НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Жара стояла несносная. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, дробились на тысячи бликов, искрящихся, как рыбья чешуя, и горячих, как угольки. Я шел по аллее парка, смахивая с лица ручейки пота, и глазами выискивал свободную скамейку под густым зеленым пологом. В древнем монастырском комплексе «Бревновски кластер» таких мест было предостаточно. На этой земле, почти в центре Праги, росли вековые деревья с пышными кронами, окаймляя берег живописного пруда. За древней кладкой стены, сплетаясь в различные архитектурные формы, возвышался изыск средневекового зодчества — величественный замок. Европейское бюро моей газеты располагалось недалеко, и я часто захаживал сюда насладиться духом старины. Вот и сегодня я назначил свидание немецкой коллеге в тенистой аллее монастырского парка.

В просвете кустарника мелькнул знакомый «Мерседес». Эльза вышла из кабины, осуждающе посмотрела на знойное небо и, прильнув губами к бутылочке с минеральной водой, зашагала в мою сторону. В легком элегантном платье, высокая, стройная, с приятным светлым лицом — вся она излучала какую-то детскую непосредственность. Ее большие зеленоватые глаза источали сплошное доброжелательство, и она казалась флегматичным человеком. Но только на первый взгляд. Я провел с ней пару журналистских расследований и убедился в обманчивости ее благосклонной внешности, которая сбивала с толку и представителей криминального мира, и чиновников разного уровня. В реальности Эльза Вольф — журналистка до мозга костей, сгусток ума и энергии, дипломатического такта и женского шарма, а в прозорливости не уступала легендарной англичанке миссис Марпл.

— Духотище, — проговорила Эльза на сносном русском языке, — так и хочется в пруд бултыхнуться.

— Ну и что мешает воплотить замысел в жизнь? — улыбнулся я.

— Был бы с собой купальный костюм, я бы на твои вопросы из холодного омута отвечала.

— Ты как-то говорила мне, — я приступил к деловой части разговора, из-за которого назначил свидание, — что в Праге существует нелегальный рынок труда, которым заправляет русская мафия.

— Почему только в Праге? — усмехнулась она, — и в Брно, и в Братиславе, да во многих европейских городах… Тайные операции с гастарбайтерами приносят приличную прибыль криминальному миру.

— Я хочу посетить этот рынок и предложить себя работорговцам. Словом, на своей шкуре испытать горькую участь гастар-байтера и рассказать о ней читателям своей газеты.

— Опасная задумка, — медленно произнесла Эльза. — Вербовщики — настоящие гангстеры, им ликвидировать нелегала — раз плюнуть. Сегодня русскоязычные бандиты прямо в центре Праги бесцеремонно грабят своих соотечественников. Вот почитай, — она протянула мне туристический проспект.

Я бегло ознакомился с инструкцией, в которой излагалось, как вести себя гостю из Восточной Европы в случае, если на него нападут русскоязычные бандиты. Туристическая фирма, приглашавшая посетить Чехию и Словакию, не несла ответственности за грабеж ее клиентов средь бела дня. Я мысленно посочувствовал бывшим соотечественникам и, взглянув на собеседницу, решительно произнес:

— Ради интригующего газетного материала стоит рискнуть. Ты знаешь, где в Праге располагается подобный рынок?

— Он нелегально функционирует у Выставочного комплекса. Это место пражане называют «посткоммунистическим вербовочным пунктом».

— Во сколько пункт начинает работу?

— С пяти утра. Именно в это время приезжают охотники за гастарбайтерами. Дам тебе совет: не бери с собой паспорт. Притворись, что у тебя украли документы, — она достала сигарету, чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась и продолжала. — Нелегальные рынки наемного труда существуют во всех странах некогда социалистической коммуналки. Туда стекаются бывшие советские граждане, которые бегут от нищеты и безработицы в собственном отечестве. Они, конечно же, рискуют, ибо работать без соответствующих документов в цивилизованных странах запрещено — можно и в тюрьму угодить.

— Знают ли об этом сами гастарбайтеры?

— Конечно же, знают. И, тем не менее, идут на риск. Управляет теневыми рынками русская мафия, которая, подобно раковой опухоли, пустила метастазы по всей Европе. Преступные группировки зарабатывают на торговле рабочей силой огромные деньги, а сами нелегалы довольствуются мизером…

— И много таких нелегалов в Чехии?

— Я прочитала во вчерашней экономической газете — в стране более ста тысяч иностранцев работают нелегально.

И чем больше я слушал коллегу, тем тревожнее становилось на сердце. Это уловила моя собеседница, внимательно посмотрела на меня и дрогнувшим голосом произнесла:

— Может, оставишь эту затею? С бандитами шутки плохи.

