"Чертовар" - читать интересную книгу автора (Витковский Евгений Владимирович)

6

Никогда не выпадает вторая оказия создать первое впечатление. А. Сапковский. Меч предназначения.

На столе перед императором наконец-то лежал подлинник.

Копий он видел уже с десяток, но оригинал указа императора Павла Петровича о лишении прав сына Николая на престолонаследование был раздобыт с большим трудом. Подумать только, императрица прижила его от камер-фурьера Бабкина! Вот она — личная записка дедушки Павла Петровича, про «камерфурьера Бабкина, от которого Николай родился и был вылитый Бабкин». Имелись свидетельства, что тот же Д. Г. Бабкин, уже в придворном чине гоффурьера, сопровождал Александра в Таганрог. Приемный дядя, что ли — такого родственничка лучше при себе держать. Умела пожить матушка пращура, умела, но муж, скажем мягко, дознавателей имел неплохих. «Домостроя» Павел Петрович не читал, вот что. Полагалось такую жену побить, а потом с нею же и поплакать. Однако ж окончательно наследства ее сына не лишать. Дать ему тысячу-другую душ, чтобы с голоду не помер, мелкий княжеский титул, не из древних — да и пусть себе живет где подальше. Видимо, пращур-то об этом, видать, и не думал даже. Не ушел бы так просто из Таганрога: выходило, что сдал он престол именно сводному брату, не Романову даже! А ведь был еще младший брат, Михаил, можно бы и ему престол передать… Ну да — а у того одни дочери. Как ни раскручивай — все смута лишняя. Не хотел пращур смуты, понять его можно. Кто он был-то, этот неизвестный фурьер? Истинный дворянский род древних бояр Бабкиных тремя сотнями лет ранее угас в Новогороде, это на Руси давным-давно каждый босяк знает.

Николай Александрович, он же так называемый «Второй», очень остроумно завещал детям великого князя Кирилла Владимировича, буде те от его незаконной женитьбы мало что на разводке, так еше и на двоюродной сестре, произведутся — быть им «князьями Кирилловскими». Вот и сделать всех потомков линии Николая Бабкина — князьями Бабкинскими. С эдаким, значит, польским ударением на втором слоге. Или Бабаюртскими? Можно Бабайскими — есть такой мыс в Турции. Хотя, черт возьми, Турция ж еще не вся наша. Заварила бабуся кашу с этим Бабкиным! Титул им теперь сочиняй…

Шестой чин в табели о рангах — то же самое, что войсковой есаул в казачьих чинах, капитан первого ранга в морских, бергауптман в горных, коллежский советник в гражданских, ну, и полковник в сухопутных. Впрочем, государь — тоже полковник. Но Преображенского полка! Государыня что ж, с дурманных глаз двух полковников перепутала? Добро бы — кавалергарда употребила в дело, гренадера там из охраны, конюха из таких, которым порку поручали, ну, даже циркача, не зря именно Николай I цирк на Руси первым устроил, конный к тому же — но зачем ей сдался камерфурьер? Извозчик? Всего-то «Ваше высокоблагородие…» Синий мундир, фалды закругленные, ежедневная запись всех событий придворной жизни, одно слово, писарь. А что потом до гоффурьера дошел — так это еще как смотреть, понижение или повышение…

Но никогда нет добра без худа, а из этого худа нынче можно сделать вполне благородное добро. Потому что, получается, были государи Николаи Первый и Второй, Александры Второй и Третий — совсем не Романовы, а Бабкины. И вопрос об их престолонаследии в случае прерывания рода Старших Романовых не стоит никак. Интересно, какое впечатление от такой новости будет у народа. Особенно первое впечатление… Анекдоты надо заранее приготовить, посолонее. Чтоб народ злословил круто, но по-правильному. Потомки Михаила Павловича — ладно, пусть резервными значатся. Потому как настрогал любезный пращур-дядя пяток дочерей, вот и весь праздник, их потомки теперь натуральная седьмая вода на киселе. Кстати, киселю бы сейчас прохладного, ежевичного, да келаря будить неохота — пятый час утра… пусть поспит Перекусихин-Ветринский лишний часок. Да и что проку в киселе, когда Антонина нашлась! Государь придвинул к себе поближе оба портрета. Работы, значит, киммерийских художников Веры и Басилея Коварди. Не забыть возвести их в древнее дворянское достоинство, можно и княжеское, скажем, с тринадцатого века, вписать в бархатную книгу, в гербе им дубовый подрамник и преклоненное колено. Нет, два. Мужское и женское. Как из Сальварсана этот… Матьего Эти, вот его фамилия как, знаменитый гербодел, приедет — так пусть оба колена на овальном щите и нарисует.

