"Дурная слава" - читать интересную книгу автора (Дейли Джанет)

Глава 7

На небе появились ярко-красные полосы, предвещающие закат. Впечатляющая, незабываемая картина перехода к ночи типична для этого пустынного края. Киннкэйд остановился под тополем возле дома и не спеша с наслаждением оглядел окружавший его пейзаж. В чистом, омытом дождем воздухе зелень травы казалась изумрудной, земля — янтарно-желтой, а далекие горы — пурпурными.

Тени вокруг него удлинились и потемнели. Наползала прохлада высокогорной пустынной ночи, вытесняя дневную жару. Киннкэйд прислонился плечом к стволу дерева, вынул из кармана сигару и закурил.

Из кораля до него донеслось лошадиное ржание и стук копыт. Потом все снова стихло. Наступил покой.

Киннкэйд сделал еще одну затяжку, пребывая в задумчивом настроении.

Вдруг неожиданно входная дверь отворилась и из дома вышла Иден Росситер. Старый сторожевой пес трусил рядом с хозяйкой, время от времени обнюхивая и помечая свою территорию.

Иден остановилась в каких-нибудь тридцати футах от Киннкэйда, оглядывая ранчо, словно монарх, озирающий свои владения. По-видимому, довольная увиденным, она слегка улыбнулась и грациозно склонила голову, будто приглашая Легкий вечерний ветер поиграть с ней и любовно приласкать ее. Иден глубоко вдыхала вечерний воздух, пропитанный острым запахом полыни и влажной земли, отчего ее маленькую высокую грудь не могла скрыть даже широкая мужская рубашка. Это зрелище наверняка вызвало бы сладострастные мечты у любого мужчины, и Киннкэйд не оказался исключением.

Он намеренно затаился, довольный возможностью наблюдать за Иден Росситер, сбросившей с себя личину владелицы ранчо и босса. Киннкэйд догадывался, что немногим мужчинам позволяла она увидеть под этой маской женщину.

Но старый сторожевой пес почуял запах Киннкэйда. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, и грозным рычанием он предупредил хозяйку о присутствии постороннего.

— В чем дело, Кассий? — Иден мимоходом бросила взгляд на собаку.

В ответ пес сделал шаг в сторону Киннкэйда и снова зарычал.

— Кто там? — спросила она чеканным голосом, мгновенно превратившись снова в босса.

— Киннкэйд. — Он отбросил в сторону сигару и вышел из тени. — Красиво, правда?

— Да.

И в этот момент пес ринулся преградить путь Киннкэйду, прежде чем тот успел подойти к хозяйке слишком близко. Собака еще раз предупреждающе зарычала, показав на этот раз зубы. Киннкэйд остановился.

— Довольно, Кассий! — прикрикнула Иден.

— Кассий, — повторил Киннкэйд имя собаки, и спросил с любопытством: — Вы назвали его так в честь римского полководца или боксера Кассиуса Клея?

— В честь боксера, — призналась она, глядя, как Киннкэйд присел на корточки и протянул псу руку, чтобы тот обнюхал ее и запомнил запах.

— Возможно, ты и не Мухаммед Али, — обратился он к собаке, — но, судя по шрамам на твоей шкуре, ты боец хоть куда.

— Ну, во всяком случае, в бесстрашии ему не откажешь. Он готов атаковать кого угодно — койотов, гремучих змей и даже взрослого быка. Конечно, возраст сделал свое дело, но в нем по-прежнему сердце льва.

— Он и выглядит как суровый старый воин, — сказал Киннкэйд с улыбкой и выпрямился, видя, что пес обнюхал его и успокоился.

К удивлению Иден, Кассий не остался рядом с ней, а отправился прочь совершать свой ежевечерний обход, чего он никогда раньше не делал, если человек, с которым оставалась Иден, не был ему давно и хорошо знаком. Она так толком и не поняла, чем вызвано подобное поведение собаки; то ли особым доверием, то ли преклонным возрастом.

В сумерках под полями шляпы глаз Киннкэйда не было видно, но она чувствовала на себе его взгляд. И это ее будоражило.

— Начинает холодать, — заметил он.

— Обычно так и бывает после захода солнца.

Он посмотрел на небо, окрасившееся теперь в сиреневые тона, возвещавшие о скором наступлении ночи, и немного грустно сказал:

— Знаете, это совсем не тот край, который можно было бы назвать красивым, Пожалуй, еще два дня назад я сказал бы, что это самое засушливое и унылое место, какое мне приходилось видеть. Но что-то есть в этом огромном пустынном крае притягивающее взгляд и запечатлевающееся в самом сердце.

