"Семья" - читать интересную книгу автора (Рублев Владимир Федорович)

9

Да, это был комбайн. Массивная, приплюснутая глыба его, охваченная пушистым инеем, искристо сверкала под зелеными холодными лучами солнца. Кое-где густой ворс инея был беспорядочно нарушен — это следы брезентовых рукавиц такелажников. Петр Григорьевич с волнением устремился к сердцу машины — пульту управления, угадывая ее основные узлы, скрытые для глаза панцирем корпуса. Чуть в стороне от комбайна лежало громадное, неправильной, продолговатой формы колесо. «Вот это и есть бар», — подумал Петр Григорьевич, узнавая его по конфигурации, запечатленной в рисунках учебника. Но в натуре бар выглядел куда солиднее, мощнее. Его крупные зубцы, вмонтированные в цепь, казалось, вот-вот помчатся по овальному кругу бара, готовые крушить толщу угольного пласта. В глубине бара, перед застывшими скребками грузчика, тускло поблескивала отбойная штанга — могучая рука комбайна.

— Ну, что? — подходя к складу, у стены которого лежали сгруженные врубмашины и комбайн, радостно, почти торжествующе спросил Санька Окунев. Весь его сияющий вид подтверждал, что Санька чувствует себя первооткрывателем этой удивительной, заинтересовавшей Петра Григорьевича машины.

— Машинка хорошая, — отозвался Петр Григорьевич, поняв состояние Саньки. — Если, конечно, в добрые руки попадет.

— А наши такелажники говорят, что это гроб с музыкой, — кивнул Санька в сторону комбайна. — На других шахтах столько мучаются с ними: расценки снижены, а норму — черта с два дашь.

— Ну, это как сказать, черта с два... — оборвал Саньку Петр Григорьевич и нахмурился: такой отзыв о машине почему-то неприятно задел его. — Все понаслышке, все с бабкиных побасенок треплются твои такелажники... Лишь бы языком чесать... — и добавил, направляясь к нарядной: — Лучше бы машины в склад затащили, чем без дела-то болтать.

Улыбка медленно сползла с лица Саньки; он не мог понять, чем обидел Петра Григорьевича.

...Хлюпает под сапогами вода, иногда похрустывают мелкие куски породы и угля, заглушая этот хлюп. Петр Григорьевич привычно отмечает, что подходит к пятому, горизонту: здесь всегда сыро, потому что рядом, чуть-повыше пластов — река. Ползут по сырым стенам едва заметные струйки, водяные капельки сверкают на рельсах, даже серые, потемневшие и склизкие от времени лесины крепления обдала холодным потом бегущая где-то там, на поверхности, река. Но Петр Григорьевич привычно не замечает этого, идет по ребристому штреку вниз и, как всегда при подходе к своему забою, тревожно думает, успели ли вырубить для врубовки; нишу.

Сзади слышится низкое гуденье электровоза. «Вот, черт, опять запоздал», — мысленно ругается Комлев, зная, что этот рейс должен приходиться на полчаса раньше пересмены.

— Привет Григорьевичу! — кричит с медленно проползающего состава машинист электровоза Николай Журин, один из самых непутевых водителей.

— Ты бы поворачивался живее! — вместо приветствия зло бросил Комлев, отступая к стенке штрека.

— Успеем на тот свет, там кабаков нет, — улыбается Журин и говорит еще что-то, но состав плывет все дальше и дальше, и Петр Григорьевич уже не слышит Журина.

В лаве, которую должен подрубать Комлев, тихо, даже не лязгают ставы конвейеров. Журин возится у электровоза, позвякивая ключом. В вагонетках доверху нагружен уголь. На конвейерной ленте, насколько хватает глаз, вверх к забою, где должны работать навалоотбойщики, — матовая дорожка угля.

— Заело? — мимоходом буркнул Петр Григорьевич.

Журин распрямился и, обрадованный участливому вопросу, добродушно развел руками:

— А она всегда так, эта электровозина. Где не надо — прет, как лошадь, а тут стоп! — и ни с места.

