"Естественный отбор" - читать интересную книгу автора (Красавин Дмитрий)

О задачах образования.

Образование условно можно разделить на три вида.

Первый вид — светское образование. Человек учится читать, писать; развивает свой ум; приобретает знания из географии, алгебры, физики и т. п. Такое образование ничего не говорит человеку о путях к совершенству и тем более не дает ему знаний, как идти по этим путям. Оно нейтрально по отношению к добру и злу. Развитый ум и светские знания можно с успехом использовать для более изощренного удовлетворения своих страстей, что и наблюдаем мы очень часто в современном мире.

Второй вид — внешнее нравственное, религиозное образование.

Человек изучает различные системы философии, психологии и нравственности; Святые Писания, творения Отцев церкви, богословие… Но изучает все эти предметы поверхностно, одной памятью, то есть — внешне. Такое образование дает человеку внешнее абстрактное знание о том, что есть добро и зло, но так же, как и первый вид образования, не учит его идти по пути достижения совершенства.

Третий вид — образование внутреннее, духовное. Религиозные и нравственные истины постигаются не умом и памятью, а сердцем человека. Человеку дается возможность ощутить их опытным путем. Духовное образование, направленное к сердцу, позволяет ему очиститься от всего мрачного, унылого, греховного, запечатлеть в Душе образ Христа и ощутить чистое радостное чувство Богоподобия. Через свет Богообщения человек достигает Боговселения. «Я лоза, вы ветви: пребудете во Мне и Я в вас», — говорит Христос. «Не весте ли, яко храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас» (1 Кор. 3. 16.) Можно много говорить о благодати, но постичь ее можно лишь опытным путем — сравнивая состояние своего внутреннего «Я», своей души в благодатном и безблагодатном состоянии. Можно заучить фразу: «Блажени плачущии, яко тии утешатся», но только умеющий плакать, знает блаженство слез.

Любое знание лучше усваивать тогда, когда ни что не отвлекает познающего от предмета познания. Красоту цветка замечаешь, рассматривая цветок, а не вращая глазами по сторонам. Вкусом меда насладишься тогда, когда он не смешан ни с кислым, ни с горьким, ни с соленым. Церковное пение или музыку Баха приятнее слушать в тишине, а не на рынке, торгуясь о ценах на картошку. Без удаления от помех, без сосредоточения не изучишь толком ни арифметики, ни Закона Божьего. Духовное образование более других требует сосредоточения. Чтобы познать себя надо удалиться от всего, что отвлекает, удалиться от страстей мира сего. Именно с этой целью отрок Варфоломей ушел в лесную пустыню, обрел в ней духовную свободу и, приняв при постриге имя Сергия, стал основателем Троице-Сергиевой лавры. Именно с этой целью ежегодно приходят в монастыри тысячи людей, жаждущих самопознания, жаждущих на себе ощутить сладость единения с Богом.

Всякое знание легче усвоить, если рядом есть опытный учитель, наставник. Под руководством учителя, благодаря его опыту, выработанным методикам обучения, обучающийся скорее достигнет существующих вершин в познании предмета и скорее получит возможность идти дальше самостоятельно или в единстве с другими пионерами-исследователями. Это касается всех видов образования. Найти для себя чуткого, опытного духовного наставника гораздо важнее, чем попасть к хорошему учителю танцев или преподавателю английского языка. Но в современном обществе учителя танцев и иностранных языков ценятся гораздо выше, чем духовные наставники. Надо ли говорить, насколько это опасно для человеческого общества в целом? Семинаристы, в какой-то степени, находятся в привилегированном положении. У многих из них духовными наставниками являются преподаватели семинарии. В этом преимущество семинарии перед другими учебными заведениями. В монастырях духовными наставниками являются старцы. Ф. М. Достоевский неоднократно встречался и беседовал со славившимися своей мудростью и «учительностью» старцами Оптиной пустыни. Если вы читали роман «Братья Карамазовы», то можете вспомнить, что рассказывал писатель о старцах[5]). В миру, реже, но тоже можно найти людей свободных духом, нравственно сильных. Внешне их отличает кротость в обращении с ближними, чистота и какая-то детскость во взгляде незамутненных безумием страстей глаз.