Увы, гербы государь теперь выдумывал сам. Знаменитый блазонер Вильгельм Сбитнев погиб при испытании атомной скороварки, — это по официальной версии, а на самом-то деле… Ладно. Лучше не вспоминать, разберемся мы с этими мерзавцами: хоть бы глядели, кого в жертву-то приносят!.. Сколько соратников полегло за минувшие годы! Кстати, не так уж и много-то полегло их в прямом смысле слова, только есть ведь и не прямой смысл. В Военно-Кулинарной Академии скандал второй год не кончается, Цезарь Аракелян отца на пенсию выживает. А отец смену себе на голову такую приготовил — пальчики оближешь от бастурмы по-цезарски, отец никогда такую сотворить не мог. Год еще, два — выживет он отца. А какая тому жизнь без государева стола? Чай, повар — не гражданская жена, на Аляску не спихнешь.

Другие, увы, не полегли, но очень уж сильно одряхлели: к примеру, канцлер не выдержал и отпросился на покой. Получает теперь каждое двадцать второе февраля, в Государев день, по ордену, приходится самому к нему ездить и вручать: совсем состарился Георгий. Да и шутка ли, тяжело для организма; семьдесят восемь лет человеку, в здоровом виде ему полагается весить семьдесят восемь килограммов, а экс-канцлер носит на себе шестью пудами больше, орденов не считая. Хотя бодр, все романы печатает, почему-то сентиментальные, один бесконечный сериал из жизни святой Варвары, урожденной Картленд, принес больше доходов, чем все винокурение Псковской губернии. Даже налог за это дело, не пикнув, заплатил! Это ж сколько и где украсть надо, чтобы все налоги платить и сполна, и вовремя?

А какая разница, ведь заплатил же. Все равно — гениальный человек, и гениальность его нигде так не проявилась, как в сфере изыскания средств для казны. Кто, как не Георгий, подал отличную идею запретить выражение «ехать в Россию», затребовать чтобы говорилось только «на Русь»! И налог за нарушение правильного словоупотребления — в казну. Как обычно. А еще Георгий хорошо выдумал: предложил оповещать сотрудников компетентных органов, что готовится указ о присвоении таковым почетного звания обер-заплечмейстера, обер-провокатора, обер-филера. От такой чести добрых девяносто пять процентов любой ценой стремились откупиться, а кто не откупался — тем приходилось вносить пошлины за гербовые документы, и выходило так на так. Павел избавил канцлера в связи с уходом на пенсию от издевательского титула «Барон Учкудукский», данного со зла и в спешке еще перед коронацией. Нет, на пенсию канцлер ушел в облике Светлейшего графа Командорского. И был доволен. А жена его, Елена, попросила ей оба титула оставить. Вот кто от дел так и не удалился! Но годы, конечно, и для нее идут. Они даже для великого князя Никиты Алексеевича в его благодатном Зарядье идут, хотя очередь из Настасий к нему — длиннее, чем к тому, подальше из Москвы убранному, как его… Ну, мавзолею.

Годы, годы. Они, прости Господи, даже для царя идут. И в свете такого дела даже не ясно — чем наградить Горация за сообщение о том, что он, император, осенью венчается, а сын будет его за фалду держать в знак признания законным наследником престола. Чтоб это не простое усынение было. Какое-то противное слово, пусть его из далевского словаря выкинут… Зачем Тоня сына Павлом все-таки назвала? Будет на Руси царь Павел Павлович. Третий. Звучит? Не звучит?.. Если Второй — мощно звучит, это Павел знал точно, то, наверное, и Третий — тоже прозвучит не хуже. А Бог его знает. Музыкой звучало для государя другое — имя Антонина.

