"Ангел Габриеля" - читать интересную книгу автора (Робертс Нора)

Глава 3

Интересно, о чем она думает? Она выглядела такой просветленной, такой довольной. Светло-розовый свитер мягкими, пушистыми складками укутывал ее шею. Волосы струились по плечам. Никаких украшений, ничего, что отвлекало бы внимание от ее прекрасного лица, и ничего, что привлекало бы внимание к нему.

Гейб редко пользовался услугами моделей. Долгое пребывание в неподвижности утомляло их, и к концу сеанса они выглядели уставшими и беспокойными. Лора же вела себя так, словно могла бесконечно сидеть с этой нежной улыбкой на лице.

Именно это он отчасти и хотел запечатлеть на портрете.

Внутреннее терпение, которое... что ж, наверное, можно назвать это спокойным принятием судьбы... того, что было, и того, что еще будет. Сам Гейб никогда не обладал большим терпением, ни к людям, ни к работе, ни к себе. Именно эта черта характера Лоры восхищала его, но он не имел никакого стремления развивать ее в себе.

И все же за женской красотой и спокойствием Мадонны скрывалось нечто большее! Время от времени в ней проявлялись неистовость, воинственная решительность.

Гейб чувствовал, что эта женщина сделает все, чтобы защитить то, что ей принадлежит. И конечно же это прежде всего ребенок, которого она носит.

Ей еще есть что рассказать, размышлял он, проводя карандашом по бумаге. Те обрывки информации, которые она ему изложила, имели целью лишь удержать его от дальнейших расспросов. Он больше и не спрашивал. Конечно, это его не удовлетворило, он не любил недомолвок и хотел знать о ней все. Но заставить себя оказывать на нее давление, если ей так дорого давались даже ничтожные воспоминания о прошлом, он не мог.

Время еще было. Радио продолжало вещать о закрытых дорогах и о прогнозируемых снегопадах. Скалистые горы и весной могут быть коварными.

Гейб прикинул, что пройдет две, может быть, три недели прежде, чем можно будет без риска тронуться в путь.

Странно, но вначале он думал, что вынужденное общество будет раздражать его. Но сейчас, когда одиночество, которое он сам себе навязал, оказалось нарушенным Гейб был даже рад. Он давно не писал портретов. Может быть, слишком давно. Со времени смерти Майкла он не мог смотреть на людей.

Здесь, в хижине, отрезанный от воспоминаний, он начал исцеляться. В Сан-Франциско он даже не мог взять в руки кисть. Горе сделало его не только слабым. На какое-то время оно сделало его... апатичным.

Здесь, в уединении, в одиночестве он писал пейзажи, натюрморты, туманные мечты и морские пейзажи со старых набросков. Этого было достаточно. И только когда в его жизнь вошла Лора, он снова ощутил потребность написать человеческое лицо.

Когда-то он верил в судьбу, в то, что линия жизни начертана еще до рождения. Смерть Майкла все изменила. С тех пор Гейбу нужно было что-то или кого-то винить. Самым легким и самым болезненным было винить самого себя. Сейчас, рисуя Лору, думая о странном стечении обстоятельств, при которых она вошла в его жизнь, он снова задумался над этим вопросом.

О чем же она думает, снова терялся в догадках Гейб.

Вы устали?

Нет, — ответила она, не шевельнувшись. Он поставил кресло так, чтобы она, сидя лицом к нему, могла одновременно смотреть в окно. Свет падал через нее, не отбрасывая теней. — Мне нравится смотреть на снег. На нем появились следы, и я думаю, кто из животных мог пройти незамеченным мимо нас? И еще я смотрю на горы. Они выглядят очень старыми и сердитыми. На востоке они более добродушны.

Гейб рассеянно согласился, разглядывая свой хороший, но не совсем верный набросок. Ему хотелось поскорее начать работать на полотне. Он отложил этюдник и, нахмурившись, взглянул на нее. Она тоже посмотрела на него, терпеливая и, если он не ошибался, удивленная.

—У вас есть какая-нибудь другая одежда? Может быть, что-нибудь с обнаженными плечами?

Ее удивление стало еще более заметным.

—Мне очень жаль, но мой гардероб сейчас несколько ограничен.

