"Дверь" - читать интересную книгу автора (Райнхарт Мери Робертс)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Уолли приехал в тот же вечер. Кэтрин все еще не появлялась из своей комнаты. Джуди заходила к ней несколько раз, но ее мать, поглощенная горем, не замечала никого и ничего. Она рассеянно целовала Джуди и тут же забывала о ней.

Но она сделала роковую ошибку, отказавшись поговорить с Уолли. Сделай в то время она один миролюбивый жест, выкажи хоть один знак признания общего горя, общей утраты, и все было бы по-другому.

Несмотря на все свои недостатки, Уолли любил отца. Когда я вышла к нему, он, с посеревшим, осунувшимся лицом, едва выдавливал из себя слова, мешком сидя в кресле. Сверху я впервые увидела седину в его волосах. Ему в то время было около тридцати пяти, но тот, кто увидел бы его в тот момент, дал бы все пятьдесят.

— Как я понимаю, у него не выдержало сердце?

— Да. Это могло случиться в любой момент. Ты же знаешь, Уолли.

Он немного помедлил, прежде чем задать следующий вопрос:

— Значит, вскрытия не будет?

— Нет.

— Я хотел поговорить с… ней. Но, как я понимаю, она не хочет.

— Она не разговаривает ни с кем, Уолли. Я ее сама еще не видела.

— Она знает, что я здесь? — настаивал он.

— Да, я ей сказала. Через дверь. Она заперлась.

Но я ему не сказала, что уговаривала Кэтрин и получила отказ. Мне казалось, что смерть должна гасить старые обиды, старую ревность. Но она проявила страшное упрямство и даже не открыла дверь.

— Я вовсе не собираюсь с ним разговаривать, Элизабет. Пожалуйста, уходите.

— Может быть, сказать, что ты поговоришь с ним позже? Ему, кажется, это важно.

— Ничего больше не важно. Я никогда не буду с ним разговаривать.

Это, конечно, была обычная женская истерика, но какой мужчина мог когда-нибудь ее понять.

Тут с пачкой телеграмм вошла Мэри Мартин, но он на нее даже не взглянул. Она посмотрела на Уолли, секунду помедлила, потом положила телеграммы на стол и молча вышла.

— Уолли, дай ей время, — взмолилась я.

— Нет. У нее был шанс. Мне надоело.

Его лицо стало суровым. Казалось, он прибыл с официальным предложением мира, которое сейчас, на моих глазах, утратило силу. Он стоял в этой большой роскошной гостиной с гобеленами, картинами известных художников, гостиной, в которой была собрана одна из самых известных коллекций французской мебели девятнадцатого века. Он стоял и оценивал обстановку. Потом нехорошо усмехнулся:

— У нее хороший вкус. Хороший вкус при плохом уме. Но его-то я могу видеть? В конце концов, это мой отец.

Тут я уже ни у кого не просила разрешения, и перед тем, как уйти, он провел пять минут в комнате Говарда. Джуди проводила его до двери, но вошел он туда один. Зная то, что мы знаем сегодня, я понимаю, что для него это были пять минут агонии, но когда он вышел, то был довольно спокоен.

Когда он уходил, мне кажется, я заметила в холле Мэри Мартин, но, увидев меня, она исчезла. Она теперь ночевала в доме и работала допоздна, стремясь предусмотреть все мелочи. Когда я поднималась к себе, чтобы лечь спать, она все еще сидела за машинкой.

Я никак не могла заснуть. Вечером выпила две чашки кофе, и мысли вихрем кружились в голове. Новость о том, что Джим Блейк был у Говарда, что, несмотря на свою показную болезнь, он, предварительно позвонив по телефону, всю ночь ехал в машине в Нью-Йорк, повергла меня в настоящее изумление.

Конечно, все это можно объяснить тем, что ему хотелось поговорить с Говардом, выслушать его трезвое мнение по поводу всего происходящего. И, допустим, шок от его рассказа был так силен, что вызвал смерть Говарда. Допустим, Говард умер до ухода Джима.

А если стук, который слышала Джуди, был в действительности звуком падения тела? Тогда почему Джим выскользнул из дома как ночной вор? Его собственная сестра находилась в двух шагах, их разделял только ее будуар, но он ее не позвал.

