Глава 5

В понедельник утром школьная форма — серая плиссированная юбка, закрывающая колени, простая голубая блузка, белые гольфы и черные туфли на низком каблуке — заставила Мишель почувствовать себя угрюмым заключенным в тюремной одежде. Ее разговор с родителями свелся к нескольким односложным словам, но негодование было просто осязаемым. Она проследовала за Стефаном к машине, как животное, временно приученное к послушанию, но способное снова вдруг стать диким. Ее мать и приемный отец воспринимали ее поведение как само собой разумеющееся, не обращая внимания на ее протест по поводу обычного перечня содержимого школьного портфеля, денег на обед и личных мелочей. А когда Мальтрейверс попрощался с ней, она не удостоила его даже ворчливым подобием какого-нибудь ответа.

— Как у нее дела в школе? — спросил Мальтрейверс, оставшись вдвоем с Вероникой.

— Достаточно хорошо, когда она старается. Дело в том, что надо постоянно следить за ней. В ее возрасте я была такой же.

Мальтрейверс подумал, как мало он знает о прошлом Вероники. Она закончила политехнический, включающий разнообразные дисциплины, курс социологии, и потом сразу начала работать в местном государственном управлении социальной службы. Ей было двадцать два, когда родилась Мишель, затем она жила с родителями, которые, очевидно, помогали ей. Если и существовала какая-то финансовая помощь от отца Мишель, то ее, скорее всего, никогда не принимали. Когда Стефан встретил Веронику, она только что начала свою работу — при неполном рабочем дне — над проектом юношеского общества в Эксетере. Она не рассказывала о том, что пережила, о людях, которые ее окружали, о том, что она делала, являя собой образ такой же упрощенный, какой рисуется в представлении после прочтения деловой визитной карточки. Мальтрейверс знал людей подобного рода, и они чаще всего оказывались в действительности такими же банальными, какими и казались. Но в случае с Вероникой возникало ощущение, что за сдержанной маской скрывалось ее истинное лицо со следами нелегкого жизненного опыта, страстей и обид. Ее сдержанность порой создавала неудобства и всегда была бескомпромиссной. Осторожные попытки исследования ее души наталкивались на уклончивость, а более сильные — на воздвигнутые преграды. Это было качество, которое Вероника целиком передала своей дочери.

— Когда ты отправляешься на работу? — спросил ее Мальтрейверс.

— Я сажусь в автобус около «Ворона» в девять часов. Что ты собираешься делать днем?

Он посмотрел в окно кухни. Начало октября было мягким и солнечным.

— Похожу вокруг Медмелтона. Прикинусь туристом. А попозже, может быть, проедусь до Бакфэстского аббатства.

— Во время ленча попробуй вина из большого кувшина, — предложила Вероника. — Мне пора.

Когда она ушла, Мальтрейверс закончил читать газету, уселся в гостиной, размышляя над происходящим. Предметы, оставляемые под деревом в церковном дворе, давали повод для любых объяснений, и тут воображение могло разыграться как угодно. То, что Сэлли Бейкер знала Медмелтон, делало ее все-таки наиболее подходящим и, пожалуй, единственным человеком, с которым он мог откровенно поговорить обо всем этом. Он взял свой дневник и перечитал услышанные им ночью слова Мишель: «…родился этот человек». Реальный ли это человек? Может, это из какого-нибудь древнего катехизиса о том, как приворожить возлюбленного? Или это романтическая деревенская наука, советующая девушкам тщательно очистить яблоко, потом выбросить цельную кожуру через плечо на книгу или газету так, чтобы она упала на первую букву имени суженного? Таких предрассудков бесчисленное множество. Но слова типа «вечный судия» звучали как мрачная мольба к госпоже Справедливости, а в любом случае такая попытка была совершенно не в характере Мишель. Он вспомнил фразу из Сэки: «Дети с характером гиацинтовского типа по мере взросления не мыслят лучше, они просто больше узнают». Он подозревал, что Мишель уже сейчас знала больше, чем должна была знать в ее возрасте, но с самоуверенностью юности убедила себя, что может это вынести.

