову венец короля Аллиона. Господин комендант, будущий регент и, как он клялся, наивернейший друг принца, уверял, что не случится ровным счетом ничего. Араон верил. Почти.

— Нет. Никаких сюрпризов вас не ожидает.

— Я не хочу это пить. Если никаких сюрпризов, то зачем?

— Вы можете не пить, — выпрямился герцог Скоринг. — Вы можете и вовсе отправить меня в ссылку. Вы можете выбрать регентом герцога Алларэ. И вы можете отказаться от моих услуг. Идите, Араон: войдите в собор и станьте… покойным самозванцем. Юноша едва доставал господину коменданту макушкой до плеча, и ему понадобилось задрать голову, чтобы взглянуть тому в лицо. Широкое, добродушное, на первый взгляд, лицо. Теплые глаза. Губы, растянутые в приятной улыбке. И — слова, только что слетевшие с этих губ…

— Вы мне лгали. Вы с самого начала знали, что Алларэ прав. Вы лгали мне, Ассамблее…

— Вы не хотите быть королем? Хотите стать кем-то вроде господина Ларэ? Ваш младший брат — очень добрый мальчик. Он подарит вам поместье. Где-нибудь на севере.

— Я же не имею права… если все это правда, то… пусть брат…

— А с чего вы решили, что Элграс имеет это право? Вас никогда не удивляло его сходство с алларцами? Вспомните, вы сотню раз видели его рядом с Реми, с Ларэ…

— Что вы хотите сказать?!

— Все, что я хотел — я уже сказал. Решайте. Кружка, венец и трон — или ссылка, забвение и прозябание. Араон вздохнул и протянул руку за напитком.

