"О суббота!" - читать интересную книгу автора (Калиновская Дина)

ЗЕЛЕНЫЕ КОВРЫ

Сестра ждала в коридоре перед открытой дверью и тут же шепнула:

— Какие новости!

— Э!.. — недовольно буркнул Саул Исаакович, что могло означать: «Оставь! Не нужны мне никакие новости!» Не вытаскивая рук из карманов, он боком протиснулся в дверь.

Нельзя сказать, что Саул Исаакович приходил по утрам к сестре только затем, чтобы пожаловаться на жену. Это было бы несправедливо. Но пока Ревекка убирала их комнату, он удалялся, дабы не мешать ей, дабы не навлечь на себя всегда близкое ее раздражение. Это обижало. Получалось, что уборка — священное таинство, и его нельзя осквернить ничтожным присутствием мужа.

— Перестань наконец все вылизывать! — выбрасывал он флаг бессмысленного протеста, когда назревал момент ухода. Ревекка, как муху, от лица отшвыривала его слова обеими руками.

— Иди, иди, иди! Тебя не касается.

Ужасный жест. Саул Исаакович зажмуривался от оскорбления, надевал фуражку и уходил к сестре, чтобы услышать обязательный при их встречах пароль:

— Ну, как там твоя ненормальная?

Саул Исаакович сразу успокаивался от этих беспощадных слов.

Ну конечно, еще и оттого, что, оскорбленный дома, он пришел к родной сестре, а не на трамвайную остановку, куда убегал в таких случаях, пока Маня служила и по утрам ее не бывало дома.

— А!.. — слабо отмахивался он, что означало: Ревекка есть Ревекка.

Не раздеваясь, не снимая фуражки, не вытаскивая даже рук из карманов, всем своим видом показывая, что пришел только на минутку, только затем, чтобы узнать, как она тут поживает, садился на стул.

— Ну, что скажешь, братик?

— А что сказать?

Он молча сидел, пока не наступала минута, когда Ревекке нужно было вытряхнуть во дворе коврики. Вот она, знал он, унесла на кухню посуду, вот сняла с веревки стиравшиеся каждый день тряпки, вот энергичной походкой отправилась обратно в их комнату и первым делом полила амариллис, мокрой тряпочкой протерла подоконник, другой тряпкой клеенку на столе, третьей, мягонькой, приемник и сервант, вот убирает кровать по особой системе, накрывает стол скатертью, и тут уж Саул Исаакович вставал.

— Уже? — спрашивала Маня.

— Пойду, — отвечал он и делал озабоченное лицо.

— Завтра придешь? — спрашивала она, зная, что придет обязательно.

— Будет видно, — отвечал он, тоже зная, что придет обязательно.

Он торопился и без промаха возникал на своем пороге, когда Ревекка ногой выталкивала коврики в переднюю.

— А, нагулялся! — Она неприятно смеялась, словно, пока он ходил, узнала про него нечто неблаговидное. Он хватал куски бывшего шерстяного одеяла и тащил их во двор трясти.

Потом бывало так. Он больше никуда не ходил, а садился к приемнику послушать последние известия из Москвы или литературную передачу из Киева. А Рива тем временем особым составом протирала стеклышки серванта, поправляла загнувшуюся салфетку, тыкала шваброй по крашеному полу, заставляла поднимать ноги, и Саул Исаакович скрипел стулом, старался занять как можно меньше места в их небольшой комнате, по которой всегда по утрам гарцевало веселое солнце. Он просматривал сначала «Правду», затем местную газету. Он соображал, какой сегодня будет обед, и не отправиться ли вечером в парк послушать, что люди говорят о политике, или, может быть, просто на трамвайную остановку, чтобы встречать и провожать трамваи.

Так в юности они встречали и провожали поезда на станции, где вся их компания толкалась вечерами, завидуя таинственному счастью едущих.

— Ты слышишь, Суля? У меня новость! И какая! — все-таки упорствовала сестра.

— Ну?

Его не интересовали никакие новости. Даже напротив. Он даже смотрел куда-то в потолок.

— Знаешь, кто приезжает?! Никогда не угадаешь!

— Ну?

— Гриша!

— И еще кто?

Теперь он иронизировал. А между тем его губы сами растянулись к ушам, и знаменитая, почти всеми забытая улыбка, та самая улыбка, ради которой красотки местечка надевали лучшие платья, когда он приходил к ним в палисадник, эта улыбка на уже утратившем мужские решительные оттенки лице приоткрыла другое лицо, лицо человека, твердо знающего, что лучшее — впереди.

«Как редко улыбается мой брат!» — обласкала Саула Исааковича сестра мокрыми от счастливых слез глазами.

— Подожди. — Тут Саул Исаакович вынул из кармана руку и повернутой кверху ладонью начертил перед собой широкий стол, на который младшая сестра должна была выложить всю правду. — Во-первых, откуда ты взяла, что он приезжает, вот что интересно! — Он строго ткнул в невидимый стол пальцем.

— Из его письма, конечно! — Мария Исааковна осторожной рукой пошарила под подушкой и развернула конвертом сложенное письмо. — «Ага! — прочла она. — Значить, не забыла старого бродягу!!! Я зналъ, что не забудешь!» — прочла она и посмотрела, ликуя.

— Он даже не написал: «Здравствуй»? — спросил Саул Исаакович.

— Ты узнаешь его? — спросила сестра.

— На него похоже!

И они расхохотались до слез.

Зазвонил колокол. Это звонил не мусорщик, а дежурный матрос в мореходном училище возвещал начало занятий. Окна училища были все — нараспашку.

— Он поручил своему агенту! — разыскивая по всем карманам носовой платок, визгливо крикнул Саул Исаакович и, не найдя платка, крикнул тоном детства и власти: — Дай мне какую-нибудь тряпку!

— О чем ты плачешь, братик мой! — воскликнула Мария Исааковна. — Она подала ему платочек.

— Он поручил своему агенту! — сморкаясь, возмущался и радовался Саул Исаакович. — Мы думаем, что его уже черви съели, а он, оказывается, поручает что-то своему агенту!

Время трясти ковры проскочило, и незачем было торопиться домой, но Саул Исаакович уже через пять минут был дома.

«Сейчас ты будешь потрясена!» — смеялся он по пути.

— Ты помнишь Гришку Штеймана? — спросил он, представ на кухне.

Рива вылавливала косточки, луковки и морковки из кипящего бульона. Она даже сморщилась от сосредоточенности.

— И — что?

Саул Исаакович помолчал.

— Приезжает! — крикнул он, и Ревекка вздрогнула.

— Поэтому ты не мог вытрясти ковры?

— По-твоему, моя новость не заслуживает внимания?

— Не знаю, — усмехнулась Ревекка. — Кто он мне?

— Так. Хорошо. Дай на дорогу — я поеду к Асе, — заявил Саул Исаакович.

— Зачем тебе Ася?

— Дай шесть копеек и не разговаривай! — скомандовал он.

И то, что он не вышел из себя, и его голос не звякнул, как треснутая чашка, удивило его самого тоже. Рива же повернула голову в его сторону, так далеко в сторону, как только птица может повернуть, как птица, посмотрела на него, не мигая.

— Возьми под салфеткой… — проговорила она.