"Румбо" - читать интересную книгу автора (Злобо Георгий)подпольщики…- Мёртворождённый лишенец, доктор @ имеет сетчатые руки и кабель, который можно использовать как антенну. …кто это говорит?… Я не сразу осознаю произнесённое самому себе, потому что всякий раз произношу по-своему. — Доктор @ высокого о себе мнения, причём мнение своё он формирует, разглядывая себя из-под капюшона подростковой кувалдо-жести. …вот опять этот голос… Стряхиваю остатки первобытного ужаса. Кажется, я только что пережил истые кошмары всех моих предков, вплоть до человечьей линии. Нелепые, необъяснимые видения. И они растаскивали тело, и тело теперь собирается вместе очень долго. Немыслимо долго. Туловище дрыгается неуклюжими рывками: короеда учат ходить. lt;Ой, нога! Нога заболела у дяди!gt; У пиздоокого нашего заболела нога. Так ебать тебя в саркому, правдолюбец! Так палить твоим жалом из гаубицы! Вижу узкие стены. Вытянутое помещение: как обрубок коридора. Здесь кроме меня ещё двое: один — штуцер с лицом из матовой фольги, второй — гайка, изящной, но малобюджетной категории. Штуцер выпиливает про какого-то доктора; гайка слушает, кивая и изредка приговаривая: — Yes, — оголяя при этом мандибулы. — Доктор @ считает, что переплавленный румбо — наиболее удачно мотивированный снаряд био-воздействия. Он, по сути, пользуется привилегией сословия насыщенных руд. Хотя и не раз случалось, что в результате переплавки румбо мог восстановиться с бракованной матрицей, в мозговой карте могут быть обрушения. — Yes, — кивает на меня гайка. — Да, напримеррр, этот… — штуцер подсасывается и сканирует: — Эй, ты очнулся? lt;Это он мне?gt; — Ты очнулся, мартын? Мигаю в знак подтверждения. — Ни болта ты не очнулся, дружок. Ты очнёшься, когда по башке как следует получишь — вот тогда ты очнёшься. — сверлит он, но я не ощущаю угрозы. — Yes, — мерцает женщина. Стены помещения начинают светиться голубым перламутром. Да, некисло меня поимели. — Как тебя зовут? — спрашивает штуцер. — Елдоп. — Добро пожаловать в наш восстановленный после переплавки коллектив; я — Дрозд. Ефим Тимофеевич. — Мамочка, — щерится его подруга, демонстрируя номер подмышкой. — Ну, что, Елдоп, как самочувствие? — Функционально. — вкручиваюсь в помещение. — Не знаю, кто вы, но, прошу вас, объясните хотя бы вкратце, что происходит, и какова моя роль во всём этом… алхимическом чуде? — Чудо… что ты понимаешь в чудесах алхимии? — беззлобно скрежещет Дрозд, — Нас только что собрали вместе, а теперь начинается второй этап плавки. — Разве… — Это было самое лёгкое — переплавка базового уровня. Теперь пойдут плавки тонких тел. За ними — этапы восстановления: вот когда хлебнём лиха. — Yes, — кивает Мамочка. — Постойте, — я соскальзываю к ним вплотную, упираясь грудью. Тела их не лгут. — Ты, Елдоп, очнулся только сейчас, а мы — сидим тут уже пару фаз… Успели «углы» подстроить: восстанавливает на раз, если сплав чистый. — Ефим Тимофеевич усаживает меня напротив и делает о-п. («обтекаемое проникновение» — Мозговая карта начинает раскручиваться, лошадиными силами наливается нижний торс и ментальное отождествление. Я вспоминаю, что хотя меня и зовут Елдопом, имя это — не моё настоящее. Настоящее моё имя: Елдомкрат Джазгубыль, а служебное — Гобонзищенко; и что я перемещаюсь сквозь уровни, чтобы обогатить свой сплав ураном и ртутью. — Я просчитал «углы», — Дрозд вытягивает моё внимание вспышкой, — мы будем сидеть в этой камере, покуда все не очнутся. Я очнулся первым. За мной — Мамочка. Теперь ты. Так что пора на выход. — Куда? — спрашиваю я машинально, хотя и так ясно: куда угодно, только не куда ожидаешь. Переплавка напоминает в чём-то циркульный поезд, вот оно что: торец помещения расползается, и мы, газуя от напряжения, сползаем по жирному стержню. Впереди пологая равнина; предыдущее убежище представляет собой род трубокоридора, ведущего