"Ночь Веды" - читать интересную книгу автора (Крапп Раиса)

Глава двадцать шестая. …На дне омута

— А я уж заждался, заскучал, — хрипло выдавились слова сквозь вздрагивающую на губах ухмылку.

Был Ярин бледен, глаза рыскали в страхе и странном желании испытать опасную силу Алениного взгляда. Не знал еще Ярин, что время встречи выбрал самым наилучшим для себя образом: именно сегодня, сейчас застал он Алену беззащитной. Не могла она силу, обретенную сегодня, роскошный подарок дня, тут же обратить во зло и ударить в мир, который любила безмерно, который наполнял ее восторгом, раскрывшись в неповторимом многообразии и дивном совершенстве. В этот день не способна была Алена не то чтобы недоброе сотворить, но даже оборониться от зла, ей чинимого.

Обернулась она жалобно и растеряно к омуту… Последние слабые сполохи света гасли, умирали на поверхности темной воды, больше ничего не осталось от того, что предстало Алениным глазам мгновения назад.

Ярин тоже короткий взгляд на омут кинул — все так же плыли над холодной водой клочья тумана.

— Чего ждешь, Алена? Вранье все, про омут твой, — голос ободрился, налился привычной твердостью. — А если ты за чудесами сюда явилась, так мы сей момент тебе их устроим.

Алена голос Ярина слышала и не слышала. Она будто и с ним, на берегу была, но одновременно другая ее часть — большая, сильная, покидала ее сейчас, рассыпалась, распадалась. И это было страшно своей непонятностью, это было главным.

— Что, Аленка, сыграем теперь свадьбу? Глянь сколь женихов у тебя! А вот и венец невестин.

Сзади на глаза накинули тряпку, поспешно шкодливо вздрагивающими руками обмотали ее вкруг головы, хранясь от опасного зеленого огня. Разломился Аленин мир. Сегодня не смели являться в него злоба людская, хищная алчность и подлость, и трусливая жадная похоть, и боль. Но они вломились нежданно, когда нельзя и нечем было оборониться от них…

…Когда поднялась Алена c измятой травы, слепо шагнула по берегу и остановилась потеряно… пятеро остались за ее спиной. Федька вдруг назад шарахнулся, без толку шаря руками по сторонам, за кого уцепиться… Но у приятелей его, в ком Федька опоры искал, тоже ледяная змейка за шиворот шмыгнула, вниз по спине скользнула. Федька-то первый увидал, а уж потом и они, как узел, туго на тряпице затянутый, вдруг зашевелился и сам собой распадаться стал. Упала тряпка с Алениних глаз.

Оцепенели тати, ожидая, что обернется Алена, глянет на них. Но она еще к воде шагнула, и еще, будто слепая, будто не видала, что край уже, обрыв… Вот в омут ступила… Но не рухнула в бездну, а остановилась, и так, стоя недвижно, тихо-тихо в воду ушла, будто опускала ее большая сильная ладонь. Вот лишь легкое облако рыжих кудрей всплыло на воде, вот и оно утянулось вниз. Ничего. Неподвижно все и мертво. Даже кругов нету на тяжелой свинцовой воде… Рваные клочья тумана застыли, будто лютым холодом закованные…

Переглянулись пятеро. Тут только заметили, что тихая летняя ночь обернулась ненастьем лютым. И куда делось то мертвое оцепенение, которое только что представилось им? Обезумевший ветер метался, бился как непомерной величины птица, путами плененная, жалобно стонали деревья от лютых ударов неистовых крыл, низко над мятущимися верхушками неслись рваные облака, тусклый фонарь луны то и дело тонул в густой мути.

Вдруг вздрогнули все от лошадиного храпа. Хрипели кони смертным хрипом, как если б сдавливали им шеи тугие змеиные кольца. Бились в смертном страхе, ломая кусты, срывая привязь, ржали тонко и жалобно. Михась, про которого известно было, что коников он жалел куда больше, чем людей, туда, к ним бросился, про собственные страхи позабыв. Антипка ни с того, ни с сего тоже закричал тонко — так заяц-русак верещит от смертного страху — и, дороги не разбирая, в темноту кинулся. Федька вроде за ним дернулся остановить, да только промычал неразборчиво и к Ярину повернул бледное пятно лица. Да тому не до Федьки было. Сам того не замечая, отступал Ярин к деревьям, озирался, желая понять — отчего волосы на голове шевелятся? Отчего кожа колючими мурашками взялась, когда холода он не чует? Нету Аленки, нету! Все кончилось! Иль осталось что-то!? Иль омут проклятый свои каверзы казать начал? Так прочь отсюда! Прочь! Пусть остается в лесной глухомани со своими жутями, Ярину он больше не нужон — кончилась свиданка, и остался на этом свете один победитель, он — Ярин!

— Пошли! — неловко мотнул он головой, дернул за рукав Фильку, который, губу отвесив, уставился в пустое место. Нарочито и протяжно зевнул: — Спать охота, пошли до дому, робя. Славно поработали, пора и отдохнуть, — блудливо ухмыльнулся он.

…Как листок, оторванный от родимой ветки, последний тихий полет свой совершает, так же плавно и тихо опустилась Алена на дно, в непроглядную тьму и глухоту. Легла на мягкое ложе, выстланное придонь-травой. Всплеснули легкие побеги, и успокоились, лишь чуть качались, будто баюкали Алену. Только длинные стебли рачьего глаза еще колыхались тревожно, и длинные темные кудри переплетаясь с ними, струились и опадали, укрывая тело Алены но слишком холодно было в последнем ее приюте, не согреешь, сколь не укрывай. Да Алене-то уже все равно было, другие пределы встречали ее, и в стране вечного сна земные заботы больше никого не заботили…