"День цветения" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава, Малков Александр)

Альсарена Треверра

Я поднялась из-за стола.

— Спокойной ночи, господа. Спокойной ночи, отец.

Капеллан задрал седые бровки:

— Ты не хочешь послушать, как я придумал расставить хор, дочь моя? Ты же сама пеняла, мол, орган перекрывает голоса. И посему, смею предположить, следующая расстановка певчих существенно улучшит…

— Я ничего не понимаю в теории звука, отец Дилментир. Завтра приду на репетицию и вы мне все покажете. Хорошо?

— Как хочешь, дочь моя, — кажется, он малость обиделся.

Я поцеловала хрупкую перевитую венами руку. Получила благословение. Отец потрепал меня по щеке.

— Иди спать, милая. Завтра пораньше подниму, дел невпроворот. И, знаешь что… прибери там у себя. Банки-склянки свои припрячь. Веники сушеные. Книги… что там у тебя еще? Сама погляди. Кальсаберит, он хоть и гость… ну, ты понимаешь.

— Да, отец. Приберу.

— Как дела с платьем? Готово? Туфли, побрякушки. Мишура всякая. Ты сама должна за этим следить.

— Я слежу. Все готово.

— И чтобы завтра была как… я не знаю, как принцесса. Чтобы Ульганара приступ сердечный хватил. Обещаешь?

— Я постараюсь.

Герен Ульганар неофициально считался моим женихом. Он был вдовец и соблюдал трехлетний траур, из которого прошел едва год. И вроде бы присмотрел меня в качестве новой невесты. Отец клятвенно пообещал ему не спихивать дочь за первого попавшегося, а придержать, как хороший товар. Мне эта волокита была на руку, а отец просто таял, предвкушая скорое родство с потомком драконидов. Таким из себя благородным, просто пробу некуда ставить. Деньжат, конечно, у прекрасного рыцаря кот наплакал, но кто тут говорит о деньгах в нашем высокодуховном аристократическом обществе? Фу, какой дурной тон!

— Я помню, отец. Чтобы хорошо выглядеть, мне надо выспаться. Тебе, между прочим, тоже. Спокойной ночи.

Остающиеся полуночничать нестройно попрощались. Им еще предстояло утрясти расписание празднеств на неделю вперед, а гости начинали прибывать уже с утра.

Мои собаки, Редда и Ун, молча поднялись и последовали за мной. В доме к ним все успели попривыкнуть и зауважать. Даже скандальная свора золотых гончих, или как они там назывались, номинально принадлежавшая отцу, но на деле находящаяся под опекой господина Ровенгура, управляющего, была вынуждена смириться с их присутствием. В свое время, конечно, имели место собачьи разбирательства, но мои умнички объяснили этим шавкам, кто здесь хозяин, обойдясь без смертоубийств.

Слуга-мальчишка протянул факел.

— Тебя проводить, госпожа?

— Спасибо, Летери, не надо.

Парень вздохнул с сожалением. Он был без ума от Уна, и надеялся побороться и покувыркаться с ним у меня в комнате. Иногда это позволялось. Но не сегодня. Сегодня я желала увидеть Стуро как можно скорее. И так он, бедный, заждался. Замерз, наверное.

Из холла я поднялась на второй этаж, и вышла на мосток-аркбутан, соединяющий дом с галереей внешней стены. Галерея торцом упиралась в башню. В большущую башню, еще старогиротской постройки. Она даже имела собственное имя, тоже гиротское: Ладарава. В переводе, кажется, Сторожевая Вышка или что-то вроде того.

В Ладараве я и жила. Спасибо отцу, он позволил сделать ремонт и поселиться тут, отдельно от всех. Подальше от шума и суеты. И от лишних глаз. Отца немного нервировало мое увлечение марантинской медициной, но, как человек умный и дальновидный он сих изысканий не запрещал. Пусть лучше варит свои зелья под моим контролем, чем тайно, Бог знает где скрываясь, рассуждал он.

О моих тайнах он знал далеко не все.

Я отперла дверку, вошла, задвинула засов изнутри. Лестница вилась вверх и вниз. Первый этаж занимали мрачные обширные помещения непонятного назначения, то ли кухни, то ли конюшни. Сейчас там хранился резаный торф и какой-то хлам, оставшийся после ремонта. Еще ниже имелись совсем уже первобытные подвалы, в которые страшно было даже заглядывать. Туда никто и не заглядывал. Моя же комната находилась на втором этаже, а на третьем — лаборатория.

Впустив собак, я прошла по комнате, зажигая светильники. Зажгла и самый мой любимый, в виде фонарика каоренской работы, где в каждую из сторон было вставлено цветное стеклышко — зеленое, красное, синее и лиловое. С окна, выходящего на озеро, сняла ставень. Поставила фонарь на подоконник, так, чтобы зеленый огонек глядел наружу.

