"Рождение бога" - читать интересную книгу автора (Лампо Хюберт)

1. Встреча старых друзей

Меня зовут Марк Бронкхсрст. Я преподаю историю. Доцент. Закоренелый холостяк. И вовсе не склонен к авантюрам. Хотя, с другой стороны, что за жизнь без приключений?

Почему именно мне была доверена эта тайна, не знаю, ведь такая ноша не по плечу даже людям с более твердым характером. Как бы то ни было, непреодолимая сила побуждает меня доверить рассказ бумаге. Преданный гласности, он не может не найти живого отклика. И если только его не сочтут праздной выдумкой, он доставит мне немало хлопот. Но приступим к делу.

Сомневаюсь, чтобы отец Кристиан дотянул до пасхи. Боюсь, что не ошибаюсь. И, как мне кажется, он сам молча разделяет мои опасения, хотя о своей близкой смерти ничего не говорит. Присущее ему чувство юмора, очевидно, не может примириться с романтическим представлением о тайнах, которые уносят с собой в гроб. Он же сделал свой выбор. И даже неумолимо надвигающаяся тень смерти не в силах заставить его отступиться. Я дал слово сохраните его тайну.

— Нет, дорогой Марк, не клялись, — отвечал он. — Ведь должен же я кому-то довериться. Даже аббату на исповеди я рассказал не все.

Я его понимаю. Психический перелом произошел в нем под влиянием панического страха перед оглаской, страха, граничившего с отчаянием. Скрывшись в монастыре трапистов, он смог сохранить свою страшную тайну, так как устав ордена предусматривал полное молчание.

— Представляешь себе, — сказал он с усталой улыбкой, — нашу прессу, столь падкую до сенсаций.

Газеты и журналы не дали бы мне умереть спокойно.

Мои соотечественники наверняка не отказались бы от такой лакомой добычи. Жадной толпой они примчались бы сюда из-за океана, до зубов вооруженные теле- и кинокамерами, магнитофонами, фотоаппаратами. А я не из тех, кто согласен быть орудием чуда.

С меня довольно и того, что двадцать веков назад кучка оголтелых провозгласила пророком какого-то нищего и это на многие века изменило лицо мира.

Роль пророка, желающего вновь изменить мир, мне не по силам, но когда я уйду из жизни, ты волен сделать так, как сочтешь нужным.

Не знаю, как я поступлю, когда моего друга не станет. Пока я поместил тетрадь с записью его рассказа в сейф Торгово-промышленного банка. Иногда спрашиваю себя, уж не сон ли все это, долгий, мучительный сон? Но, увы…напечатанное на плотной глянцевой бумаге лежит передо мной письмо, с которого все началось. Вот его содержание.

Едва я успел назвать себя, как брат-привратник наградил меня доброжелательной улыбкой. Через лабиринт коридоров с готическими сводами он молча проводил меня в покои аббата. Коренастый старик приветливо встретил меня и крепко пожал руку.

— От всей души приветствую вас, менеер Бронкхорст, — сказал он. Мне понравилось, что в его голосе отсутствовали маслянистые нотки.

— Польщен встречей, — ответил я, смущенный тем, что не знаю, как титуловать своего собеседника.

— Откровенно говоря, я не был уверен, что вы благосклонно отнесетесь к моему приглашению. Я надеялся пробудить хотя бы любопытство. И, пожалуйста, не обижайтесь, если тон моего письма показался вам несколько повелительным.

— Об обиде не может быть и речи. А вот любопытство мое действительно оказалось задето.

— Имя отца Кристиана вам ничего не говорит? — спросил он меня.

Профессиональные интересы сводили меня с несколькими духовными особами, причастными к историческим исследованиям. Но отца Кристиана между ними не было.

— Нет, этого имени я никогда не слышал, — сказал я. — В университете, правда, среди моих сокурсников было несколько священнослужителей, но…

— Нет, среди них искать не стоит…

— Тогда, боюсь, я не смогу быть вам полезен, — пробормотал я. Мне и в самом деле было жаль, что пришлось разочаровать этого приветливого старца.

— Не иначе, вам все это кажется странным, менеер Бронкхорст, — улыбнулся аббат. — А может, вы усматриваете здесь что-то от методов инквизиции. Но такая уж у меня привычка — не торопиться и соблюдать во всем осторожность. Дело в том, что для брата Кристиана ваш приезд необычайно важен.

Напрасно я напрягал свою память, стараясь вспомнить, числятся ли в рядах ордена траппистов, помимо пивоваров, и пионеры науки.

— Уверены ли вы, что не произошло ошибки? — спросил я. — Память подводит меня не слишком часто, но…

— Не беспокойтесь, менеер Бронкхорст. Я навел необходимые справки. Но ближе к делу. Две недели назад брат Кристиан попросил меня выслушать его исповедь. Он был так взволнован, что я тут же принял его. То, что он мне поведал, было столь ошеломляющим, что я счел своим долгом посоветовать ему как можно скорее обменяться своими мыслями о мирянином.

— Я все никак не уловлю, о чем речь, — ответил я смущенно.

— Самое лучшее, если вы сами с ним побеседуете, — проникновенным голосом заключил аббат.

Он проводил меня в монастырский сад, содержавшийся в образцовом порядке, где прекрасно подготовленные цветочные клумбы ждали прихода весны. Молча указав на аскетическую фигуру в орденском одеянии, он дружелюбно сжал мне локоть и, заговорщицки подмигнув, удалился.