Павел не видел любимую женщину столько лет, что и считать боялся эти годы. В зеркале они ему очень ясно были видны, а вот на портрете Тони — почему-то нет. Неужто портрет старый? Да нет, вот и дата внизу, притом наверняка подлинная, знали ведь, кому портрет пойдет, а царю кто же солжет? Октябрь прошлого года, иначе говоря, всего ничего. Что у них там, время не движется? А тогда сын откуда такой вымахал?.. Слава Богу, Гораций об этих сомнениях предупредил. И о том, что ответа на них раньше встречи с Тоней не будет. Не будет и потом, но тогда это царю уже без разницы станет, — словом, хорошо иметь своего предиктора. Да, хорошо! Что без этого мальчика Павел делал бы!

Да, тоже мне мальчик, чуть ли не под тридцать тому мальчику. Точный возраст Горация Игоревича Аракеляна как-то никому не был известен, спросить что ли у самого — а он тебе и брякнет раньше, чем ты рот открыть успеешь: «Сейчас Ваше Величество захочет спросить у меня, сколько мне лет, но вопроса так и не задаст, ибо куда более важные темы отвлекут Ваше Величество…» Ясновидящий хренов. И без него ни до порога, и с ним ни за порог. Впрочем, грех жаловаться.

Император провел без любимой женщины чуть не полтора десятилетия, непрерывно выслушивая от всех ясно — и неясно — видящих, от всех умных и дураков, что «это временно», что «этого требуют высшие государственные интересы», что «от этого зависит судьба России», и прочая, и прочая, и прочая фигня. Никто не заставлял его жить монахом, к его услугам были… словом, все что угодно было к его услугам, но никаких таких услуг он уже и сам не хотел. Конечно, иные умелые Настасьи из Зарядья проникали в Кремль по подземным коммуникациям и другими хитрыми способами, бывало, конечно, что он обнаруживал их в своей постели, когда отходил ко сну — тогда Настасьи изгонялись безжалостно. Но по наущению одной очень, очень известной и опытной Настасьи, стали проникать почти уже отчаявшиеся мастерицы в его постель не с вечера, а среди ночи, когда государь спал глубочайшим сном — и, понятное дело, видел во сне любимую женщину. Тут железный император оказывался не вполне железным. Да и кто бы устоял? Уловка сработала дважды и трижды, а потом царь махнул на нее… ну, рукой махнул. Только чтоб на утро никого поблизости уже не было. За поведение Настасий отвечали неуемный великий князь Никита со своим черноглазым подмастерьем: никаких законных наследников от подобных «снов» произойти не могло. С Павла хватало незаконных внуков на Мальте. А так все-таки легче тянулись годы, помогая не сойти с ума в ожидании единственной любимой женщины.

Сам перед собой Павел оправдывал подобные ночные приключения тем, что со всеми этими Настасьями он был, мягко говоря, уже знаком ранее. С годами эта уверенность перестала быть столь уж твердой, и царь прямо спросил Зарядского Владыку — «те», или не «те». Получив ответ, что «все бабы те, которые Настасьи», Павел убедился, что его опять надули — и спит он если не со всем селом, то, округло говоря, с лучшей его частью. Взял и улетел на неделю в гости на Аляску, как раз дело было: коль скоро Аляска — страна независимая, то и Германа Аляскинского во святости его повысить положено до Равноапостольного. Заодно поприсутстсвовать на освящении храма Святого Иннокентия Алеутского. Православному императору в такие моменты полезно постоять рядом с православным царем. С Иоакимом Первым.

