"Заповедник архонтов" - читать интересную книгу автора (Ишков Михаил Никитич)

Глава 8

Я не удержался, отпрянул, потом принялся отчаянно чесаться.

Вот так совпадение! Черт знает во что поверишь, когда за тридевять земель, в тридесятом царстве неожиданно встретишь капитана таинственной подводной лодки, которого к тому же зовут Неемо. Но совпадение ли это? Я даже вздрогнул — неужели кто-то из губошлепов мог проследить историю моего появления на этой перегретой планете от самого истока?

Неемо не спешил заводить разговор — внимательно приглядывался ко мне. В мои мысли он даже не пытался проникнуть: как и все прочие губошлепы, в сверхчувственном отношении капитан был совершенный ноль, однако он имел представление о том, что мозг не есть сокровенная тайна и при особом умении можно проникнуть в сознание. Ментальная защита осуществлялась за счет спецкостюма.

— Так и будем в молчанку играть? — наконец подал голос Неемо.

— Спать хочу! — буркнул я и зевнул.

— Что ж, отдыхай, — почесался капитан. — Завтра у тебя будет трудный день.

— Сказал бы, мил человек, куда меня везут? — уже устроившись на откидной койке, робко спросил я.

— Скоро узнаешь.

Капитан вышел. Свет в каюте погас.

Час от часу не легче! Лихо завернули. Скоро узнаешь — вот и весь разговор. С какой целью меня поместили на глубину, упрятали за толстой броней? По-видимому, славные решили любой ценой докопаться до тайного канала, по которому неведомый враг передает мне инструкции.

Вот чего я понять не мог, почему старцы вели себя со мной с такой щепетильностью? Кем они являлись, я не знал, но власти у них было предостаточно. Они полагали, что всегда успеют расправиться с нелепым, неявно завербованным горцем? Или в их новой, веками складывавшейся «технологии жизни» сохранился некий императив, безусловный поведенческий запрет, пересилить который хорды были не в состоянии? Благоговение перед создавшей их силой было намертво впечатано в наследственный аппарат? Этакий никогда несминаемый архетип «грозного отца», против которого можно бунтовать, с которым можно сражаться, но оскорбить, презирать, нанести ему обиду, совершить какое-нибудь кощунственное деяние, тем более святотатство, было невозможно. Может, потому славные рассматривали войну с архонтами или их наследниками как бессмысленный, но возвышающий подвиг.

Они собираются пойти в бой, как на казнь?..

А может, все проще? В общем-то, поселяне всех разрядов были практичные, избегающие любой «метафизики» существа. Вероятно, старцы тоже считали меня биоробом — точнее, «искусственным живым» — и, принимая во внимание высочайший уровень моего создателя, полагали, что истязаниями от меня ничего не добьешься. В случае попытки силового приближения к истине я тотчас уйду к судьбе. Выходит, они решили затеять игру не со мной, но с моим «повелителем»? Зная особенности появления хордов на свет, их образ мышления, способ познания мира и самих себя, неодолимые ужас и ненависть к своему прошлому, отвращение к приютившей их планете, вполне можно предположить, что им и в голову не приходило, что мыслящая плоть способна возникнуть и развиться естественным путем, оказаться закономерным итогом последовательного, поэтапного развития. Ни о какой эволюции, в нашем понимании, на Хорде и речи быть не могло — промежуточные звенья отсутствовали, ни с одним животным или птичьим видом губошлепы не были связаны полноценным древним родством. Так что вывод, что их философия жизни строилась на убеждении, что окружающее пространство есть исключительно игра неких материальных сил и предки всякого живого существа были созданы в пробирке; что каждая разумная особь не может не иметь материального творца, — был вполне логичен. Следовательно, обрывая связь с батяней-комбатом, они приводили меня в бездеятельное, оцепенелое состояние, в которое впадает утюг, отключаемый от сети. В этом случае они получают возможность перехватить инициативу в подспудной борьбе с незримой, повелевающей мной силой.

Вся их «жизненная технология» строилась на убеждении в неотвратимости возвращения архонтов.

Они вполне могли допускать, что прародителей больше не существует, в таком случае следует ждать нападения каких-то иных хищных и жадных до чужой плоти инородцев. Они были убеждены или имели веские основания считать, что, утратив со мной связь, отправившие меня злоумышленники начнут искать способ связаться со своим тайным посланником.

