"Дети Ананси" - читать интересную книгу автора (Гейман Нил)

Глава тринадцатая, которая кое для кого плохо кончается

Теперь птицы разошлись не на шутку: кричали, каркали и верещали в кронах деревьев. «Идет», — подумал Паук и про себя выругался. Он вымотался, сил больше нет. У него ничего не осталось. Ничего, кроме усталости, ничего, кроме изнеможения.

Он думал о том, каково это — лежать на земле и чувствовать, как тебя пожирают. С какой стороны ни посмотреть, паршивая смерть. Сомнительно, что он вообще сумеет отрастить себе не то что печень, а хотя бы язык, да и вообще тот, кто охотится за ним, ни первой, ни вторым не ограничится.

Паук принялся раскачивать столб. Сосчитав до трех, он что есть мочи дернул разом на себя обе руки, чтобы они натянули веревки и потащили бы за собой столб, потом еще раз сосчитал и попробовал снова.

С тем же успехом он мог бы пытаться перетащить через шоссе гору. Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок!

Интересно, скоро ли появится зверь?

Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок!

Где-то кто-то пел — Паук ясно слышал песню про любовь и лень. И слушая ее, вдруг улыбнулся и поймал себя на мысли, что жалеет, что у него больше нет языка: он показал бы его Тигру, когда тот наконец соизволит явиться. Эта мысль придала ему сил.

Раз, два, три… рывок!

И шест поддался и шевельнулся у него под руками.

Еще рывок, и он вышел из земли — так же легко, как выходил меч из камня.

Подтянув к себе веревки, он схватил его за конец. Шест был футов трех высотой. Один его конец был заострен — чтобы легче вбить в землю. Онемевшими пальцами Паук стащил с рук петли, которые теперь бесполезно повисли у него на запястьях. Он взвесил шест в правой руке. Подойдет. И вдруг понял, что за ним наблюдают. Наблюдают уже давно, как кошка за мышкиной норкой.

Зверь явился в тишине или почти полной тишине, подобрался, как тень облака. Паук успел разглядеть лишь нетерпеливо бьющий по бокам хвост. В противном случае его можно было принять за статую или за гору песка, которую причудливая игра теней превратила вдруг в чудовищную кошку, ведь шкура у него была цвета песка, а немигающие глаза — зелени моря посреди зимы. И у него была широкая, жестокая морда пантеры. На островах всех крупных кошек называют Тигр. А сейчас перед Пауком стояло воплощение всех крупных кошек, только крупнее, злее и опаснее.

Колени Паука все еще были спутаны, и он едва мог передвигаться. Кисти рук и ступни словно бы покалывало тысячью иголок. Он стал прыгать с ноги на ногу и попытался изобразить, будто делает это намеренно, будто это какой-то устрашающий танец, а не потому, что больно стоять.

Ему хотелось присесть и развязать веревку на коленях, но он не решался отвести глаз от зверя.

Шест был тяжелым и толстым, но слишком коротким, чтобы послужить копьем, слишком большим и неудобным, чтобы бросать как дротик. Паук держал его за заостренный конец и сейчас намеренно отвел взгляд, посмотрел на море, старательно не глядя на то место, где застыл хищник, и полагаясь на периферийное зрение.

Что она сказала? «Ты станешь блеять. Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его».

Паук заскулил. Потом заблеял, как подраненный козлик, откормленный, потерявшийся и одинокий козлик.

Мазок песчаного, доля секунды, за которую и не распознать даже несущихся на него зубов и когтей. Паук замахнулся шестом, как бейсбольной битой, замахнулся изо всех сил и почувствовал, как с удовлетворительным, влажным стуком его оружие соприкоснулось с носом хищника.

Тигр застыл, уставился на него так, словно не верил собственным глазам, а после издал горловой звук, вопросительный рык, и ушел на негнущихся ногах туда, откуда явился, ушел в кусты с таким видом, точно его ждут на заранее условленной встрече, от которой — жаль, но никак не отвертеться.

Паук посмотрел ему вслед.

Потом сел и распутал веревки на ногах.

И нетвердым шагом отправился по краю скалы. Тропинка вилась, уходя вниз под слабым уклоном, вскоре ее пересек ручей, падавший с обрыва мерцающим на солнце водопадиком. Опустившись на колени, Паук сложил руки лодочкой и стал пить прозрачную холодную воду.

Потом начал собирать камни. Хорошие, надежные камни размером с кулак. Их он складывал в кучку, как снежки.

— Ты почти ничего не ела, — сказала Рози.

— Лучше ты поешь. Тебе нужно сохранять силы, — ответила мама. — Я съела немного сыру. Этого хватит.

В леднике для мяса было холодно и темно. И не той темнотой, к которой могут привыкнуть глаза. Света не было вообще никакого. Рози обошла ледник по периметру, ведя пальцами по побелке, по влажной скале, по осыпающемуся кирпичу: искала хоть что-нибудь полезное и не нашла ничего.

— Раньше ты ела, — сказала Рози. — Когда папа был жив.

— Твой отец тоже ел, — возразила мама. — И посмотри, к чему это привело? К инфаркту в пятьдесят один год. Что это за мир?

— Но он же любил еду.

— Он все любил, — горько отозвалась мама. — Любил еду, любил людей, любил свою дочь. Любил готовить. Любил меня. И что ему это дало? Только раннюю смерть. Нельзя постоянно любить все подряд. Я же тебе говорила.

— Да, — согласилась Рози. — Наверное, говорила.

Она пошла на звук маминого голоса, держа руку перед собой, чтобы не наткнуться лбом на какую-нибудь висящую посреди ледника ржавую цепь. Найдя костлявое плечо матери, она обняла ее.

— Я не боюсь, — сказала в темноте Рози.

— Тогда ты сошла с ума.

Отпустив мать, Рози снова вышла на середину помещения. Раздался внезапный треск. С потолка посыпались пыль и рассохшаяся штукатурка.

— Рози? Что ты делаешь?

— Раскачиваю цепь.

— Будь осторожна. Если крепеж не выдержит, ты и ахнуть не успеешь, как окажешься на полу с проломленной головой.

Не услышав ответа дочери, миссис Ной сказала:

— Я же говорила, ты сошла с ума.

— Нет, — возразила Рози. — Не сошла. Просто перестала бояться.

Где-то в доме наверху хлопнула дверь.

— Синяя Борода вернулся, — сказала мама Рози.

— Знаю. Я слышала, — ответила Рози. — И все равно не боюсь.

Люди все хлопали Толстого Чарли по спине и покупали ему коктейли с зонтиками. В дополнение к тому пришлось взять пять визиток у людей из мира музыки, продюсеров и агентов, приехавших на остров ради фестиваля.

Все в зале ему улыбались. Он обнимал Дейзи за плечи и чувствовал, как ее бьет дрожь. Привстав на цыпочки и поднеся губы к самому уху Чарли, она прошептала:

— Ты совершенно сумасшедший. Тебе это говорили?

— Но ведь сработало.

Она только поглядела на него.

— Ты полон сюрпризов.

— Пошли, — ответил он. — Мы еще не закончили. — И направился к метрдотелю. — Прощу прощения… Тут была одна женщина. Когда я пел, она вошла, налила себе кофе из кофейника вон там, у бара. Куда она делась?

Метрдотель недоуменно пожала плечами.

— Не знаю…

— Нет, знаете, — не отступал Толстый Чарли.

Он чувствовал себя на коне. Он знал, что очень скоро вновь станет самим собой, но сейчас ему все по плечу: он ведь спел перед аудиторией, и ему это понравилось. Он рискнул, чтобы спасти жизнь Дейзи и свою собственную, и у него получились и песня, и спасение. Все дело в песне: пока он пел, ему все стало совершенно ясно. И до сих пор было ясно. Он направился по коридору, и Дейзи с метрдотелем потянулись следом.