Это выглядело чудовищным, бесчеловечным.

Здесь, конечно, сыграли свою роль подозрения Джуди. Мы, наверное, никогда не узнаем всю правду. Если не рассказать Кэтрин всю историю, то вскрытия не будет. А рассказать ей все — значит, навлечь подозрения на ее собственного брата.

Я ворочалась и ворочалась в постели. Как долго можно сохранять в тайне этот ночной визит? Недолго. Слуги знали, а от слуг до Мэри Мартин всего один шаг. А что будет, когда все откроется? Что подумает полиция? Что Джим в чем-то признался Говарду и это его убило? Конечно, они подумают, что этот тайный визит Джима не был поступком человека, сознающего свою невиновность.

Но что они вообще могли узнать? Что у Говарда был посетитель? Но совсем необязательно — его имя. Или у Мэри все-таки были подозрения на этот счет? Она шла неизвестным нам путем, жила среди нас, но не с нами. Непроницаемая, но проницательная, беззастенчивая, если ей это было нужно. Она применяла собственные методы для достижения своих целей.

Допустим, она уже расспросила слуг. Допустим, она даже поговорила с ночным сторожем, получила от него описание посетителя и сейчас думает о том, чтобы сообщить его Уолли.

А у Уолли, наверное, тоже есть подозрения. Иначе бы он не спрашивал о вскрытии, которого, вероятно, он может еще потребовать.

И Мэри все-таки разбила стакан. Зачем? Что подумала? Что-то подозревала или что-то знала? Например, то, что в стакан Говарду всыпали какой-то порошок. А потом, за разговором, он выпил свое виски.

А где сейчас остатки стакана? Она его разбила, но осколки должны где-то быть. Допустим, они где-то недалеко, а Уолли что-то подозревает. Допустим, он уже обратился в полицию и рано утром мусорный бак вывернут наизнанку. Вина Джима будет бесспорно доказана?

Я подумала, что Кэтрин это убьет.

За окном шел дождь, настоящий весенний ливень. Я выбралась из постели и под аккомпанемент раскатов грома и шума дождя, который барабанил по соседним крышам, зашлепала босыми ногами по полу. Допустим, я найду эти осколки стакана и выброшу. Спрячу где-нибудь, а потом унесу куда-нибудь. Куда их деть? Выбросить в реку из окна вагона по дороге домой?

Пытаясь сейчас вспомнить, как все происходило, понимаю, что в ту ночь была не совсем в своем уме. Я находилась на грани отчаяния и была готова заплатить любую цену за спокойствие. То, что Джим Блейк мог быть хладнокровным и смертельно опасным убийцей, мне казалось не так уж и важным. Главное, что никто ничего не узнает, что мы все сможем опять вернуться к спокойной жизни, что нас не втянут в громкий скандал.

И вот, подумав, или правильнее сказать — не подумав, я надела халат и пошла к лестнице, ведущей вниз.

Как я уже говорила, столовая, кухня, буфетная и прочие подобные помещения находятся в конце квартиры. Из столовой можно пройти в буфетную, а через нее — в кухню. За кухней находится маленькая комната с цементным полом, имеющая, однако, выход в задний холл. В ней расположен мусорный лифт, при помощи которого пустые бутылки и банки опускают в подвал, а затем вывозят из дома. Я хорошо знала эту комнату. Весь день в нее сносили оберточную бумагу и коробки из-под цветов, и когда я в последний раз была там вечером, весь пол был уже покрыт мусором по колено.

В эту комнату я и отправилась. Попасть в нее можно только из холла, и я на ощупь пробиралась в темноте, пытаясь не шуметь, чтобы не разбудить слуг. Но перед дверью замерла парализованная не то удивлением, не то ужасом. В комнате кто-то был. Оттуда совершенно отчетливо доносился шорох бумаги, потом кто-то аккуратно закрыл крышку мусорного бачка.

Набравшись храбрости, я, наконец, толчком распахнула дверь и тут же почти ослепла от луча направленного в лицо фонарика. На полу на корточках спокойно сидела и несколько странно улыбалась Мэри Мартин. Искорки так и сверкали в ее огненно-рыжих волосах.