Иден понимающе кивнула:

— Знаю. И хотя для большинства людей здесь только скука и пустота, для меня это центр Вселенной. Я не хотела бы жить где-нибудь в другом месте.

Киннкэйд увидел, как в ее темных глазах блеснула гордость, и он снова залюбовался классическими линиями ее лица и удивительным, невиданным сочетанием в чертах изящества и силы.

Иден Росситер, безусловно, была красавицей: ее брови были изогнуты и похожи на арки, а красоту глаз подчеркивали густые ресницы. При других обстоятельствах и в другом месте Киннкэйд разыграл бы для нее целый спектакль и уж нашел бы возможность прикоснуться к ней, а заодно и выяснить, может ли он рассчитывать познакомиться с женщиной, спрятанной под этими одеждами. Желание так поступить у него было, но Киннкэйд обуздал его.

— Чтобы здесь выжить, — сказал он, — думаю, надо глубоко пустить корни в эту землю.

— Да, вы правы, — согласилась она. — Мои, во всяком случае, сидят в этой земле глубоко.

— У вас превосходный дом, как раз такой, какой должен быть на ранчо. У него такой вид, будто он здесь в буквальном смысле вырос.

— В какой-то степени это так и есть, — ответила Иден, с улыбкой глядя на свой дом.

— Что вы имеете в виду? — удивился Киннкэйд.

— Дело в том, что все материалы, использовавшиеся для его постройки, взяты отсюда, с земли «Шпоры». Для изготовления сырцовых кирпичей Кэйт Росситер использовала землю со склона гор за домом. Солому насушили из высокой травы, густо покрывавшей тот луг, где мы сегодня убирали сено. Вода, конечно же, взята возле дома, а бревна сделаны из тополей, росших прямо вот здесь. Когда я была маленькой девочкой, мой дед Джед часто говаривал, что этот дом построен из деревьев Росситеров, из травы Росситеров, из воды и земли Росситеров.

— К сожалению, теперь немного осталось домов, которые могли бы этим похвастаться.

В голосе Киннкэйда не было ни малейших следов иронии, а только спокойное одобрение. Возможно, от этого или же от сгущавшихся вечерних сумерек, а может быть, и от лимонада с виски Иден вдруг покинули присущие ей настороженность и недоверчивость.

— Большая часть старых домов снесена или разрушена временем, — сказала она и, вспомнив, добавила: — Джед утверждал, что этот дом никогда не рассыплется, потому что скреплен кровью Росситеров.

— Шутите? — улыбнулся Киннкэйд.

— Не шучу, — отозвалась Иден. — Семейная легенда гласит, что, когда месили глину для кирпичей, Кэйт сильно поранилась и крови было так много, что она придала красноватый оттенок всем кирпичам этого замеса. И еще говорят, что Кэйт велела эти кирпичи использовать в качестве угловых в основании постройки.

— Ну, это всего лишь легенда, — заметил Киннкэйд.

— Однако в детстве это была моя самая любимая история, — призналась Иден. — Мне никогда не надоедало ее слушать.

— Должно быть, Кэйт Росситер была особенной женщиной.

— Да, это действительно так. Джед рассказывал, что каждый год Кэйт сажала на веранде душистый горошек. Он уверял, будто не было аромата приятнее, чем сладкий запах душистого горошка в жаркие летние вечера. Когда мне было десять лет, я тоже попыталась посадить горошек, — вспоминала Иден. — Но земля оказалась твердой, как цемент.

— Вам следовало попросить брата помочь.

— В конце концов я так и сделала. Правда, для этого мне пришлось пригрозить ему, что я расскажу дедушке о том, как он удрал тайком в город. В конечном же итоге появился только один побег, да и тот через несколько дней погиб.

— А ваш брат часто удирал?

— Постоянно, — сообщила Иден. — Джед всегда был строг с Винсом. Возможно, слишком строг. Думаю, Джед опасался, что Винс вырастет таким же бесполезным и безответственным, как наш отец, поэтому он был с ним суров больше, чем следовало.

— Ваш брат не произвел на меня впечатление человека, которому бы это пошло на пользу.

— Так оно и есть. В результате Винс все здесь возненавидел, хотя он никогда особенно и не любил ранчо. Когда мы сюда приехали, Винс уже был достаточно взрослым. И ему было тяжелее, чем мне, приспособиться к этой жизни после Сакраменто. Здесь не было телевидения — он не мог смотреть «Улицу Сезам».

— Или «Большую птицу»? — вставил Киннкэйд, утрированно изображая ужас.