Он поднялся и принялся вышагивать, к камину, к окну, к столу. Когда он подошел и стал поворачивать ее лицо в разные стороны, Лора покорно сидела, повинуясь его жестам. После трех дней позирования она к этому привыкла. На ее месте мог быть букет цветов, подумала Лора, или чаша с фруктами. Как будто никогда не было того момента на заснеженном крыльце. Она уже убедила себя, что ее реакция на него была лишь плодом ее воображения.

Он художник, она модель, как и прежде»

У вас настоящее женское лицо, — начал он, говоря больше с собой, чем с ней. — Обольстительное и тем не менее сдержанное и мягкое, даже несмотря на некоторую угловатость и эти скулы. Оно не угрожающее и тем не менее приводит в совершенное смятение. Это, — он небрежно провел большим пальцем по ее полной нижней губе, — говорит о сексуальности, но ваши глаза обещают любовь и верность. А то, что вы созреваете...

Созреваю? — Лора засмеялась, и руки, сжатые на коленях, расслабились.

Разве не так называется беременность? Звучит намного привлекательнее и чувствуется обещание, исполнение и... несмотря на образование и прогресс... манящая тайна для женщины и для ребенка. Как ангел.

Как это?

Говоря, он принялся лохматить ей волосы, убирать их назад, приглаживая, поднимать, снова опускать.

—Мы считаем ангелов эфирными созданиями, таинственными, стоящими выше человеческих желаний и пороков, но ведь когда-то они были людьми!

Его слова заставили ее улыбнуться.

—Вы верите в ангелов?

Его рука по-прежнему была у нее в волосах, но он забыл, совершенно забыл, зачем он что-то делал с ними.

Если не верить в них, то и жить не стоит. — У нее были волосы ангела, блестящие, светлые, мягкие, как облако. Почувствовав вдруг неловкость, Гейб убрал руку и сунул ее в карман мешковатых вельветовых бриджей.

Вы хотите сделать перерыв? — спросила Лора и снова сложила руки на коленях.

Да. Отдохнем часок. Мне надо все обдумать. — Когда она встала, он машинально отступил на шаг. Не работая, Гейб тщательно старался не касаться ее. Его начинала тревожить отчаянная тяга к ней. — Поднимите ноги! — Лора удивленно подняла брови. — Это рекомендовано в книге, которую вы постоянно читаете. Я решил, что при нынешних обстоятельствах мне не повредит просмотреть ее!

Вы очень добры.

Нет, это просто инстинкт самосохранения! — Когда Лора загадочно улыбалась ему, с ним что-то происходило. То, чего он не хотел признавать. — Чем больше я убеждаюсь, что вы заботитесь о себе, тем меньше шансов на то, что вы родите прежде, чем откроются дороги!

У меня еще больше месяца, — напомнила она. — Но я ценю вашу заботу о нас.

Поднимите ноги, — повторил Гейб. — Я приготовлю молоко.

Но я...

Вы сегодня выпили только один стакан. — Он нетерпеливо подтолкнул ее к дивану и ушел на кухню.

С облегчением вздохнув, Лора откинулась на подушки. Поднять ноги было не так легко, как когда-то, но ей удалось взгромоздить их на край кофейного столика. До нее доходило тепло от камина, и ей захотелось свернуться перед ним калачиком. Но в этом случае, с усмешкой подумала она, понадобится кран, чтобы поднять ее!

Как он добр, думала Лора, повернув голову и слушая, как Гейб копошится на кухне.

Ему не нравилось, когда она ему об этом напоминала, но он действительно был добр. Никто никогда не обращался с ней... как с равной, и при этом как с человеком, которого надо защитить. Как с другом, думала она. Он не считает добрые дела, которые делает для нее, но она все же когда-нибудь за все отплатит ему! Когда-нибудь.

Закрыв глаза и спокойно задумавшись, Лора представила себе будущее. Когда-нибудь у нее будет небольшая квартирка в городе. В каком угодно городе. Там будет детская, выдержанная в каких-нибудь солнечных желтых и блестящих белых тонах, со сказочными узорами на стенах. У нее будет кресло-качалка, в котором она сможет сидеть с ребенком долгими, тихими ночами, когда остальной мир будет спать.

И она больше не будет одинока.

Открыв глаза, она увидела Гейба, склонившегося над ней. Ей нестерпимо хотелось потянуться к нему, взять его за руки и вдохнуть в себя силу и уверенность, которые исходили от него. Более того, ей хотелось мягко напомнить ему, что она женщина, а не модель!

Лора протянула руку и взяла у него стакан молока.