Капитан Неемо что-то сказал о десятке подобных мне? Выходит, я не только не первый, но и не единственный представитель попечителя на Хорде. И каждый раз у батяни что-то срывалось. В тот момент я не испытывал обиды. Я не ребенок и вполне понимал, что в руках небожителей я не более, чем средство, которому позволено действовать по своему усмотрению.

Как Бог на душу положит.

Мне самому следовало побеспокоиться о себе, а также о тех, кто стал мне близок, ответственность за чьи судьбы нельзя было стряхнуть с рук. Подобное понимание свободы было мне куда ближе, чем возможность воплотиться в любой образ, заняться любым делом и прочая ерундистика, которой так настойчиво пичкал меня фламатер.

Итак, славные полагают, что если им удастся подключиться к каналу связи между мною и моими хозяевами, они сумеют проникнуть в замысел врага — определить сроки вторжения, план захвата планеты. Неужели это и был тот пунктик, на котором они все свихнулись?

В таком случае я просто обязан их разочаровать. Я — полноценный губошлеп, родом из поселения беглых, чьи предки когда-то по собственной воле, спасаясь от голодной смерти, ушли в горы. Я — сын природы, одарен способностью видеть сны, в университете освоил науку излечения поселян, необуздан нравом, непоседлив, трусоват, каналья и мошенник, потому и брожу по белу свету. Я — повелитель самого себя и никто мне не указ, даже старцы Ин. Вот такие извращенцы порой попадаются среди горцев.

Но шутки в сторону. Война была объявлена, и никто заранее не оговорил ее правил. Подобное неустойчивое, чреватое всякими неожиданностями положение меня устраивало. В подобном лабиринте оборотень — губошлеп со всякими штучками-дрючками и бластером в ноге, он же разумная тварь с далекой планеты, он же бисклаварет-хранитель с опытом ведения боевых действий против всякой нечисти — мог дать сто очков вперед любому, даже самому проницательному великому. Но при условии, что мне вернут волшебный пояс.

Однако прежде всего я — знахарь, и точка! Прошу любить и жаловать. Существо ничтожное, со своей причудью, не более того. Правда, такой маскарад был хорош до той поры, пока мне не придется взять в руки оружие. Я мог воспользоваться бластером только раз, и это раз должен был принести мне победу, иначе из наблюдателя — придурковатого, непонимающего, что с ним происходит, горца — я сразу превращался в опасного врага, и даже отсвет немереной мощи попечителя ди не спасет меня от гибели.

При этом трудность применения оружия состояла в том, что боевой контакт должен был принести победу не только мне, но и противостоящим губошлепам.

Как можно совместить несовместимое, понять почти невозможно, поэтому лучше совсем обойтись без стрельбы. Это решение ставило меня в одновременно и в безнадежное, и в выигрышное положение.

Даже при отсутствии связи…

Разбудили меня почесыванием по плечу. Надо мной стоял матрос в простеньких нагрудных латах, шароварах и плетенных сандалиях на босу ногу. Обыкновенный губошлеп, каких на Хорде хоть пруд пруди. Вот тебе и славный!.. Матрос был необыкновенно худ, глаза печальные.

— Завтрак! — объявил он, поставил поднос на откинутую столешницу и вышел.

Я заставил проглотить себя пойло, которым угощали на этой субмарине. Вспомнил о сыре из птичьего молока, вообразил вкус лаваша, испеченного Якубом, и вздохнул.

После завтрака в каюту явился Немо. Мы расположились друг напротив друга. Капитан сложил руки на груди, спросил.

— Что, знахарь, тебе привиделось сегодня во время отдыха?

Я почесался.

— Вспомнил, что приключилось с обезьяной (есть у них на Хорде такие мелкие шкодливые животные), наблюдавшей, как плотник раскалывает бревно двумя клиньями. Загонит один клин, потом вставит в щель следующий, вобьет его — так и движется к другому концу.

— Понятно, — откликнулся Неемо.

— Вот и ладушки. Наступил полдень, плотник решил отдохнуть. Он расположился в тени возле ручья, а непоседливая обезьяна, забравшись на бревно, попыталась вытащить клин, который торчал в комле. Раскачивала она его раскачивала, пока ее яйца на провалились в щель. Что с ней случилось далее, когда она вытащила клин, рассказывать не буду.

— Любопытно, — после некоторого раздумья заявил капитан, потом философски заметил. — Все врут. Каждый норовит солгать. Ты, знахарь, тоже врешь. Нагло, беспардонно… Придурка из себя изображаешь. Говорят, у тебя в горах мамка есть?

— Ну… — я неопределенно почесался.

— Цыплят завел?

— Двоих. Там, в горах…

— Что так мало?