— Боже мой! Как же вы меня напугали! — сказала она вместо приветствия.

— А что вы здесь делаете в это время?

— Я не могла заснуть, — объяснила Мэри Мартин, — и все вспоминала тот букет из орхидей и ландышей. Карточку, которая была в ней, по ошибке выбросили в мусор.

Она деловито вывернула на расстеленную бумагу содержимое следующего бачка — обычный результат прожитого дня: треснувшая чашка, куски бечевки, старые конверты, мелкий выметенный мусор. Ее пальцы погрузились в неприятно выглядевшую кучу и внезапно что-то из нее выхватили.

— Ну вот, — довольно заявила она, — теперь я могу спокойно заснуть.

Не знаю, почему, но мне показалось, что она играет спектакль. Может быть, причиной было открытое окно, через которое на нее летели капли дождя, может быть, ее уверенность в том, что она ищет именно там, где надо. А может быть, ее вид, которым она хотела показать, что ей нравится сидеть во всем этом мусоре и заодно мочить один из своих любимых щегольских халатов.

— Почему вы не закроете окно, Мэри?

Она встала и поплотнее запахнула халат.

— Сейчас закрою. Хотя здесь это неважно. — И тут, повернувшись ко мне спиной, а лицом к дождю, она отпустила халат, который сразу раздуло ветром. Я увидела, что, опуская раму одной рукой, она другой выбросила что-то наружу.

Я заметила еще кое-что. На бумаге на полу не было ни одного осколка стекла. Если она, как я сразу подумала, их все выбросила, то дождь смоет с них все следы. Так что осколков, можно сказать, уже не было.

Но лежа потом в постели, я не переставала удивляться. Значит, эта непроницаемая девушка, которая так же, как и я, не могла заснуть, пришла к такому же выводу и решила сделать то же самое? Или здесь сработал какой-то более зловещий фактор, какая-то другая информация, которая была у нее, но не у меня? И тут я вспомнила ту сцену у меня в доме, непонятный плач отчаявшейся женщины.

— Это все ерунда, — всхлипывая, объяснила она тогда. — Просто у меня сегодня разыгрались нервы. Со мной это иногда бывает.

На следующий день, рано утром, я совершила экскурсию вокруг всего здания, правда довольно безуспешную. Дождь все еще шел. Во дворе дома, прямо под тем окном, из которого прошлой ночью что-то выбросила Мэри, можно было разглядеть мельчайшие кусочки стекла. Но подбирать их не имело смысла. Да и вряд ли можно было ожидать иного после падения с двенадцатого этажа.

Дик Картер приехал во вторник. Я и не знала, что он здесь, пока не увидела его с Джуди. Я случайно вошла в библиотеку и сразу поняла, что между ними что-то произошло. Он, отвернувшись, смотрел в окно, а она свернулась клубочком в кресле.

— Не знаю, в чем здесь разница, — произнесла она.

— Неужели? А я знаю.

Во всяком случае, именно Дик первым намекнул мне, что подозрения по поводу смерти Говарда есть не только у меня. Джуди почти сразу же ушла, а юноша задержался. Он чувствовал себя неловко, но был настроен весьма решительно.

— Ну и что вы обо всем этом думаете? — спросил он меня.

— А вы?

— Не знаю. Может быть, Блейк ему что-нибудь рассказал, и он умер от шока? Но это же не убийство. Если это вообще был Блейк.

— Но ради Бога, Дик! Неужели вы считаете, что в доме был кто-то другой?

— Нет, давайте подумаем. Блейк болен или говорит, что болен. Но он вдруг приезжает сюда глухой ночью, причем сам ведет машину, а это ведь больше девяноста миль. Здесь встречается с мистером Сомерсом и возвращается обратно, наверное, не раньше, чем к рассвету. Хорошая прогулка для больного! И эта секретность! Зачем? Если бы он захотел приехать, то мог бы просто сесть в поезд. Полиция все равно не могла ему помешать — нет оснований. Взял бы чемодан и приехал. Или нанял санитарную машину. Он же приедет на похороны, да?

Я села — вдруг задрожали колени. Дик взглянул на часы.

— Когда приходит на работу ночной сторож?

— Понятия не имею.

— Вот с ним надо поговорить.