Его мысль прервал звонок в дверь, и Мальтрейверс впустил высокого, довольно небрежно одетого священника. Синий флотский костюм, нуждавшийся в утюге, был надет поверх шоколадно-коричневого свитера с грязным высоким и жестким воротником[Особый вид воротника священнослужителей.]. Самыми аккуратными были его черные волосы, смазанные брильянтином и подстриженные очень коротко, без всякой претензии на стиль.

Седые пряди над ушами походили на комочки пепла среди частично сгоревшего угля. У него было лицо преждевременно постаревшего юноши, сочетавшее невинность и доброжелательность с разочарованием в жизни. Правильные черты лица были бы привлекательны, если бы они не были несколько великоваты. Плотно сжатые губы раздвинулись, изображая улыбку, но получилась только снисходительная усмешка.

— А, вы, должно быть… — он помедлил на мгновение, — Гас… Мальтрейверс, так? Стефан упоминал при мне ваше имя.

— Да. А вы, наверное, Бернард Квэкс, пастор этого прихода. Стефан говорил мне о вас. Доброе утро.

— Доброе утро… Я упустил Веронику?

— Боюсь, что да. Она уехала на работу около четверти часа назад.

— О, я забыл, что она уходит по понедельникам. Не могли бы вы попросить ее позвонить мне, когда она вернется?

— Конечно, я оставлю ей записку на тот случай, если меня не будет.

— Очень мило с вашей стороны. — Квэкс совершенно явственно почувствовал, что не может прямо сейчас закончить разговор. — Я полагаю, вы пробудете здесь несколько дней?

— Да, я наконец нашел время, чтобы принять приглашение. Предполагаю открыть для себя Медмелтон.

— Надеюсь, вы не будете разочарованы. — Квэкс пренебрежительно улыбнулся. — Он очень привлекателен, но ничем не замечателен. Церковь здесь единственное интересное здание, но во всем Девоне есть дюжина точно таких же.

— Но не везде жертву убийства находят в церковном дворе.

Это замечание было сделано небрежно, но оно возымело на Квэкса мгновенное действие, будто Мальтрейверс сказал непристойность на собрании Союза матерей.

— Это было давно и уже прошло. — Голос Квэкса звучал одновременно и настороженно, и обиженно. — Это был очень… неловкий случай, и мы не любим говорить о нем.

Мальтрейверс отметил про себя эпитет, который предпочел употребить пастор. Не трагичный, не дурной, не загадочный, а неловкий, будто Патрик Гэбриель сделал что-то неприличное, необдуманно дав убить себя в деревне и принеся Медмелтону дурную славу.

— Едва ли дело закончилось, — вежливо заметил Мальтрейверс. — Все еще не найден человек, который совершил это.

Тень обиды на то, что ему противоречат, промелькнувшая было на лице Квэкса, мгновенно сменилась покровительственной набожной улыбкой.

— Бог знает истину, мистер Мальтрейверс. От него ничего не скроется.

Почтение, с которым было произнесено слово «Бог», было столь же хорошо различимо, как и обвиняющая интонация, и Мальтрейверс сразу понял, что здесь не существует предмета для спора.

— И все-таки это интересно, — добавил он. — Как бы то ни было, я рад познакомиться с вами и заверяю вас, что Веронике будет в точности передано ваше сообщение.

— Очень мило с вашей стороны. — Голос Квэкса снова обрел благожелательность, но Мальтрейверс почувствовал, что теперь-то точно у его собеседника возникли подозрения по поводу нового приезжего из Лондона. — Желаю хорошо провести время. До свидания.