из цистерны, установленной на высоких опорах. Дрозд клюёт бритву, Мамочка тоже почёсывает дёсны… я и сам не прочь подзарядиться — только не хочу сознаваться в этом из-за штуцерской гордости. Сейчас бы homo живёхонького, с юношеской силой чувств, с трепещущим как от ударов тока очком, едва расчехлившего фольгу на гениталиях. Хотя, при чём тут фольга? у homo фольги не бывает — у них это… белок, мясо. — Ну, что, Елдоп? Какие будут предложения? К этому моменту я чётко реинсталлирую, что ни в коем случае не должен сообщать им своё настоящее имя. Это будет непросто: Елдом и Елдоп — имена созвучные, и в семье мать часто называла меня именно Елдопом, а отец дразнил еще Елдославом Елдометровичем. Какие предложения… — Давайте прежде всего озаботимся едой, а не елдой, — предлагаю я, — нет смысла скрывать очевидное: без подпитки мы — ржа. И никакая переплавка не поможет. — Yes, — поддерживает Мамочка. Я канифолю её резьбу с продолжительным скрежетом, но Ефим Тимофеевич вмешивается: — Сейчас всё дело в молекулах. Где по молекуле зарок, — там новый уровень. Про заговор ментовской ноги слыхал? Мы шелушим сектора и меняемся данными. — Прямота BB всегда умиляет, — гудит Дрозд, — мы, уважаемые, можем зарядиться гораздо более простым способом: если разойдёмся сейчас врозь — каждый в сторону своего сектора. Я отсканировал этот путь через сохранившиеся с прошлого плана фильтры. — Но разве нас собирали втроём в той комнате, чтобы затем мы расстались? — шелестит Мамочка. — Почему мы обязаны следовать их планам? — сверлит Тимофеевич, — логично предположить, что внешние силы рассчитывают на наши совместные действия в воплощённом уровне. Поэтому самое время распределиться для синхронной блокировки: разойдёмся в противоположные стороны, и если моя догадка верна, очень скоро мы снова встретимся, и наши батареи будет полны… — Чтобы замести ментальный след, сдвинем по сектору, — предлагаю я, перенастраивая целку. — Принято! Мы поворачиваемся друг к другу спинами и соскальзываем в стороны. Поначалу я не чувствую ничего, кроме отупения. Некоторая усталость присутствует, но я знаю, что усталость — это атавизм. Уставать могут люди. Румбо — не устают никогда. «Потому что мы железные: стоим, либо падаем замертво». А мне нужно — всего лишь двигаться. Вперёд, в полосу тумана на горизонте; размеренно, не торопясь… — Да что, в самом деле, за хуйня такая, — думается мне, — на хуй всё… на хуй эти вечерние посиделки с бледноголовыми… на хуй капризы: подай бельё, потуши свет… на хуй балерину в динамической трубе, на хуй споры, на хуй лохмотья… свисающие лохмотья, старые драные, которым сам чёрт не брат… Что я несу? Откровенную чушь какую-то. А надо-то мне всего лишь — двигаться. Ловить волну. Подсосаться к волне всего лишь. Я перемещаю тело. А тело — не перемещается. Очень тяжело им двигать: каждому предстоит встретиться когда-нибудь с этим чувством. Даже несмотря на то, что железным всё нипочём — кажется иногда, что вот-вот и оно надломится, треснет, согнётся, — потому что там какие-то молекулярные связи нарушены: смех без причины, немотивированная агрессия, подавленные страхи, — а если проще: тщательно-маскируемая трусость, — и еще куча всего такого, что каждое в отдельности может привести кое-куда… кое-куда глубже. Внезапно я понимаю, что пытаюсь Возле меня Ефим Тимофеевич и Мамочка. Из моих запястий торчат трубки. В ушах мягкий звон, словно звенят серебряные кубки. Обхуярен, похоже, я в дым. — Елдомкрат, дышите глубже! — гудит доктор. — Дыши глубже, Елдом! — вторит ему сестра милосердия. — Что? Где я? — Успокойтесь. Спокойствие — прежде всего. — Расскажите это своему елдоконструктору, уважаемый… Я не хочу придерживаться этикета с этими ржавыми докторишками, для которых я — лишь испытательный кролик, хуеголовый писунишка. — Елдомкрат. Вы находитесь в центральной