— Как вас зовут? — спросил он метрдотеля.

— Кларисса.

— Очень приятно, Кларисса. Как ваша фамилия?

— Наверное, нам нужно вызвать полицию, Чарли, — вмешалась Дейзи.

— Через минуту. Кларисса. А как дальше?

— Хигглер.

— И кем вы приходитесь Бенджамину? Консьержу?

— Он мой брат.

— И кем именно вы приходитесь миссис Хигглер? Каллианне Хигглер?

— Они мои племянники, Толстый Чарли, — сказала из вестибюля миссис Хигглер. — И вообще, думаю, сейчас лучше послушаться твоей невесты и поговорить с полицией. Как по-твоему?

Паук сидел, прислонясь спиной к скале у ручья, перед ним высилась горка камней для метания, а из высокой травы впереди широким шагом вышел человек. Он был голым, если не считать широкого куска песочного цвета меха вокруг пояса, сзади на этом «ремне» покачивался хвост. На шее у человека болталось ожерелье из зубов, острых и белых, а за плечом висел мешок. Он небрежно приблизился к Пауку, словно просто вышел на утреннюю прогулку для моциона и встреча с Пауком оказалась для него приятным сюрпризом. Взяв из горки камень размером с грейпфрут, Паук взвесил его в руке.

— Привет, сын Ананси, — сказал незнакомец. — Я проходил мимо и увидел тебя и подумал, а вдруг могу чем-то помочь. — Нос у него был словно бы чуть свернут на сторону, вокруг расплывался синяк.

Паук только качнул головой. Ему так не хватало языка.

— Увидев, как ты тут сидишь, я подумал: бедный дитя Ананси, он, наверное, голоден. — Незнакомец широко, слишком широко улыбнулся. — Вот. У меня достаточно еды, чтобы с тобой поделиться.

Сбросив на землю мешок, он запустил правую руку внутрь и достал свежеубитого ягненка с черным хвостом. Поднял повыше за шею. Голова ягненка свесилась на сторону.

— Мы с твоим отцом много раз пировали вместе. Неужели есть причина, почему мы с тобой должны поступать иначе? Ты можешь развести огонь, а я освежую ягненка и приготовлю вертел, чтобы его пожарить. Я прямо-таки чувствую вкус жареной ягнятины!

Пауку так хотелось есть, что кружилась голова. Будь у него язык, он, возможно, согласился бы, уверенный, что болтовней найдет выход из самого неприятного положения. Но языка у него не было. Левой рукой он подобрал второй камень.

— Так давай попируем и станем друзьями. Пусть не будет больше размолвок, — сказал незнакомец.

«А Стервятник и Ворон очистят мои кости», — подумал Паук.

Незнакомец сделал еще шаг к Пауку, который решил, что сейчас самое время бросить первый камень. Паук всегда гордился отменным глазомером и прекрасным броском, и камень ударил в точности туда, куда он рассчитывал, — в правую руку незнакомца. Незнакомец выронил мешок. Следующий попал в висок — Паук метил ровно между широко поставленных глаз, но незнакомец пытался увернуться.

Тогда незнакомец побежал со всех ног, и хвост у него за спиной был прям как палка. На бегу незваный гость выглядел то человеком, то зверем.

Когда он скрылся из виду, Паук встал и прошел несколько шагов забрать ягненка с черным хвостом. Когда он достиг тушки, ягненок шевельнулся, и на мгновение Пауку показалось, что он еще жив, а потом он увидел, что по шкуре ползают черви. От туши несло, и трупная вонь помогла Пауку хотя бы ненадолго забыть про голод.

Держа на вытянутой руке, он отнес трупик к обрыву и выбросил в море. Потом вымыл руки в ручье.

Он не знал, сколько часов провел в этом месте. Время здесь растянулось и искривилось. На горизонте садилось солнце.

«Когда оно уйдет под воду, но до восхода луны… — подумал Паук. — Вот когда зверь вернется».

Неумолимо веселый офицер полиции Сан Андреаса сидел в дирекции отеля и слушал, как Дейзи и Толстый Чарли наперебой рассказывают о случившемся в Англии, а потом в ресторане, и делал это с безмятежной, равнодушной улыбкой на широком лице. Иногда он поднимал палец и чесал себе ус.

Они рассказали полицейскому, что скрывающийся от правосудия преступник по имени Грэхем Хорикс подсел к ним, когда они обедали в ресторане, и грозил Дейзи пистолетом. Которого, как им пришлось признать, никто, кроме Дейзи, не видел. Толстый Чарли рассказал про инцидент с черным «мерседесом» и велосипедом, и нет, он на самом деле не видел, кто был за рулем. Но знает, откуда взялась машина. И сообщил полицейскому про дом на скалах.

Полицейский задумчиво погладил черные с проседью усы.

— Действительно, там есть такой дом, как вы описали. Однако он принадлежит не вашему Хориксу. Вы описываете дом Бейзила Финнегана, весьма респектабельного джентльмена. Уже много лет мистер Финнеган питает здоровый интерес к поддержанию закона и порядка на нашем острове. Он давал деньги на школы, но еще, что гораздо важнее, пожертвовал солидную сумму на строительство нового полицейского участка.

— Он пистолет мне к животу приставил! — вспыхнула Дейзи. — Он говорил, что, если мы не пойдем с ним, откроет стрельбу.

— Если это был мистер Финнеган, дамочка, — возразил полицейский, — уверен, всему найдется очень простое объяснение. — Открыв портфель, он достал стопку бумаг. — Вот что я вам скажу. Поразмыслите о случившемся. Поспите. Если наутро вы будете убеждены, что дело не в винных парах, то просто заполните эти бланки и завезите все три экземпляра в участок. Поезжайте в новый полицейский участок, позади главной площади. Все знают, где он.

Пожав обоим руки, он удалился восвояси.

— Надо было тебе сказать, что ты тоже полицейская, — задумчиво произнес Толстый Чарли. — Тогда, возможно, он отнесся бы к нам серьезнее.

— Сомневаюсь, что от этого был бы толк, — отозвалась Дейзи. — Тот, кто называет женщину «дамочка», автоматически исключает ее из числа тех, кого стоит слушать.

Они вышли в вестибюль отеля.

— Куда она подевалась? — вскинулся Толстый Чарли.

— Тетушка Каллианна? — переспросил Бенджамин. — Ждет вас в конференц-зале.

— Ну вот, — сказала Рози. — Я же знала, что сумею, надо только раскачать.

— Он тебя убьет.

— Он в любом случае нас убьет.

— Не сработает.

— Мам! У тебя есть идея получше?

— Он тебя заметит.

— Перестань видеть все в черном свете, мама. Если у тебя есть какие-то дельные соображения, пожалуйста, выскажи. А если нет, то побереги силы. Ладно?

Молчание. Потом:

— Могу показать ему попку.

— Что?

— Что слышала.

— Э-э-э… Вместо чего?

— В дополнение.

Молчание. Потом Рози сказала:

— Ну, во всяком случае, не помешает.

— Привет, миссис Хигглер, — сказал Толстый Чарли. — Я хочу получить назад перо.

— С чего ты взял, что твое перо у меня? — вопросила она, сложив руки на огромной груди.

— Мне сказала миссис Дунвидди.

Это как будто миссис Хигглер удивило — впервые.

— Луэлла сказала тебе, что перо у меня?

— Вот именно.

— Я взяла его на хранение. — Миссис Хигглер махнула на Дейзи кружкой кофе. — Не думаешь же ты, что я стану говорить при ней. Я ее не знаю.