Когда пастор повернулся и несколько поспешно пошел прочь, Мальтрейверс вспомнил рассказ Стефана о его отношении к вещам, обнаруженным под Древом Лазаря: полицию вмешивать не нужно, говорил Квэкс, потому что Медмелтон и так достаточно растревожен, чтобы снова возбуждать расследование об убийстве… Где-то в деревне — и, возможно, это кто-то из прихожан Квэкса — живет убийца, думал Мальтрейверс, но Квэкс тщательно скрывает сведения, которые могли бы помочь дознанию. Почему? Для блага прихода или потому, что ему что-то известно? Возможно, это связано с его безоговорочной верой в Бога? Мальтрейверс заметил про себя, что нужно спросить Стефана, был ли Квэкс среди тех, кто отказался разрешить полиции снять отпечатки пальцев. Если да… Нет-нет, пока никаких выводов, только иметь это в виду.

Он нацарапал записку для Вероники, вышел из коттеджа и побрел мимо церкви через луг. Визит к Сэлли Бейкер мог бы стать хорошей прогулкой, но ему не удалось ее совершить. Когда он проходил мимо медмелтонского универмага, она вышла из дверей.

— Здравствуйте, — сказал он. — Это почти счастливая случайность.

— Вот как? — спросила она.

— Встреча с вами. Я как раз шел к вашему дому, узнать, там ли вы?

— Почему?

— Потому что, кроме Стефана и Вероники, вы единственный человек, кого я знаю здесь, и мне нужна небольшая помощь.

Она вопросительно взглянула на него, перекладывая плетеную корзинку с покупками из левой руки в правую.

— Вы только вчера приехали, и вам уже нужна какая-то помощь? Вы показались мне более… крепким.

— Я такой и есть, когда знаю, с чем имею дело.

— Понимаю… Ну, во всяком случае, я могу подвезти вас. Моя машина стоит как раз через дорогу.

— Давайте! — Он протянул руку к корзинке. — Я понесу.

— Это как-то связано с Мишель? — спросила она, когда они уже шли к машине.

Мальтрейверс взглянул на нее с удивлением: Сэлли Бейкер была проницательной и прямой.

— Как вы догадались?

— Весьма тонкая догадка, — усмехнулась она. — Я смотрела на вас и Стефана в «Вороне» прошлым вечером. Вместо того чтобы представиться всем в баре, вы сидели уединившись и, очевидно, обсуждали что-то серьезное. Я не ожидала от вас такого поведения, учитывая, что вы приехали всего пару часов назад.

Мальтрейверс одобрительно кивнул.

— Вы почти ничего не упустили. Но почему, по-вашему, наш разговор со Стефаном имел отношение к Мишель?

— Но это ведь так? — переспросила она.

— Да, — вынужден был признаться он.

— Ну, тогда, — она вытащила из кармана своего жакета ключи от машины, — расскажите мне все.

Через несколько минут они подъехали к ее дому, и Мальтрейверс тем временем заканчивал свое повествование, пока она на кухне раскладывала продукты.

— Я не понимаю, почему я рассказываю это вам, — признался он. — Если подойти к этому рационально, я бы сказал, что вы знаете эту деревню так же хорошо, как и любой другой, хотя не так замкнуты, как большинство здешних. Но боюсь, что это звучит не очень убедительно, может быть, мой ум горожанина не в состоянии справиться с деревенскими делами.

— Может быть. — Ее согласие с ним прозвучало двусмысленно. — Но я очень благодарна вам за ваш рассказ. Пойдемте в другую комнату, я тоже поведаю вам кое-что.

Гостиная Сэлли Бейкер оказалась неожиданно экзотичной: с африканскими племенными масками, индийской бронзой, резными фигурками из слоновой кости и вышитыми японскими картинами, изображающими природу и животных. В углу китайский экран из гобелена, на буфете возвышалась шкатулка из эбенового дерева, ее крышка была выложена завитками золотых листьев и лакированных цветов.