нервно-распределительной клинике. Вас доставил к нам ваш друг Ергодыч… Ергодыч Залупигной. Припоминаете такого? Вам стало плохо в циркульном перемещателе… припоминаете? — Определённо. — Так вот, с тех пор вы не приходили в себя. А сейчас у вас налицо улучшение. Помимо лобных анализов это ясно читается по трезвому взору, которым вы смотрите сейчас на меня, и мою помощницу № ВВ05350150. Я распорядился, чтобы принесли дозу: после восстановления от циркульной контузии организм настойчиво потребует подпитки. — Понимаете ли, доктор… у меня только что было ощущение, то есть, своего рода глюк… и в этом глюке вас звали Ефимом… а вашу помощницу… — Не стоит рассказывать это вслух! — перебивает меня @, — ваши глюки — ваше личное дело. Здесь же встаёт вопрос о делах 0бщины. Я смотрю на Мамочку, затем на свёрток фольги на подносе, выезжающий из распределителя пневмо-подачи. Надо поверить в себя. Поверить в собственные силы. Смотрю на поднос: треугольный амулет е-льда, электрод и колба «о-п» из тяжелых солей и сукровицы. — То есть, что значит, позвольте спросить, 0бщинных? — я впрыскиваю себе 8 точек «о-п», отодвигаю поднос, вертикалю туловище, сканирую торчащие из запястий трубки. (Я, я, — повсюду здесь один я, — другого не ищите! — взрывается в мозгу генерирующий поток мыслеформы.) — Молотишь сурьму? Шелестишь? — сверлит Мамочка. — Принимая во внимание, что вы находились вне сознания около двух лунных фаз, — с вялой торжественностью объявляет доктор, — вы не имели возможности исполнить предписанный вам поцелуй Паяла… …Ах, вон они о чём!.. Я хочу встать, но @ делает решительный жест в мою сторону: — Мы предъявили вашу опись sанитарной sлужбе — прошу вас, присядьте. С сожалением вынужден сообщить, что данное обстоятельство, хотя и принято в реестр приемлемых выводов, но в целом, при учёте разброса по весам в остальных показателях, как то: бороздистость, чебохто-бохто, сопротивляемость жилы, устойчивость к стрессу, пугливость, пронырливость… и ещё рядом сопутствующих… комиссия, в общем, однозначно склонилась к решению подвергнуть вас переплавке. — Но… — Комиссия приняла во внимание смягчающие обстоятельства, и вынесла вердикт о переплавке под общим наркозом. Вы ничего не почувствуете. Вас усыпят, как homo перед изъятием органов. — Я имею границы опротестовать решение комиссии? — с надеждой корочу капиллярами. — Только постфактум. Это решение разряда АА+. Усыпитель уже поступает по катетерам. — Ах, вы… — я дёргаюсь, вырываюсь, бью доктора формой застывшей ладони — ответный лязг подобен треску лопнувшей рессоры, — я прорываюсь и лечу наугад… Сейчас голова пуста. Сердце гонит волну. Что-то сугубо личное, выстраданное долгим как дельфинья елда путём проб и ошибок. Желтоватый туман вокруг меня. Степь в низко постеленном желтом тумане. Сбавляю темп и плыву навстречу возвышающейся впереди постройке. Это платформа на сваях. И на платформе — нечто вроде цистерны. Deja-vu? Это было со мной недавно, хотя временами я готов поклясться, что видел лишь навязчивый сон. Неужели окружающее меня сейчас и есть мой реальный вторичный подуровень?! Я втягиваюсь по жирному стержню, опрокидываю люк и врастаю в помещение. Вижу вокруг себя стены: узкие стены. Вытянутое помещение: как обрубок коридора. Обрубок. Передо мной Дрозд. Он заглядывает мне в глаза и произносит: — Эй, ты очнулся? lt;Это он мне… вы поняли?gt; Эхо в ушах. И постепенно начинаю понимать, что произошло. Мамочка льнёт к Ефиму, потираясь передним контактом. Пару раз они отчётливо искрят. В воздухе запах озона; от электромагнитного всплеска ноют зубы. Мамочка расчехляет панцырь. Мы с Дроздом наблюдаем её е-блок. У Мамочки завидный е-блок. Дрозд расчехляет фольгу и предъявляет рудный калач. У Дрозда солидный калач. Электричество гудит в моей голове причудливым ритмом Ум-ца-ца Ум-ца-ца Ум-ца-ца Ум-ца-ца Яркие голые