— Мозги бы вам, электровозникам, в башку-то вставить, а не паклю, — сердито отрезал Комлев, перешагивая через рельсы и направляясь к нише.

«Так и есть, — злится он, рассмотрев, что к врубке ниши для машины еще не приступали. — Опять стой, жди их, когда сделают».

На огромной куче угля возле конвейера лежат навалоотбойщики. Курить нельзя, и они коротают время, рассказывая разные побасенки.

— Слышал я, был такой случай с одним господином, — доносится до Петра Григорьевича голос бригадира Калачева. — Идет он по Петербургу, поплевывает, тросточкой, как у них раньше водилось, помахивает. Вдруг на него оглядывается и останавливается такой толстенький буржуйчик. «Вы, — говорит, — сударь, плюнули мне в спину». А господин: «Виноват, сударь, а куда я должен вам плевать? Надеюсь, не в лицо же?»

Петр Григорьевич рассмеялся вместе со всеми: «Ох, и шельмец этот Калачев! В других бригадах чуть заминка, носы повесят, а он в смех человека тянет. Ишь, какие горки угля понаворочали. Если б не транспортники — ходко шло бы дело у них». Но тут же вспомнил о невырубленной нише.

— Василько, ты мастак басни разводить, а ниши-то нет? — говоря это, он и сам знал, что бригада Калачова тут ни при чем: уголь грузить некуда.

— А мы мигом, Петр Григорьевич, — отозвался, приподнимаясь на локте, Калачев. — Вот скачаем этот уголь, что на конвейере, и рубанем нишу. Опять из-за этих, — он кивнул вниз, к электровозу, — стоим уже сколько времени. Надоело с ними ругаться. Вы бы втолковали им.

Василько Калачев и Петр Григорьевич — старые товарищи. Лет пять назад Василько пришел в бригаду с другого участка. Тогда он еще носил полинялую форму выпускника горнопромышленной школы, небрежно выпускал даже из-под шахтерской каски рыжеватый упрямый чуб и на все замечания, что работает он вразвалку, с прохладцей, острил:

— Век длинный — горб нажить еще успею.

И может, укрепился бы в чистой душе Василька этот залихватский налет пренебрежения к хорошей работе, если бы не столкнулся он с Петром Григорьевичем.

В тот день Комлев пришел на работу пораньше: уже две смены он мучился из-за того, что добычная бригада искривляла пласт, и врубовка шла плохо. Бригада уже заканчивала отбойку, только внизу, станка на четыре от ниши для врубовки, у коренастого паренька в ремесленной форме что-то не ладилось: он явно отстал от товарищей и теперь, чтобы нагнать их, торопился. «Так вот кто мне портит для врубовки дорогу!» — гневно вспыхнул Петр Григорьевич, приметив, как неровно сбивал паренек нижнюю пачку угля.

Минут пять понаблюдав за ним, Петр Григорьевич подошел и тронул паренька за плечо.

— Выключай, — махнул он рукой. Тот сердито повернул чумазое и потное лицо, но молоток выключил.

— Чего?

— Ты играть сюда пришел, парень, или работать? — впился в него взглядом Петр Григорьевич. — Почему так рубишь? — и махнул рукой на нижнюю пачку.

— Как хочу, так и рублю, — обозлился уже уставший паренек. — Много приходит тут указывать, сами бы потянули лямку.

— Эх, ты, сопляк... — выругался Петр Григорьевич. — Дай сюда молоток!

И почти силой забрав отбойный молоток у паренька, включил его. Василько с недоверием усмехнулся, но вскоре почувствовал себя явно неловко: острая пика молотка, гулко гремевшего в руках Петра Григорьевича, уверенными и точными сериями частых ударов била нижнюю, оставленную Васильком пачку угля и настолько быстро подчищала забой, что за каких-нибудь десяток минут он был безукоризненно подобран.