После рождения ребенка и когда я перестану кормить его грудью, я больше не выпью ни капли молока!

Имейте в виду, это последнее свежее молоко, — ответил Гейб. — Завтра вы получите порошковое или консервированное.

Ах, какая радость! — Скорчив гримасу, Лора осушила половину стакана. — Представлю, что это кофе. Крепкий черный кофе.

Она сделала еще один глоток.

Или, что еще лучше, шампанское! Настоящее французское шампанское в рифленом хрустальном бокале!

Жаль, у меня под рукой нет ни одного бокала для вина. Это помогло бы вам создать иллюзию. Вы голодны?

—Кто выдумал, что беременные едят за двоих? Если я еще прибавлю в весе, то начну мычать! Этот парижский пейзаж... вы писали его здесь?

Гейб посмотрел на свое произведение. Значит, она там была, подумал он. Это было угрюмое, почти сюрреалистическое изображение Булонского леса.

Да, по старинным наброскам и по памяти. Когда вы там были?

Я не говорила, что была в Париже.

Но иначе вы бы не узнали это место! — Он взял у нее пустой стакан и отставил его. — Чем больше вы скрываете, Лора, тем больше мне хочется выяснить правду!

Год назад, — скупо ответила она. — Я провела там две недели.

Как он вам понравился?

Париж? — Она приказала себе расслабиться. — Это было целую жизнь назад, так давно, что кажется, все это происходило не со мной. Красивый город, похожий на старую женщину, которая еще умеет кокетничать. Он утопал в цветах, ароматы стояли невероятные. Когда три дня подряд шел дождь, я сидела и смотрела на черные зонтики, спешащие мимо, и распускающиеся цветы.

Гейб инстинктивно положил руку на ее руку, чтобы успокоить возбужденное движение ее пальцев.

—Вы не были там счастливы?

В весеннем Париже? — Она крепче сцепила руки. — Только безумец не будет там счастлив!

Отец ребенка... был там с вами?

Какое это имеет значение?

Это не должно иметь значения. Но сейчас, глядя на картину, Гейб думал о ней. И ему хотелось все знать.

—Вы его любили?

Любила ли она его? Лора снова посмотрела на огонь, но ответы были не простыми. Любила ли она Тони? Ее губы немного скривились. Да, любила, она любила Тони таким, каким сама себе придумала.

Очень. Я очень любила его.

Как давно вы одна?

Я не одна. — Она положила руку на живот. Почувствовав ответное движение, Лора широко улыбнулась. Взяв руку Гейба, она прижала ее к животу. — Чувствуете? Невероятно, правда? Там кто-то есть!

Он почувствовал под своей рукой сначала чуть заметное движение, затем энергичный удар, удививший его. Не раздумывая, он придвинулся поближе.

—Похоже на удар левой. Такое впечатление, будто кто-то стремится вырваться оттуда. — Он знал это чувство, нетерпение, разочарование оттого, что ты заперт в одном мире, хотя мечтаешь о другом. — А что чувствуется с другой стороны?

—Жизнь. — Засмеявшись, Лора придержала его руку на своем животе. — В Далласе при очередном осмотре включили монитор, и я услышала биение сердца ребенка. Оно было таким частым, таким нетерпеливым. Ничто в мире не звучало столь удивительно. И я думаю...

Но Гейб смотрел на нее глубоким, изучающим взглядом. Их руки были по-прежнему переплетены, тела лишь касались друг друга. По мере того как жизнь внутри нее становилась более интенсивной, учащался и ее пульс. Теплота, интимность момента нахлынули на нее. У нее перехватило дыхание и захлестнула волна желания.

Ему нестерпимо хотелось крепко обнять ее. Стремление прижать ее к себе и держать так было острым до боли. Ворочаясь на полу свободной комнаты, Гейб думал о ней каждую ночь, пытаясь заснуть. В его снах они сливались вместе в постели, ее дыхание обдавало теплом его щеку, волосы путались в его руках. А просыпаясь, он говорил себе, что сошел с ума! То же самое он подумал и сейчас и отодвинулся.

Гейб не только услышал, но и почувствовал ее тихий вздох.

Если вы в состоянии, я бы не прочь поработать еще.

Конечно. — Лора чуть не зарыдала. Это естественно, успокаивала она себя. Беременные женщины часто становятся плаксивыми. Просто они так выплескивают свои эмоции, а потом быстро справляются с ними.

