"Один на один" - читать интересную книгу автора (Внуков Николай Андреевич)

КАКИМ БУДЕТ ДОМ

Первый раз я спал по-нормальному — в майке и трусиках.

И не просыпался ни разу до утра. А когда поднялся, камни камина были еще теплыми и в каюте было уютно.

Одежда моя просохла и стала приятной. Когда натягивал на себя рубашку, она мягко прикасалась воротником к шее. Эх, и повезло же мне с этим катером!

Доски, которыми я обложил камни очага, сделались легкими и звонкими. Они легко раскалывались киркой и щепились ножом. Надо будет насушить их побольше и перетащить в ходовую рубку. А сейчас — завтракать.

Я вынул из шкафчика двух недожаренных цыплят, горсть кизила, пять саранок, налил из бутылки воды в кружку. Потом раздул камин и вскипятил чай с кизилом.

Все-таки для жизни человеку обязательно нужны стены. Палатка — это на несколько дней, это не настоящее. А вот железо… Я ударил кулаком по стене каюты. Ничто его не пробьет. Только зимой, наверное, будет зверски холодно. Никаким камином не прогреешь эту железную коробку.

Я уже не ждал, что меня найдут. Еще сидя в палатке после болезни, отчетливо понял, что судьбу мне никто не принесет на тарелочке и не сунет под нос: «Возьми, пожалуйста!». Я сам должен делать эту судьбу, и только от меня зависит, останусь я жив или опущу руки и тихо загнусь от отчаянья.

Дожарив цыплят — я насаживал их на лучины и крутил над огнем, — позавтракал и сразу же принялся за оставшихся. Их нужно было выпотрошить, отрезать ноги и головы и провялить.

Я перетащил весь свой запас — двадцать три штуки — на берег, разделал их там и ополоснул в морской воде. Я уже заметил, что если цыпленка помочить в морской воде, а потом поджарить, он становится как соленый.

Что бы я ни делал на острове, я думал.

Никогда в жизни я столько не думал, как здесь, в одиночестве. Думал о жизни, о людях, об отце, о себе. Вспомнил, как однажды отец принес мне очень красивую трехцветную шариковую авторучку, я прочитал на ее корпусе, что она сделана в Японии, и сказал, что заграничные вещи лучше наших. Отец тогда страшно разозлился и закричал:

— Ты еще в жизни-то ничего посмотреть не успел, а готов все заплевать. Лучше! Да если ты еще о нашей стране ничего не знаешь, как можно так говорить?

В другой раз он сказал:

— Самое худшее, что может испытать человек в жизни, — это самоуспокоенность. Когда все кажется законченным, сделанным, правильным и тебе остается легко скользить по ровненьким рельсам, проложенным кем-то другим. Вот это-то скольжение и превращает человека в рациональную амёбу.

Он всегда радовался, когда удавалось сделать что-нибудь новое. Наверное, это перешло и ко мне. Я радовался, когда построил палатку. Танцевал, как индеец, когда удалось добыть огонь. Гордился, что отыскал мидий и умею складывать нодью. Жалел, что руки мои еще неловки и не все умеют делать. И что я еще очень мало знаю. Прав был отец — я еще ничего не видел и не пережил. Остров — мое первое серьезное испытание. Выдержу — значит буду немножко ближе к настоящему человеку. А не выдержу… об этом никто не узнает. И хорошо.

Как вялят мясо? Развешивают его на солнце и ждут, пока оно подсохнет? Но ведь оно сразу же протухнет, да и солнца сегодня нет — слабое мутное пятно на сером небе. Может быть, раскалить камин и положить на горячие камни? Стоп, а ведь мясо можно еще коптить. Наверное, пропитанное дымом, оно тоже не портится.

Попробую прокоптить одного. Всех не буду — а вдруг испорчу?

Хорошенько вымочив цыпленка в морской воде, я насадил его на палочку, бросил в камин полусырые обломки досок и поместил тушку в самое дымное место.

Через несколько минут цыпленок стал коричневым, а потом черным от сажи и сжался до размеров воробья. Из него непрерывно что-то текло. И чем больше он коптился, тем меньше становился. Когда он, наконец, отвердел, от него остался комочек величиной с грецкий орех, Я отгрыз от этого ореха кусочек. Ну и гадость! Похоже на старую перегорелую кожу. Меня чуть не вырвало.

Нет, ну их к черту, этих копченых цыплят!

Однако меня тревожило, что я буду есть, когда молодые чайки начнут летать. Вот что: зажарю-ка я всех, которые у меня есть, и сложу в холодное место. За несколько дней они не протухнут, а там видно будет.

