"Хроника времен Карла IX" - читать интересную книгу автора (Мериме Проспер)

XI. Заправский дуэлист из Пре-о-Клер

Несмотря на усталость после охоты, добрую часть ночи Мержи провел без сна. Лихорадочный жар заставлял его метаться на постели и вызывал воображение к деятельности, доводящей до отчаяния. Тысяча мыслей, побочных и даже вовсе не относящихся к готовящемуся для него событию, осаждала и мучила его ум; не раз он думал, что усиливающаяся лихорадка, которую он ощущал, — только предвестие серьезной болезни, которая обнаружится через несколько часов и пригвоздит его к кровати. Что тогда станется с его честью? Что будут говорить, особенно госпожа де Тюржи и Коменж? Он многое дал бы, чтобы час, назначенный для дуэли, наступил скорее.

По счастью, к восходу солнца он почувствовал, что кровь у него успокоилась, и с меньшим волнением стал думать о предстоящей встрече. Оделся он спокойно и даже не без некоторой заботливости. Ему представлялось, что на место поединка прибегает прекрасная графиня, находит его слегка раненным, делает перевязку своими собственными руками и не скрывает больше своей любви. На часах в Лувре пробило восемь, это вывело его из мечтаний. Почти в ту же минуту в комнату вошел его брат.

На его лице видна была глубокая печаль, и, по-видимому, он провел ночь не лучше, чем Бернар. Тем не менее, пожимая руку Мержи, он старался придать своему лицу веселое выражение.

— Вот рапира, — произнес он, — и кинжал с защитной чашкой; и то и другое от Луно из Толедо; попробуй, по руке ли тебе шпага? — И он бросил на кровать Мержи шпагу и кинжал. Мержи вынул шпагу из ножен, согнул ее, попробовал острие и, казалось, остался доволен. Затем кинжал привлек к себе его внимание: щиток рукоятки был прорезан множеством маленьких дырочек, предназначенных для того, чтобы останавливать острие неприятельской шпаги и задерживать его так, чтобы нелегко было вытащить.

— С таким прекрасным оружием, — сказал он, — полагаю, можно будет защищаться. — Потом показал ладанку, данную ему госпожой де Тюржи и спрятанную у него на груди, и прибавил улыбаясь: — Вот еще средство, предохраняющее от ударов лучше кольчуги.

— Откуда у тебя эта игрушка?

— Отгадай! — И тщеславное желание показаться любимцем дам заставило его в эту минуту позабыть и Коменжа, и боевую шпагу, которая, уже обнаженная, готовая к бою, лежала перед ним.

— Бьюсь об заклад, что тебе дала ее эта сумасбродка графиня. Черт бы побрал ее с ее коробкой!

— А знаешь, что это талисман, который она дала мне специально для того, чтобы я сегодня им пользовался?

— Лучше бы она не снимала перчаток, чем искать всякого случая показать свою прекрасную белую руку.

— Я не верю этим папистским ладанкам, — продолжал Мержи, густо краснея. — Боже избави! Но, если мне суждено будет пасть, я хочу, чтобы она знала, что, умирая, я носил на груди этот залог.

— Какая суетность! — воскликнул капитан, пожимая плечами.

— Вот письмо к матушке, — сказал Мержи слегка дрожащим голосом. Жорж принял его, ничего не сказав, и, подойдя к столу, открыл маленькую Библию и стал читать, чтобы чем-нибудь заняться, покуда брат его оканчивал туалет и завязывал массу шнурков и ленточек, которые тогда носили на платье.

На первой же попавшейся ему на глаза странице он прочел следующие слова, написанные рукой его матери:

«1 мая 1547 г. родился у меня сын Бернар. Господи, веди его на путях твоих! Господи, сохрани его от всякого зла!»

Он с силой закусил губу и бросил книгу на стол. Мержи увидел это движение и подумал, что тому в голову пришла какая-нибудь нечестивая мысль. Он поднял с серьезным видом Библию, вложил ее обратно в вышитый футляр и запер в шкаф со всеми знаками высочайшего почтения.