—У меня есть идея. Погодите минутку.

Гейб вышел в соседнюю комнату, а Лора осталась ждать сидя.

Несколько мгновений спустя он вернулся с темно-синей рубашкой в руках.

Наденьте это. Полагаю, контраст между мужской рубашкой и вашим лицом даст великолепный эффект.

Хорошо. — Лора удалилась в спальню и сняла большой розовый свитер. Она начала продевать руку в рукав и уловила на тяжелом хлопке его крепкий, откровенно сексуальный запах.

Мужчина! Не в состоянии сопротивляться, она потерлась щекой о мягкий материал. Запах был довольно терпким, но почему-то даже этот запах дарил ей ощущение безопасности. И в то же время, как ни глупо, он заставлял ее испытывать тупую, глубокую дрожь желания.

Разве можно хотеть Гейба как мужчину, когда на ней лежит такая ответственность? Но рядом с ним она не чувствовала себя грешницей. У него тоже были свои печали, и она их видела, чувствовала. Вероятно, их обоюдная, вынужденная изоляция заставляла ее чувствовать так, словно она давно знает и любит его.

Вздохнув, она надела рубашку. Что она знает о собственных чувствах? Когда в первый и единственный раз она полностью доверилась им, это принесло ей только несчастье. Какие бы эмоции ни пробудил в ней Гейб, у нее достанет ума не поддаться чувству благодарности. Когда она вернулась в главную комнату, он делал наброски, размышлял, что-то выбрасывал, что-то оставлял. Подняв взгляд, он понял, что его представления об этой женщине страшно далеки от истины.

Она напоминала ангела, о котором он говорил, иллюзорного, золотого и все же ставшего совершенно земным. А ему хотелось бы воспринимать ее как иллюзию, а не женщину, которая его возбуждает.

Надо, чтобы вы выглядели эффектнее, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Цвет вам к лицу, а мужской стиль создает удачный контраст с вашей внешностью.

Вы не скоро получите ее обратно! Она удивительно удобная.

Считайте, что я одолжил ее вам!

Он подошел к креслу, и она приняла ту самую позу, в которой сидела до перерыва. Гейба не впервые посещала мысль, не работала ли она раньше моделью? Но этот вопрос он задаст ей в другой раз.

—Давайте попробуем что-нибудь другое. — Что-то бормоча себе под нос, он передвинул ее на несколько дюймов. Лора внутренне улыбнулась. Она снова стала чашей с фруктами!

Черт возьми, как жаль, что у нас нет цветов. Хорошо бы розы. Хоть бы одну розочку!

Я могу ее себе представить.

Пожалуй. — Он чуть повернул ее голову влево и отступил. — Вот то, что надо! Так я и напишу на холсте! Я достаточно времени потратил на грубые наброски.

Целых три дня.

Когда дело спорилось, я писал картины и за половину этого времени.

Лора ясно представила, как Гейб сидит на высоком табурете за мольбертом и лихорадочно работает, сдвинув брови, прищурив глаза.

У вас здесь много незаконченных картин.

Просто менялось настроение. — Он уже делал кистью широкие мазки на холсте. — А вы всегда заканчиваете начатое?

Она задумалась.

Наверное, нет.

Когда что-то не ладится, зачем доводить дело до плачевного конца?

Иногда вы должны сдержать обещание, — пробормотала Лора, думая о своих брачных клятвах. Она часто думала о них.

Наблюдая ее с близкого расстояния, он уловил в ее взгляде мимолетное сожаление. Как всегда, хоть он пытался этому воспрепятствовать, ее эмоции затрагивали в нем самые сокровенные струны.

Иногда выполнению обещания мешают обстоятельства.

Да. Но они все равно должны быть исполнены, — тихо произнесла она и замолчала.

Он работал почти час, делая рисунок более определенным, утонченным, совершенным.

Она создавала ему то настроение, которого он хотел. Задумчивое. Терпеливое, чувственное. Еще до первого мазка Гейб уже знал, что это будет одна из лучших его картин. Вероятно, самая лучшая. И он знал, что будет снова писать Лору, в другом настроении, в других позах.

Но это завтра. Сегодня же ему хотелось уловить ее тон, чувство, простоту. Это были карандашные линии и изгибы. Черное на белом и несколько оттенков серого. Завтра он добавит сюда красок, дополнит, усложнит рисунок. Когда он закончит, у него окажется ее полный портрет на холсте, и он будет знать ее полностью, так, как никто раньше не знал и никогда не узнает.