Незнакомец, поглощенный чтением молитвенника, казалось, не замечал ничего вокруг. Красная галька дорожки поскрипывала под моими подошвами. Я смущенно кашлянул. Монах рассеянно поднял голову, Некоторое время он молча смотрел на меня, как бы возвращаясь с высот на землю, и вдруг просиял улыбкой.

— Хелло, Марк, — сказал он бодро — рад тебя видеть, дружище — В нашем крепком рукопожатии выразилась вся полнота мужской нежности.

— Джимми, Джимми O'Xapa, — бормотал я, — Джимми O'Xapa — цел и невредим. Возможно ли это?

— Бог, видимо, этого пожелал, — засмеялся он, его немного близорукие глаза подернулись слезой.

— Так ты стал…

— Теперь я отец Кристиан.

Я, словно посетитель картинной галереи, сделал несколько шагов назад, чтобы лучше рассмотреть его.

— Да, — хрипло пробормотал я. — Ты — отец Кристиан. Но ты — и Джимми O'Xapa. Теперь, я начинаю понимать, почему выбор аббата пал на меня. Но нет, на самом деле я ничего не понимаю…

— Тебе что, кажется такой странной наша встреча?

— Но ведь минуло семнадцать лет!

— Ты, конечно, растерялся от неожиданности.

Но давай сядем, тебе это, как вижу, совершенно необходимо.

Ноги мои действительно подкашивались, колени были как резиновые. Он дружески взял меня под руку и усадил рядом с собой. Этот товарищеский жест подействовал на меня успокаивающе. Перед моим мысленным взором пронеслись кадры в стиле ретро.

Антверпен. Осень 1944 года. Бегут разгромленные нацисты. Пришли англичане и канадцы со своими сигаретами и жвачкой. Потом американцы. Воинская часть, в которой я как резервист замещал отозванного коллегу, расквартирована в женском лицее. Мой первый разговор с майором O'Xapa. Моложавый, костлявый верзила — и такая обаятельная улыбка! Обветренное, загорелое лицо, волосы ежиком. Ему были поручены поиски спрятанных немцами перед бегством награбленных произведений искусства. Он не был ни знатоком живописи, ни искусствоведом. Он был археологом. Но на войне в таких тонкостях не разбираются.

Итак, во время арденнского наступления и после него он в своем неизменном джипе с лихостью ковбоя объезжал славные своей историей фландрские городки.

O'Xapa инстинктивно угадал, что сейчас творится в моей душе.

— Не думай, — сказал он, — что я забыл, как в полдень под Новый год мы с тобой сидели за кружкой пива, которое привозили из ближнего траппестского монастыря.

— Да-да, — подхватил я. — И нам подавали две официантки с весьма откровенными декольте, которые презирали нас за полнейшее наше невнимание к их особам.

— Подожди, Джимми, именно тогда ты мне, кажется, сказал, что, хотя происходишь из католической ирландской семьи, сам неверующий. Ради бога, не обижайся на меня. Ведь и девушки у тебя тоже были.

Как все это свести воедино?

— Нормально, старина. А не припомнишь ли ты наш тогдашний разговор?

— Нет. Стыдно признаться, но я помню только метавшие молнии глаза девчонок, которые, очевидно, принимали нас за кромешных олухов.

— Ты мне тогда сказал, Марк, что не веришь в бога и что тебя это порой огорчает, что на тебя иногда находит тоска по средневековой мистике, воплощенной в монастырях и церквах твоей страны…

— Ну вот теперь, когда ты мне напомнил… Я не донимал, как можно быть католиком в стране, которая никогда не знала нашего европейского религиозного средневековья.

— То-то и оно. Все, что ты мне тогда говорил, я осознал гораздо позднее. В Германии через мои руки прошли сотни средневековых примитивов, романских и готических скульптур, рукописных фолиантов…

Может это и послужило началом…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что в твоем преображении есть доля моей вины, что…

— Что поэтому я ушел от мира? Да нет же. Свое решение я принял лет десять спустя. Хотя вполне возможно, что возвращение к религии предков произошло во мне не без влияния старой Европы. После принятия послушничества у траппистов в Небраске я попросил отослать меня сюда, в Вестерхаут.

— И давно ты здесь?

— Около пяти лет.

— Почему же ты не уведомил меня?

— Это противоречит уставу.

Все еще не придя в себя от удивления, я внимательно разглядывал его. В этом монахе в грубошерстной рясе, казалось, не было и следа от прежнего красавца офицера, любившего блеснуть выправкой и щегольским мундиром. Но меня не оставляло чувство, что тут что-то неладно. Я сказал:

— Я в этих вещах мало разбираюсь, Джимми.

А потому никак не могу понять… Чтобы такой человек, как ты, очутился на другом конце света, погребенным в тиши монастыря?! Что ты мог натворить, чтобы так далеко зайти?

Мне стало неловко от своего вопроса, и я с облегчением услышал его ответ. Говорил он спокойно, без малейшего волнения.

— Я обратился к тому, чем собирался заняться еще до войны. Отец мой, имея кое-какие связи в правительстве, внес за меня солидную сумму, благодаря чему я смог осуществить свою юношескую мечту — отправиться на раскопки древней доколумбовой цивилизации в Гватемале…

Мы замолчали и некоторое время следили за февральским солнцем, которое с невероятной быстротой садилось за сосновым лесом. Я поежился от холода и поднял воротник пальто. Джимми O'Xapa — я все еще не мог называть его отцом Кристианом — предложил мне пройти в библиотеку. Там было очень тепло. Книги в старинных переплетах действовали на меня успокаивающе, что не могло не отразиться на задушевности нашей беседы. Там я и услышал рассказ, который попытаюсь передать как можно более точно.