Беды современного общества в том, что все внимание уделяется только первым двум видам образования. Оттого у наших современников, как правило, переразвит рассудок и недоразвиты возвышенные чувства сердца. Они считают их чем-то второстепенным. Прислушайтесь к разговорам людей. Студенты говорят об экономике, интегральных уравнениях, изучении иностранных языков. Инженеры рассуждают о компьютерах, программном обеспечении, Интернете. Домохозяйки обсуждают рецепты кулинарных блюд… Услышите ли вы где-нибудь беседу о том, как отделаться от тщеславия и победить гордость, как научиться искренней и горячей молитве, любви, состраданию…? Можно знать умом Библию, теологию, оккультизм и быть мерзавцем из мерзавцев. Знания ума — это одно лишь любопытство. «Нужно умом в сердце стоять». Один старец говорил: «Вот у него ум, вот — сердце, а между ними каменная стена.» Разрушить эту стену — вот в чем задача образования.

Семинарист, видя мою заинтересованность, рассказывал нам о видах образования достаточно долго. Потом, спохватившись, надумал было что-то и о жизни в семинарии рассказать, но время было позднее, к вечерней трапезе опаздывать было нельзя, его окликнул кто-то из друзей и он, извинившись за то, что не успел в достаточной мере полно осветить все интересовавшие нас вопросы, побежал догонять свои семинарские дела.

Нам тоже надо было спешить. Мы хотели еще до захода солнца быть в Рыбинске.

Прощай, Сергиев Посад! Вновь дорога побежала под колеса нашего Джипа, то вытягиваясь впереди прямой серой лентой, то изгибаясь дугой в обход исторических центров земли Русской. Ростов Великий мелькнул силуэтом белоснежных храмов и кремлевских стен с правой стороны дороги, когда она разворачивалась в сторону от озера Неро. Переславль-Залесский и Плещеево озеро — родина Русского флота, остались от трассы чуть левее. Ярославль мы пересекли по диагонали, но нигде не останавливались. Толгский монастырь, расположенный за городом, на левом берегу Волги, оказался, при нашей спешке, совсем не по пути. В десять часов вечера мы прибыли в Рыбинск.

В среду с утра Яша пошел на встречу с руководством акционерного общества «Рыбинские моторы». Я оказался предоставлен на целый день самому себе и поэтому не преминул возможностью подробнее познакомиться с городом. Тем более, что случай подарил мне прекрасного гида в лице Михаила Александровича Поцелуева, местного энтузиаста-краеведа, с которым я познакомился в вестибюле бывшего здания хлебной биржи (там сейчас находится городской музей). От него я услышал много интересных историй о городе — его прошлом и настоящем, о горожанах… Он же познакомил меня с Верой Васильевной Акаткиной, женщиной нелегкой судьбы, бывшей жительницей Мологи.

Поскольку Яшу задерживают в городе коммерческие дела, у меня есть время более подробно зафиксировать на бумаге некоторые размышления, рожденные впечатлениями от всего увиденного и услышанного здесь в течение этих двух дней.

Судьба Рыбинска оказалась во многом схожа с судьбами сотен других российских уездных городов, в которых вся инфраструктура строилась вокруг деятельности гигантов военно-промышленного комплекса. В Рыбинске темп жизни определяли два номерных завода — двадцатый и тридцатый, на которых работало в общей сложности свыше шестидесяти тысяч человек. Началась перестройка. Объемы госзаказов уменьшились. По инициативе Москвы номерные заводы были преобразованы в акционерные общества. Однако структурные перемены не увеличили загрузку производственных мощностей. Затем медная лихорадка немного взбудоражила кровь и несколько ускорила уже начавшийся процесс расслоения общества на бедных — тех, у кого нет нужных связей, инициативы, предприимчивости, умения воровать, и богатых — тех, кто обладает вышеперечисленными достоинствами в разной степени их сочетания. Местные предприниматели стремились обеспечить себе безбедное существование только на ближайшее будущее, не имея достаточных средств, а главное, уверенности в стабильности реформ, чтобы инвестировать создание новых рабочих мест в перспективе их окупаемости через пять-десять лет. Дирекция номерных заводов оказалась больше озабоченной строительством своих особняков в центре города, чем положением дел на возглавляемых ими предприятиях. Для большинства остальных горожан, в связи с катастрофическим отсутствием работы на основных рабочих местах, главным подспорьем в борьбе за выживание стали дачные участки и огороды.