— Это Дейзи. Ей вы можете сказать все, что сказали бы мне.

— Она твоя невеста, — проворчала миссис Хигглер. — Я слышала.

Толстый Чарли почувствовал, как заливается краской.

— Она не моя… На самом деле мы не… Мне нужно было как-то освободить ее от человека, который угрожал ей пистолетом. Это показалось самым простым выходом.

Миссис Хигглер посмотрела на него внимательно, глаза за толстыми стеклами очков как будто блеснули.

— Я это поняла. Во время песни. Перед аудиторией. — Она покачала головой, как это делаю старики, размышляя о неразумии молодых. Потом открыла сумочку, достала из нее конверт и протянула Толстому Чарли. — Я обещала Луэлле сохранить его.

Толстый Чарли вынул из конверта перо, основательно измятое в ту ночь, когда он, сам о том не зная, изо всех сил сжимал его во время сеанса.

— Ладно, — сказал он. — Перо. Замечательно. А что теперь? — Он повернулся к миссис Хигглер. — Что мне теперь с ним делать?

— Ты не знаешь?

Когда Толстый Чарли был маленьким, мама советовала ему считать до десяти и лишь потом выходить из себя. Вот и сейчас он неспешно сосчитал про себя до десяти и лишь потом вышел из себя.

— Разумеется, я не знаю, что с ним делать, глупая вы старуха! За последние две недели меня арестовали, я потерял невесту и работу, видел, как моего воображаемого брата поглотила на Пиккадилли-серкус стена птиц. Я носился взад-вперед через Атлантический океан, как какой-нибудь сбрендивший шарик в пинг-понге, а сегодня вышел перед большим количеством людей и спел, потому что мой бывший босс-психопат прижал дуло пистолета к животу девушки, с которой я обедал. Я всего лишь пытаюсь разобраться в том хаосе, в который превратилась моя жизнь с тех пор, как вы — вы, а не кто-нибудь другой! — посоветовали мне поговорить с братом. Поэтому нет. Я не знаю, что мне делать с этим чертовым пером. Сжечь его? Порубить и съесть? Построить вокруг него гнездо? Выпрыгнуть в окно, держа перед собой?

Миссис Хигглер посмотрела на него как угрюмый ребенок.

— Следовало спросить у Луэллы Дунвидди.

— Сомневаюсь, что это возможно. Когда я к ней заезжал, вид у нее был неважнецкий. К тому же у нас мало времени.

— Отлично, — вмешалась Дейзи. — Перо у тебя. А теперь можно нам поговорить о Грэхеме Хориксе?

— Это не просто перо. Это перо, которое я получил в обмен на брата.

— Так обменяй назад и давай займемся делом. Не можем же мы так все оставить.

— Это не так просто, — возразил Толстый Чарли, но вдруг умолк: подумал о словах, которые сам только что произнес, и о ее ответе. И с восхищением посмотрел на Дейзи. — Господи, какая же ты умная! — вырвалось у него.

— Стараюсь. А что я такого сказала?

Четырех старушек под рукой не было, но имелись миссис Хигглер, Бенджамин и Дейзи. Обед почти закончился, поэтому метрдотель Кларисса с удовольствием к ним присоединилась. У них не было земли четырех разных цветов, но был белый песок с пляжа при отеле и черная земля с клумбы перед входом, красная глина из проулка за зданием и цветной песок в пробирках из сувенирной лавки. Свечи, которые они позаимствовали со столиков возле бассейна, были маленькими и белыми, а не высокими и черными. Миссис Хигглер заверила, что все нужные травы растут на острове, но Толстый Чарли попросил Клариссу принести с кухни букет ароматических трав для бульона.

— Думаю, самое главное тут — вера в себя, — объяснил он. — Детали — вещь второстепенная. Важна атмосфера магии.

В данном случае атмосферу магии вовсе не помогал сгустить ни Бенджамин Хигглер, который то и дело оглядывал стол и разражался хихиканьем, ни Дейзи, которая постоянно напоминала, что весь ритуал несусветная чушь.

Миссис Хигглер бросила ароматический букет в миску с оставшимся после обеда белым вином. Потом начала гудеть и жужжать. Подстегивая остальных, она подняла руки, и вскоре они стали ей вторить — в целом звучание напоминало рой пьяных пчел. Толстый Чарли ждал, когда что-нибудь произойдет.

Ничего не происходило.

— Толстый Чарли, — подала вдруг голос миссис Хигглер. — Ты тоже гуди.

Толстый Чарли сглотнул. Бояться тут нечего, сказал он самому себе. Он же пел перед полным залом, он же прилюдно предложил руку и сердце женщине, которую едва знает. После такого гудеть — проще простого.

Он уловил ноту, которую издавала миссис Хигглер, и дал ей вибрировать у себя в горле…

Сжал покрепче перо. Сосредоточился и загудел.

Бенджамин перестал хихикать. Его глаза расширились, на лице отразился испуг, и Толстый Чарли уже собрался перестать гудеть, чтобы выяснить, что его так встревожило, но жужжание было теперь внутри него, и свечи замигали…

— Посмотрите на него! — воскликнул Бенджамин, — Он… … Толстый Чарли спросил бы, что же с ним не так, но было уже слишком поздно.

Туманная завеса разомкнулась.

Толстый Чарли шел по мосту, по длинному белому пешеходному мосту над бескрайней серой водой. Чуть впереди, посреди моста на деревянном складном стульчике сидел мужчина. И удил рыбу. Глаза и лоб ему прикрывала зеленая фетровая шляпа. Он словно бы дремал и, когда Толстый Чарли приблизился, даже не шевельнулся.

Тем не менее Толстый Чарли его узнал и положил руку ему на плечо.

— Я так и знал, что ты все подделал. Никогда не верил, что ты по-настоящему мертв.

Человек на стульчике не двинулся с места, но улыбнулся.

— Много ты знаешь о смерти, — сказал Ананси. — Я мертв, мертвее не бывает. — Он с удовольствием потянулся, вытащил из-за уха тонкую черутту и прикурил от спички. — Ух. Я мертв. И на какой-то срок, пожалуй, таким и останусь. Если время от времени не умирать, люди начинают принимать тебя как должное.

— Но… — возразил Толстый Чарли.

Призывая к молчанию, Ананси приложил палец к губам, потом подобрал удочку и, крутя ручку, начал втягивать леску. Толстому Чарли он указал на сачок. Толстый Чарли за ним нагнулся и подставил отцу, который опустил в него бьющуюся серебристую рыбину. Ананси извлек из пасти рыбы крючок, потом бросил рыбину в белое пластмассовое ведро.

— Ну вот, — сказал он. — Обед на сегодня есть.

Тут до Толстого Чарли дошло, что, когда он сел за стол с Хигглерами, был поздний вечер, а здесь — где бы он ни очутился — солнце стояло низко, но еще не зашло.

Сложив стульчик, отец отдал его Толстому Чарли вместе с ведром. Они пошли по мосту.

— Знаешь, — сказал мистер Нанси. — Я всегда думал, что если ты когда-нибудь придешь со мной поговорить, я столько всякого тебе расскажу. Но ты и сам по себе неплохо справляешься. Так что тебя сюда привело?

— Не знаю. Я пытаюсь разыскать Женщину-Птицу. Хочу отдать ей назад перо.

— Не следовало тебе связываться с такими людьми, — беспечно ответил отец. — От таких добра не жди. А она та еще птица. Сплошные обиды. Но она трусиха.

— Это из-за Паука… — начал Толстый Чарли.

— Сам виноват, — прервал ее отец. — Позволил старой перечнице отослать куда-то половину себя.

— Я был всего лишь ребенком. Ты-то почему ничего не сделал?