—Вы позволите мне посмотреть портрет по ходу работы?

—Что?

Портрет. — Лора оставалась неподвижной и лишь только перевела взгляд с окна на него. — Я знаю, художникам не терпится показать свою работу до ее окончания.

Я не настолько нетерпелив. — Он поднял на нее взгляд, словно приглашая ее не согласиться.

Это нетрудно заметить. — Хотя она сохраняла невозмутимое выражение лица, в ее голосе слышалось удивление. — Так вы позволите мне взглянуть на него?

Для меня это не имеет значения. Вы же понимаете, что, даже если вам что-то не понравится, я ничего менять не стану!

На этот раз Лора засмеялась, более свободно и более глубоко, чем раньше. Его пальцы сжали карандаш.

Вы имеете в виду, если я увижу что-то, что ранит мое тщеславие? Об этом не беспокойтесь. Я не тщеславна!

Все красивые женщины тщеславны. Они имеют на это право.

—Люди тщеславны только тогда, когда придают слишком большое значение своей внешности.

На этот раз Гейб скептически усмехнулся и положил карандаш.

А ваша внешность для вас не имеет значения?

Я же ничего не сделала, чтобы заработать ее, правда. Просто мне повезло, так сказать, мне выпал счастливый случай! Если бы я была невероятно умна или талантлива, моя внешность, вероятно, огорчала бы меня, потому что люди замечали бы только ее и больше ничего. — Она пожала плечами и с поразительной легкостью приняла прежнюю позу. — Но поскольку я ни умна, ни талантлива, то научилась принимать свою внешность как дар, который возмещает отсутствие остального!

А вы стали бы торговать своей красотой?

Почему бы и нет! Но ведь торговать — не зарабатывать, так что это не считается. Вы мне ответите на один вопрос?

Вероятно. — Он вынул тряпку из заднего кармана и вытер руки.

Чем вы больше гордитесь, вашей внешностью или вашим творчеством?

Гейб отбросил тряпку. Странно, что она, такая печальная, такая серьезная, все же вызывала в нем смех.

—Никто никогда не считал меня красивым, так что и говорить не о чем! — Он принялся поворачивать мольберт. Когда она начала подниматься, он знаком велел ей сесть. — Нет, сидите спокойно. Посмотрите с вашего места и скажите ваше мнение.

Лора села и принялась рассматривать портрет. Это был всего лишь набросок, менее подробный, чем многие другие его работы. Ее лицо и тело, ее правая рука, легко лежащая на левом плече. Ему почему-то казалось, что этой позой она осторожно, с опаской, от кого-то защищается.

Лора поняла, что Гейб был прав, предложив ей рубашку. В ней она выглядела более женственной, чем в кружевах и шелке. Длинные распущенные волосы падали тяжелыми локонами на плечи. Она не ожидала найти в своем лице какие-либо сюрпризы, но, поняв его замысел, неловко поежилась в кресле.

Я не так печальна, как вы меня изобразили.

Я уже предупредил вас, что менять ничего не буду.

Вы вольны писать так, как вам нравится. Я просто говорю вам, что вы меня неправильно поняли.

Раздражение в ее голосе забавляло его. Он снова развернул мольберт, но не потрудился посмотреть на свою работу.

А я так не думаю.

Вряд ли меня можно назвать трагичной.

Трагичной? — Он развернулся на каблуках, разглядывая ее. — В женщине, изображенной на картине, нет ничего трагичного! Скорее она отважна.

Лора улыбнулась и встала с кресла.

Я и не отважна, но это ваша картина!

На этом и порешим!

Гейб!

Она протянула руку. Повинуясь ее взволнованному голосу, он подскочил и схватил ее за руку.

Что с вами?

Посмотрите туда, посмотрите! — Она повернулась, выдернула руку и указала в окно.

Нет, с ней все в порядке, понял Гейб. От пережитого испуга ему хотелось задушить ее. Это просто возбуждение! Меньше чем в двух ярдах от окна он увидел одинокого оленя. Он стоял глубоко в снегу, подняв голову и вдыхая воздух. Высокомерно, без всякого страха он смотрел сквозь стекло.

—Ах, он великолепен! Я никогда не видела такого большого оленя и так близко!

Ему было просто разделить ее восторг. Лань, лиса, сокол, круживший над головой... все они помогали ему справиться с горем.