Там где наплевательски относятся к людям, там наплевательски относятся и к их прошлому. Процветающий, богатый купеческий город, славный не только торговлей и ремеслами, но и крепостью православной веры, благотворительностью [6]) — таким был Рыбинск до революции. Всего за тридцать послереволюционных лет закрыли все благотворительные учреждения, монастырские подворья, Евангелистко-лютеранскую кирху, из восьми действовавших в городе православных церквей осталась только Георгиевская, расположенная у входа на городское кладбище. Софийский женский монастырь, располагавшийся ранее за чертой города, был превращен в городскую тюрьму, в которой и поныне содержаться заключенные (горожане ее называют «Софийка»). В стенах этой тюрьмы перед войной погиб мой дед, осмелившийся сказать в присутствии соседей, что до революции рабочие и крестьяне жили лучше, чем живут они сейчас, при Советской власти. Наряду с другими храмами не избежал общей участи и символ города, его украшение, Спасо-Преображенский собор. После войны там был госпиталь, потом собор пустовал, а в нижней части цоколя колокольни работал пункт приема стеклотары. Лет двадцать пять тому назад в соборе начались реставрационные работы[7]). Но только год назад в одном из его пределов стало возможным возобновить богослужения, но до былого великолепия храму еще очень далеко[8]). Сквозняки и сырость гуляют по его залам. А по городу, как в тридцатые годы, гуляет ветер разрушений. В историческом центре идут под снос старинные купеческие дома. Говорят, это делается из расчета экономической целесообразности — новое здание построить дешевле, чем реставрировать старое. Может кому-то из городских чиновников и есть от такой «экономии» прямая выгода, но горожане более нуждаются в другой выгоде вновь ощущать в своих сердцах гордость за родной город, за его историю, за красоту его улиц, парков, площадей. Ощущать свою причастность к этой истории. Все это создано их руками, руками их дедов и прадедов. В стены городских домов, в изразцы фасадов, в кружева оконных переплетов вложены частички их веры, надежды, любви. Разве не это ощущение причастности, единства разных поколений, помогает обрести чувство внутреннего достоинства, чувство уважения к себе, к своим соседям? Внутреннее достоинство, уважительное отношение друг к другу были характерны для жителей далекого богатого дореволюционного Рыбинска. Надо ли говорить, что поэтому и воровства, и насилия, и мата, и грубости тогда было меньше? В современном Рыбинске, пока власти самоутверждаются, и достоинство, и гордость, и уважение покоятся под обломками зданий. Впрочем, мой гид рассказывал, что еще есть и такие горожане, которые становились под ковш бульдозера, занесенный над старинным купеческим домом. Может и не все потеряно? Дай Бог, чтобы этим горожанам хватило сил и разума отстоять Рыбинск от разгула разрушителей.

Особая страница в истории многих приволжских городов, и Рыбинска в частности, — воплощение в жизнь Ленинского плана ГОЭРЛО. Грандиозность замысла была призвана еще более упрочить власть большевиков. Разве имели какое-либо значение перед Его сияющими высотами судьбы отдельных людей? Да что там отдельных людей — целых деревень, сел, городов?… Рыбинск последнее прибежище памяти о затопленном на дне Рыбинского водохранилища городе Мологе. Над ее широкими улицами, над разрушенными стенами Афанасьевского монастыря с его величественными храмами, над руинами Вознесенской и Воздвиженской церквей, Богоявленского и Воскресенского соборов, над сквером, над «Манежем», над опустевшими домами, над Базарной площадью гуляют волны Рыбинского моря.

Только маленькая часовня в Рыбинске да разобранные по бревнышкам, сплавленные по Волге и собранные заново на ее левом берегу недалеко от Рыбинска жилые деревянные дома напоминают о затопленном весной 1941 года старинном русском городе.