Тут я решила рассказать ему и о Мэри, и о стакане. Слушал он внимательно, но когда я объяснила, что она действительно нашла карточку и я не уверена, что она ничего не выбросила в окно, он только отмахнулся.

— Подождите. Надо разобраться, есть третье преступление или нет. Во-вторых, кому надо убивать человека, которому и так осталось жить всего несколько месяцев? Но пусть так. Пусть даже в стакане был яд. Что-нибудь быстродействующее, типа цианистого калия. Все равно сначала придется признать, что Говард, когда пил виски, разговаривал с человеком, которого знал и которому доверял. Он ничего не опасался, просто выпил виски. Но тут же надо признать и другое: Мэри Мартин знала, что Говарда убьют, и знала, как это сделают. И она предупреждает Джуди, чтобы его не оставляли ночью одного. Не она же это сделала?

— Не знаю, — ответила я в растерянности.

— Как я понимаю, шансов на вскрытие нет?

— Если ничего не говорить миссис Сомерс, то нет. Если сказать — тоже нет. Ведь замешан ее брат.

Мы, конечно, ничего этого Джуди не сказали. День прошел достаточно спокойно. Все так же приходили и уходили люди, приносили цветы, Мэри Мартин все так же церемонно ходила по комнатам и вела свои аккуратные записи.

Ближе к вечеру она попросила разрешения пойти переночевать к себе домой, и я ее отпустила. Но она осталась к обеду и ушла только в девять, а в девять пятнадцать мне позвонил Дик.

— Послушайте, — сказал он, — я тут рядом в аптеке и хочу, чтобы вы знали: в том, о чем мы говорили сегодня, что-то есть.

— Что же?

— По поводу этой дамы. Вы понимаете, о ком я?

— Да.

— Так вот. Она расспрашивала ночного сторожа. Любопытно, да? Я и подумал, что надо вам сказать, чтобы вы могли проследить, как и что.

Он повесил трубку, предоставив делать выводы мне самой.

Я помню, что в тот вечер в доме был адвокат Говарда Алекс Дэвис. Он удобно устроился в библиотеке в кресле с бокалом старого портвейна. Наверное, именно сочетание хорошего вина и не менее хорошего обеда сделало его необычно разговорчивым. Алекс Дэвид был толстяком с маленькими черными и очень острыми глазками на широком лице.

— Вероятно, вы знаете, — заявил он, — что наследство большое. Даже больше, чем думают. Бедный Говард не афишировал своих дел.

— Завещание, полагаю, осталось?

— Да. Думаю, оно справедливое. Он позаботился и о слугах, и о благотворительности, и кое-что также оставил брату миссис Сомерс.

— А Уолли? — спросила я.

Он откашлялся:

— Он уже помогал Уолли. Были ведь неудавшиеся предприятия, прошлым летом оплатили кое-какие счета. Но найдено очень хорошее решение: траст-фонд с существенным доходом. Доход не очень большой, но — существенный. Конечно, эта информация конфиденциальна. Я — один из душеприказчиков.

И тут я увидела, что последнее ему особенно нравится. Свидетельствует о доверии и обещает определенное вознаграждение. Он уже видел свое имя во всех газетах: размер состояния, расчет суммы налога на наследство и комиссионных. «Мистер Александр Дэвис и Компания гарантийного фонда, душеприказчики».

Он откинулся в кресле и похлопал себя по довольно заметному животику.

— Говард умел делать деньги, — заявил он. — Очень многие будут удивлены.

Я слушала уже не очень внимательно, думая о Мэри и ее разговоре с ночным сторожем. Поэтому, когда довольный собой Алекс Дэвис отбыл, я пошла в кабинет Кэтрин и осмотрелась повнимательнее. Стол был пуст. Не было видно ни одной из тех маленьких вещиц, которые Мэри Мартин всегда держала под рукой. Их не было ни в ящиках стола, вообще нигде.

Внезапно до меня дошло, что Мэри Мартин ушла. И ушла навсегда.

Джим приехал на похороны в полдень на следующий день. Если бы не некоторая бледность — все-таки не выходил из дома три недели, — он выглядел так же, как и всегда: безупречно одетый, в черном галстуке и с черной повязкой на рукаве. У меня не было никакой возможности поговорить с ним первой. Он сразу же ушел в комнату Кэтрин, и даже обед им отнесли прямо туда.

