"Журнал «День и ночь» 2009 №4" - читать интересную книгу автора

VI

Небо забродило серыми тучами. Хмарь расползлась, затопив вечерний город. Пойманный дождевой сетью мягкий неоновый блеск навесных реклам, проворные автомобили и пёстрый поток разноцветных зонтов, как задыхающиеся мальки, грустно подрагивали в лапах непогоды. Краски сгустились, хмурое потемневшее небо в нескольких местах треснуло молниями. Я стояла на балконе и смотрела, как верхушка Эйфелевой башни медленно плывёт над помрачневшими домами. Сначала мне даже казалось, будто слышу скрип её тяжёлой конструкции, устало качаемой ветром, но потом стена дождя шумно обрушилась на улицы, скрыла все звуки.

Саша сидела в дальнем углу комнаты, с ногами забравшись в кресло.

Под потолком ненадёжно мерцала лампочка, вольфрамовая нить слегка подёргивалась от перепадов электричества, вот-вот обещая погаснуть. Наверное, это световое дрожание и отвлекло Сашку. А может быть, ей просто надоело листать буклет с видами Парижа. Она больше не интересовалась ни величественностью Триумфальной арки, ни утренней красотой Сены, ни уютными ресторанчиками для туристов.

Вдруг пульсирующий огонёк внутри стеклянного конуса дёрнулся и исчез. Сашка вздрогнула, резко вскинула голову.

В небе громыхнуло, тяжело ударив звуковой волной в нашу балконную дверь, и десятки автомобильных сигнализаций внизу, у тротуара, запищали, перебивая друг друга. Я почувствовала Сашину руку, уцепившуюся за подол моего платья. Вторая искала на мокром поручне моё запястье. Нащупав, Саша крепко прижалась ко мне всем телом. Несколько секунд я слушала её учащённое дыхание и бешено стучащее сердце. А потом вдруг раздражённо спросила:

— Ты что, боишься?

Саша неуверенно отстранилась, худенькая, с растрёпанными волосами в темноте она выглядела особенно жалко. Мне стало мерзко от себя она осторожно выпустила мою руку, аккуратно разгладила измятое платье и ответила тихо: «Нет».

— Тогда иди в комнату, а то простынешь.

Она ещё мгновение стояла, накручивая рукав футболки на палец, пока та не впилась в плечо, потом послушно повернулась и закрыла за собой дверь. В небе опять что-то лопнуло, молния вырастила блестящую грибницу.

Мне часто казалось, будто я только и занималась тем, что говорила: «Саша, сделай то, Саша, сделай это, перестань, пожалуйста, ты же знаешь: нужно поступать так, а не иначе». Конечно, я раздражалась, если она не слушалась. Порой хотелось закричать, чтобы она прекратила свои дурацкие выходки, но всякий раз я вспоминала, что могла испугать её, спровоцировав очередной приступ катаплексии. Она продолжала по-своему, я злилась ещё больше, только уже на себя.

В тот день Саша опять устроила чёрт знает что. Мы пришли после балета домой, Она сказала, что очень устала, аккуратно повесила одежду на стул и легла спать. Я поплелась в магазин за яблоками. Ходила не больше сорока минут, вернулась, дверь закрыта на нижний замок, и дома тишина. Сначала решила, что Сашка играет. Она ведь часто придумывала новое.

Однажды после фильма про Чука и Гека спряталась в шкафу и уснула, мы с Антоном нашли её и переложили в постель, Саша, когда встала, очень удивилась. Потому в этот раз я заглянула и в шкаф, и под кровать, даже пошарила рукой на антресолях, мало ли, что ей взбрело в голову. Но было ясно: дома никого нет.

Анна Ильинична сказала, что Антон ещё не вернулся с работы, а ей сегодня нездоровится, и Сашка к ним не заходила.

Вот тогда-то я испугалась. Сразу представила, как она свалилась в какую-нибудь канаву или траншею, ведь дети всегда находят самые «удачные» места для падений.

Понеслась вниз, к подъезду, расспросила соседок, но никто Сашу не видел — выползли гулять только что. Я не придумала ничего лучше, как обойти все квартиры. На мои звонки раздавались недоуменные отказы: нет, мы не видели вашу девочку, не заходила, не была. Как так, ушёл ребёнок, а никто не знает. Я позвонила в милицию, но там грубый молодцеватый голос хамовато посмеялся надо мной. Мол, шутите, мамаша, что мы вам тут, няньки, к подружке, поди, пошла. А вот если через двое суток не вернётся, то, конечно, тогда милости просим писать заявление.

Я хотела сказать, что не мамаша, и что подруг у неё никаких нет, но дежурный, весело хохотнув, положил трубку.

Снова вышла на улицу. Смеркалось и начинало накрапывать. Пахло холодной влагой, откуда-то нёсся автомобильный гул. Соседки расползлись по домам.

Опустевший двор казался мрачным, недоброжелательным. Я села на лавку и подумала: сначала надо дождаться Антона, потом идти обыскивать район вместе. Но как и где искать в первую очередь, я не знала.

Мысли мои постепенно рассеивались. Вечер мутнел и угрюмел. Заговорщически шушукался в деревьях ветер.

Чувствовалась августовская ненадёжность.