Ананси удочкой сдвинул шляпу на затылок.

— Старуха Дунвидди не смогла бы сделать с тобой ничего, чего бы ты сам ей не позволил, — сказал он. — Ты ведь мой сын.

Толстый Чарли это обдумал, потом спросил:

— Но почему ты мне ничего не сказал?

— Ты и так неплохо справлялся. До всего доходил своим умом. С песнями же ты разобрался, верно?

Толстый Чарли почувствовал себя еще более неуклюжим, еще более толстым и еще большим разочарованием для отца, чем когда-либо, но не ответил просто «нет», а только сказал:

— А ты как думаешь?

— Думаю, ты на верном пути. Самое главное в песнях — то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.

Впереди показался конец моста. Хотя никто ему этого не объяснял, Толстый Чарли почему-то понял, что это их последний шанс поговорить. Ему так многое нужно узнать, ему так многое хочется узнать.

— Пап… — начал он. — Когда я был ребенком… Почему ты меня унижал?

Лоб старика сошелся морщинами.

— Унижал? Да я тебя любил!

— Ты отправил меня в школу в костюме президента Тафта. Это ты называешь любовью?

Раздался пронзительный взрыв чего-то, что можно было принять за старческий смех, потом Ананси затянулся черуттой. Дым вылетел у него изо рта как призрачная рамка для реплики в комиксе.

— А что мне твоя мать за это устроила! — хохотнул он и, помолчав, добавил: — У нас не так много времени, Чарли. Неужели ты хочешь провести его, ссорясь?

Толстый Чарли покачал головой.

— Наверное, нет.

Мост уже почти кончился.

— Послушай, — сказал отец, — когда увидишь брата… Хочу, чтобы ты кое-что ему от меня передал.

— Что?

Подняв руку, отец наклонил к себе голову Толстого Чарли и мягко поцеловал в лоб.

— Вот это.

Толстый Чарли выпрямился. Отец смотрел на него со странным выражением, которое на лице любого другого Толстый Чарли счел бы гордостью.

— Покажи мне перо, — велел Ананси.

Толстый Чарли опустил руку в карман. Перо выглядело еще более мятым и растрепанным, чем раньше. Неодобрительно цокнув языком, отец посмотрел его на свет.

— Красивое, — сказал он. — Нельзя его было так обмусоливать. Она испорченное не возьмет.

Мистер Нанси провел рукой по перу, и оно снова расправилось. Но пожилой джентльмен снова нахмурился.

— Зачем стараться? Ты же только снова его испортишь.

Дыхнув на ногти, он потер их, полируя о куртку. Потом словно бы принял какое-то решение. Снял шляпу и заткнул перо за ленту на тулье.

— Вот, щегольская шляпа тебе не повредит. — Он надел шляпу на голову Толстого Чарли. — Тебе идет.

— Я не ношу шляп, папа, — вздохнул Толстый Чарли. — Она выглядит глупо, и я в ней выгляжу полным идиотом. Почему ты всегда стараешься вогнать меня в краску?

В сгущающихся сумерках старик посмотрел на сына.

— Думаешь, я стал бы тебе лгать? Чтобы носить шляпу, сынок, нужно настроение, нужен подход, ни больше ни меньше. А в тебе это есть. Думаешь, я бы сказал, что тебе идет, если она была бы тебе не к лицу? Ты сама элегантность. Не веришь?

— Не особенно.

— Взгляни, — сказал отец и указал за перила моста.

Вода под ними блестела неподвижная и гладкая как зеркало, и человек в новой зеленой шляпе, посмотревший оттуда на Толстого Чарли, действительно был сама элегантность.

Он поднял глаза, чтобы признаться отцу, что ошибался, но старик уже исчез.

Толстый Чарли шагнул с моста в сумерки.

— Так. Я хочу знать, куда он подевался? Куда пропал? Что вы с ним сделали?

— Я-то ничего не делала, — вздохнула миссис Хигглер. — Господи, дитя! В прошлый раз все было иначе.

— Его словно бы лазерным лучом вернули на корабль-матку, — сказал Бенджамин. — Круто. Спецэффекты реальности.

— Сейчас же верните его назад! — яростно выпалила Дейзи. — Немедленно!

— Я даже не знаю, где он, — ответила миссис Хигглер. — И не я его туда послала. А он сам отправился.

— И вообще, — вмешалась Кларисса, — что, если он отправился делать что нужно, а мы заставим его вернуться? Можем все испортить.

— Вот именно, — поддакнул Бенджамин. — Все равно что вытащить разведывательную экспедицию в момент высадки на чужую планету.

Подумав, Дейзи раздраженно признала, что это звучит разумно — как минимум настолько разумно, насколько вообще что-то за последние несколько дней казалось логичным или здравым.

— Если мы закончили, — сказала Кларисса, — мне, наверное, надо возвращаться в ресторан. Присмотреть, чтобы все как следует прибрали.

— У нас тут вроде все, — согласилась, отхлебнув кофе, миссис Хигглер.

— Прошу прошения. — Дейзи с силой хлопнула ладонью по столу. — У нас тут убийца ходит на свободе! А теперь еще и Толстого Чарли унесло на «корабль-манку».

— На корабль-матку, — поправил ее Бенджамин.

Миссис Хигглер моргнула.

— Действительно, нам следует что-то предпринять. Что ты предлагаешь?

— Не знаю, — призналась Дейзи. — Убивать время, наверное.

Взяв «Уильямстаунский курьер», который читала миссис Хигглер, она начала перелистывать страницы.

Заметка о пропавших туристках, женщинах, которые не вернулись на свой лайнер, нашлась на третьей странице. «Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? — произнес у нее в голове голос Грэхема Хорикса. — Вы думали, я поверю, что они действительно поехали в круиз?»

В конце концов Дейзи была полицейской, а это ничем не вытравить.

— Найдите мне телефон, — велела она.

— Кому ты собираешься звонить?

— Думаю, начнем с министра по туризму и шефа полиции, а там посмотрим.

Алое солнце, сжимаясь, уходило за горизонт. На острове, в том месте, где существует четкая линия между днем и ночью, Паук смотрел, как море поглощает красный апельсин солнца. Не будь он Пауком, то отчаялся бы. У него ведь были только камни и шест.

Он жалел, что нет костра, и спрашивал себя, поможет ли ему луна. Когда она взойдет, у него, вероятно, будет шанс.

Солнце село, пропал последний мазок красного на темной воде. Наступила ночь.

— Сын Ананси, — сказал голос из темноты. — Скоро, очень скоро я буду кормиться. Ты не узнаешь, что я здесь, пока не почувствуешь мое дыхание у себя на загривке. Я стоял над тобой, когда тебя привязали для меня к шесту, и прямо тогда мог перекусить тебе шею, но передумал. Убить тебя спящего не доставило бы мне удовольствия. Я хочу, чтобы ты чувствовал свою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я лишил тебя жизни.

Паук бросил камень туда, откуда, как ему казалось, исходил голос, — судя по звуку, он безобидно упал в кусты.

— У тебя есть пальцы, — продолжал голос, — но у меня есть когти, много острее ножей. У тебя — две ноги, а у меня — четыре, которые никогда не устают, и бежать я могу в десять раз быстрее, чем ты станешь улепетывать. Ты способен жевать мясо, если его размягчить и лишить вкуса на огне, ведь у тебя мелкие обезьяньи зубки, которые годятся только на то, чтобы жевать мягкие фрукты и ползучих зверьков. А мои клыки кромсают и рвут живую плоть, отдирают ее с костей, и я могу глотать ее, пока соки жизни еще бьют фонтаном в небо.