До самого окончания прощания с телом дома он появился на людях всего один раз, во время печальной процедуры выноса Говарда. Но и этого оказалось достаточно. Двигаясь в этой медленной и берущей за душу процессии, он почти лицом к лицу столкнулся с человеком, которого, как я потом узнала, звали Чарльз Пэррот. Этот мужчина средних лет в надвинутой на лицо кепке занимался стульями, которые обычно заказывают в таких случаях: приносил их, раскладывал и расставлял рядами. Когда Джим проходил мимо, мужчина посмотрел на него долгим и внимательным взглядом, на что тот, вероятно, не обратил никакого внимания.

Я при этом не присутствовала. Имя Чарльз Пэррот мне ничего не говорило. Но придет время, и Чарльз Пэррот сыграет свою роль в нашей трагической истории и внесет свой вклад в ее не менее трагическую развязку. Дело в том, что Чарльз Пэррот, которого неведомыми мне путями провел в дом Дик, был ночным сторожем. И он опознал Джима Блейка как человека, схожего по телосложению и общему виду с посетителем, о котором два дня назад ему говорил Говард.

Находясь под присягой, он, однако, упорно отказывался дать безоговорочные показания.

— Он так же сложен. Похож на того. Но больше сказать ничего не могу.

И вот Джим, ни о чем не подозревая, ходил по квартире, поправлял цветы, включал свет, а Пэррот за ним наблюдал. Сторож исчез только тогда, когда Джим вновь поднялся наверх, чтобы напоследок побыть с Кэтрин и Джуди в комнате Говарда. Уолли туда не пригласили. Ему предоставили право быть там, где он хочет, но одному. Вероятно, это было жестоко и уж наверняка глупо. Кэтрин, по существу, плюнула ему в душу.

Он один сидел во время службы, один стоял у могилы отца. Возможно, до того у него и были какие-то колебания, но тут он, наверное, и принял решение. В тот же вечер он навестил Алекса Дэвиса и полчаса провел с ним наедине в его библиотеке. Когда Уолли уходил, адвокат, еще утром чопорный и довольный собой, был на грани апоплексического удара.

Еще через полчаса Алекс Дэвис уже нетерпеливо звонил в дверь квартиры Кэтрин и требовал немедленной встречи с хозяйкой. Его сразу же впустили и проводили наверх, но Джуди и я узнали об этом не сразу.

Джуди была настроена поговорить с Джимом и попросила меня присутствовать при встрече.

— Я больше так не могу, — нервно сказала она. — Он там был. Почему он ничего не говорит? Он должен понимать, что ночной сторож его видел. Даже если отец… был жив, когда он уходил, почему он ничего не говорит?

Но реакция Джима на ее первый же вопрос повергла нас обеих в изумление. Он отрицал абсолютно, категорично и почти яростно, что был у Говарда Сомерса в день его смерти.

— Я был здесь? Но это безумие. Зачем мне приезжать подобным образом? Джуди, ты просто утратила здравый смысл.

— Но здесь кто-то был, причем назывался твоим именем. Он звонил с дороги, из какого-то города.

Когда же она рассказала то, что знала, он страшно изменился в лице. Ее версия не только предполагала, что Говарда убили, но и ставила его самого в крайне затруднительное положение, если не сказать больше. Что он теперь мог сделать, к кому обратиться? Идти к Кэтрин и требовать эксгумации тела? В то время как полиция уже наблюдала за ним, а возможность обнаружения яда не была нереальной? Сидя в кресле, щеголеватый и подтянутый, он наверняка думал обо всем этом.

— Это ужасно, ужасно, — повторял Джим. — А этот ночной сторож? Он говорит, что узнал меня?

— Он говорит, что посетитель был твоего роста и сложения.

Неожиданно Джим разъярился:

— Так этот парень, этот Пэррот — он, значит, прятался? Его привели, чтобы он меня рассмотрел? Боже мой, Джуди! Ты хочешь посадить меня на электрический стул? Меня здесь не было! Каким, к черту, образом я мог сюда попасть? Я болен уже несколько недель. Если кто-то приехал сюда, воспользовался моим именем и представлялся мной, то он лжец и самозванец. Перед Богом клянусь, я уверен, что он еще и убийца. Зачем мне было приезжать сюда ночью? Я и так мог приехать в любое время.