— Стефан упоминал, что ваш муж был на дипломатической службе, — заметил Мальтрейверс. — Я вижу, вы собирали сувениры.

— Не все по собственному вкусу, — сухо ответила она. — Иногда невозможно было не принять подарки, но я была ужасно рада, когда мы смогли избавиться от высушенной головы из Найроби. Говорили, что это огромная честь — получить ее, но она всегда смотрела на меня слишком укоризненно. Однако давайте поговорим о дедах и предрассудках более близких нам.

Она уселась в типично английское кресло с высокой спинкой и помолчала минуту.

— Я, конечно, знаю об этих вещах под Древом Лазаря, но… в общем, прежде всего вам нужно знать кое-какие факты из местной истории. Очень давно здесь жил человек по имени Ральф-Сказочник, который…

— Я слышал о нем, — прервал ее Мальтрейверс. — Медмелтонский Кот и Бог знает, что к чему. Стефан достал где-то экземпляр книги его историй.

— Какого издания? — Вопрос был неожиданно резким.

— Я не знаю. А разве их несколько?

— Да, и я бьюсь об заклад, что это издание 1913 года. Оно самое распространенное.

— Это имеет значение?

— И очень даже. — Она повернулась в своем кресле, потянулась к открытому книжному шкафу, встроенному в стену, и вытащила оттуда книгу в выцветшем пурпурном кожаном переплете.

— Ральф был и в самом деле хорошим сказочником, но необразованным, и все его истории потерялись бы или перепутались в пересказах. Пастор же вовремя их записал, а в 1890 году один из его преемников опубликовал в Эксетере. — Она подержала книгу в руках. — Это редкий экземпляр, и я не знаю, существуют ли другие.

— Насколько он отличается от издания 1913 года?

— Он самый полный. В нем содержится все, что записал первый пастор, включая незаконченные сказки и ряд высказываний Ральфа, ни одно из которых не достойно запоминания. Второе издание было отредактировано. Высказывания Ральфа и полдюжины сказок были изъяты, включая… — Она перелистала несколько страниц, нашла нужную и протянула ему книгу. — Вот эту. Она довольно короткая. Я приготовлю кофе, пока вы будете читать.

Сэлли Бейкер вышла из комнаты, и Мальтрейверс, начав читать, услышал, как она отворяла дверцы буфета.

Жила в царствование королевы Елизаветы в Медмелтоне девица по имени Мэри Твелфтриз, и была она красива и мила и любима всеми жителями деревни. Но непостоянна и насмешлива со своими поклонниками, то позволяя думать одному, что он одержал над ней победу, то одаривая своим вниманием другого, а потом третьего и четвертого. И в этом находила она удовольствие и тешила свое самолюбие, принимая всевозможные подарки и знаки любви, но никому не отдавая взамен своего сердца или привязанности.

Но в противоположность бесконечной Благодати Небесной все земное счастье есть не что иное, как суета, если оно добыто достойными способами, и порождение Дьявола, если получено благодаря себялюбию или гордыне. И вот Мэри обнаружила, что наскучила молодым людям и они обратили свое внимание на других девиц, менее красивых, но более добрых по своей натуре. И потом тщетно она выставляла себя напоказ и давала обещания, которые, как было известно, всегда оказывались обманом, пока в конце концов не достигла она возраста двадцати лет, все еще оставаясь незамужней. Примерно в то же время приехал в Медмелтон человек из Корниша и нанялся в услужение к фермеру. Был он еще не женат, что весьма удивительно, ибо он был хорошо сложен и привлекателен. Познакомившись с этим человеком — его звали Артур из Редруса, по имени местечка, откуда он приехал, — решила Мэри, что он ей подходит, и поклялась поспешить действовать, пока другие не рассказали ему о прежнем ее поведении. И она стала проявлять знаки внимания к нему, что прежде вовсе было не в ее характере, — делала все, чтобы мужчине было приятно. И таким способом она преуспела в своих ухаживаниях, одержала победу, и на Пасху они были помолвлены.

