"Аббатиса из Кастро" - читать интересную книгу автора (Стендаль Фредерик)

III

В это же время случилось так, что Орсини, исконные враги князей Колонна, всемогущие тогда в деревнях, расположенных вокруг Рима, заставили правительственный суд приговорить к смерти зажиточного крестьянина из Петреллы по имени Бальдассаре Бандини. Было бы слишком долго перечислять все то, в чем обвинялся Бандини: большинство его проступков в наше время считалось бы преступлениями, но в 1559 году их нельзя было судить так строго. Бандини находился в заключении в замке, принадлежавшем Орсини, в горах около Вальмонтоне, в шести лье от Альбано. Он обратился в Рим с жалобой на вынесенный ему смертный приговор; в ответ на нее вскоре по большой дороге ночью прошел со ста пятьюдесятью сбирами посланный из Рима barigello[6]; он имел приказание перевести Бандини в тюрьму Гординона в Риме. Бандини, как мы уже сказали, был уроженцем Петреллы, крепости, принадлежавшей князю Колонне; жена Бандини открыто обратилась к Фабрицио Колонне, находившемуся тогда в Петрелле, с просьбой заступиться за мужа.

— Неужели вы оставите без защиты вашего верного слугу?

Колонна ответил:

— Я поступил бы против божьей воли, если бы не оказал должного уважения решению суда папы, моего повелителя!

Однако солдатам сейчас же были отданы нужные распоряжения, и все приверженцы Фабрицио Колонны получили от него приказ быть наготове. Местом сбора были указаны окрестности Вальмонтоне, маленького городка, приютившегося на вершине невысокого холма и защищенного пропастью глубиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Из этого городка, принадлежавшего папе, должны были перевезти заключенного приверженцы Орсини и сбиры правительства. Самыми горячими сторонниками правительственной власти считались синьор де Кампиреали и его сын Фабио, дальние родственники Орсини; наоборот, Джулио Бранчифорте и его отец были всегда приверженцами князя Колонны.

Когда партии Колонны неудобно было выступать открыто, она прибегала к очень простому приему: большинство богатых римских крестьян тогда, как и теперь, принадлежало к разным братствам кающихся. Кающиеся появлялись публично, только прикрыв лицо холщовым мешком, в котором были прорезаны отверстия для глаз. Когда Колонна хотел хранить в тайне какую-нибудь экспедицию, он предупреждал своих сторонников, чтобы те явились в одеянии кающихся.

После длительных приготовлений перевод Бандини, составлявший в течение двух недель злобу дня, был назначен на воскресенье. В этот день, в два часа ночи, по распоряжению губернатора Вальмонтоне, ударили в набат во всех деревнях, расположенных вокруг Фаджолы. Из деревень потянулось множество крестьян. (Благодаря порядкам средневековых республик, где граждане силой добывали себе права, крестьяне отличались храбростью; в наши дни никто не тронулся бы с места.)

Внимательный наблюдатель мог бы заметить странную вещь: по мере того как группа вооруженных крестьян, выйдя из деревни, углублялась в лес, она таяла почти наполовину. Приверженцы Фабрицио Колонны направлялись к месту, которое он им указал. Их начальники, казалось, были убеждены, что в этот день сражения не будет, — они получили приказ распространять такой слух. Фабрицио разъезжал по лесу в сопровождении самых надежных своих приверженцев, которых он посадил на молодых полудиких скакунов из своего табуна. Он устроил как бы смотр отрядам крестьян, но ничего им не говорил: каждое слово могло его выдать. Фабрицио был высокий худощавый человек, необычайно ловкий и сильный; хотя ему едва минуло сорок пять лет, у него были совершенно седые усы и волосы, что сильно удручало его, так как по этим приметам его легко можно было узнать там, где он предпочел бы остаться незамеченным. При виде его крестьяне кричали: «Да здравствует Колонна!» — и надвигали на головы свои холщовые капюшоны; у князя тоже был спущенный на грудь капюшон, который он мог надвинуть на голову при первом появлении неприятеля.

