"Игра на выживание" - читать интересную книгу автора (Хайсмит Патриция)

Глава 3

И к семи часов утра они не закончились. Лишь Карлос Идальго и ещё трое человек были отпущены домой. Хосе Гарвеса, хозяина винного магазинчика, попросили задержаться. Пресса в конце концов была допущена на место происшествия, и толпа из шести или восьми репортеров прошествовала по квартире вместе со своими камерами и вспышками. Оказавшись в спальне, они принялись снимать Лелию со всех возможных ракурсов, не обращая никакого внимания на протесты Теодора, умолявшего Саусаса прекратить это действо. После этого Теодор в душе начал ненавидеть Саусаса.

Ничего особенного на крыше обнаружено не было, и отпечатков пальцев на водосточной трубе тоже не оказалось.

Один из полицейских вышел купить кофе и булочек, и они устроили импровизированный завтрак, расположившись вокруг стола Лелии, на котором в беспорядке были разбросаны бланки с образцами отпечатков пальцев, газеты, папки с бумагами, пепельницы и даже пистолет, рукоятка которого покоилась всего в каких-нибудь нескольких дюймах от безвольной правой руки Рамона. Рамон положил голову на стол, но спит он или нет, сказать было трудно, да никому до этого не было ровным счетом никакого дела.

Полицейские расспрашивали Хосефину о недоброжелателях, которые могли быть у Лелии. Нет; ладно, тогда, может быть, у неё были долги? Хосефине было известно лишь об одном возможном долге — совсем незначительном — за консультацию врача, к которому она обратилась с каким-то пустяком, когда в прошлом году отдыхала на озере Патскуаро. Но это даже долгом назвать было нельзя, потому что она так понравилась тому доктору, что тот сказал ей, что не возьмет с неё денег.

Это сообщение стало причиной нового взрыва веселья со стороны полицейских и детективов, и Хосефина обвела присутствующих презрительным взглядом.

— Я знаю, что вы подумали! Если женщина хочет рисовать, то чего в этом такого необычного? Что плохого в том, если у женщины богатое воображение? Вы думаете, она была ветреной? Вы только посмотрите на её работы, окружающие вас, но если вам этого мало, то, может быть, вам будет интересно узнать, что её картины входят в постоянную экспозицию Национального института изящных искусств! Ее работы были на выставке в Нью-Йорке! Если она не хотела выходить замуж, то разве это не её личное дело? И если у неё было двое замечательных друзей-мужчин, — продолжала она, прикасаясь к покоившейся на столе руке Теодора, — то разве и это тоже не её сугубо личное дело? И если они приходили к ней посреди ночи, то почему это обязательно должно вызывать у вас дурацкие ухмылки? Лишь потому, что сами вы судите по себе и считаете, что ходить по ночам в гости к женщине можно лишь с одной конкретной целью?

— Мама, — тихо одернула её Игнасия.

Портрет маленького мальчика по имени Хосе, выполненный Лелией в светящихся, меланхоличных зелено-голубых тонах, с детским достоинством взирал на происходящее.

— Когда Лелии было девятнадцать, она вместе со мной и моим мужем совершила грандиозное путешествие по Северной Америке. Она училась в Нью-Йорке. Это вам не какая-нибудь дурочка из провинции. Я, между прочим, в прошлом сама была концертирующей пианисткой, — добавила Хосефина, приосаниваясь и гордо вскидывая голову. — Но я отказалась от своей карьеры ради замужества. А Лелия не захотела ставить на себе крест. Что же до всего остального, — продолжала она, взглянув сначала на толстого полицейского, а затем на Саусаса, — то, к вашему сведению, мой муж на протяжении четырнадцати лет платил ей стипендию. Четыреста песо в месяц. Так что, уверяю вас, ей не было нужды побираться. Или заниматься проституцией!

Саусас лишь выразительно кивнул, предпочитая не вступать в дискуссию. Напустив на себя беспристрастный вид, он обратился к Рамону.

— Рамон Отеро, у вас когда-либо возникали проблемы с полицией?

Рамон медленно поднял голову.

Саусас повторил вопрос.

— Да, — сказал Рамон. — В свое время я был ошибочно задержан и избит почти до смерти доблестной полицией Чиуауа. Я спал в грузовике, припаркованном у обочины, а они налетели и загребли меня в участок за убийство и грабеж, который я якобы совершил. — Он злобно взглянул на толстого офицера полиции и достал из кармана пачку «карменситок» — миниатюрных дешевых сигарет.

— Когда это было? — спросил Саусас.

— Пять лет назад. Нет, уже шесть.