Но так как Всемогущему Богу иногда доставляет удовольствие осуществлять наказание за грехи еще при жизни человека, чем позволять ему дожидаться адских мучений, которые впереди у всех грешников, потому и не допустил Он, чтобы Мэри полюбили, ибо сама она жестоко отказывала в любви другим. И случилось так, что Артура поразил быстрый и ужасный недуг и он умер через три дня. Горько рыдая, сидела Мэри около его тела, и его смерть свидетельствовала о крахе ее собственных надежд. И пребывала она в таком плачевном состоянии несколько недель, а затем отправилась к некой женщине из Эксмура, искушенной в черной магии. Женщина эта присоветовала ей заключить договор с Древом Лазаря. Оно совсем было захирело, но разрослось вдруг без удержу возле церкви Святого Леонарда, и женщина уверяла, что счастье, которое пришло к девице, нашедшей себе мужа, также посетит и ее. Поскольку, сказала ведьма, дерево вернулось к жизни, подобно мертвому брату Марии и Марфы в Писании, так и Артур тоже сможет вернуться к ней».

Следующий, невероятно длинный, параграф уводил в сторону от этой истории, приправляя ее нравоучениями об опасных и мучительных последствиях отрицания Бога и занятий колдовством. Мальтрейверс понял, что он читает историю Ральфа-Сказочника с добавлениями наставлений пастора, и пропустил эти торжественные фразы, чтобы снова обратиться к самой легенде.

«Удовлетворенная словами этой женщины — и не зная, что они лживы, — Мэри вернулась в Медмелтон, чтобы свершить те заклинания и магические действия, которые она ей присоветовала. Тайно ночью преклонила она колени пред Древом Лазаря, как другие преклоняли пред Распятием на Голгофе, и извратила поклонение нашему Благословенному Спасителю, давая греховные и дурные обеты, чтобы дерево вернуло ей любимого. Подвергая свою бессмертную душу ужасной опасности, стала она совершать странные и противоестественные поступки, положив под дерево в виде жертвоприношения несколько предметов, как и было ей велено. Сначала она положила фигурку из глины, изображавшую умершего, затем — прядь волос, срезанную с его головы, потом — чашу со своей кровью, потом свое обручальное кольцо, затем букет белых лилий, мальв и вероники, каждый раз вознося моления по дьявольскому замыслу. Совершив все это, она еще больше согрешила, вырвав из Книги Святого Писания параграфы, написанные апостолом Лукой, в которых рассказывалось о чудесном исцелении Лазаря Господом нашим Иисусом Христом, и тоже положила их под дерево. Потом вернулась она к себе домой и стала ждать, ибо ведьма сказала ей, что Артур восстанет и придет к ней, когда она сделает все это. Три дня и три ночи не ела она мяса, не пила воды и не спала, пока на третью ночь, около полуночи, не раздался громкий стук в дверь ее дома.

Полная радости — ибо ее стремление к счастью победило осознание греховности того, что она делала, — она вскочила и открыла дверь, но тут же отпрянула назад, дрожа от страха, ибо перед ней стоял Артур из Редруса, завернувшийся в могильный саван и со следами своей ужасной болезни.

— Мэри! Мэри! — вскричал он громко и в великом гневе. — Почему ты содеяла это? Ведь ныне по твоей вине взят я с небес и возвращен на землю, не будучи ни смертным человеком, ни ангелом, каковым я уже являлся.

Затем отвернулся от нее и полетел, словно дух, в воды Нея, где превратился в большой, похожий на человека камень, который так и стоит в реке около луга Тома Блэкуэлла. И увидев, что произошло, Мэри бросилась за ним вслед, прижалась к камню, подобно невесте, обнимающей своего жениха, рыдая так, что голос ее походил на волчий вой и был слышен на двадцать миль вокруг. И разлились воды Нея, и сила потока сбросила ее с камня, так же как она вырвала Артура из лона Божьего. И ее тело несло дальше и дальше к морю, где, говорят, ее жалобные крики до сих пор слышны каждый год в ночь ее гибели, когда дует ветер.