Тут Паук издал звук, какой можно издать и не имея языка, одними губами. Это было «хм» пренебрежения. «Возможно, ты и впрямь таков, как утверждаешь, Тигр, — говорило это «хм», — но что с того? Все сущие истории принадлежат Ананси. А о тебе в них ничего не рассказывается».

Из темноты раздался рев. Рев ярости и обманутых ожиданий.

Паук начал напевать без слов мелодию «Рэгги про тигра»: это была очень старая песня, которой хорошо дразнить диких зверей. «Держите того тигра. Где этот тигр?» — пелось в ней.

Когда из темноты снова раздался голос, он прозвучал ближе:

— Твоя женщина у меня, сын Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее на куски. Мясо у нее будет послаще твоего.

Паук издал переходящий в смешок «хм», так люди хмыкают, когда знают, что им лгут.

— Ее зовут Рози.

Из горла Паука вырвался невольный стон. В темноте кто-то рассмеялся.

— А что до глаз, — сказал голос. — Твои глаза видят только очевидное, при ярком свете, если тебе повезет. А у моего народа — глаза такие, что видят, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я с тобой разговариваю, видят ужас у тебя на лице — и все это под покровом ночи. Бойся меня, сын Ананси, и если у тебя есть прощальная молитва, произнеси ее сейчас.

Молитв у Паука не было, зато имелись камни, и он умел их бросать. Может, ему повезет и камень нанесет хоть какой-то урон в темноте. Паук знал, что такое было бы чудом, но ведь он всю жизнь полагался на чудеса.

Он потянулся за вторым камнем.

Что-то скользнуло по тыльной стороне его ладони.

«Привет,» — произнес у него в голове голос глиняного паучка.

«Привет, — подумал Паук. — Слушай, я немного занят. Стараюсь, чтобы меня не съели, поэтому не обижайся, но не путайся какое-то время под ногами…»

«Но я же их привел! — подумал в ответ паучок. — Как ты и просил.»

«Как я и просил?»

«Ты сказал, чтобы я шел за помощью. Я привел их с собой. Они побежали по моей паутинке. В этой вселенной нет пауков, поэтому я пошел в другую и там сплел паутину, а после протащил ниточку сюда, и так несколько раз. Я привел воинов. Я привел храбрых.»

— Ну, что задумался? — спросил из темноты голос хищника, и прозвучало в нем извращенное веселье. — В чем дело? Язык проглотил?

Одинокий паук молчал. Пауки хранят тишину и предпочитают молчание. Даже те, кто умеет издавать звуки, обычно держатся как можно тише и выжидают. Пауки вообще по большей части выжидают.

Ночь понемногу наполнялась тихими шорохами.

Паук мысленно послал благодарность и отцовскую гордость семиногому паучку, которого сотворил из песка и собственных слюны и крови, а паучок взбежал с ладони ему на плечо.

Даже не видя их, Паук знал, что они здесь: огромные пауки и маленькие пауки, ядовитые пауки и кусачие пауки, гигантские мохнатые пауки и изящные хитиновые. Их глаза вбирали любой свет, какой могли найти, но «видели» они ногами, ощупью создавая себе виртуальный образ мира вокруг.

И это была армия.

— Когда ты умрешь, сын Ананси, — снова заговорил из темноты Тигр, — когда род твой вымрет, все истории будут моими. И люди опять станут рассказывать Тигриные сказки. Станут собираться у костров и прославлять мои коварство и силу, мои жестокость и буйство. Каждая история будет моей. Каждая песня будет моей. И мир снова станет прежним. Безжалостным местом. Темным местом.

А Паук слушал шорохи своей армии.

Он не зря сидел на краю обрыва. Да, отступать ему некуда, но и Тигр не может наброситься, может только подкрасться.

И Паук рассмеялся.

— Чего ты хохочешь, сын Ананси? Лишился рассудка?

Но Паук только рассмеялся веселее и громче.

Тут из темноты раздался вой: Тигр познакомился с армией Паука.

Яд пауков встречается многих разновидностей. Часто проходит много времени, прежде чем проявятся все последствия укуса. Биологов давно ставит в тупик вопрос, откуда берутся такие пауки, от чьего яда кожа на укушенном месте вдруг начинает гнить и отмирать иногда год спустя после укуса. А ответ на вопрос, зачем пауки кусаются, прост. Потому что пауков это забавляет, потому что им хочется, чтобы укушенный никогда про них не забывал.

Черная вдова укусила Тигра за разбитый нос, тарантул ужалил в ухо. Уже несколько мгновений спустя все чувствительные места Тигра начало жечь, они распухли и стали чесаться. Тигр не мог понять, что происходит, только ощущал жжение и боль. И внезапный страх.

А Паук смеялся все веселее и громче, вслушиваясь в шум, который издавал огромный хищник, продираясь через кусты и ревя от боли и ужаса.

Потом он сел и стал ждать. Бесспорно, Тигр вернется. Ничто еще не завершилось.

Чуть ниже по склону холма возникло холодное зеленоватое свечение. Оно то вспыхивало, то гасло, мерцало, как огни крохотного города.

Потом мигание переросло в свет сотен тысяч светлячков. И в центре этого светового облака проступила силуэтом темная фигура. Как будто человек. Он неспешно, но неуклонно поднимался по склону.

Подняв камень, Паук призвал свои паучьи отряды к новой атаке. Но помедлил. Было что-то знакомое в окруженном светлячками силуэте. На голове у новоприбывшего красовалась зеленая фетровая шляпа с широкими полями.

Грэхем Хорикс прикончил полбутылки рома, который нашел на кухне. Ром он открыл, так как не испытывал ни малейшего желания спускаться в винный погреб и так как решил, что им напьется гораздо скорее, чем вином. К несчастью, этого не произошло. Ром не принес вообще никакой отрады, не говоря уже о том, что не притупил чувства, как на то надеялся Грэхем Хорикс. Он бродил по дому с бутылкой в одной руке и стаканом с жидкостью в другой, иногда отхлебывал из первой, иногда из второго. Проходя мимо зеркала, он увидел свое отражение: жалкий, встрепанный и потный.

— Приободрись, — сказал он вслух. — Наверное, обойдется. И в дурном можно найти хорошее. Дурное семя всегда даст всходы.

Ром почти закончился.

Он вернулся на кухню. Открыл несколько дверец, пошарил в шкафах, пока на одной полке за банками не нашел бутылку хереса. Грэхем Хорикс благодарно прижал ее к груди, словно это был очень маленький старый друг, недавно вернувшийся после многих лет, проведенных на море.

Отвернув пробку, он понюхал содержимое. Это было сладкое вино для готовки, но он выпил его как лимонад.

Разыскивая на кухне алкоголь, Грэхем Хорикс подмечал и другие вещи. Например, тут имелись ножи. Некоторые очень острые. В нижнем ящике была даже маленькая пила из нержавеющей стали. Грэхем Хорикс одобрил такую предусмотрительность: очень простое решение проблемы в подвале.

— Habeas corpus[7], — сказал он вслух. — Или habeas delicti[8]. В общем, то ли одно, то ли другое. Нет тела, нет и преступления. Ergo. Quod erat demonstrandum[9].

Достав из кармана куртки пистолет, он положил его на кухонный стол. Вокруг расположил — как спицы колеса вокруг ступицы — кожи.

— Ну, не будем откладывать в долгий ящик, — сказал он тоном, который приберегал для ничего не смыслящих в финансах мальчиковых групп, когда уговаривал их подписать с ним контракт и обрести славу, но не заработанные деньги.

Три кухонных ножа он заткнул себе за пояс, пилу положил в карман куртки и с пистолетом в руке стал спускаться по лестнице в подвал. Там зажег свет, моргая, посмотрел на винные бутылки (каждая лежит на боку в отведенной ей ячейке, каждая покрыта тонким слоем пыли) и через несколько шагов оказался перед железной дверью в ледник.

