"Отцы, матери, дети. Православное воспитание и современный мир" - читать интересную книгу автора

2. "Не противься злому" и социальные течения на рубеже веков

Секуляризация общества, начавшаяся на Западе в XV–XVI вв. и в России в XVIII в., привела к одинаковым результатам. И на Западе, и в России после того как христианство в сознании значительной части людей было сведено к нравственной системе, перестали понимать Нагорную проповедь, увидели в ней противоречие, которое как-то надо было разрешить. И решалось мнимое противоречие между подтверждением Ветхого Завета и его отвержением (Мф 5:38–39) в основном за счет принесения в жертву Ветхого Завета в пользу Нового. Но на деле это приводило к далеко идущим последствиям: отрицанию Ветхого Завета с одной стороны и произволу по отношению к Новому — с другой.

Среди социальных религиозно-нравственных движений, возникших на основе односторонних нравственных выводов из Нагорной проповеди, прежде всего следует упомянуть пацифизм. Название происходит от латинского слова pacificus — "миротворческий, мирный". Пацифистские установки о непротивлении злу были выдвинуты в некоторых протестантских сектах, таких как меннониты, квакеры и др. В контексте общей истории Реформации это связано с появлением так называемых "свободных церквей".

Движение Реформации на Западе, проходившее под знаменем освобождения личной веры из-под церковной опеки, а христианина — от клерикальной структуры Рима, в конечном итоге привело к возникновению национальных Церквей, возглавляемых главами государства. Некоторые протестантские деноминации, которые в XVII–XIX вв. отделились от официальных государственных Церквей в Голландии, Англии, Шотландии, Швеции и др., объявили себя негосударственными, свободными церквами. Поэтому первым проявлением клерикального пацифизма был протест против превращения Церкви в один из административных департаментов государства, а в ХХ в. к этому добавился еще призыв к антимилитаризации.

Социальный пацифизм — это движение, возникшее в Европе (особенно в Германии) перед второй мировой войной, которое приняло значительный размах после ее окончания. Движение социального христианского пацифизма выросло в основном из движения свободных мирных Церквей. Его невозможно привести к обобщенным формам, оно представлено множеством отдельных разрозненных выступлений, имеющим различные мотивы и даже разную идеологию. При этом, естественно, главным лозунгом является Мф 5:39 — Не противься злому.

Главная форма мирного сопротивления пацифистов — отказ от военной службы, от работы на военных заводах, ненасильственное, мирное сопротивление тотальному злу в виде государственной милитаризации.

Упомянутое в начале этой статьи толстовство выросло в социальное движение благодаря авторитету великого писателя и учителя жизни, которым пользовался граф Лев Толстой. В своих публицистических произведениях последних лет Толстой обратил внимание на противоречие двух вышеназванных мест в Нагорной проповеди, каким оно предстает в традиционной, сделавшейся привычной экзегезе. Из двух никак, по его мнению, не совместимых положений Нагорной проповеди Толстой отверг первое, обвинив официальное христианство в измене Христовым идеалам и приверженности ветхозаветному законничеству.

Программа социального протеста Толстого, однако, была еще шире. Он протестовал против светского общества и государственной Церкви, призывал к уклонению от общественных обязанностей и "обезжизненных" церковных обрядов. Протест писателя Толстого был воспринят некоторыми поклонниками его таланта, и так в среде ищущей интеллигенции возникло движение, целью которого стало преобразование общества.

Учение толстовства основывается на принципах: 1) всеобщей любви, 2) непротивления злу насилием и 3) нравственного совершенствования. Эти три принципа толстовцы приняли в качестве основного инструмента для религиозно-нравственного совершенствования индивидуумов и преобразования общества в целом.

Активность толстовцев проявлялась в антиобщественном поведении: отказ от уплаты налогов, от несения военной службы. В позитивном плане их активность проявлялась в организации производственных общин — коммун, которые получили название "культурных скитов". В 80-х годах XIX в. культурные скиты возникли в Тверской, Симбирской, Харьковской губерниях и Закавказье, но вскоре распались. Идеи толстовства распространились далеко за пределы России, они нашли своих сторонников в Китае, Индии и других странах.

Безусловно и то, что идеи Толстого не только влияли на регионы традиционной древневосточной философии, но во многом формировались под влиянием восточной мудрости. Толстой тридцать лет трудился над созданием своего религиозного мировоззрения, изучал Конфуция, Зороастра, Марка Аврелия[45], находился под большим влиянием трудов йога Вивекананды[46]. В этом отношении представляет интерес фигура Николая Рериха, трансплантировавшего свой мощный талант художника и мыслителя на индуиcтскую почву. Рерих входил в кружок интеллигенции, в начале XX в. вращавшейся вокруг Толстого.

Переписку с Толстым вел также известный индийский философ, политический и государственный деятель, автор идеологии ненасильственной национально-освободительной борьбы Махатма Ганди. С Толстым Ганди переписывался в начальный период своей деятельности, когда он в 1893 г. был вынужден покинуть Индию и по 1914 г. находился в Южной Африке[47].

Для ХХ в. Ганди был уникальным философом — он был не только мыслителем-теоретиком, но своей жизнью осуществлял проповедуемую им философию. Сделавшись главой государства, он не изменил простоте своего быта, и оттого, что не имел телохранителей, был убит наемником.