— Надеюсь, со мной ничего не случится.

— Тогда желаю удачи, — на ее лице появилась натянутая улыбка, а в глазах клубилась тревога.

— Выпьем чашечку кофе? — я кивнул в сторону отеля «Адал-берт», крутая крыша которого возвышалась над монастырской стеной.

— Не могу. У меня важная встреча. Пока. Она погасила сигарету и торопливо зашагала к машине.

Ночью я почти не спал и вертелся у зеркала, подбирая соответствующий наряд для зоны повышенной опасности. Вечером позвонила Эльза и предупредила, что представителей полиции и журналистов там вычисляют мгновенно. Поэтому все из облика респектабельного журналиста-международника пришлось отложить до лучших времен. У знакомого истопника я одолжил пропитанные угольной пылью кеды и ссохшийся парусиновый ком, некогда служивший курткой. Облачившись в мерзко нелепый наряд, я с тоской поглядывал в зеркало, где маячил жалкий забулдыга.

Так проходили минута за минутой, и, казалось, темнота летней ночи сгущалась не в квадрате окна, а в моей груди. Ночь, словно петля, стягивалась вокруг шеи, сбивая дыхание. И когда, наконец, паутина рассвета вползла в квартиру, и на асфальте очертился силуэт такси, я спустился вниз и своим видом явно напугал знакомого водителя.

— Извините, пан журналист, — удивился он, — но я поначалу вас не узнал в этом… — он мысленно подбирал подходящее слово.

— Бросовом хламе, — подсказал я.

— Вот именно. Куда вы в таком наряде? Для маскарада вроде бы время неподходящее.

— На работу, мой друг. Решил студенческие годы вспомнить и вагон с углем разгрузить.

Автомобиль ринулся по пустынной улице, на которой изредка встречались поливочные машины. Мокрый асфальт дымился, словно парное молоко. Таксист уловил мое внутреннее напряжение и не докучал расспросами.

Ровно в четыре сорок пять машина притормозила у Выставочного комплекса, и я смешался с пестрой толпой нелегалов. В воздухе витал полушепот русских, украинских, белорусских и молдавских фраз. Испуганно озираясь по сторонам, люди с надеждой ждали вербовщиков.

День обещал быть знойным. Да, вкалывать в такую жару будет нелегко, но тревожная мысль не поколебала намерения продолжить журналистское расследование. Я изучал лица вокруг, стараясь разгадать их житейские проблемы. Они, эти лица, кружились рядом, озабоченные и жесткие, некрасивые и растерянные, кружились до тех пор, пока из толпы не выделилось одно — сухощавое, с мелкими, но выразительными чертами, и с синяком под глазом. Я придвинулся к нему:

— Откуда, приятель? Тот настороженно посмотрел на меня и пробубнил:

— Из Таллина. Слышал о таком городе?

— Выходит, мы соседи. Я из Риги.

Сморщенное лицо разгладилось, дряблый рот улыбчиво приоткрылся, обнажая белые зубы с желтыми крапинками золотых коронок.

— Почти земляк! — прохрипел он и хотел еще что-то сказать, но тут появились вербовщики. Молодые крепкие ребята подъезжали на добротных машинах. Всех их роднила спортивная выправка, жесткость в глазах и русская речь с примесью блатного жаргона. Представители бандитских группировок явно вольготно чувствовали себя в этой хлебосольной стране. Вот и сейчас они деловито осматривали «живой товар», забирали паспорта и уводили к своим автомобилям. Лишившись документа, человек становился собственностью работорговца.

Высокий детина со шрамом на лбу окинул меня оценивающим взглядом. Я внутренне напрягся — судьба уже манила меня кое-какими посулами, но незримый карточный домик надежды рассыпался, когда я ошарашил вербовщика отсутствием паспорта. Он посмотрел на меня, как на прокаженного, и тут же потерял ко мне всякий интерес. Другие претенденты безропотно протягивали документ, их увозили в неизвестном направлении.

Эстонцу тоже не везло. То ли синяк под глазом отпугивал, то ли неряшливая одежда, но, окинув парня пытливым взглядом, работодатель проходил мимо. Эстонец лишь тяжело вздыхал вслед.

— Не переживай, земляк, — я пытался его успокоить. — Подберут и тебя.

— Кому нужен такой ободранный! — тоскливо заметил он. — Приехал в Прагу на пару дней, а кукую тут уже с неделю…

— А что случилось?