Затем он немного успокоился, хотя и продолжал вздрагивать.

— Твоя мать знает что-нибудь об этом?

— Ничего.

— Тогда не говори ей. Молчи. Ей и так очень тяжело.

— Мне тоже очень тяжело, — горько ответила Джуди. — Но это, кажется, никого не волнует.

Он взглянул на нее.

— Так ты поверила? И сейчас веришь?

— Не знаю. Нет. Конечно, нет.

— Джуди, — начал он уже мягче, — ну какие у меня могли быть мотивы? Какие причины? Мы с твоим отцом были друзьями. И если уж говорить совсем откровенно: что, вообще, я мог выиграть от его смерти? И от других смертей.

И тут, словно в ответ на его вопрос, в дверь библиотеки постучал слуга и сообщил: Кэтрин хочет, чтобы Джим зашел к ней в комнату.

Я не присутствовала при этой сцене, но могу ее себе представить: Кэтрин неподвижно сидит в кресле, а Алекс Дэвис ходит взад и вперед по комнате, по привычке щелкая пальцами. В такую примерно обстановку попал Джим. Ему тут же в жестких выражениях изложили то, что сообщил Уолли.

Короче говоря, Уолли утверждал, что во время своей болезни прошлым летом его отец написал второе завещание. Это второе завещание находится в сейфе Говарда в банке Нью-Йорка, а копия — в адвокатской конторе Уэйта и Гендерсона. Завещание готовил лично мистер Уэйт в моем родном городе.

Согласно этому документу, Уолли предназначался не доход от траст-фонда, а половина всего состояния; предыдущее же завещание объявлялось недействительным. Новое завещание не предусматривало ничего ни для Сары, ни для Джима.

— Я думаю, Уолли лжет, — заявил Джим, еще не совсем пришедший в себя от шока.

Но Алекс Дэвис возбужденно щелкнул пальцами и объявил, что если это и ложь, то весьма обоснованная.

— Он даже назвал имена свидетелей, — продолжал адвокат, вынимая из кармана листок бумаги. — Сара Гиттингс и Флоренс Гюнтер, — громко произнес он.

Я думаю, что Джим упал в обморок именно в этот момент.

Конечно, в то время ни я, ни Джуди ничего этого не знали. Когда на следующий день я рано утром уезжала домой, ни Кэтрин, ни Джим еще не выходили из своих комнат.

Но меня не покидало чувство тревоги и растерянности. Если верить Джиму — а я ему верила, — то приходилось признать реальность третьего убийства. Сидя в поезде, я вновь и вновь пыталась сложить вместе кусочки головоломки. Представляла себе Говарда той ночью, ожидающего гостя, сидящего в постели с книгой в руках и стаканом виски на столике. Вот он встает, впускает гостя, видит, что это не Джим, но никого не зовет. Он спокоен, надевает халат, тапочки, разговаривает. Джуди слышала, как они разговаривали.

Значит, Говард его знал. Знал и доверял. Может, Уолли? Уолли похож на Джима внешне, но выше и худощавее. Может быть, это и есть разгадка? И не было никакого яда, никакого третьего убийства? Отец и сын поговорили наедине, затем Уолли уехал, а потом случился инфаркт.

Признаюсь, эта версия подняла мне настроение. Я устроилась поудобнее и попыталась читать.

Незадолго перед тем, как поезд прибыл на мою станцию, по вагону прошел Дик Картер. Выглядел он подавленно, но, увидев меня, все-таки смог улыбнуться.

— Ну что же! — сказал он. — Я опять на работе. Даже похороны не длятся вечно.

Он сел рядом со мной и сообщил, что Джуди по телефону рассказала ему о нашей встрече с Джимом.

— Она ему верит, — заключил он. — В этом случае ваша девушка, Мэри Мартин, становится очень важной персоной. Похоже даже, что она — ключ ко всему, правда? Вот, например, этот стакан. Она очень хорошо все сообразила утром, когда умер Говард, и так же хорошо — вечером. Я думаю, что оба случая со стаканом — не совпадение. Если мы поймем, зачем она это сделала, то сразу многого добьемся. А вообще-то говоря, какое она имеет отношение ко всему делу?