Сейчас у нас в Прибалтике отдельные политики все еще нет-нет да пытаются придать большевистскому режиму национальную окраску. Делается это путем спекуляций на слезах и горе десятков тысяч граждан Эстонии, Латвии, Литвы, подвергшихся насильственной депортации в 1940 и 1949 годах. В России тоже иногда раздаются голоса местных националистов, которые видят причины Октябрьского переворота в неком жидо-массонском заговоре (евреи виноваты!). Приходилось слышать и разговоры о том, что если б не латыши со своим стрелками, то большевики не удержались бы у власти (один только Петр Магго около десяти тысяч человек расстрелял!). Так можно и полякам предъявить претензии за Дзержинского, грузинам за Берию и Сталина, эстонцам за гибель армии Юденича, а с мирового пролетариата вообще должен быть спрос особый…

Все это мерзко и отвратительно. Октябрьский переворот, Гражданская война, политика репрессий не имели и не имеют национальности. Они были для всех одного — кроваво-красного цвета. Кощунственно сравнивать по национальному признаку или по гражданству — чьи слезы были более соленые: депортированного в Сибирь эстонского хуторянина или жителя города Мологи? Какой национальности были 150 тысяч политзаключенных, работавших на строительстве Рыбинского гидроузла? До какой степени надо быть отравленным ядом национализма, чтобы делить их на «своих» и «чужих» по цвету волос, размеру черепа, разрезу глаз? Я знаю только то, что и эстонский хуторянин, и горожанин из Мологи, и заключенный Волглага были живыми людьми. Каждый из них также, как и каждый из нас, был создан по образу и подобию Божиему.

Законы Естественного Отбора всегда бесчеловечны, а среди людей они еще довольно часто до отвращения мерзки и уродливы. В мирное время мирных жителей выгоняли из домов с тем, чтобы ни они сами, ни дети их, ни внуки никогда не увидели тех мест, в которых находятся могилы их предков. В мирное время от недоедания, холода, унижений, непосильного труда ежедневно погибало по сотне и больше заключенных Волглага. В поселке Переборы, недалеко от Рыбинска, под сочной зеленой травой бывшего стрельбища ДОСААФ находятся их безымянные могилы… Память о всех репрессированных должна не разъединять, а объединять народы, чтобы в отношениях между людьми правили Божеские Законы, а не Естественный отбор по праву силы и наглости.

Сейчас семь часов утра. Наш Джип стоит в десяти метрах от шоссе, посередине небольшой, залитой водой лужайки. Слева от нас лес. Справа, через дорогу, тоже лес. Лес спереди и сзади на десятки километров вокруг. Впрочем, все по порядку.

Вчера мы выехали из Рыбинска только в час дня, так как с утра у Яши снова были какие-то встречи с рыбинскими бизнесменами. Яша хотел непременно к ужину быть в Мелешках, поэтому, несмотря на плохое состояние дорог, Джеймс вел Джип со средней скоростью около 100 км/час. От Рыбинска до Череповца добрались примерно за два часа. Далее, километров через сорок, дороги стали значительно хуже. Местами встречались участки, где колдобин было больше, чем ровного асфальта. Джеймс, виртуоз своего дела, всегда интуитивно выбирал в их лабиринте наилучший путь. Мы стремительно удалялись от цивилизации. Встречные машины становились редкостью… Как и откуда материализовались груженый пустыми бочками ГАЗ-53 и Запорожец, летящие на нас параллельно друг другу, перекрывая собой все пространство шоссе, остается загадкой. Джеймс резко крутанул баранку влево. (Если бы он попытался уклониться от столкновения в правую сторону, то Джип не преминул б врезаться в частокол стоящих там вплотную к шоссе деревьев.) Скользнув по низкой насыпи и подминая под себя траву, машина запрыгала по кочкам, стремясь поочередно завалиться то на один, то на другой бок. Джеймс и в этой ситуации оказался на высоте — удержав колеса прямо и тем самым не дав им увеличить величину опрокидывающего момента. Все произошло настолько стремительно, что никто даже не успел испугаться. Только, когда Джип встал, мы поняли, что чудом остались живы и невредимы. Джеймс с Олегом, открыв дверцы, спрыгнули на землю. Грузовик и Запорожец стояли метрах в двадцати от поворота, из-за которого выскочил наш Джип. Яшины охранники, хлюпая в туфлях по воде, выбрались на шоссе. Запорожец дал задний ход, чтобы подъехать к ним поближе. Водитель «Газона», который и был главным виновником происшедшего, так как обгонял Запорожец, не имея запаса видимости дороги перед крутым поворотом, снова вскочил на подножку, юркнул в кабину и — поминай, как звали. Джеймс с Олегом попытались организовать за ним погоню, но Запорожец больше семидесяти не давал, да и хозяин, глядя, как Джеймс насилует старенький мотор, ни на секунду не ослабляя давления на педаль газа, без конца стонал и умолял ехать тише — а то поршня от нагрева заклинит.