— Двоих попробуй выкорми.

— Что с ними теперь?

— Выросли… У старшего уже своя мамка есть. Цыпленка завели.

— Любишь цыплят?

Я принялся отчаянно чесаться. Потом наконец сформулировал.

— Даже не знаю. Привязан…

— М-да… — заключил Неемо и вновь впал в раздумье. Через некоторое время он продолжил.

— Про тебя рассказывают много странного. Говорят, кто-то из поселян считает тебя учителем, что вас двое, что ты умеешь рассказывать сказки, награждать снами. Зачем все это, знахарь, если огонь небесный вот-вот обрушится на Хорд?

— А если не обрушится?

— Как же не обрушится! Эти напыщенные петухи ни за что не упустят возможности красиво погибнуть. У них только и разговоров о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Я ничего не ответил на это неожиданное заявление.

— Изобразили какие-то дурацкие треугольники, а на самом деле с тупостью и упрямством, достойными лучшего применения, возводят бастион в безатмосферном пространстве. Надеются этой пукалкой остановить тех, кто идет на смену архонтам. Глупо…

После этих слов мне следовало сломя голову мчаться в ближайшую тюрьму и требовать, чтобы меня законопатили там до конца моих дней. Но как отсюда сбежишь? На провокатора Неемо был непохож — не чувствовалось в нем этой подловатой страстишки, а без вдохновения, без игры воображения, без умения добиться сочувствия, вызвать на откровенность, что за провокатор!

Я почесался.

— Ты что, не веруешь в ковчег?

— Почему же не верую, — Неемо сделал паузу, потом добавил. — Верую, конечно. Как тебе понравился наш завтрак?

Я не смог скрыть отвращения.

— Так питается большинство поселян, особенно те, кто трудится на заводах, обслуживает подводные грузовые корабли, транспортную сеть. Тем, кто несет службу в безатмосферной дали тоже приходится несладко — питаются два раза, а то и раз в день.

— У нас в горах таким пойлом даже домашняя птица бы побрезговала, — ответил я.

— Вот именно, — изящно, коготочком указательного пальчика почесал лоб Неемо. — Потому что вы, беглые, сеете, что пожелаете, там, где пожелаете, скот пасете на тучных пастбищах, а повсюду, где царит порядок, сплошь нищета и мор. Все соки из поселян высосали. Каждое зернышко на учете! Каждая капля ртути — на оборону!

Он помолчал, потом продолжил.

— Знахарь, я своими ушами слышал, как ты утверждал, что рукотворный сосуд — это великий обман. Нам запись прокручивали. Что строить его — понапрасну тратить силы и время. Что существует другой ковчег, существующий предвечно, который с полным основанием можно назвать сосудом святости, силы и безмерной любви к созданным им тварям. Разве не так, знахарь?

Я торопливо почесался.

— Я никогда не утверждал, что не следует строить ковчег. Я только спрашивал — тот ли священный сосуд мы наполняем, о нужном ли печемся? Ощерившаяся пушками гора в безатмосферном пространстве является только горой, и ничем иным. Нельзя взойти на нее и спастись. Нужно искать другую гору…

— Но если в самом деле нагрянут архонты или их потомки?

— Их нет, они сгинули!

— Эти сгинули, другие придут, — Неемо уныло глянул в мою сторону. — Как ты можешь знать?

— Видел во сне.

— А-а, во сне… Во сне ты, говорят, видал какой-то необыкновенный остров, расположенный неизвестно в какой стороне. Там, говорят, сбываются желания. Не много ли на себя берешь, знахарь?

— Я что, я поселянин махонький. Вот такой, — я показал ему коготок мизинца.

В этот момент над головой жутко завыла сирена. Неемо бросился к выходу. У порога обернулся, грозно крикнул: «Сидеть!» — и выскочил в коридор. Некоторое время я с тревогой прислушивался к надрывному вою, потом осторожно притянул к себе металлическую плиту, выглянул в коридор. На полу, повыше металлической решетки струилась вода. Где-то совсем близко в аварийном режиме захлебывалась помпа. Услышав прерывистые, чавкающие звуки, я моментально проследил путь воды до сборного трубопровода, затем через рабочую полость насоса наружу, в море. На свободу…

Наклонившись, зачерпнул горсть воды, быстро вернулся в камеру, вылил ее на столешницу — небольшое выпуклое пятнышко разлилось по щербатой, плохо закрашенной, металлической поверхности, — затем прошел к входному люку, прикрыл овальную плиту и для верности наглухо довернул маховик замка. Теперь в каюту не попасть. Достал из левой ноги сосуд с особого сорта водой, зарядил ее — то есть, ментальным образом закрепил в молекулах волшебной жидкости сообщение Быстролетному о переводе на подводную лодку, об аварии, о том, где искать меня, о чудесном острове на котором исполняются желания. Наконец вновь, отвернув колесо маховика, отворил дверь и стряхнул драгоценные капли в скапливающуюся в проходе воду. Не удержался, проследил, как струйка с моим сообщением, миновав жерло насоса, оказалась в море, как ушел в пространство сверхчувственный сигнал.