Собор был пышно украшен. Горели тысячи свечей, на статуи святых были накинуты новые бело-золотые покрывала, все скамьи застланы парчой и шелком. Посредине, между скамьями, лежал белоснежный, без единого пятнышка, длинный ковер. По нему будущему королю предстояло пройти к алтарю. Эта белая полоса разделила собор надвое. Собранские владетели, не сговариваясь, разворачивались влево или вправо — туда, где видели знакомые лица. Гвардейцы при входе забирали у каждого оружие, но мирно под сводами храма не было. Собравшиеся тихо гудели, обмениваясь слухами и домыслами, и собор напоминал громадный растревоженный улей. Когда Араон сделал первый шаг на ковер, громко, заглушая все голоса, заиграл орган, но музыку юноша не услышал. Он посмотрел налево, направо, и ему показалось, что правая часть собора заполнена лишь на треть, а вот слева не видно ни одного пустого места: некоторые даже стоят в проходе между скамьями и стеной. Алларэ, Эллона, Мера, Кертора, Агайрэ, Лита, Саур, Къела… а вот и сеорийцы, а вот — бруленцы. Все — против него, все собрались здесь, чтобы увидеть, как боги покарают самозванца. На другой стороне — скорийцы и только часть бруленцев, редкие красно-черные пятна кафтанов обитателей Северной Меры, опять сеорийцы — увы, не все. Не меньше трети заняли скамьи слева, рядом с алларцами и эллонцами. Вот и герцог Алларэ в окружении своих слишком многочисленных родичей; вот и наследник герцога Гоэллона, а рядом с ним эллонцы, и их не меньше. Некоторых алларцев лишь вчера выпустили из Шенноры: герцог Скоринг подсказал, что это будет удачным ходом. Помиловать вчерашних бунтовщиков, чтобы при первой же новой дерзости арестовать вновь, и тогда уже казнить без жалости. Отпущены были почти все, кого посадили в крепость в эту седмицу. Бывший учитель фехтования Кертор, разумеется, на той же стороне. Фиор Ларэ, которого Араон привык считать братом… все держатся вместе, и все — против него. Герцог Алларэ, кажется, уже вполне здоров, а дерзкая улыбка предназначена не будущему королю, но жалкому подкидышу. Араон стоял на белом ковре, пройти по которому мечтал несколько лет, и ему казалось, что он одинок. По бокам от него стояли двое бруленских вельмож, за ним — четыре мальчика-служки, державших сложенную мантию, а впереди, сбоку от алтаря, ждал герцог Скоринг, распорядитель церемонии — и все же он был один под сотнями взглядов. Одиночество пробирало холодом, тяжелый парадный костюм словно сдуло зимним ветром. Юноша чувствовал себя обнаженным, скованным по рукам и ногам, беспомощным и нелепым. Нужно было идти вперед, к алтарю, навстречу теплой, зовущей улыбке распорядителя, навстречу музыке, свечам и пристальному взгляду двух статуй. Высокая статная женщина в старинной тунике и мужчина в древнем доспехе, опиравшийся на меч, смотрели на него с пьедестала. Их нельзя обмануть. Еще шаг, еще два — и кольцо свирепых синих молний сожжет его дотла… Невидимая ладонь толкнула его в спину, жестоко вывернула плечи, разворачивая их гордо и величественно, потянула за волосы, заставляя поднять голову. Потом ледяные пальцы через грудную клетку пробрались глубже, к самому сердцу, стиснули его в кулаке. Ком в горле, рвущий душу на части страх, ставшее чужим, жестким, не по росту тело — и юноша шагнул вперед. Орган запел громче, вступил хор, высокие строгие голоса взлетели к куполу… Горящая свеча, невесть откуда взявшаяся в руках, свечи на алтаре, которые нужно зажечь… Руки не дрожали, и каждая свеча вспыхивала, как только Араон подносил огонек к фитилю. Мягкая подушка под коленями, полная тишина, в которой юноша произносил слова молитвы, и они тоже рвались ввысь, громкие, звучные, четкие — кто произносил их? Араон видел себя со стороны — коленопреклоненным перед божественными вратами. Смирение и достоинство, сила и гордость, искренняя молитва — чье все это, чье, чье же?! Кто этот молодой человек со светлыми, почти белыми волосами, в пышном и отлично сидящем бело-золотом платье с вышитым на спине мечом и словами «Верен себе!». Чей голос слышен каждому, замершему на своем месте у скамьи?.. Патриарх был стар, дряхлой беспомощной старостью. Несколько прядей, выбившихся из-под белого клобука, почти не отличались от него по цвету. Длинная патриаршая мантия заставляла его горбиться. Молитву над распростертой перед алтарем королевской мантией он читал глухо и невнятно, но все же дочитал ее, и огромное, тяжелое бело-золотое одеяние укрыло плечи принца. Служки вынесли венец короля Аллиона, лежавший на небольшой лазорево-синей подушке. Тонкий обруч, чуть расширявшийся в середине, образуя треугольный выступ, казался таким легким, таким безопасным… Но Араон — или тот бесплотный дух, что витал над коленопреклоненным телом, — помнил: эта древняя вещь может его убить. Вновь — бормотание старика, на сей раз — над венцом. Потом патриарх воздел слабые, трясущиеся руки над головой, показывая всем корону. Юноша почувствовал, как в его спину впились сотни острых, жадных, злых взглядов. Здесь ждали не успешного завершения обряда, а гибели самозванца. Медленно, нестерпимо медленно опускались руки, изборожденные морщинами… Холодное золото легло на голову Араона, обожгло лоб ледяным касанием. Он замер, ожидая смерти, воцарения тьмы, схождения статуй Сотворивших с пьедестала, обрушения собора… Ничего не произошло.

— Слава в вышних Сотворившим и на земле ныне мир! — послышался одинокий голос справа.

— Королю Араону Третьему многая лета! — подхватил второй. Первые звуки органа, постепенно набиравшие силу, но громче, гораздо громче — дерзкий, наглый хрипловатый голос:

— Венец поддельный!

— Замолчите, герцог! Вы богохульствуете в храме! — это уже господин комендант.

— А давайте проверим? Скоринг, рискнете примерить венец?

— Не вижу в этом нужды. Коронация состоялась.