туловища Дрозда и Мамочки неестественно контрастируют с невыразительной серостью интерьера. Ефим Тимофеевич разворачивает Мамочку, и я вижу, как она вся дрожит, в предвкушении е-блока. Тела с глухим звоном соприкасаются, я наблюдаю рудный калач, ввинчивающийся в е-блок и заставляющий Мамочку вздрагивать, закатывая глаза. Вот он принимается размеренно биться, точно зависнувшая в трансе поршневая система. Мамочка глубоко дышит, жмурится и сжимает пальцы на ногах. От неё идёт сильный запах. Ум-ца-ца Ум-ца-ца Ум-ца-ца — Присоединяйся, — выхлюпывает Дрозд, распространяя угрюмое металлическое зловонье. — Хочу в рот… в рот… — шепчет Мамочка, а я охватываю корень происходящего, ощущая набухающее в стекловолокне жало. Ум-ца-ца Ум-ца-ца Она тянется ротовой помпой к zалупе. По телу волнообразно расходится приятная щекотка. Щекотка исходит словно бы от раздражающего предмета в заднем проходе, захватывает и постепенно становится как бы на грани переносимого. Ум-ца-ца Ум-ца-ца В момент ясного осознания, что всё это неминуемо должно как-то разрешиться — в этот самый момент несдерживаемое спазмирующей мышцей семя устремляется вон… Кабель Мамочки красный и липкий. Её гортань издаёт звук, напоминающий трение напильника о вращающийся точильный камень, тело выгибается и вздрагивает с неравномерными вспышками. Е-блок пробивает меня и точно крючьями цепня зацепляет на моём сердце щупальца. И начинает душить меня. Душить. Ум-ца-ца Ум-ца-ца — Что же это, — кричу я извергающемуся в глубину нутра Тимофеевичу, — что это за шизопровокация?! Вы изволите совокупляться, а я — непоправимо смущаюсь. Коррозия… — Не сочиняй, какая коррозия… стыд есть эмоциональное преступление. — Уверенно рубит @. — Объясните сначала, почему я изволил здесь оказаться? Что это за переплавка такая, ёб-вашу мать? Мы уже в третий раз встречаемся, перед этим вы были доктором @, а сейчас — снова Ефим Тимофеевич. И всякий раз я влезаю в этот бак и лечу по степи, весь в лимонных испарениях. Имею ощущение зацикленности. — Всё верно! — Дрозд расслабляется, но не выходит из Мамочки: та покачивается на его хуе, вибрируя клитором. — Что верно? — я оставляю калач в восстанавливающей ванночке рта. — Верно, что ты зациклился и коррозируешь. Оглянись назад: как ты прожил последние, ну, скажем 5 фаз? Что значительного происходит в твоей жизни помимо минета паяльнику и латентной копролингвистической деятельности? Неужели ради подобной ржи гнул ты гвозди, будучи юн и отважен? Твоя задача — выйти из цикла, покинуть эту крысиную гонку… Мы, Боевое Подполье, сознательно перетянули тебя на свой слой, использовав циркульную травму! — Боевое Подполье?! — вырывается у меня с приглушённым бряцаньем (Мамочка вылизывает мошонку). — Это вы организовали травлю золотого офицерства? пустили ядовитый газ в Парке Оргий на северном жидоумертвителе? распространяли объёмный порно-сериал про ебущихся в пепле сфинксов? убили наместника 9-го земляного барона? Я привык думать, что таких, как вы, ребята, не бывает… — Как видишь, одним из нас оказался твой старый приятель Ергодыч! — покачивается Ефим Тимофеевич. (В этот момент из его жопы со звоном выпадает здоровенная какашка.) — Вот это да! — потрясён я. — Ергодыч — не просто один из нас, — продолжает Дрозд, — Ергодыч Залупигной оказался не просто подпольщиком. Он оказался одним из Тощих, — то есть, одним из руководителей движения. — Вы хотите сказать, что Ергодыч — Тощий? — я сжимаю медные волосы Мамочки. Ртуть семени выкатывается из её рта. Стены помещения начинают светиться голубым перламутром. — Не только он. Ещё кое-кто из тех, кого ты хорошо знаешь. Тебе грозила переплавка, и мы устроили так, чтобы всё прошло, как будто тебя ушатало циркулем. А потом перетащили тебя на наш слой, используя метод «возвратной фистулы», результат действия коего ты сейчас наблюдаешь. — Но для