Теперь на помощь капитану! Я бросился по коридору, стены которого представляли из себя сплошь бегущие из отсека в отсек трубы и кабельросты, в приямках которых были уложены толстые жгуты, свитые из проводов. Все оборудование обветшало, краска местами облупилась, на металлических частях кое-где проступила ржавчина. В это мгновение начал гаснуть свет. В полутьме я добрался до отсека, расположенном перед самым центральным постом. Уровень воды здесь уже был повыше когтей на пальцах ног. Капитан с тремя худыми, с изможденными матросами толпились у люка в боковое помещение — по-видимому, кубрик, — из которого достаточно обильно поступала вода. Из проема, ведущего в центральный пост, выглядывали два губошлепа в латах, в глазах у них стыл откровенный ужас. Они, видимо, ждали команду капитана задраить люк.

— Что случилось? — крикнул я.

Неемо неожиданно страстно почесался и вполне спокойным голосом объяснил.

— Течь. Швы на этой старой лоханке прозрачным под стать. В каждом плавании что-нибудь да случается.

— Надо всплывать! — заявил я.

— А мы что сделали! Сейчас ребята пытаются завести снаружи пластырь, а мы здесь, со своей стороны должны закрепить накладку. Сил у матросов не хватает, питание скверное.

— Дайте я попробую, — заявил я и, не слушая возражений, пролез в люк.

Повреждение оказалось не таким серьезным, как могло показаться. Правда, у матросов и в самом деле не хватало силенок довернуть винты упора, прижимающего накладку, а с рычагом в тесноте было не подступиться. Пришлось мне взяться за дело. Вчетвером нам удалось стянуть винты, щель запечатали прочно. Течь прекратилась. Видно, и с наружной стороны матросам удалось наложить пластырь. Как только работа была закончена, иссяк сочащийся по стенке ручеек, вновь стали слышны трагические всхлипы работающей помпы. Эти звуки напомнили мне о первых минутах пребывания на мостике — выходит, они здесь только тем и занимаются, что откачивают воду?

Уже в моей каюте Неемо признался.

— Только бы до генерального канала дотопать, там подремонтируемся.

Особой уверенности в его словах не чувствовалось.

— Нам погружаться нельзя, — предупредил я его. — Все эти заплаты до первого шторма. Какой прогноз?

— Отвратительный! — громко, с некоторым даже вызовом ответил капитан. — Давление падает. Ну и что? Сложить ручки и ждать, когда нас килем вверх перевернет или швы окончательно разойдутся.

— И так каждый раз? — спросил я.

Он долго молчал. Наконец обречено сложил руки и ответил.

— Почти. Слышал, помпы почти безостановочно работают.

— Что ж, теперь нам может помочь только чудо.

— Что такое чудо?

— Спрашиваешь, что такое чудо? — почесался я. — Как тебе объяснить… Это диво, необычайная вещь или невероятная удача. Попадись по курсу чудесный остров, который исполняет желания, считай, что тебе повезло. Ты познакомился с чудом.

— Брось лепить горбатого, знахарь, — процедил сквозь зубы капитан. — Я вполне информирован о твоих ухваточках, так что меня вокруг пальца не обведешь. Неужели ты полагаешь, что я всерьез поверю, что эта свихнувшаяся на сновидениях мамка на самом деле бегала по морю.

— Так сдохни в пучине! — ответил я и откровенно перекрестился в его присутствии.

Он бровью не повел на этот оскорбительный жест.

Наступила тишина.

— Скажи, тебе знаком капитан Хваат? — спросил я.

Неемо кивнул.

— За что его списали на планету? Ты мне столько всего наговорил, что открыть причину наказания Хваата, это уже не прегрешенье.

Лицо Неемо неестественно напряглось. Я видел его насквозь. Не было в его душе борьбы с собой, капитан не пытался справиться с чувством долга, запрещавшего ему разглашать служебные тайны в присутствии какого-то подозрительного субъекта. Ничего подобного не было. Все выгорело дотла.

