"Возвращение тамплиеров" - читать интересную книгу автора (Д'Агата Джузеппе)

Глава седьмая

— Вот и все.

Падре Белизарио, читавший этот отрывок на латыни и сразу же переводивший, закрыл книгу и встал, чтобы поставить ее в шкаф — один из немногих предметов, напоминавших, что просторное помещение было некогда аббатской библиотекой. Теперь же тут образовалось нечто вроде склада самых разных вещей: стаканы, тарелки, бумажные скатерти, постеры, музыкальные инструменты, спортивный инвентарь, коробки с продуктами и лекарствами и многое другое.

Джакомо посмотрел на книги, стоящие в шкафу, словно видел их впервые. Это были главным образом труды по теологии и комментарии к Писанию, но попадались также работы эзотерического характера и исторические исследования. Та книга, которую только что цитировал старый монах, была напечатана в восемнадцатом веке и рассказывала о духовно-рыцарских орденах.

— И больше вы ничего не можете мне сказать?

— Кто-то пытался воссоздать орден Меченосцев. Или Ливонский. Но не знаю, правда ли это.

Интерес Джакомо вспыхнул вновь.

— Когда?

— В девятнадцатом веке, а потом в тридцатые годы двадцатого века, в Германии. — Падре Белизарио взял руки молодого человека в свои ладони, словно намереваясь встряхнуть их. — Оставь профессора Борги, это подозрительный человек, совсем не чета тебе.

— Но диплом у него действительно есть.

— Есть. Швейцарский, полученный после заочного обучения, и я не знаю, по какой специальности… Возможно, по оккультным наукам. Оставь его. Этот человек использует тебя и твоего друга в качестве инструментов.

— Для чего, с какой целью?

— Не знаю. Но он сам, конечно, вам не скажет.

Монах отошел от юноши — ему понадобилось передвинуть большую коробку. Джакомо продолжал напряженно обдумывать услышанное.

— Это слово, «Ливония», — я видел сам, как оно появилось и пропало. Точно так же как пропала часть рисунка, который находится у меня дома.

— Какая часть? Напомни.

— Храм.

— А две даты?

— Остались.

Падре Белизарио кивнул, не сказав ни слова. Но эти цифры — 1489–1989 — пламенем жгли его сознание. Его мысли перенеслись к тому существу, что было заключено в подземелье, в клетке с лабиринтом.

Тревога старого монаха становилась все более гнетущей. Решив сохранить свой ужасный секрет, не доверяясь ни единой душе, он не мог раскрыть его никому. Даже на исповеди он никогда ни словом не обмолвился о тайне, усердно замаливая потом свой грех. И при этом он испытывал донельзя противоречивые чувства: он и в самом деле ощущал себя грешником, но лишь до известной степени. Сторожить зловредное существо, не давая ему совершать зло, — такой ли уж это большой грех? Но Белизарио не мог и поставить себе это в заслугу, потому что не он пленил Азугира. Однако он согласился быть его стражником, рискуя не больше и не меньше как душой…

Голос Джакомо вернул его к действительности:

— Падре, что происходит?

Монах улыбнулся, погладив бороду:

— А то, что знание должно уступить правде чувств.

— Но причины, цель…

— Причины, цель… — проворчал падре Белизарио. — Высшее знание — это Божия правда. Вот к ней и надо стремиться. Как говорится, философия — служанка теологии. Мне вспомнилось сейчас, как мы познакомились. В какой-то момент разговор перешел на Шекспира, и я привел тебе слова, написанные этим великим человеком.

— Отлично помню их. Это из «Гамлета». Мысль примерно такая: между небом и землей больше вещей, чем способны вообразить философы.

— Верная мысль. Ты не находишь ее верной? — Монах внимательно и любовно посмотрел на молодого человека. — Тебя давит некая тяжесть. Открой свою душу, Джакомо. А кроме того, я ведь твой духовный отец. Ты сам возложил на меня эту непростую задачу.

— Если б не вы, если б не братья, думаю, мне хотелось бы умереть.

— Не говори глупостей, — строго сказал монах. — Умереть! Конечно, все мы умрем, когда придет время. Но тот, кто чувствует себя обиженным, далек, страшно далек от добровольной смерти. Каждый может ошибиться непоправимым образом, но лишь впавшие в отчаяние желают смерти. Ну же, решайся, говори.

Джакомо долго молчал, не в силах начать разговор.

— Анна… — наконец произнес он. — Не знаю почему, но я чувствую себя в ответе за ее гибель. Такая ужасная смерть и такая несправедливая. Нелепая.

— Нелепая? — переспросил без всякого смущения падре Белизарио. — Я бы сказал, загадочная.

— Да, как знаки и надписи, которые появляются и исчезают. Ведь как раз в тот момент, как я увидел это кровавое слово, Анна была убита, проткнута насквозь… Могу ли я избавиться от тяжести на душе и в мыслях?

