главная | о проекте | Либротека | Зелёная лампа | Река | почта | форум | Черное&Белое

-

"…Уже в "Философических письмах" Петр Яковлевич Чаадаев писал, что одно из главных условий продуктивной интеллектуальной работы - следование "режиму", создание своеобразной "гимнастики" для ума. В его "Письмах" - яркие, эмоциональные призывы... учиться культуре труда. В ту эпоху, в тридцатые годы XIX века, они были для русского общества новы, и они возбуждали, звучали революционно.
Нужна была, однако, теория, обосновывающая и доказывающая необходимость такого индивидуального духовного режима, разумной упорядоченности, ритмических чередований в сфере не только физического труда, но и умственных усилий. Эта потребность волновала русскую научную общественность все прошлое столетие. Требовались не просто призывы, но исследования и доказательства. Ими и занялась школа русской физиологии. В ней успешно трудились И. Сеченов, И. Павлов. Результаты их исследований широко доступны. Меньше известен читателю еще один талантливый исследователь- ученик Сеченова, старший коллега Павлова Николай Евгеньевич Введенский. Он внес целый новый пласт чрезвычайно важных для нас представлений, что составило весомую лепту в создании и обосновании научной теории умственной продуктивности.
Личность этого исследователя столь замечательна, что о нем следует сказать чуть подробнее. Николай Евгеньевич родился в северной русской глуши, далеко от культурных центров; его жизненная траектория от безвестного сельца Кочково Вологодской губернии, миновав Вологодскую духовную семинарию, взметнулась в Петербургский университет, а затем... Затем Николенька Введенский двадцати двух лет был в 1874 году арестован за участие в студенческих революционных кружках и "хождение в народ"; обвинен по "процессу 193-х" и заключен в тюрьму, где пробыл более трех лет. Скромный сельский мальчик, затем - послушный семинарист, успешно проходивший богословский курс, становится дерзким и опасным революционером.
Развитие характера набирает ускорение, нарастает крутизна становления; житейская парабола гнется, почти извивается в петлю... Но, выйдя из тюрьмы, Введенский возвращается на студенческую скамью. Теперь его окончательное призвание - наука; он убежден -чтобы освободить человека, его надо просветить, организовать, В 1879 году - поздновато немного, в 27 лет - закончен университет. Введенский ясно определился: область его интересов - физиология. Он искренний, глубокий и преданный ученик И. Сеченова. Авторитет учителя организует еще один поворот житейской траектории Введенского, на сей раз петля раскрывается, параболическая линия делает рывок, размыкаясь в крутизну дорог, бегущих в лучшие лаборатории Европы. Николай Введенский работает в Германии (1881-1882), Австрии (1884), Швейцарии (1887). Он получил и право, и возможность аккумулировать энергию передовых научных знаний своего времени.В 1884 году Николай Евгеньевич защищает магистерскую диссертацию и становится приват-доцентом Петербургского университета; в 1886 году защищает докторскую диссертацию,
В 1889 году Введенский - экстраординарный, а с 1895 года --ординарный профессор Петербургского университета. В 1909 году он избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук: судьба ученого получила внешне определенную доказательную форму.
Он дожил до Великой Октябрьской социалистической революции, продолжал трудиться. Но вот судьба делает еще один разворот, словно специально для того, чтобы приобрести правильный, законченный вид - вид закономерности.
Она заканчивается в той же самой точке, где и началась - 16 сентября 1922 года крупнейший ученый скончался там же, где родился 70 лет назад - в родном селе Кочкове Вологодской губернии. Завидная верность себе, убедительная верность судьбе! Круг очерчен. Траектория, со своими взлетами, спадами и поворотами, закончена, чтобы застыть перед нашими глазами примером мужественного, верного и изобретательного служения науке о жизни. Науке, цель которой - помочь правильно, грамотно организовать человеческую жизнь.
Исследования Введенского группируются вокруг проблемы выявления закономерностей реагирования живых тканей на различные раздражения. "Герой" и "собеседник" ученого - загадочный и могущественный руководитель нашей с вами судьбы, дирижер нашего поведения - возбужденный нерв. Исследуя нервную систему методом телефонического выслушивания возбужденного нерва, Николай Евгеньевич установил, что живая система изменяется не только под воздействием раздражителей, но и в процессе самой деятельности. Важное открытие позволило впервые ввести в физиологию понятие фактора времени. А это значило: следует изучать как внешние раздражители, так и то, как сама деятельность нервной системы в разные временные интервалы... влияет на самое себя. От этих исследований Введенского уже недалек путь до предмета нашего интереса: воздействия человека на самого себя, самосозидания.
В порядке реагирования нервной системы следует искать одну из причин ее наличного состояния - так следует понимать выводы ученого. Они-то и были отражены в его магистерской диссертации "Телефонические исследования над электрическими явлениями в мышечных и нервных аппаратах". Введенский доказал в ней зависимость утомляемости нерва от периодичности сокращений.
В докторской диссертации, написанной и защищенной через два года, Введенский сформулировал учение об оптимуме и пессимуме раздражений. Знание этой амплитуды сегодня практически важно для нас.