чего? — У нас к тебе деловое предложение: сплавься с нами — развари стволы родовластия! Пойми: расщепление радиоактивных металлов — вовсе не прерогатива правительства! Директорий насквозь прогнил и состоит в основе своей из наместников малоизвестных семей, где с Традицией зачастую соседствует самое zверское долбилово и перемазанная спермой времён Губернаторства садо-мастурбация. За что казнили старину Наебнибалдая? Кто дал право калечить плавку детей бронзовых прапорщиков? Почему козырным сплавам не сообщили о надвигающемся сдвиге по фазе? — Почему… ответы на эти вопросы не знает даже головной оракул, — с неуверенной усмешкой я бью тяжелеющим калачом по губам Мамочки — голова её гудит словно колокол. — Головной оракул может не знать. — Соглашается Дрозд, — мы — знаем. — И что же? — Правительство Грибов необходимо убить! — Хм… и кто придёт на смену? Семья Тугоплавких? Или, возможно, клан Д%? — Мы опровергнем аксиомы центральных уровней и используем радиоактивные металлы для повышения сопротивляемости, как завещал великий Румбо! — Вы верите в существование Румбо? — искренне удивляюсь я. — Я видел Румбо собственными глазами во время 2-ой Главной Шизопровокации. Я находился в подвижном колодце времени и в моменты рассоединения пространств мог перемещаться в прошлое. — Вы видели Великих Предков? С ума сойти… почему я должен вам верить? — Ты не должен. Ты волен покинуть помещение тем же путём, и болтаться опять по степи в хищных выхлопах. — В хищных выхлопах? — Этот жёлтый туман. Он живой. Его капли вызывают коррозию. Никакие присадки не спасут от этой дряни. Он жрёт тебя, словно стая пираний. — Альтернативы нет? — с сомнением я смотрю в люк. — Тебе решать. Да только ты сам давно уже всё для себя решил. Осталось последнее: вступительная жертва и клеймение. Я понимаю всё сразу, без запинки. Отступаю, высвобождая фаллос, а затем обрушиваю на шею Мамочки сабельный удар рабочим полотном рук. Голова Мамочки катится по перламутровому полу. Я насаживаю её трепыхающуюся глотку и возвратно-поступаю, легонько посвистывая. — Клянёшься ли ты отворить фистулу, когда Грибы захотят укоротить тебя в мясорубке? — вопросительно вспыхивает @. — Пэссарь! — отвечаю ему, с лёгким шелестом. — Клянешься ли «спрашивать за дозволенное» только по выкатыванию шара одним из Тощих? — Пэссарь! — Клянёшься ли сечь непослушных? — Пэссарь! — А теперь, сотвори ключом! Я выхожу из тела Мамочки (оно золотисто всхлипывает), продолжая потеть и прерывисто вздрагивать. Впервые убеждаюсь в том, что женщина может жить без головы. Выжимаю из вены клапан, распускаю «бантик», затем прокусываю целку, вскрываюсь. В глазах мигает, перламутр стен невыносим. Высверливаю утробно-серебряным голосом: Глиной буду — не просрусь Сукой буду — не проснусь На хуе вертел я брови Ваш на веки — брат по крови Буду резьбы рвать — казните Будут плавить — помяните: «Был негибок, срал в упряжке, И сорвался на растяжке.» @ мерцает кабелем, а затем испускает горловой фистулой тонкий прерывистый скрежет. Скрежет включает подъёмник и открывает вмонтированный в стену прокатный агрегат (ПА). Дрозд набивает код. Стальные катки приходят в движение. Мы цепляем дрожащее тело Мамочка ручными крюками и загружаем вместе с головой в судно. Тело поступает в ПА и медленно плющится. Из продолговатой щели выползают полосы тонкой розоватой фольги. Намоточный вал накручивает фольгу ровным тугим рулоном. Я касаюсь рулона: он липкий от крови. Я смотрю на @: @ потирает щуп. — Эта ячейка — на самом деле вагон циркуля, — сообщает он мне с желтоватой вспышкой. — Вагон циркуля?! Здесь?!.. А лицензия… без лицензии целку повредить можно… — Лицензии нет. — @ разматывает рулон, отрывает изрядный кусок фольги и протягивает мне с мелодичным свистом, — но её заменяет смекалка. Держи — намотай на целку, да поторопись: мы отстали от графика. |
||
|