Последний не заставил себя ждать; не успело взойти солнце, как отряд приверженцев Орсини, состоявший примерно из тысячи человек, появился со стороны Вальмонтоне и углубился в лес; он прошел на расстоянии не более трехсот шагов от людей Фабрицио Колонны, которым тот приказал лечь на землю. Через несколько минут после того, как прошли последние ряды авангарда Орсини, князь велел своим людям двинуться вперед: он решил напасть на эскорт Бандини через четверть часа после того, как тот углубится в лес. В этом месте лес усеян небольшими скалами высотой в пятнадцать-двадцать футов: это остатки древних извержений лавы, на которых густо разрослись каштаны, почти не пропускающие солнечного света. Эти скалы, более или менее изъеденные временем, делали почву неровной, и потому, чтобы избавить путников от множества подъемов и спусков, дорогу пробили в самой лаве; тропинка во многих местах находилась на три-четыре фута ниже леса.

У места нападения, выбранного Фабрицио, находилась поросшая травой поляна, перерезанная с одного края большой дорогой, которая затем опять поворачивала в лес, совершенно непроходимый в этом месте из-за густых зарослей терновника. Фабрицио расположил своих пехотинцев по обеим сторонам дороги, на сто шагов в глубь леса. По знаку князя все крестьяне спустили капюшоны и, взяв в руки аркебузы, заняли позицию, прячась за каштанами. Солдаты князя расположились у деревьев, стоявших ближе к дороге. Крестьяне получили приказ не стрелять раньше солдат. Последние должны были открыть огонь только тогда, когда неприятель окажется в двадцати шагах. Фабрицио велел быстро срубить два десятка деревьев и бросить их поперек довольно узкой в этом месте дороги, проложенной на три фута ниже уровня почвы; таким образом деревья с сучьями совершенно преграждали путь. Капитан Рануччо с пятьюстами солдат следовал за авангардом; он получил приказ атаковать только тогда, когда раздадутся первые выстрелы в том месте, где была устроена баррикада. Когда Фабрицио Колонна проверил позиции своих солдат и приверженцев, притаившихся за деревьями, вполне готовых к бою, он ускакал галопом в сопровождении своей свиты, в рядах которой можно было заметить и Джулио Бранчифорте. Князь поехал по тропинке, идущей вправо от большой дороги.

Едва только князь отъехал, как со стороны Вальмонтоне показалась большая группа всадников; это были сбиры во главе с barigello, сопровождавшие Бандини, и кавалерия Орсини. Между ними находился закованный в цепи сам Бальдассаре Бандини, окруженный четырьмя палачами, одетыми в красное. Они получили приказание привести в исполнение приговор суда и прикончить Бандини, если будет грозить опасность нападения со стороны приверженцев Колонны.

Едва всадники князя Колонны достигли края поляны, наиболее удаленного от дороги, они услышали первые выстрелы засады, расположенной впереди баррикады. Князь тотчас же пустил свою кавалерию в галоп и напал на четырех окружавших Бандини палачей, одетых в красное.

Мы не будем передавать подробности этой схватки, длившейся не более трех четвертей часа. Приверженцы Орсини, захваченные врасплох, разбежались во все стороны, но в авангарде был убит храбрый капитан Рануччо, что впоследствии печальным образом отразилось на судьбе Бранчифорте. Едва Джулио успел взмахнуть несколько раз саблей, устремляясь к палачам, как перед ним, лицом к лицу, очутился Фабио де Кампиреали, который скакал на горячем коне, одетый в золоченую кольчугу.

— Кто эти замаскированные негодяи? — воскликнул Фабио. — Сорвем с них маски ударом сабли! Вот как это делается!