— Это Библия моей матери! — сказал он.

Капитан ходил по комнате и ничего на это не ответил.

— Не время ли уже идти? — сказал Мержи, застегивая портупею.

— Нет, мы еще успеем позавтракать.

Оба сели за стол, уставленный разного рода пирогами, между которыми стоял большой серебряный жбан с вином. За едой они не спеша и с притворным интересом обсуждали достоинство этого вина по сравнению с другими винами из капитанского погреба. Каждый старался этим пустым разговором скрыть от своего собеседника настоящие чувства своей души.

Капитан поднялся первым.

— Идем, — сказал он хриплым голосом. Он надвинул шляпу на глаза и стремительно спустился по лестнице.

Они сели в лодку и переехали через Сену. Лодочник, догадавшийся по их лицам, что заставляет их ехать в Пре-о-Клер, был страшно старателен и, не переставая сильно грести, рассказал им со всеми подробностями, как в прошлом месяце двое господ, один из которых назывался графом де Коменжем, удостоили его чести нанять у него лодку, чтобы в ней спокойно драться, не боясь, что им помешают. Противник господина де Коменжа, фамилии которого он, к сожалению, не знает, был насквозь проколот, кроме того, свалился вниз головой в реку, откуда он, лодочник, так и не мог его вытащить.

В ту же минуту, как они причаливали, они заметили лодку с двумя мужчинами, которая пересекала реку шагах в ста ниже.

— Вот и они! — сказал капитан. — Оставайся здесь. — И он побежал к лодке, в которой ехали Коменж и виконт де Бевиль.

— Ах, это ты! — воскликнул последний. — Кого же Коменж сейчас убьет: тебя или твоего брата? — С этими словами он обнял его, смеясь.

Капитан и Коменж обменялись торжественными поклонами.

— Сударь, — обратился капитан к Коменжу, как только освободился от объятий Бевиля, — я считаю, что на мне лежит долг сделать еще попытку предотвратить пагубные последствия ссоры, не основанной на затрагивающих честь причинах; я уверен, что друг мой (он указал на Бевиля) присоединит свои старания к моим.

Бевиль скорчил отрицательную гримасу.

— Брат мой очень молод, — продолжал Жорж, — без известного имени и без опытности в дуэльном деле; из этого вытекает, что он принужден выказывать себя более щепетильным, чем всякий другой. Вы же, наоборот, сударь, имеете репутацию составившуюся, и ваша честь только выиграет, если вы соблаговолите пред господином де Бевилем и мной признать, что только по неосмотрительности…

Коменж прервал его взрывом смеха.

— Шутите вы, что ли, дорогой капитан? Или вы считаете меня способным так рано покинуть постель своей любовницы… ехать за реку, и все это для того, чтобы извиниться перед сопляком?

— Вы забываете, сударь, что лицо, о котором вы говорите, — мой брат и что это оскорбляет…

— Пусть он был бы вашим отцом, мне что до того! Мне никакого дела нет до всего семейства!

— В таком случае, сударь, с вашего разрешения, вам придется иметь дело со всем семейством. И так как я старший, то вы начнете с меня.

— Прошу прощения, господин капитан, я принужден, по всем дуэльным правилам, драться с тем лицом, которое меня вызвало раньше. Ваш брат имеет право на первенство, непререкаемое право, как говорится в судебной палате; когда я покончу с ним, я буду к вашим услугам.

— Совершенно правильно! — воскликнул Бевиль. — И я, со своей стороны, не допущу, чтобы было иначе.

Мержи, удивленный, что разговор так долго тянется, медленно приблизился. Подошел он как раз вовремя, потому что услышал, как брат его осыпает Коменжа всевозможными оскорблениями, вплоть до «труса», меж тем как этот последний отвечал с непоколебимым хладнокровием:

— После вашего брата я займусь вами.

Мержи схватил своего брата за руку.