Всякое воспоминание о некоем судном дне было ему чрезвычайно болезненно. В его сознании обжигающим видением мелькнула картинка — вот он и Хваат в ряду семи других капитанов космофлота. Затем, смутно, безатмосферная даль и округлый гигантский астероид, ощерившийся провалами, хребтами, склоны которых были покрыты металлом, помеченный гигантскими оспинами разрезов и котлованов. Сотни маломерных космических суденышек висели над его поверхностью. Следом, словно удар кинжала, мелькнули лица стариков Ин-ту и Ин-се. Их лица были суровы.

— Только мы с Хваатом, — глухо ответил он, — отказались от великой чести пройти через интеллектор. Нас, ублюдков, рекомендовали на координаторов и пилотов межзвездного ковчега, но для этого следовало лишиться части памяти. Отсечь, понимаешь, все лишнее, обременяющее, связанное с Хордом. Мы с Хваатом заупрямились, — он вздохнул. — Что с нами, придурками поделаешь! Тогда нас отправили в распоряжение диктатора Дьори с переводом в морской флот. На самые незначительные должности.

— Разве «Калликус» или подводная лодка это самые обидные назначения?..

— Дослужились… У нас со специалистами вообще зарез.

— У тебя есть мамка?

— Была.

— Были цыплята?

Он замер, потом утверждающе почесался и добавил.

— Мы с Хваатом были неплохо обеспечены, и смогли сохранить весь выводок.

— Вы с Хваатом!?..

— Ну да, нам в молодости после окончания училища встретилась замечательная курочка, тоже из ублюдочных. Дом мы построили на отшибе, на Такнаале. Там располагаются поселения тех… кто из павлиньего рода.

Страшная догадка мелькнула у меня.

— Они попали под бомбардировку?..

Неемо подтверждающе почесался.

— Обыкновенная история, — наконец выговорил он. — Встретились мы с Хваатом на базе в безатмосферной дали, поговорили, выпили и дали зарок не забывать ни Тойоти, ни птенчиков. Скажи, знахарь, в чем они были виноваты? Ин-се без конца уговаривал нас — ребята, всяко бывает, произошла ошибка. Суньте голову в интеллектор, освободитесь от прошлого, самим же легче будет. Мы ни в какую — слово дали. Что с нами, с упрямцами, поделаешь, пришлось списать. Мы не в обиде, но знаешь, знахарь, вот здесь, — он указал на правую сторону груди, — порой нестерпимо жжет. А ты говоришь остров исполнения желаний. Неужели твое чудо способно вернуть мне Тойоти и наших питомцев?

Я переспросил.

— Питомцев?

— Ну да, иждивенцев… Птенчиков.

— Их не вернешь, — подтвердил я. — Здесь никакое чудо не поможет, но и гибнуть в пучине тоже не дело. Кто он такой, Ин-се?

— Координатор славных. Они орудуют вместе с Ин-ту. Их величают Осветителями тьмы. Каждый является половиной целого. Такие пары повелители создавали для работы в особых условиях, где требовался глаз да глаз. Например, для слежения за тончайшими, чреватыми авариями техпроцессами, которые ни на мгновение нельзя было выпускать из-под контроля. Порой их использовали для исполнения диспетчерских функций. Часто в качестве надзирателей. Они без слов могут общаться друг с другом. Один спит, другой бодрствуют. Всю жизнь в обнимку, — капитан задумался, почесал коготочком висок. — Что-то, знахарь, я совсем разболтался. Сам не знаю почему. Может, потому, что Хваат тебя хвалил. Имей в виду, на этот раз нам вряд ли удастся дотопать до генерального канала. Штормягу нам не пережить, потонет посудина, — он обвел глазами каюту, — а я ведь за нее расписывался. Прозрачный с ней, с это подлодкой. Разве она может сравниться с моим боевым крейсером. Его называли «Тоопинайки». Тебе не понять, это на древнем, означает: «Способный скользнуть в незримость».

— Куда? — удивился я.

— В серое лимбо. Это такая область, где существует только время и нет пространства. Мой крейсер в эпоху повелителей мог запросто нырнуть в первообъем, однако с тех пор прошло столько лет, что никто толком не знает, как развернуть оболочки больших двигателей. Есть специалисты по нейтринной динамике, есть техники-знатоки по времени, есть мастера по оболочкам, однако координаторы давным-давно вымерли. Многие кланы были утеряны. Так мы и топали по окрестностям Дауриса-Тавриса, наполовину загруженные этими объемными пупырчатыми мешками, сопровождали транспорты, которые доставляли на ковчег ртуть, технический персонал, согласившийся пройти через интеллектор. Туда только таких отправляли. Чтобы ни одной лишней мысли, чтобы все только о деле. Это правильно, знахарь, как же иначе.