Но там увидел не только царя Иоакима, но и царицу Екатерину — то есть свою собственную бывшую жену, не венчанную, слава Богу… Поприсутствовал на церемониях, поохотился на нерпу, пару раз нарезался в дым с другом молодости — и вернулся домой. Уж лучше Настасьи вприлежку, чем Катя вприглядку. Как-то неловко перед ней было Павлу: даром, что стала та царицей. Но вот императрицей же не стала! Ничего, это дело можно поправить — и Павел отдал приказ разработать планы превращения АЦА, Американского Царства Аляска, в ЗАИЦА — Западную Американскую Имперскую Целокупную Автаркию. С Мексикой дядя сам разберется, а от Святого Францыска на юг — это все как раз и будет новая, благовозвращенная часть ЗАИЦЫ. Препятствием там, в Америке, оказывался Орегон, где предиктор ван Леннеп безвылазно жил с любимой женой, а вот его Гораций просил не обижать. Ван Леннеп давно твердил, что ни в жисть православный император не обидит предиктора Горация Аракеляна. Удобно живут, ничего не скажешь.

Ну, будет княжество Орегонское анклавом. Живет Португалия на таком положении, и ничего. В конце концов, Штатам давно пора хвост прищемить: на кириллицу и половины газет не перешло!.. Стоят пятнадцать лет на счетчике — и полагают, что у него, у Павла, терпение безгранично. У него, у Павла Романова, даже инициалы этой самой латиницей неприлично выглядят — пи-ар, паблик релейшнз. А на хрена русскому царю этот самый пиар? У него, чай, не пиар, а шапка Мономаха!

Все это, конечно, пока что дело виртуальное. Граница ЗАИЦЫ до сих пор еще к Штатам ни на вершок не придвинулась, Канада покамест все оружием бряцает. Ничего, еще наподдадут ей с востока — все предикторы обещают. Только и делов русскому царю, что размышлять про Княжество Орегонское, а Штатам-то на самом деле уже теперь надо дивизии снаряжать, пора Бермуды оккупировать, весь треугольник и прочее, что там есть бермудское, России такого сто лет не нужно, своих забот от уха до уха.

Император вспомнил, что дело с Бабкиными так и позабылось за мечтой о киселе, полез в компьютер. Там был тоже какой-то кисель. Но про новгородских бояр известия нашлись; вот еще имелся дьяк Афанасий Бабкин, живший в Москве в середине шестнадцатого века — совсем ни к селу ни к ремеслу. Наконец, упоминался где-то еще и другой род Бабкиных — в Твери, отрасль рода славного Марка Демидова. Вот из них, не иначе, и был пресловутый камерфурьер. Быть по сему: признать за ними титул — какой там на очереди? Император вызвал файл и фыркнул: без князя, на очереди к дарению, стоял нынче город Новоназываевск. Так что пусть остаются в истории князьями Новоназывскими, и забыть их. Если еще раз голову подымут — пожалую их светлейшими князьями Внучкиными. Или сразу — Жучкиными!.. Но главное, главное — не забыть этому фурьреришке памятник в том Новоназываевске вставить — чтоб знали, кто таков и откуда что!..

Тяжела ты, шапка… Волосы императора сильно поредели, так что и шапку приходилось в холод надевать. А он не любил. Хоть она и Мономаха, эта шапка, хотя и с меховым, кровавым подбоем, однако Павел привык без шапки даже по холоду. Но здоровье у него было не свое, а государственное. Стало быть, права он не имел. И приходилось шапку напяливать — хочешь там, не хочешь.

Внешне спокойствующая Российская Империя вынашивала в своих глубинах множество тревог: самые разные граждане готовились восстать на главнейшего врага рода человеческого. Однако каждый считал наиглавнейшим врагом рода человеческого именно своего собственного врага, враг у каждого был персональный, и получались большие расхождения. Не хотелось бы великому государю, под чьим скипетром только и очнулась Россия от столетий эпилептической судороги, не хотелось бы остаться в анналах Истории вторым Тишайшим — при первом-то как-никак случился в русской церкви Раскол. Но при том Тишайшем хотя бы великий писатель жил — протопоп Аввакум. Кстати, над его канонизацией сейчас как раз колдовал Святейший Синод. А где такой писатель в наше время?.. Может, и хорошо, что такого нет — копай потом яму в Пустозерске, когда в этом самом месте нынче идет добыча алмазов. Невыгодно. Разве что фонд Доржа Гомбожава туда пустить. И его самого. Пусть добывает. Без права экспорта… Да что его все так, хороший вроде монгол…