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

— И что, впоследствии вас признали невиновным?

— Настоящий преступник был арестован несколько дней спустя. Мне, можно считать, крупно повезло. Иначе меня, наверное, просто забили бы до смерти. Вот так… — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась похожей на страдальческую гримасу.

— Они били его железным прутом, — сказал Теодор Саусасу, — и он получил сотрясение мозга. А после такого… — Теодор развел руками. — Короче, он сильно изменился.

— Ясно, — задумчиво пробормотал Саусас. — А в психиатрической лечебнице он, случайно, не бывал?

— Нет, — ответил Теодор, — но иногда его донимают сильные головные боли.

— Сеньор Шибельхут, а теперь вы его пытаетесь выгородить?

— Нет, и вовсе я него не выгораживаю! — хмурясь, возразил Теодор.

— А внезапные приступы ярости у него тоже бывают?

— Да, — твердо сказал Теодор.

— И вы думаете, что вчера вечером он почему-то вспылил и убил эту женщину?

— Я не убивал ее! — выкрикнул Рамон. — Вы можете избить меня до смерти! Давайте, начинайте! Но я её не убивал! — Он даже привстал в своем кресле.

— Ладно, Рамон, успокойтесь! Мы собрались здесь, чтобы установить факты. У вас есть нож? Вы храните его дома?

— У меня дома есть несколько ножей. На кухне, — ответил Рамон.

— А с собой вы нож не носите?

— По-вашему, я похож на уличного хулигана?

В комнате поднялся невообразимый шум. Внезапно все разом заговорили.

— Вы последним приходили сюда! — кричал Саусас. — Так почему, скажите на милость, мы не должны вас подозревать? Я, по-вашему что, похож на идиота?

— Давайте! Ну что же вы? Начинайте! — дико орал Рамон.

Саусас лишь махнул рукой и обернулся к Теодору.

— Сеньор Шибельхут, почему вы приехали в Мексику?

— Потому что мне очень нравится эта страна.

— Как долго вы прожили в Соединенных Штатах? Вы получили гражданство?

Теодор уже рассказал Саусасу, что он родился недалеко от Гамбурга, что когда ему было одиннадцать, то они всей семьей переехали в Швейцарию, где он и окончил школу, а потом ещё учился в Париже, и приехал в Соединенные Штаты в возрасте двадцати двух лет.

— Я уехал ещё до того, как был решен с моим гражданством в Америке, — устало сказал Теодор.

— И чем вы занимались потом?

— Три-четыре года я путешествовал — главным образом по Южной Америке. Много где побывал, многое повидал. Разве это имеет значение?

— Имеет. Почему вы решили приехать в Мексику?

— Потому что здесь мне понравилось больше всего. А так как стеснения в средствах я не испытываю, то могу себе позволить жить там, где пожелаю.

Еще минут пятнадцать ушло на обсуждение источника доходов Теодора, хотя все было предельно просто: он получал свою часть доходов с недвижимости, принадлежавшей его семье и проценты с акций, которые значительно возросли в цене, когда началось послевоенное восстановление Германии. Все это приносило ему примерно двадцать пять тысяч песо в месяц. Разумеется, с этой суммы он исправно уплачивал подоходный налог и в случае необходимости мог доказать это, предъявив соответствующие документы. Этот разговор утомлял его, и он едва удерживался от того, чтобы не заснуть. Ему начало казаться, что полицейские намеренно не отпускают их с Рамоном спать, разыгрывая упрощенную версию американского допроса с пристрастием. Не было ни направленной в лицо лампы, ни резиновых дубинок; но по сути метод был тот же самый: вырвать признание, воспользовавшись усталостью подозреваемого, его неспособностью контролировать собственный рассудок. Усталость действовала ему на нервы, и особенно его раздражало то тупое любопытство, с которой полицейские и детективы стали глядеть на него, когда узнали о сумме его ежемесячного дохода. Как можно потратить за месяц такие деньжищи? И куда тратит их он? И чем больше неопределенных и уклончивых ответов он давал, тем со все большей настойчивостью они на него наседали. Когда же Теодор сказал, что у него есть два дома, один в Куэрнаваке, а другой в Мехико, то они смотрели на него с таким восторгом и мечтательным изумлением, с каким люди смотрят фильмы о красивой жизни американских миллионеров.

— Я же со своей стороны могу вас заверить, что потратить двадцать пять тысяч песо в Мексике можно запросто, если у человека есть свой дом, прислуга, автомобиль… потом ещё расходы на ремонт… на покупку книг, пластинок… — У Теодора появилось ощущение, что он разговаривает во сне, доказывая свою точку зрения несуществующим персонажам приснившегося ему кошмара.