— Можно по-всякому, — я откровенно почесался. — Можно без лишних мыслей, а можно наоборот.

— Это и есть твоя благородная истина? — усмехнулся Неемо. — Не густо. Мне рассказывали, что ты творишь удивительные вещи. Якобы добрые поселяне твоим повелением по воде, аки по суху забегали. Ладно, что ты там насчет чуда? Что для этого требуется? Возопить в пространство? Обратиться к твоему ковчегу?

— Почему к моему?

— Потому что от нашего никакого чуда не дождешься.

— Нет. Просто выпусти меня на палубу, дай оглядеться, тогда я смогу точно сказать, в каком направлении двигаться.

Неемо удовлетворенно почесал лоб.

— Вот ты, мошенник, и попался. Как раз об этом и предупреждали меня старцы. Скажи, с какой стати я должен нарушить приказ и выпустить тебя на палубу? Чтобы ты связался со своим хозяином?. Неужели ты считаешь меня пособником прозрачных, которые ждут не дождутся, когда начнется вторжение?

— Ох, не будет никакого вторжения! Некому вторгаться! У архонтов нет наследников, кроме хордов! Это открылось мне во время ночного отдыха. Мы сами губим себя. Ныне мы пытаемся взвалить на плечи ношу прежних повелителей. Вот послушай, что случилось у нас в горах.

Поселилось в местности Лооян страшное чудище, родом из прозрачных летунов. Был прозрачный велик и грозен, всю округу испепелил огнем. Никому не было от него спасения, вот поселенцы и несли ему дары: птичье молоко, сыры, скот и долю от урожая, а тот все не унимался. Сколько отважных молодцов выходило сразиться со злыднем, ни один не вернулся. Всех сожрал проклятый гарцук!..

Рассказывают, что нашелся в Лоояне удалец, которому тоже не терпелось помериться силами с чудовищем. В округе не было ему равных во владении мечом и копьем, а из лука он стрелял так, что мог за сто шагов попасть в глаз летучему барану.

Вот отправился малый к логову гарцука. Вступил с ним в бой, одолел. Хотел добить, но тут умирающий гарцук предупредил: «Не вздумай умыться моей прозрачной кровью! Не дай уговорить себя прыгнуть в волшебное окно! Но прежде всего сожги замок!»

Молодец решил послушаться его совета, однако перед тем, как спалить проклятое место, отправился осматривать дворец. Каких только чудес там не было! Молодцу все интересно, он и эту штучку потрогает, и эту. Каждая вещица занятна. Остался он во дворце на ночь, потом день прихватил и еще одну ночь. Житье ему понравилось, о чем ни попросишь, сразу кто-нибудь из обслуживающего персонала приносит. Ни в чем отказа нет. Еда сытная, вкусная, вино сладкое, крепости необычайной. Чем не жизнь, вот и остался наш удалец во дворце.

Вспомнились ему в ту пору слова убитого гарцука, призвал он своих слуг и спрашивает: «Почему прежний хозяин запретил прозрачной кровью умыться?» — «Из зависти, — отвечают слуги. — Окропишь себя его кровью, станешь бессмертным». Задумался молодец, потом велел принести гарцуковой крови и умылся он прозрачной влагой.

Вот пришел день, когда слуги объявили, что припасы на исходе, что мелкие людишки из долин позабыли о долге — жируют внизу, не желают припасами делиться, а ведь кому как не хозяину дворца родную землю защищать. Врагов у них много. «Где же они?» — спросил юноша. «Повсюду», — ответили слуги. «Что-то я ни одного не встречал?» — «Но ведь ты сам сгубил нашего прежнего хозяина. Почему, о господин, ты полагаешь, что не найдется еще один дерзкий смельчак, который попытается бросить тебе вызов?»

Наш удалец задумался — в самом деле, если он отважился выйти на бой с чудовищем, почему не найтись другому храбрецу? Повелел он, чтобы слуги бдительно следили за дорогой к замку, укрепили стены, собрали подати за все прошедшие годы, а те отговариваются: «Как же мы соберем подати, господин? Нас горстка, а поселян в долинах не сосчитать. Тебе самому надо вылететь на правеж, показать людишкам, кто в горах хозяин». — «Как же я вылечу, когда у меня нет крыльев?» — «Ну, это дело поправимое, — отвечают слуги. — Всего-то делов, что выскочить в окно, и крылья отрастут».