Императору недавно перевалило за пятьдесят, из них больше трети он провел на нынешней службе, и по данному самому себе обету знал, что почти столько же еще ему тут и вкалывать, — лишь потом, по примеру пращура, можно будет идти куда глаза глядят. А это все-таки нескоро. Никакие моровые поветрия или катастрофы его жизни пока что не угрожали, это все ясновидящие в один голос подтвердить готовы. Но еще поэт Некрасов надорвался, собираясь описывать нелегкий труд русского императора в корявой поэме «Кому на Руси жить хорошо». Откуда-то знал этот барин-картежник, что императором быть на Руси — это отнюдь не груши околачивать.

Все свое время государь проводил исключительно в любимой резиденции «Царицыно-6», в допотопные времена носившей название «Архангельское» и служившей чем-то вроде подмосковного опорного пункта семейству Юсуповых на протяжении целого века с лишним, весь этот век готовили они тут покушение на Распутина, которое им после всех неудач как-то удалось провернуть. Государь много размышлял в последнее время: принесло это убийство пользу России — или наоборот. И склонялся к мысли, что все-таки вшивую пользу, крохотную, а принесло. Потому что именно в результате всех воспоследовавших событий усадьба стала его собственным опорным пунктом. В этот нелепый помещичий дом государь влюбился незаметно для себя самого. Даже почти неприличные для государевой дачи мраморные статуи оставил, — только фиговые листки с мужиков снять велел, с листками такие статуи казались ему грязной порнухой. В общем, хороший парк, хорошая дача. Чай, досталась эта дача Юсуповым при совершенно законном царе. При пращуре Александре Павловиче.

В конце концов, историю делает тот, кто хоть что-то делает, а не тот, кто купается в собственном величии. Сколько там Людовиков было во Франции, чтоб не сказать прямо — Луёв? Ну, шестнадцатого отложим в сторону, он не очень-то в картину вписывается. А которого помнят? Правильно, тринадцатого. Тогда как был он пустое место, и наследника-то себе, кажется, тоже какому-то камерфурьеру заказывал. Помнят же его потому, что Дюма-папаня удачно переделал книгу сплетен о его временах в роман «Три мушкетера», — говорят, тоже с посторонней помощью, чуть ли не Жерара де Нерваля, не то Огюста Маке, хрен его знает, кто таков, но на это тоже всем начхать, важно, что у д’Артаньяна там каждую ночь по Настасье. Значит, нужно всего лишь правильно формировать сплетни о себе и заботиться об их добротной литературной записи. Правдой будет не то, что есть правда, — ее вообще нет, — а то, каково о тебе потомки сплетничать будут, — если будут вообще. Как ты, к примеру, город заложил назло особенно склочному соседу или как вынес кому-то посмертный выговор. Как ты книги читал только от руки переписанные или как объявил, что Европа может потерпеть, когда русский царь ловит рыбу.

«Чем более абсолютна монархия, тем менее нуждается она в своем прославлении», — выплыло из памяти государя неизвестно чье изречение, неизвестно по какому поводу сказанное и, скорее всего, памятью же и перевранное. Нет, такой абсолютности, когда в истории от тебя остаются только даты начала правления и его конца, русский царь не хотел. Он так или иначе хотел закрепить за своим временем звание Золотого Века. Спешно требовалось Процветание Искусств. Литературы более всего: при Наполеоне у Франции как раз никакой литературы и не было. Один Стендаль сидел в обозе, да и то над «Пармской обителью» только спать можно, хоть она и гораздо позже написана. Но у Павла-то не было даже захудалого Стендаля. Но был обоз, а в нем уж точно пяток завалящих Стендалей отыщется. Пусть хоть артелью пишут. Писали же пьесы для кардинала Ришелье артелью! Две всего написали, но кардинал здоровье не берег, путался с французскими шлюхами, умер прежде времени… Словом, подать сюда всю литературную гильдию. Разделочный цех, так сказать, в смысле что цех, требующий разделки. Под орех.

