"Ночь Веды" - читать интересную книгу автора (Крапп Раиса)

Глава сорок третья в которой Алена одного из душегубов навещает

Хоть Веде и ответила Алена со всей твердостью, да в душе своей той рассудочной уверенности все ж не находила. Нет, решение она приняла, и намерена была дело до конца довести… Однако больно тягостно ей было уже от помышлений только. Справедливое дело она затеяла, но жестокое…

Михась… Невелик разумом, да и тот в хмеле утопил, но душу еще не до донышка вычернил. Коников любит — оттого, что имеется еще в нем потребность любить. Может весь день напролет с конем провозиться — и мыть, и чистить, и гриву чесать, и в стойле до бела выскоблить-выскрести. Про все на свете тогда позабудет… кабы не Ярин… Хотя, неправильно это, на Ярина все валить, а Михася вроде бы и оправдывать, а то и пожалеть даже. Испытала судьба парня, выставила ему на пути темного человека, а он испытания не выдержал: потянуло его в мутном потоке, а он и не встрепыхнулся, щепкой безвольной с мутью, грязью смешался. С покорностью встал под руку Ярина так за что жалеть? Ведь чтоб белое от черного, доброе от злого отличить, ума не надо — гляди, не зажмуряй око, что Совестью зовут, а уж оно не солжет.

Человек постоянно испытаниями испытывается. Каждый день, час каждый обязан выбор делать. Часто — в малом, обыденном. Но бывает в жизни и Главный Выбор. Нередко ставит Судьба перед ним в самом начале, когда человек только выходит в самостоятельный путь. И кто бы подтолкнул тогда на правильную стежку! Ан, нет — сам, один решай: эту чашу пить станешь или ту? И выбор ох, нелегок. Потому как одна чаша всегда горькая: там жертвенность, трата души, там стойкости немало надо… Другая чаша приманчивей, слаще: так и тянет к ней — горечи избежать. Как же легко тогда увидеть правильный выбор оком-Совестью! И так же легко сделать вид, что не видишь ничего, не понимаешь — смалодушничать, начать юлить, с тяжкого пути на окольные, легкие поворотить, да обходные тропинки искать. Один раз свернул, так уж и другого, и третьего не избежать — путь-то кривенький… Глядь — уже так напутлял, в такой клубок-узел свил дороги жизни своей, что по рукам и ногам опутался, вот уж и потерял себя… А дьявол тут как тут — любит он такие узлы рубить, враз выход укажет.

…Темнота подступила к Алене — душная, кислая. Поморщилась она невозможно человеку таким духом дышать! В нем и воздуху не осталось, один смрад спертый: застарелый запах пота, квашеной капусты, гущи бражной, псины… чего-то гнилостного, прокислого.

Тут будто полная луна в окошко мутное глянула. Чистый голубоватый свет потек холодными волнами, осветил убогое жилье — стол неприбранный, облепленный сонными мухами, тряпье грудой на топчане и ничком на нем Михась, тоже больше похожий на небрежно брошенную одежку, чем на человека.

Лицо Алены строгое, бледное, истончилось в голубом мертвящем свете. И благо, что Иван ее такую не видит, не знает… Алена к топчану неслышным шагом шагнула, рукой-тенью по лицу спящего провела. Он дернулся, завозился.

— Будет спать-то! — насмешливо позвала Алена.

Замер он, и очи распахнул странно, не как люди просыпаются, а будто и не по воле своей — разом, широко. Приподнялся, уставился на Алену, рот медленно раскрылся, вроде закричать хотел, но прохрипел только, словно шею ему сдавило, и глаза безумной жутью налились.

— Оставь… Оставь ты меня, Христа ради!… - выхрипел через силу.

— Неужто не забыл? — опять усмехнулась Алена.

И от слов, от голоса лютым холодом на Михася дохнуло.

— Как забудешь?.. Кажну ночь…

— Вот как? — и удивление Алены холодно, и бровь только чуть поднялась надменно-бесстрастно.

— Христом Богом молю — отпусти ты меня! Чего хочешь? Знаю, вина на мне… Чем исправить? Чем откупиться могу, скажи?

— Откупиться? — Алена медленно к нему склонилась, низко, глаза к глазам. Михась мелко задергался не в силах ни отвернуться, ни отстраниться. — Да что есть у тебя такого, чтоб заменило мне мою жизнь? Душа — и та мелкая, да грязная. Очисть ее сперва, тогда, может, услышу мольбы твои.

— Как?! — едва не плачет Михась.

— Бог разум в тебя вложил, когда ты забыл об этом? Забы-ы-ыл. Накрепко. Зато чужой столь высоко возносишь, что сам в грязи валяешься, чтоб только он выше казался. Свой-то ум — весь в браге утопил аль нет? — отворачиваясь, проговорила Алена. И опять чуть голову повернув, взгляд назад бросила, сказала: — Случится — Ярину от меня слово передай — помню его.

Шаг Алена прочь шагнула и другой. Парень — ни жив, ни мертв, от живого — одни только глаза. И видит он, как Алена, удаляясь, тенью прошла скрозь дубовую табуретку, что на полу валялась. Сердце Михася от страха стынет, заходится. А облик Аленин и вовсе истончился, прозрачным сделался, растаял в тяжелом голубом тумане, плывшим по-над земляным полом…

Тихо-то как… Хоть бы собака взлаяла… А то и самому завыть от бессилия, от страху, от запоздалых мук совести…