Рассказывая, Иден вдруг осознала, как давно все это было, задолго до рокового выстрела. А ведь за все эти годы она впервые говорила с кем-то, кроме брата так легко и откровенно.

— Да, и «Большую птицу», — повторила она. Здесь не было соседских ребятишек, чтобы поиграть с ними, а радио мешали слушать помехи. Для городского ребенка это было странное и пугающее место. Ночью здесь выли койоты, а гремучие змеи ползали кругом даже днем. Школы поблизости не было, и поэтому нам пришлось учиться дома. Мне уже исполнилось тринадцать, когда я начала посещать настоящую школу. К тому времени Винс уже получил водительские права, и мы с ним ездили в школу и обратно на пикапе. Джед рассчитал, сколько миль отделяют наш дом от школы, и проверял одометр каждый вечер. Бедный Винс! Если на одометре оказывалось хоть на несколько десятых мили больше, ему устраивали черт знает какую головомойку. К счастью, в конце концов один из приятелей Винса научил его сбрасывать лишние цифры с одометра.

— Меня удивляет, что ваш брат не бежал. Большинство подростков в подобной ситуации удрали бы.

— Он не раз поговаривал об этом, но на самом деле возможность совершать недозволенные поступки под самым носом у деда и оставаться безнаказанным приятно щекотала ему нервы. — Иден подозревала, что именно это в основном и удерживало Винса на ранчо. — Правда, одно время он хотел, чтобы я убежала вместе с ним, — вспоминала Иден, — но я уже тогда знала, что это место — для меня. В какой-то момент я полюбила здесь все. — Она подняла голову и подставила лицо ласковому ночному ветерку. — Шум и сутолоку города я могу переносить не более нескольких часов. Мне куда приятнее слушать бормотание ветра в траве, чем гомон дюжины голосов сразу. Мне нравится запах полыни и вид холмов, поросших можжевельником, мне нравится вкус кофе, сваренного на огне костра. А гремучие змеи — это всего лишь некоторое неудобство, неизбежно связанное с жизнью здесь, как для горожан крысы и тараканы. Она немного помолчала и добавила тихо:

— Я не могла бы продать ранчо. Это все равно что расстаться с собственной душой.

Произнеся эти слова, Иден вдруг спохватилась, сердясь на себя за то, что столько рассказала Киннкэйду о своей жизни и чувствах. Он был ковбоем, перекати-полем, кочевавшим по стране и не задерживавшимся на одном месте больше чем на несколько месяцев.

— Должно быть, вам несладко приходится, если ваш брат ненавидит ранчо и хочет его продать, — заметил Киннкэйд.

— В известной степени.

— Ваш брат пытается давить на вас?

«Ваш брат». Это словосочетание повторялось им слишком часто, что насторожило ее. Она резко обернулась к Киннкэйду, полная недоверия и подозрений.

— Почему вы задаете столько вопросов о моем брате?

Он ответил не сразу. Но в выражении его лица не было ни малейшего намека на вину или раскаяние.

— Просто потому, что, если бы я задавал вопросы, касающиеся вас, вы бы не стали отвечать.

И действительно, она ничего не стала бы ему говорить, уйдя после второго или третьего его вопроса.

— Теперь я вижу, мне следовало бы помнить, что вы такой же, как все остальные мужчины, встречавшиеся мне, — заявила она, Чувствуя, как в ней поднимается гнев. — Скажите мне, Киннкэйд, что вы надеетесь разнюхать? Хотите узнать, какова Иден Росситер на самом деле? Действительно ли она холодна, расчетлива и безжалостна, как говорят о ней все? Ну, теперь вы уже составили обо мне мнение. И было бы любопытно узнать, каково оно.

— Пока рано говорить, учитывая, что прежде мне никогда не приходилось встречать мужененавистниц.

— Я вовсе не мужененавистница, поскольку ненависть требует определенной силы чувств, а у меня нет вообще никаких чувств.

Но Киннкэйд уже успел составить' себе некоторое представление об Иден.

— Возможно, у вас нет ненависти к мужчинам, — согласился он. — Но вы не очень-то им и доверяете.

— Вы ошибаетесь, я очень даже верю, что они приходят и уходят, когда им вздумается, и дают обещания, которые не собираются выполнять. Я также верю в их эгоизм, жестокость и мстительность. — Она умолкла, и губы ее искривились в холодной и вызывающей усмешке. — И я буду верить в сказанное мною, даже если вы попытаетесь убедить меня, что мужчины не такие, как я их описала.