— Русский стандарт, — он криво усмехнулся. — Напоили, обобрали… Очухался уже на окраине Праги с вывернутыми карманами. Наши соотечественники поработали… Помню, девушка смазливая ко мне подкатилась в кафе и щебетала с хохляц-ким акцентом… Сидели, коньячок попивали, а потом красавица предложила к ней поехать, — он тяжело вздохнул и продолжил: — У меня пунктик есть… Как перепью сверх нормы, мозг отключается, и ничего не соображаю… Последнее, что помню, в машину сел… Чемодан свой я в камере хранения на железнодорожном вокзале оставил. И его умыкнули. Слава богу, паспорт в кармане оставили.

И с отчаянием в голосе добавил:

— Брожу, как бездомная собака, по чужому городу. Где взять деньги на обратный путь, если в Чехии у меня нет знакомых? Украинский бродяга подсказал, что здесь можно найти работу… Вот и приехал. Одна радость — в пражском метро нет турникетов и контролеров, можно бесплатно прокатиться…

— Контролеры есть, — пояснил я. — Только в такую рань они спят.

— И слава богу. Я по утрам в вагоне метро отсыпаюсь.

— Мой тебе совет: спрячь паспорт и забудь о нем.

— Тут вы правы, — раздумчиво произнес он. — Так и сделаю.

— Мы почти земляки, давайте хоть морально поддерживать друг друга, — ободряюще предложил я.

В глазах новоиспеченного знакомого блеснули искорки надежды.

— Согласен. А как вы здесь очутились?

— Аналогичная история, только был я абсолютно трезв. — Я стал рассказывать припасенную легенду. — В центре города портфель из рук вырвали, а в нем — и деньги, и документы…

Толпа быстро редела. Разобрали почти всех. Остались лишь я и бедолага из Таллина. Видимо, решил я, затея с журналистским расследованием рухнула и придется возвращаться ни с чем. Но вдруг появился запоздавший вербовщик. А так как нас оставалось всего двое, он заспешил в нашу сторону. Изучающе оглядев меня, потребовал паспорт. Я, естественно, сказал, что его у меня нет, чем крайне озадачил мафиози. Однако выбора у него не было. Связавшись с кем-то по мобильнику, он долго чередовал нормальные слова с отборным русским матом, объясняя ситуацию. Парень из Таллина смотрел на него взглядом преданной собаки. Колючие зрачки вербовщика, как блохи, перескакивали от эстонца ко мне. Наконец он поклялся по телефону собеседнику, что с рабочих глаз не спустит, и, поманив пальцем, зашагал к автомобилю. Мы безропотно сели позади водителя, который повел машину по трассе, ведущей в Карловы Вары.

— Условия такие, — сухо изрек «благодетель», — я обеспечиваю вас работой, ночлегом в отеле и крышей.

— Если есть отель, — прикинулся я бестолковым, — для чего нужна еще одна крыша?

— Лапоть, — презрительно ухмыльнулся бандит. — Крыша — это я, твоя защита. Гарантирую, тебя не тронет ни чешский чиновник, ни наш бандюга.

— И даже местная полиция! — в моем голосе смешались удивление и восторг.

— Даже полиция, — самодовольно протянул он и жестко добавил. — Вы за это будете отстегивать лично мне тридцать процентов от дневного заработка. Я рискую, предлагая вас хозяину без документов. А за риск надо платить.

В знак устрашения он похлопал по внутреннему карману, где я уловил нечто похожее на контуры пистолета. Мне ничего не оставалось, как кивнуть головой.

Так мы оказался на одиноком хуторе, что между Прагой и знаменитым курортом. Вербовщик подвел нас к невысокому, богатырского сложения пану, с залысинами и пышными пепельными усами. Переговорив с поставщиком, фермер вытащил бумажник и отсчитал банкноты. Тот благодарно закивал головой и заискивающе проговорил:

— По вашему звонку, пан Иржи, я буду здесь, как штык.

— На ночлег отвезешь туда же, — распорядился хозяин. Вербовщик кивнул, подошел к нам, и его тупой, украшенный прыщами подбородок угрожающе дрогнул.

— Попытаетесь бежать — из-под земли достану и пристрелю! Он вперился колючими зрачками почему-то именно в меня и прошипел:

— Все понял? Я с трудом выдержал его пронизывающий взгляд и молча кивнул в ответ. На лице эстонца царило безразличие.

— То-то! — губы бандита изогнулись в змеиной улыбке. Он засеменил к машине. Фермер подошел ко мне, показал глазами на коровник и на хорошем русском языке приказал:

— Вывезешь навоз, помоешь коров. Чтоб все блестело, как в операционной.

— Вы хорошо говорите на русском, — заметил я.

— Я когда-то в молодости очень любил Советский Союз и был старательным партийцем. Меня за это послали учиться в Москву. Но пришел шестьдесят восьмой, и я возненавидел вашу страну, — он хотел еще что-то сказать, но осекся и уже повелительным голосом предупредил. — Извольте хорошенько запомнить — рабочие в моем хозяйстве лишние вопросы не задают. Он повернулся к эстонцу и поманил толстым, как сарделька, пальцем.