А сюда уже подходили забравшие свой пай горняки, и, ловя их насмешливые, полные едкой иронии взгляды, Василько хмуро поеживался, ожидая, когда же Комлев устанет и отдаст ему отбойный молоток. Но тот все рубил и рубил и выключил молоток лишь тогда, когда оставшаяся часть пая Василька была забрана.

— Ну-ка, малец, — протянул он молоток Васильку, утирая пот, и в его голосе не было ни злобы, ни насмешки, как ожидал Калачев. — Так вот и руби, трудно разве?

— Нетрудно... — неожиданно для себя сказал Василько, не подымая глаз: ему стыдно было за свою резкость с человеком, который вот сейчас, после посрамления Василька у всех на виду, мог бы одним едким словом уничтожить, вогнать его в краску, но не сделал этого. И Василько доказывал каждый день Комлеву, что хорошо работать ему нетрудно, хотя попервоначалу и было очень трудно. Но такой уж Василько: лишь стиснет зубы, а молотка не отпустит, пока не вырубит свой пай. А там, как-то само собой, поближе узнали они с Комлевым друг друга — если вместе работаешь, это и нетрудно. Узнали, и что-то потянуло их друг к другу, словно были они отец и сын.

...— Ну-ка, ребята, кому сегодня нишу рубить, — давайте вниз, — встал Василько. — Уголь всем гамозом поможем отбросить, если транспортер не пойдет.

Вскоре ниша была вырублена, и бригада Калачева ушла. В это время подали порожняк, но неожиданно заклинились рештаки конвейера, и пока возился дежурный слесарь, прошло более часу. Подошедшая на смену калачевцам бригада Касимова принялась наваливать на конвейер уголь, едва транспортер пришел в движение. А Петр Григорьевич все ждал, он даже не возмущался: так бывало часто, лишь на сердце, ощущалось что-то гнетущее, тяжелое и твердое, как камень. В последние смены он никому ничего не говорил, ни с кем не ругался: ни с начальником участка, ни с главным инженером. Знал — бесполезно: исправят одно — добавится другое. Но, чувствовал он, терпение его вот-вот лопнет и тогда... Что тогда, он не представлял, но знал, что шуметь будет крепко и опять, как в прошлом году, дойдет до треста и горкома партии.

— Ну, Петра Григорьевич, валяй, — подошел раскосый Касимов. — Можна рубить.

Петр Григорьевич поднялся, мельком окинул взглядом усаживающихся горняков касимовской бригады.

— Что-то мало у тебя сегодня на работе, Ахмет.

Касимов развел руками:

— Расчет взял двое... Плохой заработка, сам знаешь. Шахтинск работать будут, лучше там... Начальник обещает, с армии, говорит, скоро много ребят будет, дадим тебе учить. А с армии скоро ли будут?

— А должны скоро быть. Слышал я, большая демобилизация ожидается, многие поселковые придут домой.

Слух об одной из очередных крупных послевоенных демобилизаций и впрямь упорно шел по всему Ельному.

— Что ж, придут — смена будет нам, — улыбнулся Касимов. — Хорошо работать будут солдаты: наскучались без работы.

...И вот рука привычно легла на контролер, зарокотал мотор, закружилась, гулко позвякивая, цепь бара. Это были холостые обороты: Петр Григорьевич еще не включил подачу. Цепь шла свободно, разбрасывая темную иглистую пыльцу штыба.

...Движется врубовка, и мысли Петра Григорьевича заняты только ею, но неожиданно вспоминает он комбайн и даже замедляет подачу, чтобы свободнее думалось. Дадут ему или не дадут поработать на комбайне? Может, специально кто из Шахтинска приедет. Хорошо. если толковый, опытный машинист, тогда и не очень обидно будет, что обошли его, Петра Григорьевича. А если пустельга, ферт какой-нибудь? Запорет дело и машину искалечит. А что если... пойти и самому напроситься? Ну, конечно, почему он об этом раньше не подумал?

А врубовка все ползет и ползет, словно большая черепаха, и темной ровной лентой вытянулась позади нее на многие метры выеденная зубцами бара глубокая зарубная щель.