"Ватага «Семь ветров»" - читать интересную книгу автора (Соловейчик Симон)

Глава одиннадцатая Бронзовый век

Разумеется, Игорь Сапрыкин ни одному человеку не рассказал о поединке, а насчет ран и царапин его почти и не спрашивали — эти семьветровские вечно ходили израненные, в синяках.

Так Каштанов и не узнал о беде, которая на этот раз прошла, можно сказать, стороной.

Да он много чего не знал. Не знал, например, что биологичка Раиса Федоровна Костина жаловалась за его спиной, что из-за него, Каштанова, из-за его нововведений ребята стали дерзкими (а они и всегда дерзили Раисе Федоровне, и куда больше, чем теперь); и родители некоторые приходили жаловаться — чересчур самостоятельные стали ребята; и физик Лось произносил речи о том, что если все теперь такие честные и благородные, то почему плохо учатся? Вот не переведет он Лазарева и Сапрыкина в десятый класс, не поставит им тройки, пусть хоть режут его!

Люди ведь как устроены? Ничего не делает человек и ничего не делается вокруг него — вздыхают: «Бездельник, что с него возьмешь?» Но чуть кто берется за работу — сразу и критики, сразу и совершенства какого-то небывалого требуют, и малейшие недостатки не прощаются.

Плохо пришлось бы Алексею Алексеевичу, если бы не повезло ему, если не было бы у него защиты. Директор Фролова не во всем Каштанова понимала, но интуитивно доверяла ему, и притом безгранично, и все время, как умела, снимала напряжение вокруг Каштановых. Там посмеется, там поддакнет, там вздохнет: «Ох, и не говорите!», а то и вовсе строгое лицо сделает: «Уж я возьмусь за этого Каштанова! Уж я ему покажу!» И так, прикидываясь то легкомысленной, то глупенькой, то неопытной, Фролова, не жалея себя, укрывала Каштанова, старалась, чтобы на него поменьше обращали внимания: пусть работает спокойно!

Пусть работает человек!

А может, и не одно только везение было у Каштанова.

Ведь он сознательно перешел в школу Фроловой, говоря жене, что почти все равно, где работать и кем работать, но очень важно, с кем работать. Придерживаясь этого правила, выбирая работу не по месту, а по людям. Каштанов и за всю свою жизнь не встречал дурного начальства, и оттого, пожалуй, и сохранился его пыл, сохранялась уверенность в том, что человек все может, — уверенность, которая была его главной воспитательной силой.

— А вот, ребятишки, еще задачка… Попробуем решить? — говорил Каштанов ватаге «Семь ветров». — Игоря и Сергея на второй год из-за физики оставляют.

— Игорька! — ахнули все. — Сережу!

— А я им говорила! Я говорила им! — закричала Аня Пугачева, не глядя на Игоря. — Я им говорю, а они мне: «Где это ты видела, чтобы в девятом на второй оставляли!» А я им: «Может, в других местах и не оставляют, а у нас на Семи ветрах все бывает!»

— Это все понятно, — сказал Каштанов, — но как быть?

Костромин даже головой покачал — ну и вопрос!

— Куча мала! — объявил он. — Кто?

Добровольцев оказалось достаточно. Спорили до позднего вечера и наутро рассказали Алексею Алексеевичу о своем решении. Каштанов хохотал на всю школу и говорил, что только в шестнадцать лет можно пускаться в такие безумные предприятия. Что же касается Игоря и Сергея, то надо было видеть, как вытянулись у них лица. Совсем не до смеха им!

— Ну вы чего… Ну чего… Да идите вы… — бормотал Сережа Лазарев.

— Зачем же… за неделю? — с тоской спрашивал Игорь.

— А чтобы на пределе! — весело отозвался Костя. — Закон: все на пределе! Иначе зачем?

Леня же Лапшин объявил, что больше чем неделю на эту пустяковую «Физику-9» и не нужно.