— Приступай к разгрузке, — хозяин кивнул на объемистую фуру. — Мешки с цементом складывать в сарае. Приедет клиент — загружай не мешкая… Будете работать с энтузиазмом, — подытожил он, — заплачу нормально.

— А нормально — это сколько? — деловито спросил я.

— Триста крон в день.

— Сколько часов мы работаем? — не унимался я.

— Десять часов с коротким перерывом на обед, — пан бросил на меня осуждающий взгляд и процедил. — У русских есть поговорка: язык мой — враг мой. Меньше слов — больше работы. Приступайте, то-ва-ри-щи.

Он взглянул на часы и зашагал к усадьбе.

Я вооружился лопатой и стал сгребать навоз. Ферма была запущенной, пришлось изрядно повозиться с тачкой и шлангом, прежде чем полы засверкали чистотой. Потом принялся мыть коров, поглядывая в узкое оконце. У фуры пыхтел балтийский земляк. Каждый мешок цемента ему давался с большим трудом. Он сгибался под тяжестью все ниже и ниже и, наконец, рухнул на землю вместе с ношей. Сквозь стены коровника просочился стон. Я отложил шланг, выключил воду и направился к нему.

— Больше не могу, — задыхаясь, проговорил он. — Это самая настоящая каторга…

— Сколько мешков отгрузил?

— Двадцать, — устало выдохнул парень, размазывая по лицу струйки пота. — Я не бурлак, а музыкант. Мои пальцы привыкли скользить по клавиатуре…

— В свое время мне приходилось за четыре часа перенести… — я мысленно произвел несложные математические подсчеты и оглушил эстонца весомой цифрой, — 1440 мешков с цементом.

После изрядной паузы тот недоверчиво покачал головой.

— Такого не может быть.

— Может, — заверил я и опустил якорь в глубину своей памяти. Рижский морской порт… Многокилометровые причалы с пришвартованными судами под разными флагами. Радары и мачты на фоне голубого неба, клювы портальных кранов, опускавших тяжелые стеллажи с цементом в темные пасти трюмов…

Я, студент первого курса факультета журналистики университета, пришел сюда узнать, как достается человеку соленый рубль, и заодно испытать себя на прочность.

— В студенческие годы, — пояснил я, — пришлось вкалывать докером в порту. Семь потов сойдет, пока суда загружали цементом… Площадку с мешками стрела крана опускала по центру трюма. И мы, грузчики, хватали их и торопливо разносили по всем углам судна… Иногда мешок с цементом приходилось метров десять тащить… Так за смену на каждого докера набиралось по вагону. А вместимость пульмана — 72 тонны. Вот и раздели это число на вес мешка с цементом, то есть на пятьдесят килограммов. Получишь цифру, которую тебе назвал…

— Рассказывайте кому-нибудь, кто живет далеко от моря. А Таллин — город портовый, я не раз бывал на причалах и видел, как по трюмам катаются погрузочные машины… Докеры лишь управляют ими…

— Это сейчас там техника. А в семидесятые годы не было такой механизации, трюмы загружались мокрыми спинами докеров…

Я подхватил мешок, уложил его на левую руку и, придерживая правой ладонью за торец, сноровисто внес в сарай и аккуратно положил на пол.

— Надо быстро передвигаться с тяжестью, — подсказывал я, — чтобы нагрузка на ноги была поменьше.

Эстонец с интересом наблюдал за моими манипуляциями, все больше и больше удивляясь.

— Верю, теперь верю, — проговорил он. — Ловко вы с мешками управляетесь…

Внешне, возможно, выглядело лихо. На самом деле силы мои были на исходе — ноги дрожали, вены на руках взбухли, в глазах мельтешили круги.

— Финиш! Попробуем кое-что механизировать, — бросил я и побрел к коровнику за тачкой.

Работать стало легче. Мы с двух сторон брали мешки и укладывали их в тачку. Но тут появился пан Иржи, поманил меня пальцем и повел за собой.

— Крыша в свинарнике требует ремонта, — по пути объяснял он. — Твоя задача: снять старый шифер и положить вместо него железные листы.

Он показал мне, где лежат лестница, пленка, гвозди и штабель с гофрированным металлом. Я прикинул, как буду взбираться по шаткой лестнице с широким металлическим листом, и заметил хозяину:

— Одному трудно поднимать.

— Помощников нет, — оборвал он меня, — управишься сам. Пан Иржи сел за штурвал трактора и укатил. Я вскарабкался на крышу и под тревожное хрюканье многочисленного свиного семейства стал отдирать шифер.