— Зачем же стричь всех под одну гребенку? Есть такие, есть и другие…

Но Киннкэйд сказал совсем не то, о чем думал в данный момент. Сейчас его больше всего волновала необыкновенная, удивительная красота Иден.

— Я вас недооценила, — пробормотала она.

— А в чем дело? Вы удивились, что я сказал правду? Или никак не ожидали услышать ее от меня?

— А это важно?

— По правде говоря, нет.

Вдруг совершенно неожиданно он обнял Иден и прижался губами к ее губам. Она буквально оцепенела от его теплого, искусного поцелуя.

Киннкэйд поддался неудержимому порыву. Он разгадал в ней страсть, и ему захотелось ощутить ее. Он прижался крепче к ее губам, чувствуя их нежность, потом его губы раскрылись и поглотили их.

Другие женщины, как он знал по опыту, подались бы к Нему, отвечая на ласку, или отпрянули назад. Она же стояла окаменев, как школьница. Ее неопытность стала совершенно очевидной. Это его потрясло. Киннкэйд отстранился, пытаясь совместить то, что он узнал о ней, с внешностью зрелой, вполне расцветшей женщины.

Она побледнела, и в ее глазах он прочел страх и гнев. И все же какое-то шестое чувство подсказывало ему, что его поцелуй был приятен девушке. И в этот момент Киннкэйд понял — она будет принадлежать ему.

— Вы правы, что не очень-то доверяете людям, — сказал он и выпустил ее из объятий. — Вы и мне не должны доверять.

— И не буду. — Она произнесла эти слова как клятву и прошла мимо него в дом.

Часом позже Киннкэйд лежал на своей лавке в бараке, уставившись в потолок. Мысли его все еще были заняты Иден Росситер — хладнокровной убийцей, как считали многие. И все же она была загадочна и привлекательна для него.

Около полуночи Киннкэйд проснулся от крика Он мгновенно открыл глаза и прислушался. Крик повторился. Это был женский крик, полный ужаса. Киннкэйд отбросил легкое одеяло и выпрыгнул из койки. В одних трусах он подошел к открытому окну и начал всматриваться в хозяйский дом.

Там все было тихо и спокойно, лишь желтоватый свет просачивался сквозь деревья из окон второго этажа. Криков больше не было слышно, и Киннкэйд вернулся в постель.

Чьи-то руки цепко схватили Иден за плечи. Она сопротивлялась, но ее трясли все сильнее.

— Иден, проснись!

Она рванулась назад и съежилась, прячась в подушки. Глаза ее расширились от страха, и она несколько бесконечных секунд вглядывалась в лицо брата, не узнавая его.

— Это я, сестренка, — нежно пробормотал Винс. — Все в порядке. Все о'кей.

Постепенно Иден пришла в себя. И все же, только когда Винс взял ее за руку, она с облегчением вздохнула.

— Теперь все прошло? Тебе лучше? — спрашивал Винс.

— Да.

Но ее голос все еще дрожал, и она чувствовала себя далеко не лучшим образом.

Иден панически боялась закрыть глаза: образы и ощущения, пришедшие к ней во сне, находились здесь, рядом. Они оказались слишком реальными. Она заставила себя сесть и попыталась успокоиться.

— Иден, тебе что-нибудь принести? Виски? Воды?

— Нет. Спасибо.

— Когда эти кошмары возобновились? — спокойно спросил Винс.

— Это первый раз за… долгое время.

По крайней мере два, а может быть, и три года их не было, но Иден не могла точно сказать, как давно. Она провела по обнаженным плечам, все еще холодным и влажным.

— Я уж думала, с ними покончено.

— Хочешь, я немного посижу с тобой?

— Нет. — Она покачала головой. — Прости, что разбудила.

Винс поднялся на ноги.

— Ты можешь кричать, вопить и звать своего старшего брата когда угодно. Хочешь, чтобы я оставил свет?

— Да. Спасибо тебе.

Иден с трудом улыбнулась ему, но улыбка исчезла, как только Винс вышел из спальни.

Она сидела, откинувшись на изголовье кровати кленового дерева. Очень медленно страх и дурнота начали проходить. Сквозь экран, закрывавший окно ее спальни, проникал прохладный ночной воздух. Ветерок нежно обдувал Иден.

Почему после столь долгого перерыва кошмары начались снова? Что их вызвало? У нее было какое-то неясное и тягостное чувство, что в глубине души она знает причину — поцелуй. Из-за него ее стали преследовать ощущения, вызывающие воспоминания.

Ведь в тот, другой раз ей тоже был приятен поцелуй. Сначала очень приятен. Сначала… И глубокий сон окутал ее плотной пеленой.