— Я бы и сама хотела знать.

Дик пододвинулся поближе.

— Расскажите мне о ней побольше. Кто она такая? Что вы о ней знаете?

— По существу, ничего. Она пришла по объявлению. Я проверила, что она может. Мэри — квалифицированный работник. Даже очень. Отзывов от кого-нибудь из местных у нее не было.

— И вы ее прямо так взяли в дом?

— Не сразу. Но она работала действительно хорошо, а я иногда лучше всего думаю по вечерам. И постепенно к ней привыкла.

Некоторое время он молчал. Потом вынул листок бумаги, нарисовал на нем круг и сделал на окружности примерно дюжину отметок. Картинка напоминала часы без стрелок. Протянув листок мне, он спросил:

— Помните о том циферблате? Может быть, это были часы, а может — сейф. У вас в доме сейф есть?

— Нет.

— Сейф или что-нибудь напоминающее часы, но не обязательно часы. Что-нибудь круглое. Рисунок вам ничего не напоминает? Может быть, круглую картину с гвоздями на обратной стороне?

— Одна или две есть. Я их смогу осмотреть.

Поезд уже подходил к станции. Он помог мне одеться, и мы на секунду присели, ожидая выхода.

— Я надеюсь, — проговорил он, глядя мне прямо в глаза, — что вы понимаете, во что мне это все обошлось?

— Вам?

— Я о Джуди. Она получит пару или сколько-то там миллионов, а я буду при ней мужем на содержании. Я отхожу в сторону, вот и все.

— Но Джуди нельзя оставить без права голоса, ведь так?

— Она уже проголосовала. Она не отказывается от денег.

— Не верю.

— Ну, примерно так. Она сказала, что я — бедное озлобленное существо, которое не дает ей обеспечить мне роскошную жизнь. Она сказала, что только сильный человек может решиться жениться на богатой, а я слаб, иначе бы женился.

В этот момент поезд остановился.

Я была рада вернуться домой, увидеть Роберта возле машины, Джозефа возле входной двери. Я живу в одном доме со слугами, поэтому тех, которые мне не нравятся, просто увольняю. После Нью-Йорка в доме казалось особенно прохладно и спокойно. Окруженная заботой Джозефа, я сразу расслабилась: красиво сервированный столик, отличный чай, горячие булочки, зелень лужайки за окном. Впервые после смерти Сары я почувствовала себя в безопасности. Теперь уж наверняка все кончилось. Даже по поговорке, три трагедии — вполне достаточно.

Я откинулась в кресле и вдруг как-то впервые заметила, что лицо Джозефа покрыто какой-то восковой бледностью.

— Джозеф, ты был болен?

— Нет, мадам. Несчастный случай.

— Случай? Какой случай?

Но это оказался не несчастный случай. Когда я выудила из него все подробности, которые потом подтвердили служанки, на свет выплыла история о таком жестоком и таинственном нападении среди бела дня, что у меня кровь застыла в жилах.

Дело было так. После полудня, когда я уехала в Нью-Йорк, Джозеф дал служанкам выходной. Он часто так делал в мое отсутствие, сам готовил себе какой-нибудь ужин и потом с удовольствием отдыхал в одиночестве в своей буфетной.

Двери дома были заперты. Роберт мыл в гараже машину. Как он рассказал, и его рассказ позже полностью подтвердился, у него не было никаких подозрений до четырех часов дня, пока он не обратил внимание на тихий стук в окно буфетной, в котором виднелось окровавленное лицо.

Роберт испугался. Даже не пытаясь войти в дом один, он позвал на помощь шофера моего соседа-контрабандиста. Они взломали дверь подвала и поднялись по лестнице.

Джозеф без сознания лежал на полу буфетной, из ужасной раны на голове текла кровь. Доктор Симондс потом обнаружил, что у него все тело в синяках. Он пришел в сознание только через два часа, но так и не мог дать описание нападавшего.