— Разве это физика? — Леня небрежно пропустил страницы учебника через пальцы. — Это же так… игрушки… Тут и неделю нечего делать.

— За неделю японский можно выучить, — сказал Паша Медведев. — И вообще, отвечайте определенно! Согласны или несогласны?

— А чего их спрашивать? — возмутился Лапшин. — С понедельника приступим, все подсчитано.

Операция по спасению Лазарева и Сапрыкина была разработана так.

Во-первых, назначили трех «тьюторов» — это Миша Логинов откуда-то модное иностранное слово добыл: тьютор.

Вроде репетитора, только из своих, и, конечно, бесплатно.

Тьюторами сделали Мишу, Фокина и Леню Лапшина — они знали физику получше. В учебнике «Физика-9» оказалась 261 страница. Разделили учебник на три части, вышло примерно по 90 страниц на тьютора.

— Это вам — по девяносто, а нам с Игорем — двести шестьдесят, — затравленно сказал Сергей.

— Двести шестьдесят одна, — сурово поправила Наташа Лаптева.

— Двести шестьдесят страниц физики за неделю — свихнемся, — тихо сказал Игорь.

— Двести шестьдесят одна страница, и не свихнетесь, — поправила Наташа Лаптева.

— Сдадите, — а там хоть в психушку, нам дела нет, правда, Михаил? — сказал Паша Медведев.

Дело и вправду клонилось к «психушке», но Миша объявил наконец, в чем секрет: каждый тьютор превратит свою порцию учебника в 20 вопросов и ответов. Выучить всю физику за неделю — страх и ужас, прямая дорога в психиатрическую клинику. Но выучить 60 вопросов за неделю? 10 вопросов в день? Что же тут страшного? Что невозможного?

— Выучим, — весело сказал Володя Фокин и пристально посмотрел на Игоря. — Выучим!

Игорь поежился:

— Ну, ты вообще живодер.

Это сейчас — разговорчики, сейчас — смеются, сейчас — шуточки, а завтра придется сидеть над этой проклятой физикой! Сейчас они равны, вольны и свободны, а завтра невидимая черта разделит их: с одной стороны тьюторы эти и вся ватага, а с другой — они с Сергеем, и все взгляды — на них, и все внимание — им, как будто они больные…

Одно облегчение вышло: в школу не ходить неделю.

— Занимаемся методом полного погружения: от всего отключились, в голове только физика, больше ничего, — объяснил Миша Логинов.

И еще выяснилось, что заниматься будут у Саши Медведева, — у него родители отдыхать уехали, они с Любочкой одни — с той самой Любой, которая «мэйкапар» учила…

Все продумано, никуда не денешься! Фокин составил расписание: в понедельник начинает он, дает двадцать вопросов и ответов. Час рассказывает, час учат, час спрашивает — и так колесом до середины вторника; с середины вторника и всю среду — Михаил. Четверг и пятница Лапшин. К вечеру в пятницу, по расчетам кучи малы, Игорь с Сергеем будут знать примерно сорок вопросов из шестидесяти.

— Да? — сказал Сергей. — Сорок?

— Сорок, — подтвердил Фокин. — В субботу и воскресенье доколотим, в понедельник сдадите.

Самое поразительное то, что от этой уверенности, от всех этих расчетов, от потрясающей продуманности Игорю и Сергею стало казаться, что все именно так и будет: в будущий понедельник они, целый год физики не открывавшие, каким-то образом будут знать. С тех пор как начала действовать ватага, им всем стало казаться, что решительно все можно сделать, все получится, все у них выходит. Ведь не одна только Таня Пронина переменилась в классе…

Алексею Алексеевичу очень хотелось рассказать физику Лосю о затее Кости Костромина и его друзей, но он удержался. Он только посидел с ребятами в Совете дела, подал идею превратить курс физики в набор вопросов и ответов, а в остальном решил не вмешиваться, и Елене Васильевне вмешиваться запретил.