Весь этот день возился с цыплятами. И холодное место нашел на катере — рундук в ходовой рубке. Вычистил его, застелил дно полиэтиленовой пленкой и на нее сложил свои припасы. Со стороны они выглядели кучей грязи, но для меня ничего дороже на свете не было — в рундуке хранилось несколько дней жизни.

Потом снова стал думать о доме. Надо было найти для него место недалеко от палатки и от источника, чтобы зимой было недалеко ходить за водой. Да, пожалуй, надо начать подбирать камни для стен. Выстроить такую халабуду, вроде искусственной пещеры, и чтобы внутри огонь можно разводить. Крупные щели закрыть полиэтиленовой пленкой, сверху придавить ее булыжниками от ветра… Хватит ли у меня сил построить такую?

На катере я боялся оставаться. Во время приливов вода далеко затапливала берег и не доходила только метров на двадцать до камней, в которых катер заклинило. Во время штормов она, наверное, будет клокотать совсем рядом. А осенние штормы в Охотском море — ой-ёй…

На другое утро поднялся к палатке и осмотрел все вокруг. Самое удобное место было у каменной плиты, с которой я в первый день на острове услышал ручей. Этот огромный камень мог служить задней стенкой дому. Нужно только пристроить к нему еще две стены и сверху все накрыть толстыми досками. После волны толстых мокрых досок на берегу было сколько угодно. Я их не использовал на топливо — пропитанные морской водой они очень плохо горели, да и сушить такую доску нужно несколько дней. А вот если сделать из них крышу, на ветру они просохнут сами.

Я начал подыскивать камни для стенок. Несколько больших нашел сразу, но потом дело остановилось. Попадались или такие, какие я не мог сдвинуть с места, или очень маленькие и округлые — их никак нельзя было положить один на другой. В конце концов мне удалось поднять стены высотой до колен, и на этом дом остановился.

А что, если соорудить шалаш из досок между этими стенами и сверху его обложить камнями? Сделать такую пирамиду. Ветром ее продувать не будет. От дождя — полиэтилен. Доски для шалаша нужны длинные, но как-нибудь я ухитрюсь втащить их на гору. Безвыходных положений нет.

Еще один день я потратил на доски. Мне казалось, что на берегу их валяется видимо-невидимо, но когда я пошел вдоль линии прибоя, оказалось, что их всего пять. Они были разной длины и ширины и, кроме воды, еще жирно пропитались мазутом. Когда ухватил одну за конец и попытался вытащить из кучи грязи, то так измазал руки, что отмывал их часа три.

Вот тебе и шалаш…

А цыплята, которых я добыл, подходили к концу. Оставалось всего восемь штук. Ой, как не хотелось снова тащиться к Мысу Форштевня!

Я с тоской смотрел на скалу, обросшую мидиями. Раковины стали мне недоступны. Вода в море остыла так, что обжигала ноги. Оставались только саранки.

Я нашел еще маленькую плантацию на западном склоне сопки. Но луковицы так надоели, что когда жевал их, горло схватывало тошнотой.

Снова заглянул в шкафчик. Десятка полтора мидий лежало там. Я не вытаскивал мясо из раковин — в скорлупе оно лучше сохранялось. А что если рискнуть? Еще раз?

В пакете с огневым инструментом я отыскал свои удочки. Очистил десяток мидий. Проверил крючки на шнурках. Они сидели крепко. Каждый шнурок был метров по десять длиной. Если не выйдет — ну что ж… Зато, если выйдет…

И вот я на той самой скале, с которой пробовал первый раз. Прилив затопил ее до половины. Вода мутная, темная — от одного взгляда на нее становится холодно. В ней крутятся какие-то лохмотья, стебли, серая пена.

Проходит, наверное, полчаса. Никто не хочет брать мою жиденькую наживку. Я замерз так, что не хочется уже ни рыбы, ни мидий, ни проклятых саранок. Скорей в каюту, раздуть камин, вытянуться на кровати и греться, греться, греться, и не думать ни о какой еде. Чем я занимался на острове весь этот месяц, все эти дни? Только огнем и едой… И как только люди живут на свете, не думая об этом! Еда и огонь…

«Сашка, возьми в столе деньги и быстренько сгоняй в магазин за сахаром и колбасой!» А какой вкус у колбасы и у сахара? Забыл, не помню. Только слюной заливает рот и сосет, сосет в животе… Если бы поймал рыбу, я бы здесь же, на камне, выпотрошил ее, разрезал на кусочки и съел всю без остатка.

Леска ходит под скалой легкая, никому не нужная.