— Жорж, — сказал он, — так-то ты мне помогаешь? Разве ты согласился бы, чтобы я сделал для тебя то, что ты хочешь сделать для меня?.. Сударь, — сказал он, оборачиваясь к Коменжу, — я к вашим услугам. Мы можем начать, когда вам будет угодно.

— Сию же минуту, — отвечал тот.

— Вот это превосходно, дорогой мой, — произнес Бевиль, пожимая руку Мержи. — Если я сегодня, к моему сожалению, не похороню тебя здесь, ты далеко пойдешь, малый.

Коменж скинул камзол и развязал ленты на туфлях, как бы показывая этим, что он не намерен ни на шаг отступить. Между профессиональными дуэлистами была заведена такая мода. Мержи и Бевиль последовали его примеру; один капитан даже не сбросил своего плаща.

— Что же ты, друг мой Жорж? — сказал Бевиль. — Разве ты не знаешь, что тебе придется со мной схватиться? Мы не из таких секундантов, что сложа руки смотрят, как дерутся их друзья, у нас в ходу андалусские обычаи.

Капитан пожал плечами.

— Ты думаешь, я шучу? Клянусь честью, тебе придется драться со мной. Черт тебя побери, если ты не будешь драться!

— Ты сумасшедший и дурак, — холодно произнес капитан.

— Черт возьми! Ты мне ответишь за оба эти слова или вынудишь меня… — Он поднял шпагу, еще не вынутую из ножен, словно хотел ударить ею Жоржа.

— Тебе угодно? — сказал капитан. — Отлично! — Через минуту он был уже без камзола.

Коменж с совершенно особенной грацией махнул шпагой в воздухе, и ножны мигом отлетели шагов на двадцать. Бевиль хотел сделать так же, но ножны только наполовину слезли с лезвия, что считалось и признаком неловкости, и дурной приметой. Братья обнажили свои шпаги с меньшим блеском, но тоже отбросили ножны, которые могли бы им мешать. Каждый встал против своего противника с обнаженной шпагой в правой руке и с кинжалом в левой. Четыре лезвия скрестились одновременно.

Посредством приема, именовавшегося тогда у итальянских фехтовальщиков liscio di spada e cavare alia vita[24] и состоявшего в том, чтобы противопоставить слабому материалу сильный и таким образом отразить и обезвредить оружие своего противника, Жорж первым же ударом выбил шпагу из рук Бевиля и приставил острие своей шпаги к его груди; но, вместо того чтобы пронзить ему грудь, он холодно опустил свое оружие.

— У нас неравные силы, — произнес он, — перестанем. Берегись, чтобы я не рассердился.

Бевиль побледнел, увидев шпагу Жоржа на таком близком расстоянии от своей груди. Немного сконфуженный, он протянул ему руку, и оба, воткнувши свои шпаги в землю, занялись исключительно наблюдением за двумя главными действующими лицами этой сцены.

Мержи был храбр и владел собой. Он обладал достаточными познаниями в фехтовальном искусстве, и физические его силы превосходили силы Коменжа, который к тому же, по-видимому, был утомлен после предшествовавшей ночи. В течение некоторого времени Мержи ограничивался тем, что с крайней осторожностью парировал удары, отступая, когда Коменж слишком приближался, и не переставая направлять ему в лицо острие своей шпаги, меж тем как кинжалом он прикрывал себе грудь. Это неожиданное сопротивление раздражило Коменжа. Видно было, как он побледнел. У человека такой храбрости бледность служит признаком крайнего гнева. Он с удвоенной яростью продолжал нападать. Во время одной из схваток он с большой ловкостью отбросил вверх шпагу Мержи и, сделав стремительный выпад, неминуемо пронзил бы его насквозь, если бы не одно обстоятельство, почти чудо, которое отвело удар: острие рапиры встретило ладанку из гладкого золота и, скользнув по ней, приняло несколько наклонное направление. Вместо того чтобы вонзиться в грудь, шпага проткнула только кожу и, пройдя параллельно пятому ребру, вышла на расстоянии пальцев двух от первой раны. Не успел Коменж извлечь обратно свое оружие, как Мержи нанес ему в голову удар кинжалом с такой силой, что сам потерял равновесие и упал на землю. Коменж упал в одно время с ним, так что секунданты сочли их обоих убитыми.