Он присматривался к ребятам, к действиям Кости и вспоминал, что прежде у них с Еленой Васильевной было лишь одно слово для ребят: темные, темненькие! «Войны и мира» не читали и читать не хотят, учебник физики в руки не брали и брать не хотят, язык — бедный, манеры ужасные, шуточки тяжелые, и эти постоянные скандалы и драки, как у пятиклашек… Темнота…

«Но какая же темнота?» — думал теперь Каштанов, с его новым знанием ребят. Леня Лапшин, у которого «рукиноги дрожат», когда ему чего-то хочется, который мог посреди года в Громославку уехать, а вернувшись, и говорить о поездке своей отказался, все внутри себя держит, расплескать боится или боится выглядеть хвастуном, — он, Леня Лапшин, — темнота? Или Паша Медведев, который, в Ларису Аракелову влюбившись, пишет ей письма в толстой тетради, уже чуть ли не сотое письмо, весь класс об этом знает, и все молчат — ни шуточки, ни слова, ни полслова…

А история с Таней Прониной? А коммунарские дни? А веселые «урюки», «изюмы», «курага» — это что, темнота?

— Мы смотрим на них с точки зрения формального образования, — говорил Каштанов жене, — по классному журналу, по отметкам. Мы бюрократы от педагогики, за журналом детей не видим… А ну как сгорят все наши журналы синим огнем?.. Вот ты представь себе, что в один прекрасный день пожар — и все журналы сгорели, выгорели, спалил их гром… Что тогда? Какими тогда предстанут перед нами ребята?

Но Каштанова не соглашалась с ним.

— Да, — говорила она, — ребята попались действительно неплохие, и вообще нет на свете плохих ребят, присмотришься, так в каждом что-то доброе. И все же темнота, темнота, без «Войны и мира», без Достоевского, без книг, без физики, без «Илиады» Гомеровой — темнота!

— Ну, хватила… «Илиада», — бурчал Каштанов.

— Да, «Илиада»! Почему тебе — «Илиада», а им — нет? Что же умиляться тем, что они хорошие, — а мы-то что им дали? Почему мы их на «Илиаду» обокрали? «Илиаду» у них украли почему?

Каштанов замолкал. Елена Васильевна тоже была права. Права, права, права… Все вокруг него правы! Ну что же…

Ну что же! Зато он теперь знает путь к «Илиаде», знает выход из лабиринта темноты… Он — вместе со всеми в школе — приведет ребят к свету или хотя бы выведет на дорожку с указателем «свет», но это будет не только книжный свет, не только способность и радость читать «Илиаду», это будет свет деятельной жизни, питаемой культурой… Это будет свет добрых отношений и деятельной любви друг к ДРУГУ… Как Костя говорит? «Все на пределе! Иначе зачем?»

«Да, да, — думал Каштанов, — вот это оно и есть… Вот главное… Стремление к бесконечному пределу, к высшему качеству работы, жизни — вот что должны мы дать ребятам… Вот что у нас стало, кажется, получаться, с удовлетворением отмечал он. — И это ничего, что они пока что мало читают, не слушают музыки, не разбираются в живописи, не ходят в театры… Это все придет, если мы сумеем разжечь в них стремление к пределу и веру в свои силы».

Игорь и Сергей переселились к Саше Медведеву. Утром в понедельник Костя разбудил всех в шесть утра. Люба жарила «генеральскую яичницу — на сто яиц», как говорил Костя, а сам он проводил веселый инструктаж.

— Вот здесь, — показывал он, — лобная мышца, она вот отсюда, со лба идет и сзади, на затылке, прикрепляется… Я читал… Теперь смотрите… Когда надо внимательно слушать, сокращаем лобную мышцу, глаза открываются, и на лбу, вот так, собираются морщины. — Костя широко открыл глаза и собрал лоб гармошкой. — Кто на все в жизни смотрит с любопытством, у того потом морщины вот так, параллельно… А кто много думает, у него как?