Я вытаскиваю крючок из воды. На нем как был, так и остался крохотный шарик мидиевого мяса.

Когда дрожь пробрала меня до самого сердца, я смотал удочку. Ослепший от неудачи, с гудящей головой, пошел к своему катеру. Там восемь штук цыплят, каждый величиною с маленькую картофелину. Как жаль, что я испортил девятого. И на черта его нужно было коптить! По дороге прихватил две сырые доски.

Настроение было противное.

Вечером, съев пять саранок, двух мидий и двух цыплят и лежа на кровати в теплой каюте, я в который уже раз вспоминал острова, описанные в книгах Жюля Верна и Дефо. Мне вдруг стало смешно. Как выдумывали эти писатели!

Ни один из способов, описанных в «Таинственном острове» и «Робинзоне Крузо», мне так и не пригодился.

У каждого свои способы, и каждый идет своим путем. И в жизни точно такая же штука. Никаких рецептов. Каждый человек выдумывает для себя свой собственный рецепт.

— Вставай! Слышишь? Эй, ты, дружище, вставай! Кто-то сильно берет меня за плечо и встряхивает.

Я открываю глаза.

Надо мной, заслоняя все, навис кто-то огромный, черный.

— Давай, давай, друг! Побыстрее!

Я вскакиваю и от слабости опять сажусь на кровать. В голове гул, похожий на накаты волн на берег. В глазах то темно, то светло.

— Ну что, очнулся? — спрашивает человек. — А ну-ка, давай ближе к свету.

Сейчас я вижу его целиком. Это моряк в черном бушлате, застегнутом на все пуговицы, в черной морской фуражке с маленьким лаковым козырьком и золотым крабом на тулье. На шее у него висит автомат.

— Поднимайся, давай, что ли! — говорит моряк. — Долго мне с тобой тут возиться!

И только сейчас до меня доходит: НАШЛИ!

Я встаю и одним рывком оказываюсь рядом с моряком. Ничего не могу сказать. Горло будто схватило веревкой. Обеими руками хватаю рукав морской куртки — мне хочется потрогать этого человека, почувствовать его тепло, поверить, что это не сон.

Он перебрасывает автомат за спину и тоже хватает меня за руки, как будто я хочу убежать.

— Ты что здесь делаешь? Откуда ты? Кто ты?

— Станция… — говорю я и не узнаю своего голоса.

— Какая станция? — тискает меня своими лапами моряк.

— Сейчас… — говорю я. — Сейчас…

Мне никак не собрать мысли в голове.

Он вытаскивает меня из рубки на палубу. Я вижу еще троих моряков на берегу. Они тоже в черных бушлатах, в фуражках и с автоматами. Стоят у кормы.

— Вот он, тот, который дымил! — кричит мой моряк, встряхивая меня за плечи.

— Кто ты? — снова спрашивает меня моряк.

_ Бараш… — говорю я. — Я — Сашка Бараш, с океанологической станции.

Трое взбираются на палубу.

— Старшина, — говорит один из них моему моряку. — Это, наверное, тот самый… утопленник…

— Ты утонул, что ли? — спрашивает меня старшина.

— Ничего я не утонул… — говорю я, и вдруг весь мир мутнеет вокруг и горло снова стягивает петля. Я задыхаюсь. Я ничего не могу объяснить им в двух словах. Надо столько рассказать!..

Старшина расстегивает бушлат, достает из внутреннего кармана записную книжку, перелистывает ее.

— Бараш… Александр Бараш. Ага, вот… Верно, нам сообщали со станции, что ты утонул. Семнадцатого июля. А ты — вот он… Ну и дела! — Он смотрит на меня широко раскрытыми, удивленными глазами. — Так ты, значит, что… больше месяца на этом острове? Как же ты это? Как жил здесь?

— Доплыл… — говорю я.

— А как же огонь, спички? — спрашивает другой — они все четверо стоят вокруг меня. — Это ты разжигал костры? Мы несколько раз видели дым на острове.

— Не было у меня спичек… — говорю я и взглядываю в сторону Бухты Кормы.

Там, у Левых Скал, на легкой волне качается серый военный катер. На его корме то разворачивается, то опадает зеленое полотнище флага пограничной охраны. Иногда в левом верхнем углу полотнища вспыхивает красный прямоугольник с белыми лучами и звездой в центре.

В голове остановилась, звенит одна только мысль: НАШЛИ!

МЕНЯ НАШЛИ. НАШЛИ НАКОНЕЦ!

— Давайте, ребята, на борт! — командует старшина своим.

Потом поворачивает голову ко мне и улыбается просто, как мальчишка.

— Ну, собирайся, дружище. Пойдем.