Пожалуй, я только сейчас поняла, что осень уже дышит в затылок, обрывая в нетерпении календарные листы. Смена времён года неминуемо делает круг. А человек, как всякая зверушка, готовится к зимовке загодя.

Не знаю, сколько я так просидела. Но фонари уже засветили жёлтым, когда на другом конце двора показались два силуэта. Тёмные фигуры: одна сгорбленная повыше, другая стройная маленькая — приближались медленно. Я почему-то сразу поняла, что это ведут Сашу.

— Спасибо за то, что нашли, — сказала я и крепко схватила Сашкину руку.

Старая женщина грустно посмотрела на нас, кажется, сгорбилась ещё больше. Её вытянутое сморщенное лицо уныло качнулось над тощими плечами в знак согласия. Мне подумалось, что она похожа на китайского болванчика.

— Мы кормили кошек.

— Рыбой, — подтвердила Саша.

— Я с каждой пенсии покупаю два кило плотвы, чтобы бездомным кошечкам дать поесть вволю.

Почувствовала, как начинаю выходить из себя. Они кормили «кошечек» в то время, когда я тут сходила с ума от беспокойства. Потащились на помойку бросать склизкую рыбёшку хвостатым.

— А потом мы зашли ко мне домой, чтобы помыть руки.

Старая калоша говорила так спокойно, будто бы всё в порядке. Помыть руки, попить чай, поужинать, поболтать. Я тут места не находила. Теперь стоит, рассуждает, мол, кошечек бездомных жальче людей. То-то видно, эгоистка.

— Спасибо, — процедила я сухо и потянула Сашу за собой. Женщина, отпуская её, попросила кормить иногда бездомных животных.

Мы подошли к подъезду.

— Мне больно, — пискнула Саша и попыталась высвободить руку.

— Тебя вообще надо выдрать! — выпалила я сквозь зубы.

Саша непонимающе посмотрела мне в глаза. Я вдруг на неё замахнулась.

Она часто-часто заморгала, начала прерывисто дышать, вся сжалась.

Мне до сих пор стыдно. Я не ударила, но хотела. В первый раз так сильно и решительно. Даже сейчас не по себе, то ли оттого, что могла это сделать легко, то ли потому, что возникло желание.

Я успокоила Сашу и забрала у неё ключи от квартиры. Что-то сказала про плохое поведение…

Дождь постепенно сходил на нет. Люди, прятавшиеся под козырьками кафе и ресторанов, потянулись на улицу. Непонятно откуда взявшийся худощавый мим ненавязчиво заигрывал с прохожими. Он смешно вытягивал шею, подставлял размалёванное лицо под редкие капли, махал руками и высоко задирал ноги, явно изображая какую-то птицу. Заботливо вырастил воображаемый цветок и подарил его промокшей блондинке в льняном костюме. Эйфелева башня медленно таяла на фоне проясняющегося ночного неба.

Саша в комнате, пристроившись на уголке кровати, напряжённо ловила каждое моё движение. Рядом с ней лежала новенькая нераспечатанная свечка и буклет, открытый на странице об уличных актёрах.

Я чиркнула спичкой о коробок, приятно запахло серой. Комната наполнилась тусклым мерцанием, тени медленно поползли по обоям.

— Саша, знаешь, — сказала мягко, — бояться можно, к тому же со временем это проходит. Да и гроза не самое страшное из того, что случается. Если чем-нибудь заниматься, когда за окном начинает греметь, можно научиться не замечать… — мне вдруг пришло в голову, что говорить подобные вещи испуганному ребёнку по меньшей мере глупо, даже если этот ребёнок ни за что не признается в своих страхах. Но хуже пытаться убедить его в том, во что самой не удалось поверить.

Сложилось так, что я всегда была с ней рядом, вроде бы, даже участвовала в воспитании, но только на деле Сашка выросла сама. И теперь мои педагогические порывы выглядели не к месту.

В свои семь она была похожа на маленькую рассудительную старушонку, в сущности, сформировавшаяся личность. Молчаливая, неулыбчивая, совсем не такая, как остальные дети. Я не помню, что бы она плакала или когда-нибудь жаловалась, а ведь девчонки её возраста постоянно гундят и канючат что-нибудь у своих родителей, пытаются привлечь всеобщее внимание. Сашка не капризная, но очень упрямая.

Знаю, ей нужна была ласка, наверное, пора было вести с ней всякие разговоры про то, откуда берутся дети и почему ей в этой, без того нелёгкой, жизни придётся сложнее, чем остальным. Но каждый раз, когда я набиралась смелости и заговаривала, Сашка смотрела на меня по-особенному, и я задумывалась, не опоздала ли с подобными рассуждениями. Разговор опять не клеился, она продолжала самостоятельно взрослеть, справляясь со своими детскими штуками в одиночестве.

— Ты сегодня уйдёшь? — Саша прервала мою задумчивость.

Я пожала плечами.

— Хочешь молока? Она кивнула. Уснула не дождавшись.

Париж за окном растаял, а с ним и Эйфелева башня, только шпиль Останкинской остался, как напоминание. Я укрыла Сашу верблюжьим одеялом, забрала буклет, кружку поставила возле кровати, хотя знала, что до семи тридцати она не проснётся.

В коридоре настойчиво захрипел телефон.