— Да я вам таких коронаций десяток устрою! Ну, примерьте-ка?

— Не богохульствуйте! — еще громче сказал распорядитель.

Араон поднялся с колен. Слишком тяжелая мантия мешала двигаться, а нужно было повернуться, встретиться с герцогом Алларэ лицом к лицу, отдать приказ…

— Я готов при… — мальчишке в бруленских цветах зажал рот высоченный алларец. Наглец, годами чуть постарше самого Араона, еще и пытался вырваться из медвежьих объятий. Другой алларец, очень похожий на здоровяка, но пониже и поизящнее, шагнул вперед.

— Это могу сделать и я. Я Виктор Аэллас, и золотой крови в моих жилах нет ни капли. Араон покосился на герцога Скоринга, пытаясь понять, что ему делать. Тот кивнул. Просто кивнул и улыбнулся.

— Пусть будет по-вашему! — кто это говорит, чей это царственный голос заполняет собой храм, пресекает ропот? — Подойдите сюда и преклоните колено. Помолитесь напоследок, Виктор Аэллас, ведь больше вы ничего сделать не успеете. Угрожающий, бешеный взгляд герцога Алларэ. Безнадежное отчаяние на лице громадного алларца, до сих пор сражавшегося с мальчишкой. Ожидание, недоверие, недоумение на сотнях прочих лиц…

Два десятка шагов, что понадобились человеку в зелено-золотом, чтобы дойти до амвона. Улыбка на губах, правильное овальное лицо и бесконечно уверенные в том, что ничего с ним не случится, глаза. Темные, хвойного оттенка, с серым ободком вокруг зрачка. Глядя прямо в эти глаза, Араон неторопливо снял с головы венец и надел его на голову Виктора Аэлласа.

В первый миг ему показалось, что ничего не произошло и не произойдет, и это — настоящая катастрофа… Потом — ослепительная серебряная вспышка, и стоявший на одном колене человек упал лицом вперед, уткнувшись лбом в туфли Араона. Обруч слетел с головы, со звоном покатился по ступеням к алтарю, словно пытаясь найти защиту от дерзновенного посягательства.

— Кто еще желает примерить венец королей Сеорнов? — Король Араон обвел взглядом замерших от изумления людей. — Выходите. «Это не я говорю, это все не я говорю и делаю, но кто, кто же?..» Король посмотрел в сторону, где должен был стоять герцог Скоринг — и с изумлением понял, что там никого нет. Светловолосый человек в бело-синем кафтане больше не возвышался над толпой. Противостоящий его побрал, что ли?! Араон кивнул ближайшему служке, тот все понял и с почтительным поклоном поднял и подал королю венец. Араон надел его сам, вновь взглянул на собравшихся. Даже говорливый герцог Алларэ, кажется, лишился дара речи. Нет, увы, не лишился.

— Что ж, Араон, желаю вам прожить оставшиеся шесть лет весело! Реми Алларэ, опираясь локтем на руку черноволосого бруленца, решительно двинулся к выходу. Алларский здоровяк и давешний эллонец, что принесли на заседание Ассамблеи проклятую грамоту, растолкали своих и подошли к самому амвону, поднимая на руки бездыханное тело Аэлласа. Король смотрел на них, зная, что оружия ни у кого нет, зная и другое — громадному голубоглазому алларцу достаточно одного удара кулака, а рядом с Араоном — лишь мальчик-служка и дряхлый, беспомощный патриарх. Но двое мужчин даже не посмотрели на короля, и он поднял голову, глядя на стремительно пустеющий собор. Все, кто сидел с левой стороны, покидали его, не оглядываясь. Другие, их было куда меньше, выстроились друг за другом, ожидая следующего этапа — принесения присяги новому королю. Араон заметил, что пятеро крадучись выскользнули из своей очереди и тоже направились к дверям. Пусть идут. Скоро, очень скоро они приползут обратно, как побитые псы, и будут на коленях скулить о прощении!