Исходные принципы гандизма, разумеется, возникли на почве совсем иной религии и этнической культуры. Основы принятой им морали Ганди заимствовал из джайнизма — одной из древнейших индийских религий. Главная идея джайнизма — ахимса — воздержание от любого физического вреда живым существам. Сторонники этой религии нередко даже не носят одежды, "одеваются воздухом", часть из них носит белые одежды. Однако в требование ахимсы входит также воздержание от духовного вреда. Согласно учению как джайнизма, так и Ганди, для соблюдения ахимсы, то есть непричинения боли и зла, требуется правдивость и храбрость, источником которых является любовь[48]. Один из наиболее крупных современных исследователей философской мысли В.Ф. Асмус усматривает в выработанной Ганди программе влияние идей толстовства[49]. И это вполне понятно. При всем отличии религиозно-этнической почвы толстовства от индусских философских традиций, учение русского графа для молодого Ганди могло послужить прецедентом, толчком для создания собственной программы социальной деятельности, которая по внешним проявлениям оказалась конвергентной толстовству.

Лев Толстой не был ни философом, ни тем более богословом, он был скептически настроен ко всякому научному философствованию. Рассмотрение онтологических и гносеологических проблем Толстой отбрасывал как ненужное. Фактически он уклонялся от философии как таковой и был убежден, что современная наука и культура утратили свое подлинное назначение. Толстой признавал право на существование только за нравственно-этической проблематикой гуманитарной культуры.

Главной философской ошибкой Толстого поэтому было то, что в последний период жизни он принялся обобщать свое литературное творчество; в качестве материала для философствования он использовал собственные же прозаические произведения. В результате этические компоненты, надерганные Толстым из разных философских систем, так и не сложились в целостную доктрину.

Социальные выводы, которые Лев Толстой сделал из собственных художественных наблюдений и обобщений, представляют поэтому исключительно литературный интерес. В 60-е годы (роман "Война и мир") Толстой идеализировал патриархальный быт. В 70-е ("Анна Каренина") — критиковал институт брака, чиновничество, духовенство. В 1887–1889 гг. ("Крейцерова соната") осуждал светское общество, искусство, отношение к браку. В рассказе "После бала" протестовал против рекрутчины, армейских порядков. 90-е гг. (роман "Воскресение") — это критика судопроизводства, "женский вопрос", идея возрождения через сострадание и личное самопожертвование. Наконец, в последних произведениях "Исповедь", "В чем моя вера", "Не могу молчать" от художественного языка Толстой прямо переходит к чистой публицистике, излагает свое кредо и делает выводы из жизненного опыта, воплощенного в его романах:

1. отвержение смертной казни;

отказ от всякого рода запланированных, организованных форм войны; более того — отрицание армии и военной службы, что в конечном итоге означает отказ от защиты Отечества;

отношение ко всякой власти как к злу, идеи уничтожения государства в любых его исторических формах, идеи анархизма.

Основное содержание учения Толстого, таким образом, — это проповедь социального сектантства. Толстой рекомендовал пассивно, миролюбиво уклоняться от государственных обязанностей, от института брака, от Церкви. Так, герой его пьесы "Живой труп" Федя Протасов уходит от жизни, уклоняется от общественных, семейных и социальных связей.

Не заботясь о создании целостного философского учения, Толстой произвольно рассматривал самые общие понятия, такие как добро и зло. От них он отсек как онтологический, так и гносеологический уровень анализа, оставаясь в плоскости чисто этической, а реально — на уровне бытовой житейской трактовки. Толстого нисколько не занимал вопрос, какие онтологические выводы последуют из тех нравственных положений, которым он учил.

Однако его этические идеи, спроецированные на философскую онтологию, порождают далеко идущие выводы. Во всяком случае, непротивление злу в любой форме — полная социальная пассивность — имеет смысл лишь в том случае, если зло обладает равноправным бытием наряду с добром, если зло является некоей самостоятельной сущностью.

Так в результате этика Толстого в качестве фундамента под собой может иметь лишь нравственный и онтологический дуализм добра и зла, характерный для гностицизма и манихейства.

Как художник Толстой безусловно остро переживал человеческие страдания, происходящие от зла, в котором мир лежит (1 Ин 5:19). Самое естественное движение, порыв души, уставшей от страдания и зла — это стремление освободиться, уйти от него. Для христиан единственный путь от зла — путь в Церковь. Этот путь был хорошо известен Толстому, но комплекс бессмысленной обиды и гордости не позволил ему простить Церкви несовершенств ее земного существования и в ней обрести свободу от порабощения злом.

С другой стороны, слава непревзойденного литературного исполина и мудреца искушала его все же вести поиск иных, — нецерковных и нехристианских, — путей избавления от зла. Искушение не только самому найти выход из плена зла, но возглавить общечеловеческий исход, было слишком велико. И Толстой начинает мыслить себя создателем качественно нового учения, более совершенного, чем христианство.

5 марта 1855 г. он записал в своем дневнике: "Разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле"[50].

Отсюда казалось бы странная прихоть Толстого — сделать собственную редакцию Евангелия, почему-то на грубом, просторечном языке. Отсюда же — составление сборников мыслей (по большей части своих) для чтения на каждый день года. И отсюда — самое главное — новое моральное требование, превосходящее, на взгляд Толстого, христианскую этику, являющееся следующей ступенью после нее. Все это — результат того, что Толстой осознал себя основателем новой нравственной религии — толстовства.