Слава Богу, литературный цех удалось частично перехватить у стареющего канцлера. Георгий Шелковников сохранял за собой пожизненный экс-канцлерский пост, но стал, конечно, уже не тот: нынче его Павел насильственно худеть бы не заставил. Сильный был мужик, но годы взяли свое, а Павел отобрал остальное. Всего только и отобрал, что главного литературного негра, Мустафу Ламаджанова. Он за Шелковникова раньше романы сочинял под псевдонимом «Евсей Бенц», печатал на Западе, а гонорары шли канцлеру, — тогда, впрочем, кандидату в члены политбюро, но об этих временах кто ж теперь помнит. Забавно при этом, что в писателях этот самый Мустафа никогда официально не числился, — так, сочинил во время войны с Германией какую-то популярную песню про тужурку, только и всего. Потом отсидел сколько-то — кажется, за то, что песня оказалась идеологически невыдержанная, — но канцлер в этой песне талант увидел и Мустафу к себе на работу взял. А потом Павел, когда ревизию проводил имущественному положению своего ближайшего окружения, обнаружил, что Шелковников с гонораров Евсея Бенца партвзносов не заплатил никогда ни копейки. Вот это да! Ну, и пришлось предложить ему — либо партбилет на стол, либо… Мустафу. Пришлось канцлеру отдать татарина. Куда денешься. Ничего, нашел себе другого Мустафу, имя у него грузинское, непроизносимое — Шалва Сомхишвили. Псевдоним взял новый, почему-то по названию улицы, на которой с кем-то иногда живет: Борис Якиманка. Говорят, по-японски это что-то значит, то самое, про что он пишет все время… Стоп, это скульптора фамилия, а негра как? Леопольд или нет? Ладно, пока не нужен.

Царь и сам отчасти считал себя писателем: учебник по истории для шестого класса общерусской гимназии соорудил без посторонней помощи, потом дважды его переработал, согласно переменам, которые сам же в прошлом Святой Руси назначил. На обложке без лишней скромности проставил — «Павел Романов». Ни должности, ни звания, в конце-то концов, преподавание истории в средней школе — его первая основная профессия, он по ней институт закончил. Однако художественного дарования царь в себе пока не чувствовал. А народу нужна художественная литература. Глубоко, высоко и широко художественная. В конце концов, любые пирамиды рассыпаются в пыль, любые войны забываются, а книги переиздать всегда можно. Все смертно, кроме литературы: «Война и мир», при всех недостатках, все-таки основное, что осталось в России от Наполеона. Не зря дядя в Южной Америке именно писателей кормит, да еще престарелых художниц. Зарабатывает куда больше, чем тратит. В России такую писательскую бригаду взять неоткуда. Или есть откуда? Нужно попробовать. И подать сюда Мустафу Ламаджанова: его никто не знает, да вот зато весь мир читает и животики надрывает.

Ну, и пришлось повелеть. Когда приказывает абсолютный монарх — повиноваться следует абсолютно. И Мустафа, морда его татарская, повиновался. Должности ему царь не дал никакой, имени не вернул, но власть в организации дал такую, что все фокусы советских времен перед ней померкли. Мустафа стал распроверховным управителем всея российския изящныя словесности. Заодно уж и неизящныя.

