Спартак Ахметов Шок

1

Ранним утром Алан вошел в город, облепивший крутые холмы грибообразными зданиями. Редкие деревья на улицах цеплялись узловатыми ветвями за низкое темно-серое небо, живое и плотное, как брюхо дракона Морта. И не небо это было, а налитые свинцовой тяжестью облака, которые мощно и неудержимо ползли над городом. Наверное, они с корнем вырвали бы деревья и потащили их над домами, хлеща ветвями по окнам и срывая крыши, если бы корявые стволы не были охвачены у корней ржавыми решетками. Ветер дул наверху, а на улицах, пропитанных сыростью, было тихо и душно. Между домами вилась булыжная мостовая, каменная чешуя которой лоснилась и отливала чернью. Она, словно дракон Морт, вплелась в город гибким и чудовищно длинным туловищем. И Алану мерещилось, что в вязком мраке над домами высится безобразная бородавчатая голова и, тускло посвечивая вертикально поставленными зрачками, медленно поворачивается и следит за ним.

Алан долго ходил по узким пустынным улицам, ощущая спиной холодок опасности. Изредка мимо грохотали экипажи, испуская ядовитую вонь несгоревшего сланца. На перекрестках под синюшного цвета накидками горбились стражники и хмуро смотрели из-под нахлобученных капюшонов. Ни подходить к ним, ни заговорить с ними не хотелось. Впереди возникла грузная фигура в темной мешковатой одежде. Алан подождал, пока прохожий, шаркая подошвами, приблизился. Поднял раскрытую ладонь:

— Прошу прощения, достойный…

Но тот даже не глянул из-под обвисших полей шляпы. Что-то мыча и кривя чугунное лицо в ухмылке, грузно протопал мимо. Алан постоял и пошел следом, еще раз окликнув:

— Послушайте, достойный!

Прохожий все шаркал и шаркал мощными подошвами, глухо и нечленораздельно мычал. Несколько раз его шатнуло, но он так и не вытащил руки из глубоких накладных карманов, доходивших до локтей. Алан шел за ним мимо потемневших от старости и сырости домов с черными окнами; мимо лавок, опоясанных железными полосами и увешанных массивными замками; сворачивал в кривые переулки, тащился через проходные дворы, заставленные какими-то бидонами, ящиками, мусоросборниками. У черного провала арки прохожий остановился. Приблизившись, Алан расслышал, как грузный прохожий разговаривает с кем-то, раскачиваясь из стороны в сторону.

— …Н-нарушаешь? — сипло басил он. — А пчему нарушаешь? Есть у тебя уваж-ж-жительная причина, самоотвод или с-справка?

Послышался хриплый невнятный звук.

— А ты не ворчи! У меня все дома, с бумажками порядок и оброк уплачен вперед. Имею право пить за сизое воинство и гулять хоть всю ночь… Понял, нет? Звякну вот кому следует, и загремишь ты куда подальше. — Достойный еще глубже засунул руки в карманы и пошатнулся. — А м-может ты ж-ж жрать хочешь, образина? У-у-у, м-мордашечка!.. На, давись!

Он извлек из кармана нечто бурое и свернутое в кольцо, швырнул перед собой. Резкий жест нарушил равновесие, достойного понесло в сторону и он, запинаясь о собственные башмаки, канул под темную арку. И долго еще слышалось шарканье подошв и хриплое дыхание.

У дома, привязанный к водосточной трубе, сидел пес. Это был явно породистый пес, Алан видел такого же давным-давно, в другой жизни. Только та собака выглядела ухоженной: крупные белые локоны расчесаны, на шее желтели дорогие жетоны наград; она сидела, чуть скосив голову и изломав роскошные уши, и юмористически поглядывала сквозь густую шерсть на горбоносой морде.

— Привет, — сказал Алан, подняв растопыренную ладонь. — Как тебя зовут?

Пес смотрел в сторону, натянув размочаленную веревку. Пожелтевшая шерсть на его тощем теле была заляпана грязью, глаза слезились.

— Давай я тебя отвяжу.

— Не надо, — мотнул головой пес. — Я жду друга.

— Ты голоден?

— Нет.

— Меня зовут Алан, а кто ты?

— Я Эрд.

— Давно сидишь здесь?

— Не знаю… К другу пришли чужие с голубой кожей и увели.

Алан нерешительно потоптался, заглянул под арку — оттуда тянуло ледяной сыростью.

— Ты можешь подождать в теплой комнате. Пойдем.

— Нет, — сказал Эрд, — я хочу ждать здесь.

— Тогда я принесу горячего молока.

Он пробежал арку и огляделся: двор был тесен и мал, с четырех сторон поднимались стены, и лишь одно окно светилось под крышей. Тяжелая дверь в подъезде висела на одной петле и качалась, будто ее только что дергали.