— Как? — Любочка слушала с интересом, чтобы сегодня же принести в класс эти необыкновенные сведения.

— Кто много думает, — продолжал Костя, — у того мышца, наоборот, на глаза наползает, человек вроде как хмурится, и у него морщины вертикальные, у переносицы, вот так…

— Вот так? — нахмурилась Люба.

— Точно. Но что же из этого следует? Главное — не путать, когда надо слушать, а когда думать… Работай лобной мышцей вовсю, не жалей ее… Ну? Давайте, работайте! Сначала — внимание… Так… Лоб наверх! Так… Теперь думаем… Теперь — слушаем… Думаем… Слушаем…

— Перестань, Костыль, — оборвал Сергей.

Костя рассмеялся.

— Вот возьми идиота. В чем сущность идиота?

— В чем сущность идиота? — ошалело переспросил Игорь.

— Да.

— Ну… дурак он.

— Вот то-то и оно, что не дурак! А просто он не может сосредоточиться, внимания у него нет! Если бы идиот хоть на пять минут сосредоточился на чем-нибудь, он бы такую гениальную мысль выдал!

Костя дурачил бы их без конца, но тут позвонили в дверь и явился, ровно в семь, минута в минуту, первый тьютор — Фокин.

— Готовы? — не улыбнувшись, не поздоровавшись, сказал он, и от мрачной его решимости, от холодного прямого взгляда сжались сердца у Игоря и Сергея.

Костя тоже переменил тон, распоряжался кратко и сурово:

— Размещаемся так: Сергейв этой комнате, Игорь — в той, и…

И работайте лобной мышцей! А мы с Сашей и с Любочкой в школу побежали.

…К обеду, пока Игорь с Сергеем учили вопросы, Фокин увешал всю квартиру плакатами: «Вырастим из Сапрыкина и Лебедева простых советских гениев», «Все на пределе! Иначе зачем?» — и тому подобное. У дверей он приладил решето, над ним нарисовал крестьянина с развевающейся бородой, как на плакате 20-х годов: «Помоги голодающим!»

Паша Медведев притащил из дому кастрюлю горячего супа.

— За стол! За стол! За стол!

— Откуда же суп, Паша?

— У матери с плиты стащил…

— А хватится?

— Скажу: мираж… Мираж был!

Народу сбежалось много, все галдели, строили планы, и только Игорь с Сергеем помалкивали.

Фокин велел всем помолчать.

— Сергей, быстро: что измеряют в молях?

— Количество вещества…

— А как обозначается?

— «Ню»…

— А «мю» что такое? Игорь?

— Молярная масса…

— Физик упадет, — сказала Маша Иванова. — Если он услышит от Игоря Сапрыкина слова «молярная масса», он просто упадет. С ним инфаркт будет.

— Игорь, кто — Броун? — продолжал Фокин невозмутимо.

— Который броуново движение…

— Три главных термодинамических параметра… Сергей!

— Объем, давление и температура… v, р, t…

— Упадет! — в восторге закричала Наташа Лаптева.

— Время, ребятишки, время! — Костя посмотрел на часы. — Все у нас напрострел, но только — время… Поехали дальше!

— А кастрюлю-то давайте унесу, — говорил Паша Медведев на кухне. — Кастрюля-то не мираж!

Все шло по расписанию. Закончил свои вопросы Фокин — вовремя, час в час, вступил Миша Логинов. По вечерам почти вся ватага собиралась на кухне Саши Медведева — ни за чем, просто так. Вдруг что-нибудь понадобится? В решето «для голодающих» набросали денег, кто сколько мог, и за стол садились по десять, по пятнадцать человек, девочки варили не переставая.

— Бубнят, бубнят, с шести утра, деться некуда! — жаловалась Любочка. — Я уже всю вашу физику выучила! Я закон Гей-Люссака наизусть знаю! А зачем он мне?

— Пригодится, Любочка, пригодится! — успокаивал ее Саша.