Первым своим указом, предложенным императору на подпись, Мустафа поверг самодержца в приступ веселья. Тихо прозябавший в тени трона коммунистический союз молодежи, комсомол, татарин аккуратно переименовал в командный состав молящихся, газета «Комсомольская правда» стала «Русской Правдой Комсомола», ну, а бульварный «Московский комсомолец» переименовывался в «Московский Богомолец» — чтоб никаких сомнений не было в том, что газета эта духовная и православная. Павел только присвистнул — в татарской некрещеной голове какая, однако, правильная в государственном смысле извилина нашлась! Потом вспомнил, что собственного имени у татарина все равно нет, указы его Министерства Литературы идут от имени правительства, хромой Ивнинг завизирует — и будя. Но как бы там ни поворачивать — утвердить этот указ необходимо. Павел утвердил, то есть, коротко говоря — приказал Ивнингу, а тот, голубой в отставке, не спорил никогда. И уже на следующее утро сообщил «Московский богомолец» читателям интерконфессиональную историю — вырви-глаз. Вчера в шесть вечера, оказывается, профессиональная нищенка, ветеран войны и умственного труда, инвалид второй группы, в интересах профессионального статуса попросившая не называть ее по имени, спустилась со своего места на паперти церкви Климента Папы Римского в Климентовском переулке и подала серебряный рубль уличному музыканту на противоположной стороне улицы, исполнявшему на акустической гитаре еврейскую песню «Тумбалалайка», — что вызвало бурный восторг со стороны присутствующих верноподданных Российской Империи — как иудейского, так и римско-католического вероисповедания, не говоря уже об истинных сынах Державствующей Церкви. Музыкант Константин Лепиков приглашен с гастролями на Атаманские, бывшие Андаманские острова, нищенка с благодарностью получила единовременное вспомоществование лично от государя…

Ну хоть бы слово тут было враньем! В итоге, конечно, никто ни единому слову в газете не поверил, но рейтинг ее был особой директивой печатного министерства резко поднят. Недавнее вхождение в состав империи Андаманских островов тоже лишний раз упомянуть удалось в хорошем смысле. А то были нездоровые разговоры — мало того, что язык андаманский переименован в атаманский, так еще всем атаманам России приказано этот язык выучить и сдать по нему экзамен, чтобы в дальнейшем на нем общаться и на нем кричать «Любо!». Ничего, или пусть атаманские полномочия сложат, или атаманский язык учат: без него какие ж они атаманы? И вот отыскался же мерзавец: некий атаман Кондрат Некрасов отказался этот самый язык учить, не любо ему стало — и ушел, сволочь, с сотней сабель куда-то в Африку. Тоже, нашелся изысканный жираф, побежал к озеру Чад, — вроде бы именно туда он и подался. Есть мнение Горация, что про эту сволочь кто-то книгу сочинит, правда не скоро, но непременно. Государь в такой книге персонажем быть не желал — и приказал Некрасова не ловить.

А затеял государь на Руси литературу не просто так. Светлейший граф, князь Гораций Аракелян предсказал, что будет в царствие государя Павла Второго на Руси расцвет изящной словесности. Что ж, прикажете такому пророчеству не сбываться? Спешно полагается такому пророчеству исполниться, даже с перевыполнением. Мустафа глазом не моргнул — подтвердил, что за один год, много за полтора, войдет в силу в русской литературе Сверхновая Волна. Грянут иностранные инвестиции в русскую литературу. Инвестиции государь любил: особенно многократные и добровольные, чтобы капитал из России невыгодно вывозить было. Прогноз Горация был верным — потому что был выгодным.

Однако же не все получалось в Российской империи ладно, не все. Чего стоили одни мятежи сепаратистов-толстовцев! Требовали, видишь ли, независимости, предали собственной анафеме Державствующую, покойного Фотия Опоньского Антихристом объявили, — а какой из него Антихрист, давно ведь уже покойник! Вудуисты в синих халатах по улицам бегают почем зря, диетологи тоже признания требуют, вишнуитов арджунаиты на улицах веревками душат, сигалеоновцы-молчальники молчат все как один в глухой отрицаловке, еще кто-то гадости творит… А поди отмени свободу вероисповедания — свои же вонь поднимут. Потому как половина — скрытые кавелиты, а вот с этими лучше уже и не связываться. Покуда их не трогаешь, они по большей части натуральная опора трона. Тронешь… Ох, лучше и не представлять, что будет, если тронешь. Одно хорошо: друг с другом классно борются, иной раз и вмешиваться не надо. Воистину класс восстает на класс и как класс его истребляет. Вон, эти бабы, ярославны премудрые, разделали моргановок: людоеду на антрекот не собрать, уж разве на бефстроганов. Конечно, сама Моргана ушла, да с ней еще десяток, может, и сотня — но теперь не скоро в силу войдет. А сами ярославны стали тихие: бегают себе между поездами метро на Филевской линии, интервалов придерживаются, поезд — ярославны, поезд — ярославны. Это радеют они так. Пользы от них теперь никакой, можно бы и выслать, да глядишь — еще пригодятся. Это как с крысами: нет надежней способа, чем дать им друг друга сожрать. С этого способа борьбу с ними начинали, так, видать, и нет другого средствия на такой случай: что сначала придумается, то, наверное, и есть самое лучшее. Лишний раз ломать голову не надо, есть имидж припиаренный у империи, пусть таким и остается. И не будет другого имиджа, нынешний тоже неплохой.