— Я ничего и никого не слышал, — рассказал он мне. — Я был на втором этаже. Собирался дождь, и надо было закрыть окна. Я закрыл и уже хотел спускаться по черной лестнице, когда почувствовал, что сзади кто-то есть. Следующее, что помню, мадам, это то, что я нахожусь внизу, у лестницы, и ползу в буфетную.

Рассказ подтверждали найденные служанками следы крови на ступеньках и целая лужица — перед ней на полу.

Однако доктор Симондс, когда пришел ко мне тем же вечером, не выказал большого доверия к этой истории с нападением.

— Конечно, он был ранен, — заявил доктор тем веселым уверенным тоном, каким врачи всегда успокаивают боязливых пациентов и нервных женщин. — Это же всем ясно! Мне пришлось наложить четыре шва! Но почему именно нападение? Почему бы Джозефу не зацепиться за что-нибудь своими резиновыми подошвами и не слететь по этой вашей лестнице? Там двадцать с лишним ступенек с металлической окантовкой, и каждая оставила на нем свою отметину.

— Он говорит, что почувствовал кого-то сзади.

— Именно. Он шагнул вниз и обернулся. И я не знаю, как он не свернул свою упрямую шею. Вообще чудо, что он уже ходит.

Но Джозеф стоял на своем. Кто-то ударил его сзади палкой или стулом. И как мы сейчас знаем, был прав. На него действительно покушались. И вполне вероятно, оставили в покое, когда посчитали, что он уже мертв.

Случилось так, что именно во время этого визита доктора Симондса я впервые узнала, что Говард, возможно, оставил второе завещание. Доктор наблюдал Говарда, когда тот лежал прошлым летом больной в «Империале», а сейчас выразил соболезнование.

— Конечно, это должно было произойти. И он знал. Не тот человек, чтобы обманываться. Инфаркт был очень нехорошим. Кстати, он тогда изменил завещание? Вы не знаете?

— Изменил? Ничего не знаю.

— Он собирался. Уолтер был к нему очень внимателен, у них установился мир. Даже забавно. Бедная мисс Гиттингс Уолтера ненавидела и, если б ее воля, близко бы его не подпустила.

— Надеюсь, он все-таки изменил завещание, — предположила я. — В конце концов, единственный сын…

— Может быть, изменил, а может — и нет. Я разговаривал с Уолтером. Он сказал, что если — да, то придется платить огромные налоги. Но точно он не знал. Хотя получил у меня письменное свидетельство, что его отец способен написать такой документ. Как это там: «Не находится под влиянием наркотических средств, не страдает умственной слабостью». — Он усмехнулся. — Умственная слабость! Если Говард Сомерс страдал слабоумием, то я готов так заболеть.

Но ранение Джозефа обеспокоило меня. Какие мотивы? Чего этим можно добиться? Должна сознаться, я опять подумала, что мы имеем дело с убийцей, который убивает только ради самого процесса.

В тот же день я купила Джозефу новый револьвер и переселила его в комнату для гостей на втором этаже. Перед тем, как он лег, мы с ним вместе обошли не только весь дом, но и гараж, и сарай. После этого, заперев дверь своей комнаты, я смогла провести спокойную, хотя и не очень приятную ночь.

Но опять не могла заснуть. Лежа в постели с карандашом и бумагой, я попыталась записать все, что мы знали об этом неизвестном. Записала, что он изобретателен и физически силен; не задумываясь, может лишить человека жизни; отлично знает мой дом, вплоть до вентиляционной шахты и слухового окошка в ней; он, возможно, такого же роста и телосложения, как Джим Блейк; собаки его знают; хотя после смерти Сары Гиттингс мы заменили замок парадной двери, он все еще имеет возможность — если, конечно, Джозеф говорит правду — входить в мой дом когда захочет; сила, которая им движет, хотя нам и не известная, уже успела убить и Сару, и Флоренс Гюнтер, и, возможно, Говарда и может затронуть еще Бог знает кого.

К этому времени я была уже достаточно взвинчена. Поэтому, когда услышала равномерный топот ног в холле, меня пробрала холодная дрожь. Но это был всего-навсего Джок, который беспокойно бегал по дому: зов весенней ночи будоражил его кровь, а закрытая и наглухо запертая дверь преграждала ему путь к собратьям.