— Зачем он мне пригодится? Прямо в ушах стоит: при постоянном давлении относительное изменение объема данной массы прямо пропорционально… При постоянном давлении относительное изменение объема данной массы прямо пропорционально…

— Чему, Любочка?

— Изменению температуры, дурак! — отрезала Люба и отвернулась от брата.

Под вечер приходила и Каштанова, чтобы разогнать ребят по домам, но и сама засиживалась, болтала с девчонками, а однажды принесла толстый том Гомера.

— «Вышла из мрака сиять с перстами пурпурными Эос…» — читала она. Девочки слушали.

— Ну вот, а нам не разрешают с маникюром ходить, — говорила Клава Керунда.

— Ты думаешь, Эос, богиня зари, ходила с маникюром?

— С перстами пурпурными!

Все смеялись, представляли себе розовые лучи зари — пурпурные пальцы богини, а Маша Иванова, заглядывая Каштановой в глаза, приставала к ней:

— А вы с первого взгляда Алексея Алексеевича полюбили? А хорошо с мужем на одной работе работать? А вы плавать умеете? А кого вы в классе больше всех любите? Ну скажите, что вам, жалко? А что такое любовь?

— Ну Маша, Маша! — смеялась Каштанова.

— А я знаю, что такое любовь, — говорила Маша. — Сказать? Любовь — это такое необыкновенное чувство, при котором очень хочется жить! Очень интересно жить!

Каштанова смотрела на эту крутолобую, крепкую девочку и думала… Да ничего она не думала, вот в этом вся штука, потому что после десяти лет работы впервые узнала она радость вот так, ни для чего сидеть с ребятами и не воспитывать их, не ругать, не добиваться от них чего-то, а просто сидеть с ними, болтать о том, о сем и подчиняться объединяющей силе, называемой любовью: необыкновенное чувство, при котором хочется жить…

Они замолкали, и тогда слышны были голоса из большой комнаты, где три тьютора, Фокин, Лапшин и Логинов, пытали Игоря и Сергея:

— Что такое калория?

— Количество теплоты, необходимое для нагревания одного грамма воды на один градус…

— Цельсия. Добавляй: Цельсия, — с терпеливым упрямством говорил Фокин.

— Закон Кулона? — слышали на кухне спокойный голос Миши.

— Сила взаимодействия двух неподвижных заряженных тел…

— В вакууме…

— В вакууме… — поспешно добавлял Игорь. — Прямо пропорциональна произведению их зарядов…

— И обратно пропорциональна?

— И обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними…

— Кто открыл электромагнитную индукцию?

— Фарадей, в тысяча восемьсот тридцать первом году.

Девочки на кухне только переглядывались. Кто бы мог поверить в понедельник, что Игорь и Сергей в субботу будут так отвечать? Тогда, в понедельник, им казалось, что они все верили в такую возможность, но лишь сейчас они поняли: то была не вера, то была надежда… В понедельник они уговаривали себя, а вот сейчас — верят… Но когда они возьмутся за следующее дело, они будут действительно верить в успех с первой же минуты.

— А я решила: я замуж по расчету выйду, — сказала Аня Пугачева ни с того ни с сего. — Ну, не по расчету, не дача-машина, а так… с расчетом. Чтобы достаток был. А то к нам приходила одна женщина, у нее сердце, она на заводе работать не может, на почте… И вот у нее сын, мальчик такой хороший… И вот он просит деньги на кино, а у нее иногда и десяти копеек нет, она говорит: «Посиди дома, посмотри картиночки в книжечках…» А он обижается… Представляете себе? Детство же! А детства нет. Надо за такого выйти, чтобы детей любил… И чтоб достаток был… Не по расчету, а с расчетом…

— Ну, я не знаю, — говорила Каштанова. — Не уверена.