Лицо юноши пылало, он тяжело дышал от волнения.

Когда монах убедился, что откровенный разговор оказал на Джакомо благотворное воздействие, он взял его под руку:

— Так случилось, потому что это должно было произойти. Вспоминай о ней в своих молитвах.

Скит Сан-Себастьяно, расположенный на вершине холма недалеко от города, сохранил кое-что от изначального облика аббатства, построенного в четырнадцатом веке.

Самую серьезную перестройку здесь произвели в восемнадцатом веке. По существу, только церковь (без колокольни, согласно канонам цистерцианской[6] архитектуры) и красивейший внутренний дворик сохранились без изменений. Все остальное — от капитулярного зала до приемной, от трапезной до монашеских келий — теперь представляло собой различные по размеру помещения без определенного назначения. Они нуждались в ремонте, но вряд ли можно было рассчитывать на что-то подобное. С тех пор как цистерцианцы уехали отсюда, то есть с давних времен, несколько небольших келий на верхнем этаже занимали монахи-отшельники. Людям на глаза они не показывались.

Управление скитом, состоявшим из нескольких построек, в конце концов перешло в руки падре Белизарио. Он превратил его в собственное царство и года два назад решил предоставить место — временно, хотя и без определенного срока — для молодежной организации под названием «Лига обиженных». Среди ее целей имелась — для тех, кого это привлекало, — и такая: обретение веры. Так что причислить лигу к светским или конфессиональным обществам было трудно, и потому она считалась просто «открытой организацией». По этой причине правил, которые следовало соблюдать, насчитывалось совсем немного, а дел, которыми можно было заняться, предостаточно.

Лига хорошо вписывалась в общественную жизнь города, в ней состояло почти двести человек. Их — братьев — могло быть и больше, если бы прием в лигу был менее строгим. Но отчего же такие строгости для приема в организацию, объявлявшую равенство своим главным кредо? Члены лиги объясняли, что преобладать должно качество: аристократия качества против серых масс количества. И действительно, в лигу входили молодые люди из разных слоев — студенты и дипломированные специалисты, рабочие и служащие, профессионалы и безработные, — всех объединяли узы солидарности и братства, прочно связывали вместе сознание долга и нравственная строгость.

Джакомо и падре Белизарио вышли из монастыря.

Во внутреннем дворике человек двадцать молодых людей, разделившись на две команды, как были — в пальто, ботинках и шапках, — затеяли игру в футбол. Играли практически в темноте — свет был только в монастыре, совсем слабый, в кельях отшельников наверху.

Некоторое время падре Белизарио с удовольствием смотрел на игроков, слушая их возгласы, а Джакомо, стоя рядом, вспоминал слова, которые падре любил повторять молодым людям из лиги, как только находил для этого повод (а находил он его часто): «Каждый из вас должен быть безупречным и незаменимым. Вы всегда — живое свидетельство того, что ни одна обида не возьмет над вами верх, а главное, не сломает вас».

Довольно резкий, но хорошо поставленный голос падре Белизарио прозвучал на весь двор:

— Молодцы! Я мало что понимаю в футболе, но, по-моему, вы никудышные игроки!

Игра прервалась, и молодые люди, дружно приветствуя падре Белизарио, окружили его. Оживленные, веселые, они шутили и толкались, как мальчишки. Падре среди них тоже выглядел совсем молодым.

— Падре, я хочу быть актером.

— Так в чем дело, почему ты еще не актер?

— А серьезно, падре, — заговорил другой. — Мы хотим открыть театр. Заработаем немного денег на билетах и сможем пригласить в труппу девушек. Вы поняли, братья? Девушек!

Проект вызвал всеобщее одобрение.

Потом кто-то со смехом предложил:

— Карлетто, приходи ко мне в мастерскую. Я научу тебя работать на токарном станке.

— При чем тут токарный станок, когда речь о девушках?

— Очень даже при чем, — усмехнулся монах.

Все рассмеялись.

— Падре, а это верно, что мы святоши?

— Единственный святоша тут — это, наверное, я. — Монах снова засмеялся, заражая смехом остальных. — Кто из вас хотя бы иногда ходит на мессу?

Поднялись только две руки.

Немного поколебавшись и убеждая себя: «Правду, всегда только правду!» — Джакомо тоже поднял руку.

— Да ну! — воскликнул монах. — Если вы чувствуете себя обиженными, то каким же должен чувствовать себя Господь? Хорошо еще, что Он такой снисходительный.

— И такой покладистый.

Падре Белизарио похлопал в ладоши:

— Хватит, ребята, уже поздно.

— Но еще только семь часов, — возразил кто-то.

— У нас сейчас будет заседание совета, — сказал невысокий парень. Из-за огромной шапки голова его казалась чересчур крупной. Он был президентом лиги, и на лице его читалась гордость этим обстоятельством.

Все разошлись.

Остались лишь несколько человек, а остальные дружно удалились на трескучих мотоциклах.