И потому те, кто слушает этот рассказ, должны остерегаться и отвращать свои мысли от зла, оставаясь верным Богу».

Мальтрейверс закончил чтение на том месте, где пастор добавил от себя несколько заключительных предупреждений. Сэлли Бейкер вернулась с кофе.

— Не правда ли, есть в этом что-то знакомое? — спросила она.

— Конечно, но… — Его губы недоверчиво изогнулись. — Предположим, это только сказка для устрашения детей с небольшой примесью бесплатной проповеди. В атмосфере семнадцатого или какого-нибудь другого века это могло бы, понимаю, вызвать у иных дрожь. Но сейчас единственная ценность этой истории — в ее новизне.

— Для большинства — да, — согласилась Сэлли, — для взрослых людей. Но насколько разумно вы сами мыслили в пятнадцать лет?

— Я не интересовался волшебными сказками, — твердо заверил он.

— Значит, если они не интересовали вас, то и других тоже не должны интересовать? Есть, знаете, взрослые, которые верят в реальность того, что видят в «мыльных операх».

— Но не до такой степени, чтобы, взяв их за образец, строить свою жизнь, — возразил он. — К тому же Мишель слишком уравновешенна

— Мишель Дин — ребенок, с которым следует быть очень осторожным, — сказала Сэлли Бейкер. — Вы почти не знакомы с ней, а я ее знаю. Она скрытна — это, конечно, идет от Вероники, она неискренна, и я бы не поручилась за нее.

Мальтрейверс взял чашку и отхлебнул кофе. Решившись поговорить с Сэлли Бейкер, поскольку она умна, он не мог просто взять и отвергнуть то, что она говорила, как нечто несерьезное.

— Хорошо, —  согласился он. — Кто-то оставил эти вещи под Древом Лазаря, и у меня нет никакого иного объяснения тому, о чем вы говорите. Прежде всего — это Мишель?

Сэлли Бейкер была удивлена этим вопросом:

— А разве это не логичный вывод? Стефан говорит, что она слоняется вокруг церковного двора, да вы и сами встретили ее там. Но кто надоумил ее? Почему?

Мальтрейверс показал книгу.

— У кого еще есть подобное издание?

— Я знаю только трех обладателей таких экземпляров. Один принадлежит Бернарду Квэксу, другой — справочному отделу эксетерской библиотеки и третий — пожилым супругам, живущим в дальнем конце деревни. Они почти затворники. Но ведь могут, конечно, существовать и другие.

— Мишель могла прочитать библиотечный экземпляр, — заметил Мальтрейверс.

— Возможно, но она не относится к тем людям, которые пользуются справочным отделом. И даже если она и прибегла к его услугам, то почему, скажите, выбрала именно эту книгу?

— Кто-то мог подсказать ей… Тот, кто привлек ее внимание к этой книге, очевидно, руководит поступками Мишель. Итак, кто же это и почему Мишель послушалась его или ее? Оставим в стороне глупость подобной игры, которой она занималась, но кого она пыталась воскресить из мертвых? Может, у нее был какой-нибудь дружок, который упал с мопеда и разбился, или что-нибудь еще в этом роде?

— Нет, насколько я знаю. Здесь вокруг, кажется, полно мальчиков, но со сверстниками ей скучно. Это довольно типично. Я часто думала, что учителя-мужчины в ее школе должны быть очень осторожны, если не хотят остаться в дураках.

— Значит, это мог быть человек постарше! — предположил Мальтрейверс. — Но знаете, если что-то происходит в школе, Стефан, скорее всего, знает об этом.

— А как насчет Патрика Гэбриеля? — резко спросила Сэлли Бейкер. — Или вы не хотите касаться этого?