Вернулись они, естественно, ни с чем. Посовещавшись решили, что я и Джеймс останемся в машине, а Яша с Олегом поедут на Запорожце в какую-то глухую деревеньку со странным названием — Деранька, где, по утверждениям водителя Запорожца, можно найти трактор и все необходимые к нему причиндалы, чтобы вытянуть Джип на шоссе.

Подбросив Яшу с Олегом до Дераньки, водитель Запорожца оставил их беседовать с местными специалистами, а сам потихоньку смотался на своем стальном коне в неизвестном направлении.

Специалисты в МТС только что закончили свой трудовой день. Была пятница. Несколько человек получили какую-то премию. В раздевалке, на заваленном окурками столе уже стояли три бутылки водки и стаканы. Из- под стола выглядывала табуретка, поверх которой валялась засаленная рабочая куртка. В ее складках лежали несколько отваренных «в мундире» картофелин и соленые огурцы. Народ приготовился к самому главному в их жизни действию, ради которого они и работают и бьются с женами смертным боем. В такой обстановке Яшина просьба о помощи ничего кроме возмущения не могла вызвать.

— Не, не, мужик. Ты че? Рабочий день кончился… Имеем полное право…

— Я заплачу! — горячился Яша. — Хотите доллары, хотите рубли…

— Не, мы «за так» не работаем… Есть законы. Есть порядок…

Какое «за так», если Яша, по его словам, предлагал любому из них, за два-три часа работы более, чем полугодовой оклад! Но «гегемон» больше всего на свете хотел выпить законные двести грамм. Им всем в тот момент было глубоко плевать на то, что за щедрые Яшины деньги можно и жену приодеть, и детей побаловать гостинцами, и избу покосившуюся подправить…

Яша долго не мог понять их нехитрую философию — пересчитывал доллары на рубли, рубли на доллары, делил, умножал… Олег стоял молча и ждал указаний шефа, готовый один перетряхнуть души всей бригаде механизаторов. Закончилось все компромиссом. Бригадир, молодой татарин, в котором еще пульсировала коммерческая жилка, за сто долларов продал Яше топор с лопатой, вытащенные им тут же из висевшего на стене в мастерской пожарного ящика, и длинную веревку с привязанным на ее конце ведром, вероятно, срезанную с ворота деревенского колодца.

С этими нехитрыми вещами Яша и Олег, спустя два часа, вернулись к месту нашей вынужденной дислокации. Ночь напролет мы мостили из веток и стволов деревьев дорожку от Джипа до шоссе, пытались подкопаться, столкнуть машину с места. Все было напрасно — Джип чуть не по дверцы ушел в торфянистую почву. Без помощи другой машины мы не могли его выдернуть на сухое место.

Ночь прошла. Впереди субботний день. Через три часа начнется церемония освещения Надвратной Радонежской церкви Югского Свято-Троицкого монастыря. Шоссе пустынно. Мы ждем чуда…

Продолжаю записи уже вечером. Чуда мы дождались в девять часов утра наше бедственное положение заметил проезжавший по шоссе мотоциклист. Он сам вызвался помочь, развернул мотоцикл в направлении, обратном тому, в котором ехал и спустя полтора часа, пригнал к месту аварии трактор «Беларусь». Вдвоем с трактористом они довольно споро взялись за дело и вытащили нас на дорогу. От предложенного Яшей вознаграждения за труды оба наотрез отказались:

— Да вы что, ребята?! Мы ж не басурманы какие. А если с кем из нас оказия в пути стрясется? У шоферов друг другу всегда было принято помогать. Обижаете…

Яша с удивлением понял, что…