Подвели они его к одному из окон во дворце. Рама старинной работы, вся резная, и медальки по наличнику, на них летучие гарцуки изображены. Сколько их там, сосчитать нельзя, но и места свободного хватало. Пригляделся удалец, видит на одной из медалек его лицо засветилось, и на глазах стало перьями обрастать. Челюсти вперед выперли, выросли клыки, два длинных уса развеваются. «Прыгай в окно, господин!» — упрашивают слуги. Но был тот удалец храбр да умен, смекнул он, что не из зависти прежний хозяин дворца предупреждал его. Ушел он из дворца, а дорогу туда камнями завалил. Куда ушел, никто не знает.

Зажили поселяне в долинах спокойно сытно, начали забывать о летучем гарцуке, да только явились в поселение слуги из замка — а они, слышь, капитан, все, как один, прозрачной кровью умывались — и начали причитать и вопить: «Хотите снова в кабалу попасть? Займет какой-нибудь лиходей брошенный дворец, тогда всем вам несдобровать! Давайте построим великую стену и отгородимся от дворца. А всякого, кто попытается до того места добраться, казнить немедленно».

Так поселяне и порешили. Принялись стену возводить. Все силы на эту работу уходили, поля и угодья начали пальмами зарастать, еды все меньше и меньше уставали, а прежние слуги гарцука приговаривали — это ничего, зато живем в безопасности. Никто огнем не будет палить, ни податей не требует.

Прошел сезон, другой, забылась старая беда. Никто уже не помнил, чего ради ту стену возводить начали, но работали усердно, под самый небосвод хотели преграду возвести. Многие, конечно, бежали от такой принудиловки. Однажды так случилось, что какой-то охотник решил поискать удачи в тех заповедных местах. Ходил, ходил он по горам и вдруг набрел на развалины. Вспомнил старину и только головой покачал — сколько сил потратили поселяне на возведение стены, а от замка только камни остались. Вот как оно прежде бывало, — закончил я.

— Полагаешь, только камни остались? — спросил Неемо. — Заблуждаешься, знахарь. Взглянул бы ты на эти развалины, присел бы от ужаса. Пусть спасет тебя твой нерукотворный ковчег, чтобы никогда тебе не довелось попасть в это место.

Между тем лодку начало заметно покачивать. Тревожные раздумья въявь отразились на худощавом лице Неемо. Наконец он поднялся, заявил.

— Пойду проверю, как там с бандажом, — потом у порога предупредил. — Запирать каюту не буду, мало ли что. Только ты, знахарь, никуда не выходи.

Едва капитан приоткрыл дверь, как в каюту хлынула вода. Уровень поднялся по щиколотку. Я невольно подался вперед. Неемо вновь грозно прикрикнул: «Сидеть!» и помчался по коридору.

Как же, сидеть! Подыхать мне, что ли!.. Я бросился вслед за ним. Лодку грубо бросало с борта на борт. Догнал Неемо громко, перебивая всхлипы захлебывающейся помпы, крикнул.

— Выводи людей на палубу! Спасательные средства есть?

— Надувные лодки!..

— Пусть готовят.

Он уже совсем было собрался послать меня куда подальше, но я успел почесать капитана по плечу, успокоить — сейчас нам всем надо действовать сообща. На мостике Неемо включил сигнал тревоги, я тем временем бросился к месту аварии. На этот раз вода в такт покачиванию подлодки то хлестала обильной струй, то едва сочилась.

Будь что будет! Я перевел усилитель сверхчувственного давления в крайнее положение и попытался мысленно заварить прохудившийся корпус. Куда там! Моей силы едва хватило нагреть металл на несколько градусов. Сюда бы Быстролетного!

В этот момент меня окликнул Неемо.

— Знахарь! Впереди по курсу странное свечение. Это твоя работа?

— Капитан, как я мог? Сидя внутри железной коробки… Разрешил бы мне хотя бы одним глазком глянуть на зарево.

— Прозрачный тебя побери! Лезь!.. Все равно скоро мы все буль-буль. По такой волне на лодке далеко не уйдешь.

Я выбрался наверх, спрятался за прозрачной преградой.