Почти в то же мгновение Джулио Бранчифорте получил от него удар саблей по лбу. Удар был нанесен так ловко, что мешок, скрывавший его лицо, упал, и глаза Бранчифорте были залиты кровью, хлынувшей из раны, впрочем, неопасной. Джулио отвел свою лошадь для того, чтобы перевести дух и вытереть лицо. Он ни за что не хотел драться с братом Елены; лошадь его была уже в четырех шагах от Фабио, когда он получил в грудь новый, очень сильный удар саблей, которая не проникла в тело только благодаря giacco; у него на мгновение захватило дыхание. В тот же момент он услышал над самым ухом крик:

— Ti conosco, porco! Я узнал тебя, бродяга! Вот как ты добываешь деньги, чтобы сменить свои лохмотья.

Джулио, глубоко оскорбленный, позабыл свое первоначальное решение и ринулся на Фабио.

— Ed in mal punto tu venisti! В дурную минуту ты явился сюда! — воскликнул он.

После нескольких сабельных ударов одежда, надетая поверх кольчуг, оказалась разорванной в клочья. На Фабио была великолепная золоченая кольчуга, а на Джулио — самая обыкновенная.

— В какой мусорной яме подобрал ты свой giacсо? — крикнул Фабио.

В то же мгновение Джулио представился случай, которого он искал уже несколько секунд: роскошная кольчуга Фабио неплотно прилегала к шее, и Джулио нанес удачный удар острием. Шпага вошла на полфута в шею Фабио, из которой фонтаном хлынула кровь.

— Наглец! — крикнул при этом Джулио.

Он поскакал к одетым в красное палачам, из которых двое в ста шагах от него еще держались в седле. В то время, как он приближался, один из них свалился с лошади. Когда Джулио уже почти настигал последнего палача, тот, видя себя окруженным десятком всадников, в упор выстрелил в несчастного Бальдассаре Бандини, который упал на землю.

— Друзья, — воскликнул Бранчифорте, — нам здесь нечего больше делать! Рубите этих подлых сбиров, которые улепетывают во все стороны.

Все последовали за ним.

Когда, полчаса спустя, Джулио возвратился к Фабрицио Колонне, тот заговорил с ним первый раз в жизни. Колонна был вне себя от гнева; Джулио, наоборот, ожидал, что найдет его упоенным радостью по случаю блестящей победы, которой он был обязан исключительно своему хорошему командованию: у Орсини было около трех тысяч человек, тогда как Фабрицио собрал едва полторы тысячи.

— Мы потеряли нашего храброго Рануччо! — воскликнул князь, обращаясь к Джулио. — Я только что видел его тело, оно уже похолодело. Бедняга Бальдассаре Бандини смертельно ранен. Словом, дело не удалось! Но тень Рануччо предстанет перед Плутоном с изрядной свитой. Я приказал повесить здесь же на деревьях всех этих мерзавцев пленных. Не забудьте это сделать! — прибавил он, возвысив голос.

Он поскакал к тому месту, где раньше сражался авангард. Джулио был старшим командиром после Рануччо; он последовал за князем, который, еще раз соскочив с лошади у тела храброго воина, окруженного более чем пятьюдесятью неприятельскими трупами, взял его руку и крепко сжал ее. Джулио последовал его примеру; он плакал.

— Ты еще молод, — обратился князь к Джулио, — но я вижу, что ты покрыт кровью; твой отец был храбрый солдат, получивший более двадцати ран на службе у Колонны. Прими командование над отрядом Рануччо и отвези его тело в нашу церковь в Петреллу; имей в виду, что по дороге на тебя может быть нападение.

Нападения не произошло, но Джулио пришлось убить ударом шпаги одного из своих солдат, который осмелился сказать, что Джулио слишком молод для того, чтобы быть командиром. Этот неосторожный поступок сошел благополучно, потому что Джулио был еще покрыт кровью Фабио. Вдоль всего пути попадались деревья с повешенными на них пленными. Это отвратительное зрелище, смерть Рануччо и в особенности убийство Фабио сводили Джулио с ума. Его единственной надеждой было, что никто не узнает имени убийцы Фабио.