— И на любовницу? — пихнув его локтем в бок, подхватил сидевший рядом с Теодором детектив, перекатывавший во рту жевательную резинку.

Теодор отодвинулся от него, но мятно-тошнотворный запах его дыхания, заставил Теодора содрогнуться от омерзения. Он поспешно отхлебнул глоток отвратительного кофе — пойла мышино-серого цвета, больше напоминавшего молоко, разведенное сырой водой. Край бумажного стаканчика размок и уже начал расползаться.

— Извините, — сдержанно обронил Теодор. И прошел в ванную, находившуюся в конце коридора. Но вызвать рвоту ему так и не удалось. У него в желудке ничего не было. Но все равно в течение ещё нескольких минут он стоял, наклонившись над унитазом, чувствуя приступы тошноты и придерживая галстук, который его большая, ухоженная ладонь судорожно прижимала к груди. Он вымыл руки и ополоснул лицо прохладной водой. Его кожа словно онемела. Затем выдавил немного пасты «Колгейт», которой обычно пользовалась Лелия, и прополоскал рот. Еще какое-то время он стоял неподвижно, глядя на батарею пузырьков с духами и туалетной водой, расставленных на небольшой полочке на стене. Потом взглянул себе под ноги, на неровный пол, выложенный белым кафелем и лежащий на нем овальный резиновый коврик синего цвета. Даже сейчас, закрыв глаза, он мысленно видел на нем свои босые ноги. Сколько счастливых дней и ночей… Возможно, все это неправда, ничего не было. А Лелия не лежит мертвая в спальне, изнасилованная и с отрезанным носом. В ушах у него зазвенело, а белые плитки кафеля на полу почему-то начали сливаться воедино. Теодор наклонился так низко, как только мог, пока его голова, не оказалась, наконец, ниже уровня коленей. Забавная поза. Он проклинал свое тело.

— Сеньор Шибельхут!

Он ждал, не открывая глаз, чувствуя, как кровь приливает к голове.

— Сеньор Шибельхут! — Шаги приближались.

— Уже иду! — отозвался Теодор, выпрямляясь во весь рост. Он провел рукой по волосам и открыл дверь.

Они расспрашивали Рамона о его работе и доходах. Рамон отвечал неохотно, давая на все вопросы односложные ответы. Рамон работал в мастерской по ремонту мебели, что находилась близ собора, всего в пяти или шести улицах от дома Лелии. Он был совладельцем этой мастерской, и его компаньоном был человек по имени Артуро Балдин. А ещё у них трудились двое наемных работника. Доходы Рамона варьировались в зависимости от успешности бизнеса. Он сказал, что получает от трехсот до шестисот песо в неделю, но Теодор знал, что зачастую заработок Рамона не превышал сотни песо, а то был и того меньше, всего шестьдесят песо в неделю, столько, сколько получает в Мексике низкоквалифицированный рабочий. Теодор, узнав о Лелии о столь бедственном положении Рамона, часто тайком подсовывал ему в карман пиджака купюру в сотню песо, а иногда и открыто настаивал на том, чтобы Рамон принял бы от него несколько сотен в подарок. Рамон обладал обостренным чувством экономической справедливости, а потому не имел ничего против того, чтобы брать деньги у Теодора. Ведь у Теодора их было так много, да и доставались они ему, можно считать, даром. Так что деньги от Теодора он принимал без тени смущения и стыда, но в то же время не выражая и радости по этому поводу, словно это было в порядке вещей. И за это ему Теодор был очень благодарен. Однако теперь Теодор подметил, что Рамон так ни разу и не обмолвился ни словом о том, что он часто давал ему деньги. Что ж, и это, пожалуй, к лучшему, решил Теодор, потому что в противном случае это лишь ещё больше запутало бы дело. Они продолжали расспрашивать Рамона о том, как ему удается жить на такие небольшие деньги, и не пытался ли он найти себе дополнительные источники дохода. Рамон, само собой разумеется, побочных заработков не искал и даже не мечтал о том, чтобы разбогатеть с помощью гипотетического выигрыша в денежной лотерее. Он жил скромно и никогда не жаловался. Когда же полицейский офицер — это был не официальный допрос, и вопросы мог задавать любой из присутствующих — предположил, что Рамон мог состоять при Лелии, выполняя обязанности сводника, Рамон лишь ответил все тем же бесцветным тоном: «Нет». Как часто он приходил к Лелии? Ну, может быть два-три раза в неделю, а иногда бывало, что и каждый вечер.