— Сначала я думала, что с милым рай в шалаше, — продолжала Аня, — а теперь решила применять другое выражение: «стерпится — слюбится»…

— Всегда у тебя, Ань, какие-то мысли, — возмущалась Наташа Лаптева. — А я замуж не пойду… Я буду адвокатом по трудным подросткам…

— Прокурором ты будешь, — говорила Аня. — Прокурором, а не адвокатом.

— Нет, адвокатом. А то плохо ведут себя, из-за них неправильное представление о молодежи…

— Не знаю, — говорила Елена Васильевна Ане. — Я бы не смогла — с расчетом… А вдруг жизнь неинтересной покажется? А вдруг жить не захочется?

— А может, я на все плюну и так выйду, — вздохнула Аня.

…А в большой комнате все бубнили про электричество и электродинамику, и на кухне прислушивались к голосам мальчишек, прислушивались к себе и не понимали; отчего они в одном классе сидели и даже не замечали Игоря с Сергеем — есть они или нет… А теперь они стали главными людьми. Отчего так?

В понедельник после уроков вся ватага собралась в кабинете физики. Миша был наиболее влиятельным человеком в глазах Виктора Петровича, его и послали поговорить с Лосем, чтобы он разрешил всем, кто хочет, на диковинном этом экзамене присутствовать.

— Все равно под дверями будут стоять, — сказал Миша Виктору Петровичу.

Сбились кучей за последними столами кабинета. Костя объявил: «Если кто подсказывать, то…» — и сидели не дыша.

И опять, и опять должен я остановиться, прервать рассказ, чтобы напомнить себе самому и читателю напомнить о грандиозных событиях, происходящих в мире, о важнейших проблемах, над которыми бьются умнейшие и значительнейшие люди, о драмах, несчастьях, смертях, трагедиях… И какие книги есть на свете! О великой любви, о тяжелой войне, о высоких людях, о потрясающих душу подвигах… Так стоит ли волноваться из-за Сережи да Игоря, из-за того, что они, жалкие, физику запустили, а теперь сдавать ее должны? Стоит ли превращать ничтожный этот случай из жизни двух мальчишек в событие?

Да ведь событие, дети. Событие! И никто не может предсказать, какие неисчислимые последствия из этого события произойдут, потому что нет людей обыкновенных, каждый из нас — лицо историческое, и вся судьба человечества зависит от того, как будут отвечать сейчас Игорь и Сергей, победит ли ватага «Семь ветров», станет ли больше веры в себя у этих ребятишек, с каким настроением будут дальше работать Каштановы и что от их работы произойдет… А может быть, эта глупая история с Сапрыкиным и Лазаревым будет тем толчком, от которого опять как-то изменятся взгляды Каштанова? А может, он, Алексей Алексеевич, станет великим педагогом? А может, завязывается узелок судьбы Миши Логинова, или Ани Пугачевой, или Наташи Лаптевой, или братьев Медведевых? Ничего этого знать нельзя, но и забывать об этих возможных исходах нельзя, и нам остается лишь одно: с уважением относиться к любому, даже самому незначительному, человеческому поступку и каждый раз, на что-то в жизни решаясь, делая какой-то выбор, выбирать, решаться и поступать так, словно от этого действительно зависит судьба мира. От каждого нашего шага по земле планета наша неизмеримо, на малую величину ускоряет или замедляет свое движение. Но не существует приборов, которые могли бы это ускорение или замедление зарегистрировать, до того ничтожны силы одного человеческого шага. Но они есть, эти силы, и мы не просто ходим по земле, мы еще и вертим ее…

Не знаю, как вы отнесетесь к такому рассуждению, читатель. Но я говорил об этом с Мишей Логиновым, и он сказал: «Совпадает». Потому я и решился написать об этом.

…Физик Лось, бородатый, с веселыми насмешливыми глазами, загадочный для школы человек, потому что про него одни говорили, будто он пишет диссертацию, а другие — будто он сделал важное изобретение, этот самый физик, оглаживая круглую черную бородку, аккуратно со всех сторон подстриженную, с любопытством смотрел на Игоря Сапрыкина.