Мы опускаем военные подробности. Лишь через три дня после боя Джулио счел возможным появиться в Альбано и провести там несколько часов.

Он рассказывал своим знакомым, что жестокий приступ лихорадки задержал его в Риме, где он целую неделю был прикован к постели.

Однако всюду его встречали с видимым уважением. Самые именитые люди города первые здоровались с ним, некоторые неосторожные горожане даже называли его «синьор капитано». Он несколько раз прошелся мимо палаццо Кампиреали, который оказался со всех сторон запертым, а так как новый капитан был чрезвычайно робок, когда дело касалось некоторых вопросов, то только к середине дня он решился спросить у Скотти, старика, с которым он всегда обращался очень ласково:

— Где же Кампиреали? Я вижу, их палаццо на замке.

— Друг мой, — сказал Скотти печально, — тебе не следует произносить это имя. Твои друзья убеждены, что он первый напал на тебя, и они будут повсюду это утверждать. Но все же ведь он был главным препятствием к вашему браку, и с его смертью все огромное богатство его переходит к сестре, которая любит тебя. Можно даже добавить (нескромность является добродетелью в данном случае), что она тебя любит до такой степени, что ночью приходила к тебе в твой домик в Альбе. Таким образом, все считают, что вы были мужем и женой до роковой битвы у Чампи (так в округе назвали битву, которую мы описали выше).

Старик прервал свою речь, заметив, что Джулио залился слезами.

— Зайдем в харчевню, — сказал Джулио.

Скотти последовал за ним; им предоставили отдельную комнату, в которой они заперлись на ключ, и Джулио попросил у старика позволения рассказать ему все, что произошло за последнюю неделю. Выслушав его, старик сказал:

— Я вижу по твоим слезам, что убийство не было преднамеренным. Тем не менее смерть Фабио — очень прискорбное для тебя событие. Елена во что бы то ни стало должна заявить своей матери, что она уже давно твоя жена.

Джулио ничего не ответил, и старик приписал его молчание похвальной скромности.

Поглощенный своими мыслями, Джулио задавал себе вопрос, оценит ли Елена, расстроенная убийством брата, его деликатность. Он жалел о том, что произошло. Затем, по просьбе Джулио, старик рассказал ему подробно обо всем происшедшем в Альбано в день битвы. Фабио был убит в половине седьмого утра в шести лье от Альбано, и — неслыханная вещь! — уже в девять часов разнесся слух о его смерти. В полдень видели, как старик Кампиреали в слезах направился в монастырь капуцинов, поддерживаемый своими слугами. Немного спустя трое преподобных отцов верхом на лучших лошадях де Кампиреали в сопровождении большого количества слуг направились по дороге в деревню Чампи, близ которой произошла битва. Старик Кампиреали хотел во что бы то ни стало ехать с ними, но его удалось отговорить: ведь Фабрицио Колонна был в ярости (не знали точно, почему) и мог бы обойтись с ним весьма сурово, если бы де Кампиреали попался ему в руки.

С наступлением ночи Фаджольский лес осветился огнями: все монахи и все нищие Альбано вышли с зажженными свечами в руках встречать тело молодого Фабио.

— Я не скрою от тебя, — продолжал старик, понизив голос, точно боясь, что его услышат, — говорят...

— Что говорят? — воскликнул Джулио.

— ...говорят, что когда несли труп Фабио мимо твоего дома, из страшной раны на его шее хлынула кровь

— Какой ужас! — воскликнул Джулио, вскочив с места.