Солнце жарило нещадно. Термометр наверняка показывал за тридцать. Я сбросил рубашку, но все равно обливался потом — усталость давала о себе знать.

Через пару часов напряженной работы я с трудом разогнул плечи, на которые, казалось, напялили свинцовые латы. Кружилась голова, в горле пересохло, и я решил спуститься за водой.

Набрав полведра воды и завернув за угол, увидел странную картину. Эстонец вез мешки с цементом. Тачка в его ладонях словно оживала, переваливаясь с боку на бок, и парень почти всем телом повисал на металлических ручках, громко выплевывая отборный мат. Будто реагируя на грубость, тачка перевернулась, и мешки полетели на землю. Эстонец с трудом поднял мешок, другой, и ноги его надломились. Он рухнул рядом и лежал не шевелясь. Я заспешил к нему — парень посерел, будто погас.

— Водички хочешь? — с тревогой в голосе предложил я. Он с трудом разлепил веки, сплюнул скрипевшую на зубах цементную пыль и процедил:

— Хочу, только рукой пошевелить не могу. Окажите, пожалуйста, услугу, протяните к губам ковшик.

Я черпнул воду и направил тоненькую струю между затянутыми цементной пленкой губами. Утолив жажду, он тусклыми глазами уставился в бездонное небо, схваченное от горизонта до горизонта голубой накипью, и тихо заговорил:

— Все. С меня хватит. Надо сматываться отсюда. У ворот автомобиль стоит. Давайте на нем умчимся?

— Во-первых, машина заперта…

— Я ее открою за пару секунд, — оживился он.

— Во-вторых, — пропуская мимо ушей его фразу, продолжал я, — чешская полиция работает отменно. Так что далеко не уедешь. Выбрось это из головы.

Он долго смотрел на небо, потом повернулся ко мне.

— Наверное, вы правы… Хотел еще что-то сказать, но тут мы оба заметили, как со стороны сада, от белой яблоневой кипени плыла в нашу сторону девичья фигурка с черной косой, перекинутой спереди на блузку. Туго стянутая коса напоминала змею, пригревшуюся на пышной груди. Девушка шла, опустив голову, будто искала что-то под ногами. В метрах пяти от нас остановилась и с украинским акцентом произнесла:

— Вас приглашают на обед.

Небольшая стеклянная веранда, примкнувшая к усадьбе, служила столовой для обслуги. Рядом валялся водопроводный шланг. Мы с наслаждением стояли под холодной струей. Хозяин ткнул пальцем в счетчик:

— Вода стоит денег. За все будет высчитано. Я торопливо завернул кран, утерся куском белой тряпки и направился к дощатому столу, вдоль которого тянулись грубо сколоченные скамейки.

— Ваша соотечественница Оксана с Ужгорода, — складывая губы в улыбку, проговорил хозяин, — приготовила прекрасный обед.

На столе дымилось варево из капусты и гороха, приправленное небольшими кусками мяса. Едва я потянулся за ложкой, как хозяин остановил мой порыв неуместным вопросом:

— Знаешь ли ты о чешских событиях в шестьдесят восьмом?

— Кое-что слышал, — бросил я.

— После этих событий сто тридцать тысяч чехов и словаков оказались в трудовых колониях, семнадцать из которых были концентрационными лагерями, где узников заставляли работать на урановых рудниках. Мой отец там отдал богу душу, — фермер перекрестился. — Он был хорошим учителем и любил свою родину. И очень не хотел жить под диктовку коммунистического режима. Вашего режима…

— Бывшего нашего, — уточнил я. — Теперь я живу в другой стране — Латвии. А он, — я кивнул на соседа, — приехал сюда из Эстонии. Прибалтам тоже нелегко пришлось в социалистическом муравейнике.

— Согласен, — в глазах пана Иржи мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Всех нас угнетал старший брат — век бы его не видеть. — Он опять перекрестился.

— Значит, вы из Прибалтики?.. Это хорошо. Мне не надо волноваться, что в моем хозяйстве что-то сопрут. Так, кажется, выражаются русские.

Он задумчиво смотрел в окно, как бы собираясь с мыслями, а потом начал рассказывать об ужасах на урановых рудниках.

— Мой отец уродовался в концлагере, который охраняли советские чекисты… Не чешские солдаты, а ваши красноармейцы. Каждый грамм урана строго контролировался Москвой. Руду увозили в Россию, обогащали и продавали по всему свету, зарабатывая на этом миллиарды долларов. А мы, чехи, получали кукиш.

— Пан Иржи, — осмелел я, — сейчас не шестьдесят восьмой год, но мы весь день вкалываем, как в концлагере.

— Так ведь я плачу! — возмутился хозяин. — А моему отцу ничего не платили.