Несколько недель назад я вышел к ручейку примерно в миле отсюда. Увидел целое семейство. Было полное безветрие, и мне удалось сделать несколько набросков прежде, чем самка заметила меня.

Весь этот мирок принадлежит ему! Вы можете это представить? Многие акры! Он, должно быть, это знает, и ему это нравится, иначе он бы не был так уверен в себе. — Она снова засмеялась и прижала свободную руку к обледеневшему стеклу. — Знаете, похоже, он смотрит на нас, как на зверушек, выставленных в зоопарке!

Олень уткнулся носом в снег, может быть, выискивая под ним траву, а может быть, учуяв запах другого животного. Он двигался медленно, уверенный в своем одиночестве. А с деревьев на него падали снежинки.

Вдруг он резко поднял голову, пронзив воздух высокой короной рогов, поскакал по снегу и исчез в лесу.

Лора, засмеявшись, повернулась от окна и мгновенно обо всем забыла.

Она не осознавала, что они с Гейбом стоят так близко друг от друга!

Он тоже не осознавал. Они по-прежнему держались за руки. За окном сверкало солнце, теряя силу по мере того, как день клонился к вечеру. А домик, как и лес за его стенами, пребывал в абсолютной тишине.

Наконец, он прикоснулся к ней. Он не собирался делать этого, но в тот момент, когда его пальцы скользнули по ее щеке, понял, что должен это сделать.

Лора не отшатнулась. Вероятно, если бы она отшатнулась или просто отдвинулась от него, он бы это принял. Сейчас Гейб был почти уверен, что он бы это принял.

Но она не отодвинулась.

Он чувствовал, как ее рука нервно дрожит в его руке. Он тоже испытывал нервное возбуждение: это было для него новым испытанием. Как он посмел приблизиться к ней, твердо зная, что этого делать нельзя? Почему он не смог сопротивляться соблазну, хотя умом понимал, что поступает неправильно?

Чуткими пальцами художника он ощущал ее кожу. Настоящую. Он чувствовал не портрет, а живую женщину. Что бы ни случилось в ее жизни, что бы ни сделало ее той, кем она стала, это было вчера.

А сейчас ее большие, не на шутку испуганные глаза неотрывно глядели на него. Лора не двигалась. Она ждала.

Выругавшись себе под нос, Гейб медленно, даже очень медленно, приблизил свои губы к ее губам.

Допускать это было безумием. Еще большим безумием было хотеть этого. Но еще до того, как его губы коснулись ее губ, Лора почувствовала, что капитулирует перед ним. Она тут же взяла себя в руки, не зная, чего можно ожидать от себя или от него.

Такое случилось с ней, наверное, впервые! Впервые не только с ним, но и вообще с кем бы то ни было. Никогда никто не целовал ее вот так. Она знала страсть, мимолетное, почти болезненное желание, вызванное жаром и неистовством. Она знала требования, некоторые из которых могла удовлетворить, а некоторые не могла. Она знала ярость и голод мужчины по отношению к женщине, но никогда не знала подобного благоговения и даже не подозревала о его существовании.

И все же, и все же в этом поцелуе были намеки на более темные сдерживаемые желания, делающие объятия более возбуждающими, более манящими. Гейб запустил руки ей в волосы, а губами бесконечно ласкал ее губы. Лора чувствовала, как земля уходит из-под ног, но инстинктивно знала, что он вернет ее на место.

Он должен был остановиться, но не мог. Одно прикосновение, всего лишь одно прикосновение, и ему неудержимо хотелось большего. Ему казалось, что пустота, жившая в нем, теперь невероятно быстро, ужасающе заполняется...

Ее руки, робкие и даже невинные, обвили его плечи. Когда она раздвинула губы, в этом ее приглашении чувствовалось какое-то несмелое любопытство. Он ощущал запах весны, хотя она была погребена под снегом, чувствовал его в ее волосах, на ее коже. Даже запах дерева, который всегда стоял в хижине, не мог его победить.

В камине потрескивали поленья, а ветер, поднявшийся с наступлением вечера, начал жалобно стучать в стекло. Лора вздохнула, хотя ее теплые податливые губы были закрыты его губами.

Гейб хотел осуществить свою фантазию, заключить ее в объятия и отнести в постель. Лечь с ней, снять с нее рубашку и почувствовать своей кожей ее кожу. Чтобы она касалась его, обнимала его, доверяла ему.