Мальтрейверс поразился тому, сколько усилий он приложил, чтобы изгнать эту мысль из собственного сознания, ибо она казалась ему отвратительной. Но было известно, что в сексуальных влечениях Гэбриеля нередко преобладала пагубная склонность к молодым телам. Его откровенность делала это еще более бесстыдным. Доступность на все согласных, цинично-страстных, язвительных девушек с лондонских улиц не извиняла его поведения, но такие многоопытные девицы шли к нему все понимая, с открытыми глазами и могли постоять за себя. Деревенская девочка-подросток оказывалась в подобной ситуации безнадежно уязвимой. Терзаемая мечтами о жизни в городе, очарованная славой Гэбриеля, наивная и вместе с тем убежденная в своей опытности, Мишель должна была с восторгом ринуться навстречу Гэбриелю. И он мог походя использовать ее, цинично отнесясь к совершенному греху, не признавая вреда, наносимого им.

— Ей, должно быть, было около четырнадцати, когда Гэбриель появился здесь, — сказал Мальтрейверс.

— Омерзительно, не правда ли? — Сэлли Бейкер наклонилась вперед в своем кресле. — Не знаю ничего конкретного, но я несколько раз встречала Гэбриеля в «Вороне», и совершенно очевидно, что он был развратник. Мишель слоняется вечерами по деревне, и я не один раз видела, как они разговаривали. Не могу допустить, что они все время говорили только о поэзии. Стефан сказал, что она расстроилась, когда он умер… и теперь, я думаю, кто-то пытается вызывать дух умершего. Мне это не нравится, но все сходится.

Фантастично, но, очевидно, так оно все и было, однако Мальтрейверсу хотелось разрушить эти доводы:

— Я не в состоянии представить, чтобы Мишель верила в Ральфа-Сказочника. В любом случае это только догадка. Да и кроме того, нет доказательств, что это она кладет веши…

У Сэлли Бейкер поднялись брови.

— О нет, есть. Вы сами дали их мне.

— Я? Каким образом? — удивился он.

Выражение лица Мальтрейверса вызвало у нее странное удовлетворение.

— Ах вы бедный невинный горожанин! Вы действительно не можете понять, что к чему, не так ли?

— Понять что?

Она вздохнула, как учитель, теряющий терпение с туго соображающим учеником.

— Повторите еще раз, что вы слышали, когда Мишель разговаривала ночью.

Все еще удивленный, Мальтрейверс вытащил свой блокнот.

— Я услышал только отдельные фразы… Вот последняя часть… — Он проверил написанное. — Вы имеете в виду «родился этот человек»?

— Именно. Один из древнейших приемов колдовства — произнесение молитвы Господу наоборот. Это самое большое кощунство! Подумайте об этом.

— Значит, это «Человек, который родился…» — Мальтрейверс поколебался мгновение, потом до него дошло: — «…от женщины, имеет жизнь короткую и полную горя». — Опять взглянув на Сэлли Бейкер, он внезапно почувствовал, что холодеет. — Так это же из заупокойной службы. Здесь нет ничего общего с тем, что пыталась сделать Мэри Твелфтриз в истории Ральфа, но Мишель могла добавить что-нибудь сама или ей подсказали.

— Когда вы слышали, что она произнесла эти слова?

— Я не уверен… ах да. Когда я выключал свет, то заметил, что была почти половина первого.

— Тело Патрика Гэбриеля было найдено в половине седьмого утра, и полиция установила, что он был мертв уже около шести часов. — На ее лице сквозило пренебрежение, она ждала дальнейших возражений. — Эти вещи под дерево положила Мишель Дин. И не пытайтесь переубедить меня.