Он посмотрел на часы и закончил монолог властной фразой:

— Через пятнадцать минут вы должны быть на своих рабочих местах.

Крышу я разобрал быстро. Окончательно измучился, поднимая по шаткой лестнице широкие металлические листы. Периодически приходилось идти на помощь эстонцу, который несколько раз падал и лежал неподвижно, как мертвец. Я приводил его в чувство, и каторжный марафон продолжался.

Над хутором садилось солнце, и лучи его зажигали охрой окна усадьбы, верхушки яблонь. Стекла старинного хутора становились красными, как глаза моего нового друга, — то ли от слез, то ли от перенапряжения.

Пан Иржи появился в двадцать два часа, поманил меня пальцем, вытащил бумажник и протянул банкноты. Каторжный труд был оценен в триста крон, что составляло около восьми американских долларов[1].

Эстонец, совершенно обессиленный, сидел на траве. Он не в состоянии был подняться, когда грузная фигура хозяина выросла около него. Лишь протянул ладонь, которая была красной с белыми лохмотьями лопнувших мозолей.

— Это тебе, — пан Иржи положил на израненную ладонь кроны и попытался подмигнуть, дескать, труд нелегкий, но зарплата того стоит.

Потухшие глаза эстонца подернулись иронической поволокой.

— Спасибо, пан Иржи, — скрипя на зубах цементными песчинками, процедил он. — Эти мешки я запомню на всю оставшуюся жизнь.

— Цемент — это хороший бизнес, — доверительно сообщил фермер. — Мне его из Украины доставляют по бросовой цене. А я его продаю по местным расценкам минус десять процентов. Завтра, — он снисходительно тронул плечо эстонца, — тебе будет легче. А послезавтра — еще легче. Опыт — вот что из новичка делает настоящего мужчину. Потом ты будешь носить эти мешки с наслаждением.

И явно довольный собой, пан Иржи удалился.

— С меня хватит, — с тихим бешенством выдавил эстонец. — Баста!

— Но ведь для тебя это единственный способ заработать деньги на обратную дорогу, — заметил я.

Он молча стал подниматься и заковылял к ведру с водой. Из-за угла вынырнула знакомая машины. Работорговец мягко подкатил к хозяину, притормозил и выскочил из салона. Они о чем-то переговорили, пан Иржи достал бумажник, отсчитал банкноты и протянул их поставщику. Тот, растягивая губы в елейную улыбку, долго раскланивался. Сколько заработала мафия на наших мозолях — для меня осталось тайной. Думаю, очень прилично. Хозяин махнул рукой и пошел к усадьбе. Мафиози упругими шагами направился к нам.

— Гоните бабки, джентльмены. — В его голосе сквозил металл. — Как договорились, тридцать процентов от дневного заработка.

Я отдал ему сотенную. Эстонец последовал моему примеру.

Вербовщик вез нас в отель. Даль источалась бордовым маревом. Заходящее солнце кроваво изливалось над пшеничным полем пана Иржи, а потом начался многокилометровый лесной массив. Когда мохнатая стена оборвалась, открылось озеро, издавая запах водорослей. На пустынном берегу белело приземистое здание.

— Ваш отель, — хмыкнул мафиози.

Судя по волейбольной площадке и турнику, тут когда-то размещалась спортивная база. Теперь она служила пристанищем нелегальным эмигрантам. В просторной комнате возвышались двухъярусные койки. Повсюду стоял неистребимый запах грязной одежды, дешевого пива и немытых тел. Душ, стиральная машина, телевизор и другие элементарные блага цивилизации, которые есть даже в здешних тюрьмах, для гастарбайтера — большая роскошь.

В комнате оказалось восемь человек. Здесь, в замкнутом круге, вырванные из людской массы жаждой заработать валюту, они, эти бедолаги, предстали передо мной как отдельные маленькие миры, сокрытые за семью печатями неведомых мне страстей и стремлений. Держались замкнуто, с недоверием поглядывая друг на друга. Картина преобразилась лишь в воскресенье, когда появился вербовщик и стал собирать деньги.

— А ты что? — уставился он на меня колючими зрачками. — Я ведь на продукты и спиртное собираю. Люди едят и пьют, не покидая этих мест…

Я внес свою долю. Торговая точка, как я понял, находилась в нескольких километрах отсюда, и добираться туда без документов было делом рискованным. Нелегалам создавали жесткие условия — даже за доставку продуктов приходилось бандиту платить.

Вербовщик вернулся с несколькими ящиками дешевого вина, водки и чешского пива. Компания попалась разношерстная:

Искатели счастья, апологеты дальних странствий, просто бегущие от неурядиц в собственном отечестве и мечтавшие бросить якорь на хлебосольной чужбине.