Заседание руководящего совета проходило в помещении бывшей трапезной, за старинным столом — длинным и узким. Президент сидел во главе, напротив него — падре Белизарио, а советники — всего шестеро, и среди них Джакомо — разместились по длинным сторонам стола.

Президент (в миру — молодой врач) изложил повестку дня и перечислил вопросы, требовавшие решения совета. В этот вечер их оказалось немало. Прежде всего надо было обеспечить непрерывность акций милосердия, проводимых лигой: для этого требовалось немалое число добровольцев, трудящихся посменно. Предстояло распределить работу с учетом личной занятости братьев, готовых работать, и времени, которым каждый из них располагал. Кроме того, все время требовались специалисты — врачи и особенно санитары, но среди членов лиги недостатка в них не было. Распределение обязанностей среди братьев, которые должны были работать в вечерней столовой для бедных и иммигрантов и постоянно помогать беспомощным и одиноким старикам, заняло почти все остальное время совещания.

Джакомо, как и другие советники, тоже выразил готовность работать по вечерам и был назначен в столовую. Решение непростое: эта повседневная обязанность по меньшей мере на месяц отодвигала столь желанную поездку в Арденны — или, хуже того, вообще ее отменяла. Яирам расстроится, но поймет: ведь недаром он наградил своего друга прозвищами Долг и Строгость. А чем иным, если не долгом, можно было назвать желание накормить несчастных, голодных людей? Вот они по-настоящему обиженные, лишенные самого необходимого!

После недолгого перерыва, во время которого наспех приготовили и весело съели бутерброды, заседание продолжилось, и президент попросил казначея рассказать о финансовом положении лиги.

Казначеем был падре Белизарио, поэтому его называли еще «отцом духовным и материальным». В средствах недостатка не было, и поступали они, разумеется, не из церковных касс. Однако об их происхождении монах не распространялся, потому что — так он оправдывался — все спонсоры были, как правило, частными лицами и предпочитали сохранять инкогнито. Так или иначе, было известно, что у падре Белизарио имелось немало знакомств среди высокопоставленных и влиятельных людей, и члены лиги были убеждены, что он — человек очень деловой, умеющий извлечь максимальную пользу из денег, которыми заведует.

Удостоверившись в экономической состоятельности лиги, президент выдвинул два предложения: создать центр помощи наркозависимым и открыть вечернюю школу для тех, кто по разным причинам не имел аттестата о среднем образовании. После оживленной дискуссии первое предложение было отвергнуто или, вернее, отложено: сил, какими располагала лига, было пока явно недостаточно, чтобы всерьез взяться за спасение наркоманов.

Джакомо, так или иначе, добился обещания, что вскоре лига все же займется — и будет действовать решительно и постоянно — неустроенной молодежью и бомжами, находившимися в той питательной среде, которая порождала наркотики, проституцию, преступления. Идея организовать вечернюю школу, напротив, получила одобрение, но при условии, что школа будет бесплатной.

Потом президент прочел письмо, полученное из Рима. Молодежная организация под названием «Объединенные братья» намеревалась провести в марте в Риме встречу представителей многих гуманитарных организаций, действовавших в разных частях света и ставивших перед собой схожие цели. Встреча должна была положить начало координации действий на международном уровне. Приняв решение о необходимости участия в этой встрече, организационные вопросы поручили Джакомо.

Наконец руководящий совет стал рассматривать заявления о приеме в лигу. Каждый кандидат — естественно, отсутствовавший — был представлен и рекомендован тем или иным советником. Любопытная деталь: советнику полагалось подробно изложить недостатки своего протеже и при этом быть честным до конца. На достоинствах, которые в конечном счете значили немного, останавливаться было не принято.

Иногда перечень недостатков оказывался очень длинным (пьет, ленив, не хочет работать или учиться, склонен к воровству, слишком увлекается женщинами, наглый, задиристый, эгоист и так далее), но все это имело значение лишь до определенного момента. Гораздо важнее было другое — хочет ли кандидат исправиться, избавиться от своих недостатков и встать на путь самосовершенствования.

Прием в лигу проходил путем тайного голосования с помощью черных и белых шаров — соответственно «за» или «против». У каждого советника были такие шары, и он должен был опустить один из них в урну со специальным отверстием. Не будучи советником, падре Белизарио не голосовал, но ему по традиции поручалось вскрытие урны и объявление результатов голосования.

Этим вечером девять кандидатов были приняты и два отвергнуты.

Когда все разошлись, падре Белизарио поднялся в скит, чтобы помолиться в скромной капелле, где находилось большое деревянное распятие.

У дверей его ожидала тощая, согбенная фигура. Это был очень старый слуга, нечто вроде ризничного сторожа, который предупредил, что кто-то, несомненно под покровом ночи, пытался открыть замок той двери, что преграждала вход в подземелье.

Падре Белизарио обещал посмотреть и удалился с потемневшим лицом.