— Так, — крикнул он. — Думаю, вы будете рады услышать, что я не собираюсь причинять вам вред. Сейчас я вас обеих выпущу. Ошибочка вышла, но сейчас все уладилось. Я на вас зла не держу. Нет смысла рыдать над пролитым молоком. Встаньте у дальней стены. Примите ту же позу, что и в прошлый раз. И без глупостей.

Отодвигая засовы, он подумал, как хорошо, что для людей с пистолетами придумали сколько клише. От этого Грэхем Хорикс чувствовал свою сопричастность великому братству: бок о бок с ним стояли Богарт и Кэгни, и все те, кто орет друг на друга в сериале «Копы».

Включив свет, он потянул на себя дверь. У дальней стены спиной к нему стояла мама Рози. Когда он переступил порог, она задрала юбку и повиляла перед ним на удивление костлявым загорелым задом.

У Грэхема Хорикса отвисла челюсть. В этот момент Рози с силой ударила ему по запястью куском ржавой цепи, выбив из руки пистолет, который отлетел к стене.

С пылом и меткостью женщины много моложе ее лет мама Рози ударила Грэхема Хорикса носком туфли в пах, а когда он, согнувшись пополам, схватился за ушибленное место и стал издавать звуки такой высоты, какую слышат только собаки и летучие мыши, Рози с мамой выбежали из ледника. Навалившись на дверь, они закрыли ее, и Рози задвинула один засов. Они обнялись.

Они все еще были в винном погребе, когда вдруг все лампы погасли.

— Просто пробки выбило, — сказала, успокаивая маму, Рози. Сама она в этом сомневалась, но иного объяснения не видела.

— Надо запереть дверь на оба засова, — сказала ее мама и вдруг охнула, ударившись о что-то мизинцем на ноге, и выругалась.

— Это надо было делать при свете. Но, с другой стороны, — продолжала Рози, — он тоже в темноте ничего не видит. Держи меня за руку. Кажется, лестница вон там.

Когда погас свет, Грэхем Хорикс стоял на четвереньках на бетонном полу ледника. Что-то горячее стекало у него по ноге. На неприятное краткое мгновение он решил, что обмочился, а потом сообразил, что один из ножей, которые он заткнул себе за пояс, глубоко вонзился ему в бедро.

Решив не шевелиться, он опустился на пол. Как же разумно он поступил, так напившись: практически анестезия. А потом подумал, что надо бы поспать.

Но в леднике он был не один. Там бродило что-то еще. Точнее, не что-то, а кто-то, и двигался он на четырех лапах.

— Вставай, — зарычал кто-то.

— Не могу. Я ранен. Хочу в кровать.

— Ах ты, жалкая мелкая тварь. Ты разрушаешь все, к чему бы ни прикоснулся. Вставай сейчас же!

— Рад бы, но не могу, — разумным тоном пьяного возразил Грэхем Хорикс. — Просто полежу немного на полу. Да и вообще она наложила на дверь засов. Я слышал.

Тут он услышал слабое царапанье по ту сторону двери, словно засов медленно отодвигался.

— Дверь открыта. Слушай меня. Если ты останешься здесь, то умрешь. — Нетерпеливый шорох, взмах хвостом, приглушенный горловой рев. — Дай мне твою руку, поклянись в верности. Пригласи меня в себя.

— Не поним…

— Дай мне руку, иначе истечешь кровью.

В темном леднике для мяса Грэхем Хорикс протянул руку. Кто-то — что-то — взял ее, утешительно сжал.

— Ну, ты готов пригласить меня?

Тут на Грэхема Хорикса на мгновение снизошла холодная и трезвая ясность. Он уже зашел слишком далеко. Что бы он ни сделал, хуже теперь не будет.

— Абсо-ненно, — прошептал Грэхем Хорикс.

И стоило ему произнести эти слова, как он начал меняться. Мгновенная вспышка, в свете которой ему показалось, будто рядом с ним стоит что-то — крупнее человека и с острыми, очень острыми зубами. А потом оно исчезло, и Грэхем Хорикс почувствовал себя великолепно. Кровь из раны в ноге унялась, сама рана закрылась.

Он прекрасно видел в темноте. Вытащив из-за пояса ножи, он бросил их на пол. Снял ботинки. У стены лежал пистолет, но он к нему не притронулся. Орудия — для обезьян, ворон и слабаков. А он не обезьяна.

Грэхем Хорикс — охотник!

Поднявшись на четвереньки, он, мягко переступая руками и ногами, вышел в винный погреб.

Вот они, женщины. Нашли лестницу наверх и ощупью поднимаются по ступенькам, держась за руки в темноте.

Одна — старая и жилистая. Другая — молодая и мягонькая.

Слюна собралась в пасти того, кто лишь отчасти был Грэхемом Хориксом.

Сдвинув на затылок зеленую фетровую шляпу отца, Толстый Чарли ступил с моста и пошел в темноту. Он шел по каменистому пляжу, оскальзываясь на камнях, шлепая по лужам. А потом наступил на плоский валун, который внезапно зашевелился. Едва не потеряв равновесие, Толстый Чарли отпрыгнул.

А плоский валун поднялся в воздух и стал вдруг расти. Сперва Толстый Чарли решил, что неведомое нечто будет размерами со слона, но оно никак не останавливалось.

«Свет!» — подумал Толстый Чарли и пропел это слово. И все светлячки в тех краях слетелись к нему, заливая окрестности холодно-зеленым мерцающим сиянием, и в их свете он разобрал два глаза больше обеденных блюд, которые смотрели на него с надменной физиономии рептилии.

Толстый Чарли уставился в ответ.

— Добрый вечер, — весело сказал он.

Голос у существа оказался вкрадчивым и гладким, как взбитое масло.

— Привет, — протянуло существо. — Динь-дон. Ты удивительно похож на обед.

— Я Чарли Нанси, — сказал Чарли Нанси. — А ты кто?

— Дракон, — ответил дракон. — И сожру тебя, человечек в шляпе, без остатка, но медленно.

Чарли моргнул. «Что бы сделал отец? — спросил себя он. — Что бы сделал Паук?» Откуда ему знать? «Давай же. В конце концов, Паук часть тебя. Все, что может он, сумеешь и ты».

— Э-э-э… Тебе наскучило со мной разговаривать, и ты дашь мне беспрепятственно пройти, — сказал он дракону со всей убежденностью, на какую только был способен.

— Ухты! Хорошая попытка. Но, боюсь, не дам, — с энтузиазмом отозвался Дракон. — На самом деле я тебя съем.

— Ты, случаем, лимонов не боишься? — спросил Толстый Чарли и только потом вспомнил, что подарил лимон Дейзи.

Магическое существо презрительно рассмеялось.

— Я, — сказало оно, — ничего не боюсь.

— Ничегошеньки?

— Ничегошеньки.

— Ты боишься исключительно ничегошеньки? — спросил Толстый Чарли.

— В полнейшем ужасе, — признался Дракон.

— Знаешь, у меня карманы полны ничегошеньки. Хочешь покажу?

— Нет, — встревоженно отозвался Дракон. — Пожалуй, не хочу.

Захлопали огромные, как паруса, крылья, и Толстый Чарли остался на пляже один.

— Слишком уж просто, — сказал он вслух и пошел дальше. На ходу он придумывал себе песню, под которую хорошо было бы шагать. Чарли всегда хотелось сочинять песни, но он никогда этого не делал, в основном из убеждения, что, если когда-нибудь напишет песню, его попросят ее спеть, а для него уж лучше смерть на виселице. Теперь ему было все равно, и он пел свою песню светлячкам, которые следовали за ним вверх по склону. Это была песня о том, как он повстречает Птицу и найдет брата. Хотелось бы надеяться, что светлячкам песня понравилась, ведь их свет мерцал и пульсировал в такт мелодии.