Занялась камином. Камин у меня с характером. Его не топили лет двадцать, если не больше, и теперь он вовсю упрямился и самовольничал. Я, однако, нашла к нему подход и очень этим гордилась — прислуге, например, не удавалось разжечь его так быстро и при этом напустить в комнату минимум дыма. Поставила на каминную решетку кувшин с вином — греться.

— Скоро вернусь, хозяюшка, — сказала я Редде.

Редда поглядела, подняв бровь, вильнула хвостом. Она прекрасно знала, куда я направляюсь.

Со светильником в руке я снова вышла на лестницу. Виток вверх. Моя лаборатория, дверь в которую сейчас заперта, а ключ лежит на притолоке — нехитрый тайник. Еще один виток. Лестница кончилась небольшой площадкой с люком в потолке. Поставив светильник в нишу, я подобрала юбки и влезла по деревянной лесенке. Крышка отошла легко — я не жалела масла для петель.

В проем потек холодный сырой воздух, полный запаха стылой воды, камыша и близкой зимы. Беззвездное небо, ветер, высота. Кольцо зубцов едва виднелось в темноте. Я выбралась на площадку.

Башня Ладарава стоит на самом высоком месте обрыва, на розовой гранитной скале, а в пятнадцати локтях ниже плещется озеро Мерлут с багровой от торфа водой. Вид с площадки открывается восхитительный, но сейчас без шестой полночь и все внешнее пространство превратилось в космос.

А-а, вот уже…слышно. Слышно? Камыши эти проклятые расшуршались, ветер рассвистелся… Нет, есть!

Стремительный вибрирующий звук, который я ни с чем не спутаю. Отдаленный грохот бронзы, перистый шелест, металлическая полоса режет воздух на студенистые ломти. Я крутила головой, не в силах определить направление.

Широкая тень, черная, чернее окружающей тьмы, спрыгнула с ночного неба на поверхность площадки. Быстрые скользящие шаги, тень вдруг сложилась, сжалась, превратившись в высокую сутулую фигуру.

— Альса! — полушепот, полукрик.

Радостно пискнув, я кинулась навстречу, в протянутые руки. Ударилась об острый клин его груди. Сжала ладонями закутанную в капюшон голову.

— Стуро, любимый, наконец-то…

Жесткие, остывшие в полете губы ткнулись мне в рот.

— М-м! Погоди, пока нельзя… Я не… М-м-м…

— Не отворачивайся. Я осторожно.

— У, какой холодный! Замерз?

— Есть немного. Я уж думал, сегодня этот… как ты говоришь… анкрат?

— Антракт. Нет. Просто семейный совет. Потом расскажу. Пойдем вниз. Я поставила вино на решетку, как бы не закипело.

Стуро лихо спрыгнул в дыру, снял с лестницы меня. При свете стало видно, что крылья у него влажные и блестят как нефть, а на ворсинках суконного капюшона повисли капельки. Он сощурился, заслонился рукой.

— Опять не принес грязную одежду? У тебя там, наверное, целый тюк скопился.

— Не суетись, Альса. Сам справлюсь. Ты мне только мыла дай.

— Я тебе сейчас по шее дам. Вот сниму с тебя все барахло…

— А я с тебя.

— Полетишь назад голый!

— Ха!

Пока мы спускались, я ворчала. Упрямец Стуро корчил из себя самостоятельного и моя опека его раздражала. Я же смотрела на обстоятельства реально. И я вовсе не хотела, чтобы мой ненаглядный подцепил воспаление легких, бултыхаясь в ноябрьской воде. Хоть он у меня и на редкость морозоустойчивый, ибо родился в прямом соседстве с кадакарскими ледниками.

Пропустив Стуро в комнату, я заперла дверь. Собаки бурно возрадовались. Ун опрокинулся, повалился в ноги, расшвыривая резаный тростник и принялся потешно крутиться на спине. Редда, по природе более сдержанная, подсовывала нос под Стуровы ладони. Стуро смеялся, трепал собак и тискал. Забавно. Псы мои позволяли обращаться с собой фамильярно только детям и Стуро-Мотыльку. Да еще, помнится, своему предыдущему хозяину. М-да.

Вино только-только собиралось закипеть. Я подолом подхватила кувшин, перенесла его на стол. Достала бокалы.

— Альсатра, как ты любишь.

Он оставил собак. Подволок табурет, уселся, вытянув длинные ноги. Редда и Ун тотчас улеглись по бокам, глядя на него с обожанием.

— Твое здоровье.

— Твое здоровье, любимый.