Мальтрейверс снова взглянул в свои записи, совершенно для него непонятные, пока Сэлли Бейкер не объяснила их. Проходя утром мимо двери комнаты Мишель, он заглянул туда. Рекламные плакаты «Новых детей на площади» и Джорджа Мишеля, разбросанная на полу одежда, куча книжек и цветных карандашей на столе, даже мягкие игрушки на неубранной постели — остатки ее детства. Неужели все эти обычные для современного подростка вещи стали немыми свидетелями увлечения ее древними и мрачными суевериями?

— Спаси Господи, она же просто играет. — Он посмотрел на Сэлли Бейкер, как бы ища ее поддержки. — Разве нет?

— Конечно да, — согласилась она. — Но это опасные игры, и теперь у нас есть причина считать, что они каким-то образом связаны с убийством.

— Так что же делать?

— Вот об этом нам и следует подумать. — Сэлли Бейкер улыбнулась. — Откровенно говоря, я ужасно рада, что вы заглянули ко мне. Меня тоже смущало все это, но ведь Патрик Гэбриель почти наверняка был убит кем-то из местных, и никто не знает, кем и почему. А с кем я могла доверительно поговорить о своих подозрениях по поводу случившегося? И как я после этого могла быть уверена в собственной безопасности?

— Наверное, найдутся в деревне люди, которых можно исключить из числа подозреваемых, — уверенно возразил ей Мальтрейверс. — Некоторые из них должны иметь алиби.

— Не так уж их много, если вникнуть поглубже. Очень немногие были в отъезде, а тем, кто оставался здесь и спал в постели, с женой или мужем, легко утверждать, что поздней ночью они были дома, и трудно доказать обратное. Суть в том, что я не могла быть полностью уверена, что любой, с кем бы я ни поговорила не знает что-то о смерти Патрика Гэбриеля. Расспросы могли стать опасными.

— А как насчет Стефана и Вероники? — начал было Мальтрейверс, но тотчас заколебался: — Я чуть было не сказал, что вы обязаны были поговорить с ними, хотя, если вы действительно боялись, что любой ваш собеседник мог оказаться убийцей, тогда их тоже следует исключить.

— Боюсь, что так, — ответила она. — И это часть проблемы. Извините, ужасно говорить такое о ваших друзьях, но…

— Не извиняйтесь, — прервал ее Мальтрейверс. — Я не хочу заставлять себя поверить в такое, но благодарен вам за честность. В любом случае главное — это то, что обстоятельства вынудили вас не говорить им о ваших подозрениях по поводу Мишель.

— Помимо сверхосторожности у меня не было иной причины. — Она расстроенно махнула рукой. — Ну хорошо, я думала, что Мишель может быть замешана в этом, но только сейчас вы дали мне какие-то доказательства. Вы должны помнить, что после убийства никто в Медмелтоне не знал, как объяснить это. Мы старались убедить себя, что убийцей был кто-то из приезжих, но в действительности никто в это не верил. Мы всех подозревали и сами находились под подозрением. Мне не хотелось бы так думать о людях, которых я знаю много лет, но жизнь, связанная с дипломатической службой, научила меня быть очень осторожной. Я держу свои мысли при себе.

— Включая мысль о том, кто может быть убийцей?

— Нет, — возразила она. — Потому что я представления не имею об этом. О, я слышала массу сплетен, но почти все они основаны на сведении старых счетов. У кого-то с кем-то были недоразумения, и люди с извращенным наслаждением намекали, что полиции следует кое к чему присмотреться. Конечно, никто из них никогда не отправился бы с этим в полицию, виной всему была просто злоба. Так или иначе, гораздо спокойнее было убедить себя, что у меня чрезмерно развитое воображение. Безобидные детские игры под Древом Лазаря — куда более удобное объяснение. К сожалению, я не могу заставить себя поверить в это и сейчас.

Она допила свой кофе.

— Итак, добро пожаловать в Медмелтон, где у женщин странные глаза, где люди защищают убийц от полиции и где до сих пор занимаются колдовством. Лондон по сравнению со всем этим должен казаться вам совершенно безопасным.