Была глухая ночь, и может, поэтому ревущие, перекатывающиеся через округлый корпус судна валы казались особенно громадными и зловещими, хотя на самом деле волнение вряд ли превышало несколько баллов, но для нашей древней посудины и такая качка была смертельно опасна. Лодка то взлетала носом в темное, чуть подсвеченное зарницей небо, то ныряла в накатывающуюся волну. Корпус отчаянно скрипел, и каждый раз, проваливаясь в черную вспененную бездну, я с трепетом ждал — вот сейчас раздастся хруст и лодка разломится пополам. С трудом удалось взять себя в руки, глянуть в сторону зарева, окрасившего горизонт чуть в стороне от курса, которого держался корабль.

Я в упор посмотрел на капитана, на двух матросов, присевших на корточки и отчаянно и безостановочно чесавших колени.

Ну и славные — некормленые, с изможденными лицами, в игрушечных латах. Взъерошенные мокрые перья на головах ничего, кроме жалости не вызывали. Взгляд, как у ощипанных ворон. Только Неемо старался держаться прямо, как и подобает гвардейцу, но и на его лице стыла унылая созерцательная безнадежность. Казалось, он окончательно утратил представление о месте и времени, не замечал ни шквального ветра, ни волн, не слышал ужасающего скрипа усталого металла, а между тем лодку раскачивало все сильнее и сильнее.

— Ну? — выкрикнул я. — Назови желание! Действуй разумно!.. Тойоти не вернуть, до «Тоопинайки» не добраться! Решай скорей, возопи сердцем, иначе чудо минует нас. Вспомни о людях, они рядом, зачем им гибнуть. Ну, капитан? Пожелай спасения!..

Он с ужасом и ненавистью глянул на меня, на присевших рядом матросов. Те совсем скрючились и с надеждой, безраздельной собачьей преданностью смотрели на Неемо. Капитан бросил взгляд на небо, хмурыми низкими тучами облокотившееся на взбесившееся море… На тонкую полоску зарева. Предвестник рассвета? Но день на Хорде всегда начинался с яркой вспышки, утренние и вечерние зори коротки, моментальны — сначала чуть посвечивающий разнообразными цветами полусумрак, затем сразу многоцветное полыхание света.

Полоска медленно гасла, тьма уже совсем было придавила ее.

— Ну же, капитан!!

— Да, знахарь, прозрачный тебя забери, я хочу жить! — голос его прозвучал глухо. Он как-то странно поперхнулся. — Но если жить нельзя? Если ни к чему это, тогда как?

— Не спеши, Неемо, поверь в спасение. В пучину всегда успеешь. Отдайся чуду, они, чудеса, говорят, косяком ходят. Чего на свете не бывает. Смотри, зарево гаснет…

— Прозрачный с тобой! — выругался капитан. — Будь что будет. Что теперь следует говорить? — спросил он. — Какую клятву давать? На чем?.. Кровь пить будешь?

— Побойся ковчега! — испугался я. — Какая кровь, что за клятвы! Пожелай спасения… Повторяй за мной. И вы, ребята, повторяйте, — обратился я к морякам, собравшимся в рубке.

— А теперь добавьте: «Отче наш, да святится имя твое, да приидет царствие твое…»

В этот момент раздался тот самый хруст, которого я с таким страхом и так долго ждал. Треснуло где-то в середине корпуса. Все оцепенели. Прошла минута, другая, металл жалобно застонал, однако лодка продолжала двигаться. В момент следующего падения в бездну они вдруг все разом — кто громко выкликая священное имя рукотворного ковчега, кто с трудом выговаривая непривычные слова, кто сквозь слезы, — возопили: «Аллах акбар!»

Их вопль был услышан.

Зарево заметно усилилось, начало шире и выше всплывать над бушующим морем. То ли мы двигались с необъяснимой скоростью, то ли светоносный мираж не знал пределов распространения, однако уже через несколько нырков и качков на горизонте явственно очертилась область света, а в ней высокая, причудливо-горбатая гора, понизу шерстка соснового бора, густо покрывшая прибрежные холмы. Там царил день, светило солнце, прибой был нетороплив и ласков — волны с ленцой накатывались на узкую полоску песчаного пляжа. Ветерок шевелил хвою и листву подлеска. С той стороны отчетливо доносилось подзабытое пение земных птиц.

— Правь туда! — закричал я и принялся отчаянно тормошить впавшего в оцепенение Неемо. — Там переждем шторм, подлатаем корпус.

Он, словно просыпаясь, глянул на меня, что-то бестолково забормотал и, неожиданно наклонившись, резко и пронзительно закричал в люк.

— Вправо два. Выжмите все, что можно!

Потом повернул голову правым ухом книзу, прислушался — ответа не было. Тогда он сорвался с места и ловко провалился в открытое отверстие.