Война внутри него разгоралась. Она была не просто женщиной, она была женщиной, которая носит ребенка. И внутри нее созревает не просто ребенок, а ребенок другого мужчины, которого она любила!

Он не может любить ее! Она не может ему довериться. И все же она его манила, ее тайны, ее глаза, глаза, которые говорили больше, гораздо больше, чем ее слова. И ее красота, которая, хотя она этого не понимала, заключалась не только в чертах лица.

Поэтому он должен прекратить, пока сам точно не решит, чего он хочет... и до тех пор, пока она не будет настолько доверять ему, что сама расскажет всю правду о себе.

Гейб оттолкнул бы ее от себя, но она прижалась лицом к его плечу.

—Пожалуйста, подождите хотя бы минутку!

В голосе Лоры чувствовались слезы, и они волновали его гораздо больше, чем поцелуй. Воинственное напряжение усиливалось, и в конце концов он погладил ей волосы. Почувствовав толчок ребенка, Гейб задумался: что же ему делать?

Простите. — В голосе больше не слышалось слез, но Лора не отпускала его. Откуда ему было знать, как ей хочется его объятий? — Я не хочу навязываться вам.

Вы и не навязываетесь.

Вот и хорошо. — Выпрямившись, она отступила.

Слез не было, но ее глаза все же увлажнились.

Вы, конечно, скажете, что не хотели этого, но все в порядке.

Я действительно этого не хотел, — ровным голосом произнес Гейб. — Но извиняться не собираюсь!

А! — Лора в некотором замешательстве оперлась рукой о спинку кресла. — Пожалуйста, поймите, я не хочу... не считайте меня за... черт! — С этими словами она прекратила борьбу и села. — Хочу просто сказать, что ничуть не оскорблена вашим поцелуем, я же все понимаю!

Прекрасно! — Он чувствовал себя лучше, гораздо лучше, чем предполагал. Небрежно пододвинул другое кресло и оседлал его. — Что вы понимаете, Лора?

Она думала, на этом их разговор закончится. Гейб найдет легкий выход из неловкого положения. Она отчаянно старалась высказать свои чувства, не сболтнув лишнего.

—Вы просто жалели меня и немного увлеклись и мною и живописью!

Почему она не могла расслабиться? Почему он так странно смотрит на нее?

—Я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли. Я никак не ожидал...

Земля мгновенно ушла из-под ног. Лора была готова прекратить этот диалог, но Гейб, удивленно подняв брови, сделал приглашающий жест руками, словно бросал ей вызов к завершению.

—Я понимаю, вы бы не увлеклись мной... физически... учитывая мое положение. И мне не хочется, чтобы вы истолковали происшедшее с нами сейчас как нечто большее, чем... просто доброту!

—Не смешите меня! — Словно обдумывая ее слова, Гейб почесал подбородок. — Не глупите! Вы привлекаете меня, Лора, в значительной степени и физически. Заниматься с вами любовью при вашем положении, может быть, и невозможно, но это не значит, что у меня нет такого желания!

В ответ она удивленно раскрыла рот и взмахнула руками.

То, что вы носите ребенка, только одна из причин, по которой я не могу заняться с вами любовью. Вторая, не такая очевидная, но не менее важная, заключается в том, что я хочу знать всю правду о вас, Лора! Всю!

Не могу.

Боитесь?

Она помотала головой и вздернула подбородок. Глаза ее заблестели.

—Стыдно!

Он ожидал услышать что угодно, но только не это.

—Почему? Потому что вы не были замужем за отцом ребенка?

—Нет. Пожалуйста, не спрашивайте!

Гейб хотел поспорить, но сдержался. Лора выглядела бледной, усталой и очень хрупкой.

—Хорошо, пока не будем об этом. Но поразмыслите сами. Я питаю к вам чувства, и они становятся сильнее, чем нам обоим бы хотелось. И сейчас будь я проклят, если знаю, что делать!

Когда он поднялся, она дотронулась до его руки.

Делать нечего, Гейб. У меня нет слов, чтобы выразить, как бы мне хотелось, чтобы все было иначе!

Жизнь такова, какой мы ее делаем, ангел! — Он коснулся ее волос и сделал шаг назад. — Пойду-ка принесу дров.

Лора сидела в пустом домике и сильнее, чем чего-либо и когда-либо, хотела как можно лучше сделать свое дело.