Мержи сейчас же вскочил на ноги, и первым его движением было поднять шпагу, которая у него выпала из рук во время падения. Коменж лежал неподвижно. Бевиль его приподнял. Лицо его было покрыто кровью; вытерев кровь платком, Бевиль увидел, что удар кинжала попал в глаз и что друг его убит наповал, так как, по-видимому, клинок прошел до самого мозга.

Мержи смотрел на труп остановившимся взором.

— Ты ранен, Бернар? — сказал, подбегая к нему, капитан.

— Ранен! — произнес Мержи и только теперь заметил, что вся рубашка у него в крови.

— Это ничего, — сказал капитан, — удар только скользнул. — Он приложил к крови свой платок и попросил у Бевиля его платок, чтобы кончить перевязку. Бевиль опустил на траву тело, которое он держал, и сейчас же дал свой платок и платок Коменжа, вынутый им из камзола убитого.

— Ого, приятель, какой удар кинжалом! У вас бешеная рука! Черт побери! Что же заговорят парижские завзятые дуэлисты, если из провинции к нам будут приезжать молодцы вроде вас? Скажите на милость, сколько раз вы дрались на дуэли?

— Увы, — ответил Мержи, — я дрался в первый раз. Но, ради Бога, окажите помощь вашему другу.

— Черта с два! Вы его так ублаготворили, что никакой помощи ему не надо; клинок вошел в мозг, и удар был таким здоровым и крепким, что… Взгляните на его бровь и щеку — рукоятка кинжала туда вошла, как печать в воск.

Мержи задрожал всем телом, и крупные слезы одна за другой потекли по его щекам.

Бевиль поднял кинжал и внимательно стал смотреть на кровь, наполнявшую выемки на клинке.

— Вот инструмент, которому младший брат Коменжа должен поставить толстую свечку. Прекрасный этот кинжал сделал его наследником знатного состояния.

— Пойдем отсюда… Уведи меня, — произнес Мержи угасшим голосом, беря своего брата за руку.

— Не огорчайся, — сказал Жорж, помогая брату надеть камзол. — В конце концов, человек, которого ты сейчас убил, не слишком заслуживает сожаления.

— Бедный Коменж! — воскликнул Бевиль. — И подумать, что убил тебя молодой человек, дравшийся первый раз в жизни, — тебя, который дрался около сотни раз! Бедный Коменж!

Таково было окончание его надгробной речи.

Взглянув последний раз на своего друга, Бевиль заметил часы, висевшие у покойного на шее, по тогдашнему обычаю.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Тебе уж нет надобности знать, который час. — Он снял часы и спрятал себе в карман, заметив, что брат Коменжа и так будет достаточно богат, а ему хочется иметь что-нибудь на память о друге.

Так как братья собирались уже уходить, он закричал им, торопливо надевая свой камзол:

— Подождите меня! Э, господин де Мержи, вы забыли свой кинжал! Не потеряйте его, смотрите. — Он обтер клинок о рубашку убитого и побежал вдогонку за молодым дуэлистом. — Утешьтесь, дорогой мой, — сказал он, садясь в лодку. — Не делайте такого плачевного лица! Послушайтесь меня и, вместо того чтобы плакаться, отправляйтесь сегодня же к вашей любовнице, прямо отсюда, и поработайте хорошенько, чтобы через девять месяцев вы могли бы подарить государству нового гражданина взамен того, которого оно по вашей милости потеряло. Так что по вашей вине ничего не будет потеряно на белом свете. Ну, лодочник, греби так, как будто хочешь заработать пистоль. К нам приближаются люди с алебардами. Эти господа — стражники из Нельской башни, и мы ничего общего с ними иметь не желаем.