Откровенный разговор начался после затянувшегося застолья. Сосед по нижней койке, с блинообразным ликом в россыпи крупных веснушек, протянул широкую ладонь и представился:

— Николай. Из Западной Украины. Приехал на заработки.

— Ну и как они? — поинтересовался я.

— Третий месяц горбачусь, — с горечью поведал он. — Трудно, но в доме осталось шесть ртов — кормить детей надо, а с работой в наших краях туговато. — Он залпом осушил стакан вина и продолжал: — Приехал сюда как турист и остался на заработки. А как же иначе, если по чешским законам каждый въезжающий в страну обязан иметь при себе, как минимум, триста долларов. Откуда возьмешь такие деньги! Вот и придумал ход: через туризм в каторжники. Дома начитался реклам, где пишут, что в Чехии за неквалифицированный труд предлагают четыреста долларов в месяц. Брехня все это. За такие деньги и чех пашет с удовольствием. А нам в лучшем случае перепадает всего пара сотен «зелени». Правда, по украинским меркам сумма приличная. Поэтому мы согласны пахать нелегально, без страховок, пенсионных сборов и налогов, что для работодателя очень выгодно. Однако и хозяин рискует — полиция здесь оборотистая. Но и с ней договариваются. И хотя в стране существует проблема безработицы, далеко не каждый чех станет батрачить за такие гроши. Ему удобнее получить пособие по безработице и не заниматься унизительным трудом — это дело русских, украинцев, белорусов и прочих иностранцев.

— По чешским законам, — возразил я, — можно официально получить право на работу и вид на жительство.

— Можно. Но кандидатуру иностранца утверждает местное бюро трудоустройства и только в том случае, если на вакантное место не претендуют чехи. К тому же для получения разрешения на жительство и работу надо принести справку из банка о том, что ты имеешь прожиточный минимум, который измеряется 1300 долларами. Люди с такими деньгами возиться с навозом не станут!

Он опять потянулся к спиртному, наполнил до краев стакан, влил жидкость в гортань, закусил лучком и вернулся к своим размышлениям.

— Нелегалу трудно и нерадостно. По выходным дням запираемся в своей конуре. Без паспорта в людном месте не появишься — опасно! С одной стороны нас преследует полиция, а с другой — свои же бандиты. Чехи поражаются тому, как русские преступники проникли сюда. Нынешние мафиози стали психологами — знают, как и кого «вычислить». Бывшего советского гражданина-нелегала на улице узнать легко — поношенная одежда, бегающий взгляд, вынужденная немота из опасения выдать себя родным языком. Как правило, весь свой заработок рабочий с востока носит с собой — в общаге могут украсть. К ним и подкатывается мафия, требуя по-братски «поделиться» с ближним. Могут жестоко проучить строптивого — избить до полусмерти, зная — нелегал в полицию не обратится. Его бесправие и вдохновляет бандитов на легкий заработок. Невысокий рыжий белорус с квадратными плечами, устремив в окно искристые голубые глаза, вдруг встрепенулся и прохрипел:

— Можно податься и дальше, например, в Германию, Австрию, где заработаешь больше, но ведь и полиция там работает зорче. Хорошо, если только вышибут из страны. А то, гляди, и в тюряге заграничной очутишься. В бывших странах социализма все-таки проще…

Спиртная вакханалия стремительно раскручивалась. Я сослался на больную печень и категорически отказался от выпивки. И чтобы не мозолить мутные глаза собутыльников, вышел на берег озера и увидел одиноко сидящего на траве молодого человека лет тридцати, с темными, как агат, глазами.

— Только что выкупался, — приветливо произнес он. — Водичка — прелесть.

— В застолье не участвуете?

— Нет. Я ведь учитель истории по образованию. При моей профессии пить нельзя. Да и не тянет.

Он помолчал, вздохнул и задумчиво продолжил:

— Гастарбайтеров тоже можно понять. Они ведь пьют горькую не от радости. Хотят поскорее оглушить себя спиртным, забыться, дать себе полную волю. Захмелеют — песни заводят, даже пляшут… Потом, устав от крика и хохота, они, разморенные, затихают… Но так происходит лишь в выходные дни. В рабочую неделю каплю спиртного в рот не берут…

— А вас что привело сюда?

— Квартиру хочу купить. Жить под одной крышей с тещей… Он не договорил и махнул рукой.

— Понятно, — сочувственно улыбнулся я.

Мы купались, загорали и беседовали часа два. На четвереньках приполз к озеру украинец с блинообразным лицом. Педагог, увидев его, торопливо оделся и пошел в сторону леса. Я вернулся в общагу. Эстонец заметно накачался и пел приятным тенорком на английском языке. Потом вдруг громко зарыдал, размазывая слезы по раскрасневшемуся лицу.