— Спокойнее, мой друг, — сказал старик. — Ты должен все знать. Теперь ты понимаешь, что твое появление здесь сегодня несколько преждевременно. Если капитан удостоит меня чести спросить моего совета, то я скажу, что ему не следует показываться в Альбано раньше чем через месяц. Излишне также предупреждать его о том, что было бы неосторожностью с его стороны показываться сейчас в Риме. Неизвестно, как отнесется папа к князю Колонне; возможно, что его святейшество поверит заявлению Фабрицио о том, что он узнал о битве при Чампи только с чужих слов. Но губернатор Рима, приверженец Орсини, взбешен и с наслаждением повесит кого-нибудь из храбрых солдат Фабрицио, на что Колонна не сможет даже пожаловаться, так как он клянется, что не присутствовал при сражении. Больше того, хотя ты меня и не спрашиваешь, я беру на себя смелость дать тебе дельный совет: тебя любят в Альбано, иначе ты не был бы здесь в безопасности. Подумай, — ты уже несколько часов прогуливаешься один по городу, и какой-нибудь из приверженцев Орсини может вообразить, что ты бросаешь им вызов, или же соблазнится большой наградой: старик Кампиреали тысячу раз повторял, что отдаст свой лучшим участок земли тому, кто тебя убьет. Тебе следовало бы взять с собой в Альбано несколько вооруженных людей из отряда, который находится у тебя в доме.

— У меня в доме нет вооруженных людей.

— Но это безумие, капитан! При этой харчевне есть сад, мы пройдем садом и дальше — виноградниками. Я пойду с тобой; хотя я стар и не имею при себе оружия, но при встрече с этими господами я заговорю с ними и дам тебе возможность выиграть время.

Джулио был глубоко опечален. Сказать ли вам, какое желание овладело им? Как только он узнал, что палаццо Кампиреали заперто и все обитатели его уехали в Рим, ему захотелось повидать сад, в котором он так часто встречался с Еленой. Он надеялся даже увидеть ее комнату, где она однажды приняла его, когда матери не было дома. Ему нужно было воскресить в памяти места, где она была так нежна с ним, чтобы внутренне оправдать себя перед ней.

Бранчифорте и великодушный старик никого не встретили на узеньких тропинках, ведущих через виноградники к озеру.

Джулио попросил еще раз рассказать ему со всеми подробностями о похоронах Фабио. Тело храброго юноши, сопровождаемое толпой священников, было отвезено в Рим и погребено в фамильном склепе, в монастыре св. Онуфрия, на вершине Яникула. Многими было отмечено то странное обстоятельство, что накануне церемонии Елена была отвезена отцом в монастырь Визитационе в Кастро; это только подтвердило слух о том, что она состоит в тайном браке с кондотьером, имевшим несчастье убить ее брата.

Подходя к дому, Джулио увидел своего капрала с четырьмя солдатами. Они заметили ему, что их прежний командир никогда не удалялся из леса, не имея при себе нескольких солдат. Князь не раз говорил, что если кто-нибудь из его солдат захочет рисковать своей жизнью, пусть он раньше подаст в отставку, чтобы князю не пришлось потом мстить за убитого.

Джулио Бранчифорте признал справедливость этих соображений, которые до тех пор были ему совершенно чужды. Он раньше полагал, что война заключается только в том, чтобы храбро сражаться. Он немедленно последовал указаниям князя, задержавшись лишь для того, чтобы расцеловать умного старика, не побоявшегося проводить его до самого дома.

Но несколько дней спустя Джулио в припадке тоски снова вернулся, чтобы взглянуть на палаццо Кампиреали. С наступлением ночи он и трое его солдат, переодевшись неаполитанскими торговцами, проникли в Альбано. В дом к своему приятелю Скотти он пришел один; здесь он узнал, что Елена все еще находится в монастыре в Кастро. Ее отец, думая, что она тайно обвенчана с тем, кого он называл убийцей своего сына, поклялся, что никогда больше не увидится с нею. Даже отвозя ее в монастырь, он не смотрел на нее; зато нежность ее матери удвоилась, и она часто приезжала из Рима, чтобы день или два провести со своей дочерью.