Отпив, он расстегнул капюшон. Бросил его на край стола. Встряхнул иссиня-черной дикарской своей гривой, сильно отросшей с сентября, когда мы в последний раз приводили его голову в пристойное состояние. Ничего, после праздников подстрижемся. Волосы до лопаток отмахали, у меня бы так росли. Даже обидно.

— Альса, а что ты хотела рассказать?

— Скорее, предупредить. Скоро праздник, гости съедутся. Родственники. Отец заставит меня всем этим заниматься. Вернее, уже заставил.

— А. Значит, все-таки этот… анкрат?

— Надеюсь, нет. Однако, придется осторожничать. Фонарик буду зажигать попозже. Ты ведь дождешься?

Он пожал плечами.

— Конечно. Само собой. Родственники, они… ну, да. Семья. Клан.

— Обиделся?

— Что ты. Я же понимаю. Как это… кон-спи-ра-ция.

Но его это задело, я чувствовала. Он ведь у меня немного помешан на почве семейных уз. Когда-то собственные родичи, аблисы, изгнали его из рода. Жив остался чудом.

— Хочешь, я больной прикинусь? Все праздники просижу в башне.

Он слабо улыбнулся, показав клыки.

— Пропасть, Альса. Брось это… Лучше выпей свои пилюльки.

Пилюльки так пилюльки. Прекрасное средство. Сложненько бы мне пришлось, не будь у меня марантинского образования. Впрочем, не будь у меня марантинского образования, мы бы со Стуро никогда не встретились.

Я отошла к каминной полке, сняла с нее ларец с побрякушками. Из ларца достала деревянную коробочку, а из той — пилюльку. Проглотила, запила вином.

— Я сегодня видел Маукабру, — сказал Стуро, теребя Уновы уши.

— Где?

Маукаброй мы прозвали странную и весьма крупную тварь, с недавних пор поселившуюся в наших лесах. Местные называли ее драконом, но это было неверно. Летом и осенью мы со Стуро всерьез на нее охотились. Всерьез — это, конечно, не значит, что нам нужна была ее шкура в качестве трофея, просто мы наблюдали за ней и пытались рассмотреть поближе. Тварь же не подпускала к себе никого, даже Стуро, а это уже было вдвойне удивительно. У меня имелась теория, что Маукабра забралась сюда из Южного Кадакара, однако Стуро меня не поддерживал. Убеждал, что ничего подобного никогда в Кадакаре не водилось. По моему, это не аргумент. Сам-то Стуро родом с Севера, откуда ему знать, что водится, а что не водится в Южном Кадакаре?

— Я сидел на дереве, а она прошла внизу и спустилась к воде. Кажется, она меня заметила.

— Ты увидел ее в такой темнотище?

— Нет, какое. Услышал.

Стуро употребил сугубо аблисский глагол "гварнайт", не имеющий буквального перевода ни в одном из известных мне языков. Наверное, в языках оборотней, арваранов и других нечеловеческих рас имелись аналоги, но я их не знала. Разговаривали же мы со Стуро на диалекте старого найлерта, а найлары обозначали эмпатию как "слух сердца".

— Возвращаясь к праздникам. Отец хочет устроить на Маукабру охоту.

— Альса! Ее убьют?!

Даже вскочил, бедняга.

— Не думаю. Я, конечно, попытаюсь их отговорить, но… Да не бойся ты. Она же умнейшая зверюга. Они ее даже не найдут.

Он моргал недоверчиво.

— Садись, — я толкнула его обратно на табурет и присела ему на колени. — Мои родственники те еще охотники. Ирги, и тот охотился лучше.

Ох, вот это я зря. Стуро моментально нахохлился, отвел глаза. Ирги не хотел быть охотником. Он был не охотник, а жертва охоты. Утащивший за собой всю выследившую его свору. Чтобы эта свора никогда больше ни на кого не устраивала травли.

Никогда и ни на кого.

— Я попробую их отговорить.

— Не надо, Альса. Не надо. Это пустяки… Перестань меня жалеть! Я не маленький!

— Ну, все, все. Никто никого не жалеет. Вот я тебя сейчас безжалостно укушу!

— Куда тебе, у тебя зубы тупые.

— Зато больше сила давления на квадратный дюйм.

— На что квадратное? Квадратным не укусишь. Треугольное, еще куда ни шло… Ай! Ты опять две пилюльки проглотила?

— А, испугался! Кусай вампиров! Кровушки! Кровушки!

Пилюлю я проглотила всего одну. Просто мой организм, похоже, учится самостоятельно нейтрализировать снотворный эффект аблисской слюны. Медленно, но верно. Впрочем, рано еще об этом рассуждать. Рано. Доказательство основывается на множестве опытов. Чем опытов больше, тем вернее результат. Марантинский принцип.

К опытам, друзья!