— Одна надежда на полковника Кристаповича, — скосив в мою сторону осоловелые глаза, пробормотал он. — Как с ним связаться? Тут ведь нет телефона.

— Это твой шеф?

— Кристапович? Да-а-а… Я — музыкант. Но на музыке много не заработаешь. Поэтому я освоил другую профессию — угонщика автомобилей, — он многозначительно посмотрел на меня. — Любую легковушку могу угнать…

Эстонец схватил бутылку и прилип к горлышку непослушными губами. Струйки вина сбегали по подбородку.

— С тебя хватит. — Я вырвал у него бутылку. Эстонец покорно кивнул и после паузы, заикаясь, поведал:

— Как-то заприметил я новенький «мерс»… Вскрыл дверцу салона, попытался завести… Тут меня и скрутили. Сижу, значит, в ментовке и морально готовлюсь загудеть на судебную скамью. И тут мне улыбнулась удача. Мужчина в штатском вытащил из участка, подвел к черной «Волге», открыл дверцу и глазами показал на заднее сиденье, а сам удалился. Там сидел человек, он внимательно рассмотрел меня и стал задавать вопросы: «Впервые попался?». — «Да, — отвечаю, — раньше бог миловал». — «Не повезло тебе, — устрашил он. — От трех до пяти гарантировано»… Потом поинтересовался, откуда знаю английский. Я тогда пел в кабаке. Большинство модных шлягеров исполнялось на английском. И чтобы не вызывать у иностранцев осуждающих улыбок, я решил основательно изучить английский. Кое-что мне удалось… Важный собеседник пояснил: мол, он знаком с владельцем «Мерседеса» и может уговорить того забрать жалобу, тогда я окажусь на свободе. Так товарищ Кристапович помог мне избежать тюрьмы. И в знак благодарности я стал работать на него.

— Кем же был этот загадочный человек?

— Кристапович? Он работал заместителем начальника отдела по борьбе с контрабандой КГБ Эстонской ССР.

Голова музыканта качнулась и упала на грудь. Он с трудом поднял ее и, еле ворочая языком, проговорил:

— Лучше быть стукачом на свободе, чем незапятнанным уголовником за решеткой. У меня не было выбора.

Он натужно растягивал слова, порой проглатывая окончания.

— Рухнули Советы, разогнали КГБ, мой шеф перешел на службу в местную таможню, а я продолжаю исправно гнуть спину на него… Ведь из сети КГБ по собственному желанию вырваться невозможно. Коллеги пробовали, но их находили то ли с пробитым черепом, то ли с пулей в груди. Потомки Дзержинского никогда не отпускали своих информаторов на свободу по их собственному желан…

Он не договорил, рухнул со стула — и отключился. Мне пришлось оттащить размякшее тело к кровати.

С известным шведским историком и публицистом Кнутом Карлквистом я встретился в Стокгольмском международном институте исследований проблем мира, что на улице Ситгна-листгатан, 9, и задал ему несколько вопросов.

— Господин Карлквист, вы не поверили официальной версии парламентской комиссии, которая утверждает, что трагедия случилась по причине внезапного открытия носовых ворот корабля, так называемого визиря, и продолжаете собственное расследование…

— Не только я, но и многие специалисты, журналисты, юристы, судовые конструкторы, проживающие в разных точках мира, сочли вывод комиссии ошибочным. Создается впечатление, что комиссия приняла решение под диктовку важных, очень важных персон, которые пытаются любой ценой скрыть истинные причины гибели парома «Эстония».

— И все же, почему вы усомнились заключению компетентных лиц, входящих в эту комиссию?

— Главная причина, которую она указывает, неправдоподобна. Визирь оторвался не раньше того момента, когда паром накренился. Показания свидетелей — трех моряков команды — опровергают вывод комиссии. Они утверждают, что после крена парома на автомобильной палубе все было нормально и ничего не повреждено. Все это фиксировалось на телеэкране. Значит, ворота оставались на месте. Значит, сильный крен, при котором люди, багаж и все остальное катилось и падало, произошел не оттого, что вода залила автомобильный отсек, а по другой причине, которую так тщательно пытаются скрыть сильные мира сего.

— Визирь, по-вашему, тут ни при чем?

— Разумеется. Кстати, визирь подозрительно долго искали с помощью эхолота, пеленгуя дно моря. Он весит пятьдесят пять тонн и огромный, как дом. Как же можно так долго искать такую махину, лежащую всего лишь в полутора километрах от парома? Достаточно было увидеть светлое пятно на мониторе. Возникает вопрос: почему же шведские и финские военные, располагая самым современным поисковым оборудованием, искали визирь целых три недели!? Я думаю, они искали что-то другое…