А иногда — и Теодору это было точно известно — он не появлялся у неё и по две-три недели. Но он всегда возвращался, забыв о гордости, или, точнее сказать, скрывая за уморительными шутками-прибаутками свою в очередной раз уязвленную гордость.

Со двора через распахнутое окно доносилось пение канарейки. Были слышны крики мальчишки-газетчика — «Эксельсиор! Новедадес!» И рев мотора проехавшего по улице грузовика. Начинался новый прекрасный, солнечный день.

— Сеньор Шибельхут, вы думаете, это он её убил? — неожиданно спросил Саусас.

— Я не знаю, — растерялся Теодор.

— Но всего несколько часов назад вы были в этом убеждены, — напомнил толстый полицейский.

Да, это так. Теодор понятия не имел, что произошло за это время такого, что заставило его усомниться. Возможно, ничего.

— Рамон, а кто, по-вашему, убил Лелию? — спросил у него Саусас.

— Наверное, он, — равнодушно проговорил Рамон, не сводя глаз с Теодора. — Ведь это его застали здесь с ней. И к тому же он не может толком объяснить, каким образом попал в квартиру. Это потому что она сама впустила его.

— Рамон! — одернула его Хосефина, укоризненно качая головой.

Теодор не слишком-то испугался, но его сердце забилось часто и тревожно. Он вспомнил, как однажды Рамон выкинул из окна кухни во двор блюдо с запеченной уткой лишь потому, что он, Теодор, немного опоздал к обеду, а Рамон не любил ждать. Но с таким характером… если Рамон на самом деле решил, что это он убил Лелию, то он просто наверняка постарается убить его. Просто вцепится в горло и задушит этими своими сильными ручищами прежде, чем его кто-либо успеет остановить.

— Вы не правы, Рамон. Сеньор Шибельхут подробно объяснил нам, как он сюда вошел. Рамон! — Саусас повернул голову, бросая через плечо: — Энрике, принеси ещё одно мокрое полотенце. Рамон, у вас есть ключ от квартиры. И он у вас с собой. Автоматически этот замок не захлопывается, значит, дверь была закрыта на ключ снаружи — вероятнее всего, вами. Водосточная труба попросту не выдержала бы вашего веса. Мы её проверяли. А пыль на фрамуге и на раме явно свидетельствует о том, что сквозь неё кто-то пролезал. А теперь сами подумайте и скажите, есть или нет у нас основания подозревать вас?

Рамон пожал плечами, и это небрежное движение, похоже, оскорбило Саусаса до глубины души.

Наступила напряженная пауза, в то время, как подошедший с мокрым полотенцем в руках детектив накрыл им лицо Рамона и вытер его тем движением, как будто вытирал нос маленькому ребенку. В следующий момент Рамон вскочил со своего места, нанося обидчику сокрушительный удар кулаком. Полицейские мгновенно выскочили из-за стола. Даже будучи повергнут на колени, Рамон продолжал отчаянно отбиваться и размахивать кулаками. Попавший ему при этом под руку высокий полицейский был одним ударом отправлен в нокаут. Затем раздался глухой треск; Рамон растянулся на полу, а над ним склонился довольный полицейский с пистолетом в руке.

— Великолепно! — саркастически воскликнул Теодор, мысленно укоряя себя за то, что вовремя не вмешался в драку. — Вот вы ему удружили-то! Вас тут целых шестеро, а вы не придумали ничего лучшего, чем огреть его пистолетной рукояткой!

Хосефина стояла на коленях, склонившись над Рамоном и протирая ему лицо все тем же злополучным мокрым полотенцем. Рамон делал слабые движения, словно дрался во сне, но глаз не открывал. Он выглядел умиротворенным и по-детски беззащитным.

Когда Рамон немного пришел в себя, Саусас снова принялся задавать ему вопросы, которые Рамон презрительно игнорировал, и за все это время даже не взглянул в его сторону.

Затем дверь открылась дверь, и Теодор вздрогнул от неожиданности. Полицейский, которого он прежде никогда не видел, вошел в гостиную и отдал Саусасу честь.

— Цветы были куплены на лотке, находящемся через четыре улицы отсюда, — с трудом переводя дыхание, доложил полицейский. — Они куплены в промежутке между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью. Точнее торговец сказать не может.

— Кто их купил? — спросил Саусас.

— Маленький мальчик. Примерно… да, вот такого роста. Так утверждает торговец. Это были единственное место в этом районе, где вчера вечером были куплены белые гвоздики в количестве двух дюжин, сеньор капитан, озадаченно сообщил полицейский.

— Значит, маленький мальчик, — повторил кто-то из сидевших за столом и тихонько засмеялся.