Женщина-Птица ждала его на вершине холма.

Сняв шляпу, Чарли вынул из-за ленты перо.

— Вот. Думаю, это твое.

Она не шевельнулась, не попыталась его взять назад.

— Наша сделка отменяется, — сказал Толстый Чарли. — Я принес тебе перо. Мне нужен мой брат. Ты его забрала. Кровь Ананси не принадлежала мне, я не вправе был ее отдавать.

— А если у меня больше нет твоего брата?

В неверном мерцании светлячков трудно было сказать наверняка, но Чарли показалось, что ее губы даже не шевельнулись. Зато слова закружились вокруг него криками козодоев и уханьем сов.

— Мне нужен мой брат, — повторил он. — Я хочу, чтобы он вернулся целым и невредимым. Сейчас же. Или то, что было между тобой и моим отцом в прошлые годы, окажется лишь прелюдией. Сама знаешь, увертюрой.

Чарли никогда никому раньше не грозил. Он понятия не имел, как будет исполнять свои угрозы, но не сомневался, что не тратит слов даром.

— Он был у меня, — произнесла она раскатами крика далекой выпи. — Но я оставила его, безъязыкого, в мире Тигра. Я не смогла причинить вред роду твоего отца. А вот Тигр сможет, если наберется смелости.

Все притихло. Лягушки и ночные птицы умолкли. Женщина-Птица смотрела на него бесстрастно, ее лицо почти терялось в тени, рука опустилась в карман плаща.

— Дай мне перо, — сказала она.

Чарли положил перо на ее раскрытую ладонь.

И сразу почувствовал себя много легче, словно расстался с чем-то большим, нежели просто старое перышко…

А потом она вложила что-то ему в руку. Что-то холодное и влажное. На ощупь оно было как ком плоти, и Чарли лишь большим усилием воли подавил в себе желание отшвырнуть его прочь.

— Верни его брату, — сказала она голосом ночи. — Теперь между нами нет ссоры.

— Как мне попасть в мир Тигра?

— А как ты попал сюда? — спросила она, почти насмехаясь.

Тьма стала совершенной, и Чарли остался на холме один.

Разжав пальцы, он посмотрел на ком мяса у себя на ладони — вялый, остроконечный. Он походил на язык, и Чарли знал, кому он принадлежит.

Сдвинув широкополую шляпу на затылок, он подумал. «Пораскинь мозгами, а еще лучше надень „думательный колпак“». А на смену этой мысли тут же пришла вторая: ничего смешного тут нет. Зеленая фетровая шляпа — вовсе не «думательный колпак», но ведь такую шляпу носит тот, кто умеет не только мыслить, но и принимать решения.

Все миры он представил себе паутиной: нити вспыхнули у него в голове, соединяя со всеми, кого он знал. Нить, связывавшая его с Пауком, горела ярко, светилась холодным огнем, как гнилушка или звезда.

Когда-то Паук был частью его. Уцепившись за эту мысль, он дал паутине заполнить себя. В руке у него язык брата, который до недавнего времени был частью Паука и сейчас преданно желал снова с ним воссоединиться. Живое не забывает.

Мерцая, светилась вокруг него паутина. Нужно лишь пойти по одной из нитей… Он решительно шагнул, и, сгрудившись ближе, светлячки последовали за ним.

— Эй, — позвал он. — Это я.

Паук издал слабый, жуткий звук.

В мерцании светлячков вид у него был ужасный: загнанный, больной, на лице и на груди — незажившие шрамы.

— Кажется, это твое, — сказал Чарли.

С утрированным жестом благодарности взяв у брата язык, Паук положил его себе в рот, подтолкнул и придавил. Чарли смотрел и ждал. Вскоре Паук как будто удовлетворился: для пробы подвигал челюстью, надавил языком на одну щеку, потом на другую, словно собирался бриться, открыл рот и поводил языком из стороны в сторону.

Наконец закрыл рот и голосом, еще чуть срывающимся, сказал:

— Отличая шляпа.

Рози первой добралась до верхушки лестницы и изо всех сил навалилась на дверь винного погреба. Дверь распахнулась, и Рози едва не упала в кухню. Подождав, когда мама переступит порог, она закрыла дверь и наложила на нее засов.

«Раз, два, три, четыре, пять, — подумала она, — вышел зайчик погулять…»

— Звони в полицию, — велела мама.

— Где телефон?

— Оттуда мне знать, где телефон? Хорикс все еще там, внизу!

— Ладно, — сказала Рози, недоумевая, что лучше: вызвать полицию или просто поскорее выбраться из дома, но еще до того, как она приняла решение, стало слишком поздно.

От внезапного грохота у нее заложило уши, и дверь в подвал разлетелась в щепы.

Он реальный. Она знала, что он настоящий. Он стоит прямо перед ней! Но это же невозможно… Тень огромной кошки, мохнатой, гигантской. Однако странно: там, где тени касался лунный свет, она казалась еще гуще. Глаз Рози не видела, но знала, что зверь смотрит на нее и что он голоден. И он собирается ее убить. Вот тут все и кончится.

— Ему нужна ты, Рози, — сказала мама.

— Знаю.

Рози схватила первый же большой предмет, который попался ей под руку (кубическую деревянную подставку для ножей), и изо всех сил бросила его в тень. А потом, не дожидаясь, чтобы узнать, попала ли она в цель, со всех ног бросилась вон из кухни в вестибюль. Она же знает, где входная дверь…

Что-то темное, что-то четвероногое двигалось много быстрее: перемахнув через нее, оно почти беззвучно приземлилось перед дверью.

Рози попятилась к стене. Во рту у нее пересохло.

Зверь загораживал от них выход и сейчас, мягко ступая, надвигался на Рози — будто владел всем временем в мире.

Тут из кухни выбежала мама Рози, пронеслась мимо нее — размахивая руками, засеменила в залитом лунном свете коридоре к огромной тени. Исхудалыми кулачками она ударила тварь под дых. Повисла пауза, будто сам мир затаил дыхание, а потом зверь повернулся к ней. Мгновенное, расплывающееся движение, и мама Рози оказалась на полу, а тень затрясла ее, как собака — тряпичную куклу.

Во входную дверь позвонили.

Рози хотела позвать на помощь, но вдруг поймала себя на том, что кричит — громко и настойчиво. Неожиданно наткнувшись на паука в ванной, Рози была в состоянии орать как актриса из фильма ужасов средней руки, которая в парке столкнулась с человеком в резиновой маске. Сейчас она заперта в темном доме вместе с тенью-тигром и потенциальным убийцей-маньяком, и один из них (или возможно оба) как раз напал на ее маму. В голове у нее промелькнуло несколько возможных вариантов (пистолет: пистолет остался в подвале, нужно за ним спуститься; дверь: можно попытаться пробраться между мамой и тенью и ее отпереть), но легкие и рот только издавали крик — словно по собственной воле.

Что-то забилось о входную дверь. «Ее пытаются выломать, — сообразила Рози. — Но через дверь им сюда не попасть. Слишком массивная».

Мама лежала на полу в пятне лунного света, а над ней сидела тень. Вот тень запрокинула голову и взревела — глубоким, дребезжащим ревом страха, вызова и одержимости.

«У меня галлюцинации, — с безумной ясностью подумала Рози. — Я два дня провела запертая в подвале, и теперь у меня галлюцинации. Никакого тигра тут нет».