Опять же промыслы. Приедет этакое чувырло из Пеории, так ему сразу коллекцию молясин подавай с разрешением на вывоз. Ну, самоцветных он не получит, мамонтовая кость тоже на вывоз не особо, а разве дубовое что, или серебряное — нехай в своей Пеории радеет. Меньше денег колумбийским баронам останется, какой там кокаин! С третьего дня полный улет: «Кавель Кавеля льуббилл…» Лучше б, конечно, не кавелировали, но не запретишь: чертовые гормоны бесятся. Иные кавелитские детки, говорят, уже в шесть месяцев, даже в четыре — еще ни ходить, ни сидеть не умеют, а уже кавелируют с утра до ночи. Может, и зря отдел по борьбе с ними расформировали. Хотя дорогой был отдел, и работать в нем опасно, но иди там предвидь: вдруг да почему-то нужно бороться с этим самым кавелизмом. Ну да что размышлять-то? Государство предиктора своего имеет.

На столе у Павла зазвонил пунцовый телефон. Прекрасно понимая, кто именно звонит, Павел взял трубку.

— Павел Федорович, — сказал знакомый баритон, — я тут будильник на пять поставил, вы мне звонить собираетесь. По поводу кавелизма. Так вот, прикажите для будущего вашего дворца в Царицыне-7 закупить чертовой кожи, обоев этих, как в Павловском зале в Кремле у Вас, сажен двести. Лучше — тысячу двести. Название запишите — марокен. Дорого, но оно еще как окупится. Потом костяных ножей прикупите: для нарезки обоев и вообще. Смазки для танков, тракозаживляющей. Словом, вы скажите снабженцам, они поймут. И пусть не торгуются: вот эти самые деньги на борьбу со злостным кавелированием и пойдут. К вашей свадьбе все как раз и уладится, насколько это вообще мыслимо, — баритон зевнул, — а теперь можно, я еще посплю, мне сейчас как раз очень хороший сон присниться должен — как мы тогда с вами на колокольню ходили…

— Да спи, спи, и не думал я тебя будить, — сказал царь, прекрасно зная, что врет, и зная, что предиктор об этом тоже знает. А еще знал царь, что на кожаные обои придется раскошелиться. Ладно, обои вещь нужная, особенно если как в Павловском зале, пуленепробиваемые. Хотя какое-такое Царицыно-7? Вроде и номера такого нет. Придется присвоить чему-нибудь. Как раз налог с обер-провокаторов и прочих на это дело и пойдет. Вот ведь были в гороскопе на сегодня непредвиденные расходы, хоть и всенародный шарлатан этот Андрей Козельцев, князь Курский, но дело делает нужное…

То есть, конечно, предвиденные. В Российской империи все предвидено, ибо все предвидимо. Придется обоев прикупить и смазки. Надо — так надо, на кой бы черт это все ни требовалось. Павел наскоро перебросил Ивнингу в компьютер соответствующий приказ. Уж тот постарается, хромец железный, даром что голубой.

Потому что к свадьбе все уладится, это главное.

А что, собственно, уладится?

Мысли императора опять пошли по кругу. Он вспомнил, что о работе забывать нельзя, придвинул стопку указов — и росчерком гусиного пера на веки вечные запретил на Руси клонирование членов императорской семьи с целью признания их прав на престол и на оный дальнейшего возможного возведения.