— При какой температуре холодильника КПД двигателя будет равен единице?

— При абсолютном нуле.

— Почему?

— Ну, там… Ну, формула Карно… Там в знаменателе t первое минус t второе… Если t второе абсолютный нуль…

— Хорошо. А скажи, почему, когда идешь по сырому грунту, следы шагов сразу намокают?

— Ну, мокро же… Грунт-то сырой…

— Грунт сырой, и все же надо наступить, чтобы показалась влага.

Игорь замолчал. И Сергей, рядом сидевший, молчал.

И замерла ватага на последних партах, только Фокин что-то беззвучно шептал — Фокин, ни разу в жизни никому не подсказывавший. Костя тронул его за рукав и показал глазами: молчи!

— А эти… капилляры! — заорал вдруг Игорь. — Капилляры образуются! Ногой наступишь — грунт плотнее, получаются капилляры, и вот — мокрый след!

— Разумно, — сказал Лось, — и похоже на правду. А скажи мне, Сергей Лазарев, скажи мне…

Сергей напрягся, как в спортзале перед решающей схваткой.

— Скажи мне, ради бога, почему сначала был бронзовый век, а потом железный. Почему не наоборот?

Сергей обмяк. Это же не физика! История! Он историю не учил!

На последних партах зашушукались. Наташа Лаптева посмотрела на физика с гневом. Нарочно с толку сбивает!

Вот все они такие, никогда с ними не договоришься! Всегда назло делают!

«Бронзовый век… железный век…» Игорь тупо перебирал слова, пытаясь сосредоточиться… В голове всплыло никчемное длинное слово «библиотека» и вертелось, мешая.

Сергей все усилия сосредоточил на том, чтобы забыть слово «библиотека», но чем больше он старался, тем прочнее держалось оно: «Библиотека, библиотека…» При чем тут библиотека? Спросил бы лучше закон Гей-Люссака… Шестьдесят вопросов выучил, и все мимо… Бронзовый век… Железный век… Библиотека…

Но, нарушая все уговоры. Костя громко и спокойно сказал в тишине, так что сразу спало напряжение:

— Лобную мышцу, Сергей.

Сергей улыбнулся, преувеличенно нахмурился, потом выпучил глаза, играя лобной мышцей, и тут же сообразил, успокоившись: да это же просто! Что он детские вопросики задает?

— А температура плавления? — сказал Сергей. — У бронзы-то меньше! Бронза-то вон на каком огоньке расплавится, а для железа какой огонь нужен?

— Сами посудите, Виктор Петрович! — крикнул Роман Багаев.

И все зашумели, повскакали с мест, окружили физика — экзамен кончился, не было в нем больше смысла.

Игорь с Сергеем, ватага «Семь ветров» выиграли.

Они пошли из школы гурьбой, перебирая подробности операции.

Роман Багаев посочувствовал Елене Васильевне:

— А вам, наверно, завидно? Хотите, мы вот так же литературу выучим, все!

— Ой, ну пожалуйста, не надо! Я вас умоляю! — смеялась Елена Васильевна. — Это же какой-то… бронзовый век!

Ну и что? Бронзовый! А потом будет железный, атомный и какой там еще! Теперь все будет хорошо, потому что ватага их действительно как коммуна стала!

— Послушайте! — забежал вперед Паша Медведев, потрясенный только что сделанным открытием. — Стойте! Все стойте! Вот был вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» Слышите? Но это же и ответ! Никто не слышит? Это же ответ! «Ко-му-на-Ру…» — коммунару!

— Ну, мистика! — рассмеялась опять Елена Васильевна.

— Напрострел, — сказал Костя Костромин.

А что, дети, — коммуной, ватагой жить веселее и легче.

Но где ее взять, ватагу? Самим сделать. Ведь главное а жизни что? Главное в жизни — вовремя спохватиться!