И она была совершенно уверена, что никакая бледная женщина не стоит в лунном свете. А ведь Рози своими глазами видела, как она пришла из коридора. Не было тут никакой женщины с золотистыми волосами, длинными-предлинными ногами и узкими бедрами танцовщицы. Подойдя к тени тигра, женщина остановилась и произнесла:

— Здравствуй, Грэхем.

Зверь-тень поднял массивную голову и зарычал.

— Думал спрятаться от меня за глупым маскарадом? Прикинуться животным? — возмутилась женщина. Вид у нее был недовольный.

Рози сообразила, что сквозь плечи и грудь женщины ей видно окно, и попятилась, пока не вдавилась спиной в стену.

Зверь снова заворчал, на сей раз чуть неувереннее, а женщина сказала:

— Я в призраков не верю, Грэхем. Всю жизнь, всю мою жизнь я провела, не веря в призраков. А потом познакомилась с тобой. Ты загубил карьеру Морриса. Ты нас обкрадывал. Ты меня убил. И как будто этого мало, ты заставил меня поверить в призраков.

Теперь тень большой кошки заскулила и стала отступать в коридор.

— Не думай, будто сможешь просто так от меня отделаться, ничтожный ты человечишка. Можешь сколько угодно делать вид, что ты тиф. Ты не тигр. Ты крыса. Нет, это оскорбление благородному и многочисленному семейству вредителей. Ты даже не крыса. Ты ХОРЕК.

Тут Рози бросилась бежать со всех ног. Она пробежала мимо зверя-тени, мимо мамы на полу. Она пробежала сквозь бледную женщину (ощущение было такое, словно она прошла сквозь туман). Достигнув входной двери, она стала нашаривать замки и запоры.

А в голове у Рози — или в неком ином мире — спорили двое. Один говорил:

— Не обращай на нее внимания, идиот. Она не может к тебе прикоснуться. Это же просто «каспер». Она даже не совсем реальна. Хватай девушку. Останови девушку.

А кто-то другой отвечал:

— Ты, конечно, здраво говоришь. Но я не уверен, что ты учел все обстоятельства, vis-d-vis, ну, такт, э-э-э… лучшая часть доблести, если понимаешь, о чем я…

— Я тут главный. А ты должен повиноваться.

— Но…

— Хотелось бы знать одно, — сказала вдруг бледная женщина. — Насколько ты в данный момент призрачный? Честно говоря, живых я коснуться не могу. И вещей в реальном мире тоже. Но вот призраков еще как!

Тут призрачная женщина замахнулась и изо всех сил попыталась ударить зверя в морду. Зашипев, хищник-тень отступил, и носок туфли не задел его на каких-то полдюйма.

Следующий удар ногой пришелся в цель, и зверь взвыл. Еще один — в то место, где полагалось быть большому носу тени-кошки, — и хищник издал такой же звук, как домашняя кошка, когда ее намыливают шампунем: одинокий вопль ужаса и возмущения, поражения и позора.

Коридор заполнился смехом, победным и радостным смехом мертвой женщины.

— Хорек, — повторила она. — Грэхем Хорек.

Холодный ветер пронесся по дому.

Рози отодвинула последний засов и повернула ключ в замке. Входная дверь распахнулась. В лицо ей ударили слепящие лучи фонарей. Люди. Машины. Женский голос произнес:

— Это одна из пропавших туристок. — А еще: — О боже!

Рози повернулась.

В свете фонаря ей была видна мама, скорчившаяся на плитках пола, а рядом, без ботинок, без сознания, но, без сомнения, в человеческом облике — Грэхем Хорикс. Повсюду вокруг них — брызги красной жидкости, точно алой краски, и в первое мгновение Рози даже не смогла понять, что это.

К ней обращалась какая-то женщина, которая говорила:

— Вы Рози Ной, да? Меня зовут Дейзи Дей. Давайте поищем, где бы вам сесть. Вам ведь хотелось бы сесть?

Кто-то, наверное, нашел щиток, потому что мгновение спустя по всему дому зажегся свет.

Над телами склонился крупный мужчина в форме полицейского.

— Это, без сомнения, мистер Финнеган, — сказал он, поднимая глаза. — Он не дышит.

— Да, — сказала Рози. — Мне бы очень хотелось сесть, пожалуйста.

Свесив ноги вниз, Чарли сидел рядом с Пауком на обрыве скалы под луной.

— Знаешь, — сказал он, — когда-то ты был частью меня, Когда мы были детьми.

Паук склонил голову набок.

— Правда?

— Думаю, да.

— Что ж, это кое-что объясняет. — Он протянул руку: семиногий паучок сидел у него на кончиках пальцев и лапой пробовал воздух. — И что теперь? Перенесешь меня назад или как?

Лоб Чарли сошелся морщинами.

— Кажется, ты вырос лучшим, чем был бы, оставаясь частью меня. И гораздо больше повеселился.

— Рози… — сказал вдруг Паук. — Тигр знает про Рози. Нужно что-то делать.

— Конечно, нужно, — согласился Чарли.

«Это как бухгалтерия, — подумал он. — Заносишь цифры в одну графу, вычитаешь их из другой, и если все сделал правильно, в конечном итоге сумма внизу страницы сойдется». Он взял брата за руку.

Встав, они сделали шаг с обрыва…

…все стало исключительно ярким…

Меж мирами завывает холодный ветер.

— Ты не магическая часть меня, знаешь ли, — сказал Чарли.

— Нет?

Паук сделал еще шаг. Звезды падали теперь десятками, расчерчивая светом ночное небо. Кто-то где-то сладко играл на флейте.

Еще шаг, и вдалеке завыли сирены.

— Нет, — кивнул Чарли. — Не магическая. Наверное, это миссис Дунвидди так считала. Она нас разделила, но так и не поняла, что делает. Мы — как две половинки морской звезды. Ты вырос в отдельную личность. И я, — уже произнося эти слова, он понял, насколько они истинны, — тоже.

Рассвет. Они стоят на скале у обрыва. Вверх по склону поднимается, мигая огнями, машина «скорой помощи», за ней спешит другая. Они остановились на обочине у кучки патрульных машин полиции.

Дейзи как будто отдает распоряжения, что кому делать.

— Здесь нам, кажется, делать нечего, — сказал Чарли. — Во всяком случае, сейчас. Пойдем.

Последний светлячок от него улетел и, моргнув, лег спать. На задних сиденьях первого утреннего микроавтобуса они поехали в Уильямстаун.

Мэв Ливингстон сидела в библиотеке на втором этаже дома Грэхема Хорикса, в окружении картин, книг и DVD-дисков хозяина, и смотрела в окно. Внизу санитары из единственной больницы острова грузили Рози и ее маму в одну машину «скорой помощи», Грэхема Хорикса — в другую.

По зрелом размышлении, решила Мэв, она получила удовольствие оттого, что врезала пару раз ногой по носу твари, в которую превратился Грэхем Хорикс. С тех пор как ее убили, этот поступок принес ей наибольшее удовлетворение. Хотя, если быть честной, танец с мистером Нанси почти наступал ему на пятки. Он оказался на редкость проворным и легким на ногу.

А еще она так устала…

— Мэв?

— Моррис?

Она оглядела комнату, но в библиотеке было пусто.

— Не хотелось бы тебе мешать, если ты еще занята, душенька.

— Очень мило с твоей стороны, но, думаю, я уже закончила.

Стены библиотеки начали расплываться, терять плотность и цвет. Вот уже проступил мир за этими стенами, и в его свете она увидела ждущую ее невысокую фигуру в элегантном костюме.

Ее пальцы легли в его руку.

— Куда мы пойдем, Моррис? — спросила она.

И он объяснил.

— О! Что ж, неплохо, ради разнообразия, — сказала она. — Мне всегда туда хотелось.

И рука об руку они пошли.