Явление оптимума, описанное Введенским, означает тот уровень силы или частоты раздражений, при котором осуществляется максимальная деятельность органа или ткани (оptimum по-латыни означает "наилучшее"). Работая на нервно-мышечном препарате лягушки, Николай Евгеньевич установил, что нарастание до некоторого предела частоты или силы раздражений усиливает длительное, слитное сокращение мышцы, как бы умножает ее работу.
Оптимум объясним - он возникает как следствие плодотворного сложения: в этих случаях каждое последующее раздражение падает на мышцу в период повышенной ее возбудимости, вызванной предыдущим раздражением.
Итак, в живом организме есть механизмы, позволяющие усиливать и умножать его реактивность. Но действие их не бесконечно.
В противовес оптимуму Николай Евгеньевич описал и ввел понятие пессимума (от латинского pessimum - "наихудшее"). Он наблюдал эти состояния въяве...
Видел угнетение деятельности органа или ткани, вызываемое чрезмерной частотой или силой наносимых раздражений. Введенский обнаружил, что по мере усиления нагрузки - раздражения на нервно-мышечном препарате - вдруг наступает резкий спад. После оптимума, если продолжать волны раздражений, внезапно возникает ослабление - вплоть до полного торможения активности. Ученый объяснил эти явления с позиций созданной им теории парабиоза. Учение о парабиозе и стало вершиной научного творчества Введенского, который обобщил свои исследования о процессах возбуждения и торможения и показал их единство в монографии "Возбуждение, торможение и наркоз" (1901). В учении о парабиозе Николай Евгеньевич доказал, что живая ткань реагирует на раздражители неодинаково, ее поведение представляет несколько фаз. Сам парабиоз и есть фазная реакция нервной ткани на раздражения.
Первая стадия этой реакции - провизорная, уравнительная, или стадия трансформирования - характеризуется примерно одинаковой реакцией нерва на раздражители разной силы.
Вторая стадия - парадоксальная. В ней сильные раздражения вызывают меньшее возбуждение, нежели слабые.
Третья фаза - тормозная, никакие раздражения уже не вызывают сокращений. Если же воздействие раздражителя продолжается, то в нервах происходят необратимые изменения - вплоть до отмирания.
И еще одно понятие ввел в кругооборот нашего сознания ученик Сеченова: лабильность. Это значит - функциональная подвижность, скорость протекания циклов возбуждения в нервной и мышечной тканях. Введенский назвал мерой лабильности наибольшую частоту раздражений ткани, воспроизводимую ею без преобразования ритма.
Жизнь нервной системы, таким образом, пропитана ритмами, подчинена четким ритмическим закономерностям. Грамотно, плодотворно строить свою работу значило, по мнению выдающегося физиолога, правильно учитывать ритмические способности своей нервной системы, приспосабливать себя к ним, а их - к себе...
…Я не случайно разговор о режиме умственного труда начала со ссылки на великие "Письма" Чаадаева. В них современник Пушкина резко сетовал на отсутствие в России навыка, режима, культуры духовной деятельности, что, по его мнению, ощутимо тормозило национальное развитие наше.
В своих научных и популярных суждениях о культуре интеллекта Введенский словно продолжил пафос тревоги, заложенный в "Письмах" Чаадаева. Он поднимается в своих статьях до публицистических высот, в них слышится голос общественного мыслителя, трибуна, борца за развитие страны... Вот как в научном наследии переплавился опыт революционной борьбы и горечь раздумий, зревшие в тюремном бездействии вологодского юноши! Работая в науке, Введенский нашел способ общественного употребления энергии, толкавшей его в революционное подполье. И в этом он был целен и верен себе. Будучи маститым ученым, он нашел способ осуществить и обосновать юношеские чаяния. В своих статьях он по-своему, теперь уже как крупнейший специалист-физиолог, доказывал: свободное, культурное общество - есть общество культурных людей, то есть людей, способных грамотно и плодотворно использовать собственные возможности, разумно тратить силы. Служение науке и стало его общественным призванием.
Так, в статье "Условия продуктивности умственной работы" Николай Евгеньевич ставит вопросы, актуальные и важные для каждого человека интеллектуального труда и интересов. Он спрашивает: "...Какие условия надлежит соблюдать для производительности умственной работы? Опираясь на физиологические сведения о центральной нервной системе, мы можем почерпнуть в этом отношении несколько существенных указаний, которые окажутся полезными, и, пожалуй, в особенности для работы интеллигентного общества, где так часто слышатся жалобы на умственное переутомление, нервные расстройства от напряженной духовной работы.
и т. п. Конечно, чрезмерным умственным трудом можно довести себя до крайних пределов усталости, граничащих с болезненным состоянием; но, присматриваясь, в частности, к нашей общественной жизни, часто видишь, что рядом с несомненными признаками психического утомления от работы действительно производительной работы оказывается очень мало; и возникает немного парадоксальная мысль, не от того ли именно у нас так сильно и утомляются люди, что они мало работают в истинном смысле слова? Не умея работать производительно, человек, естественно, принужден затрачивать гораздо более и времени, и энергии на выполнение того дела, которое легко и быстро спорится в руках привычного и экономного мастера! Множество данных говорит нам за то, что при умелом распределении умственного труда можно не только развить громадную по своей продуктивности работу, но притом сохранить на долгие годы, быть может на всю жизнь, умственную работоспособность и общий тонус своей жизнедеятельности, Устают и изнемогают не столько от того, что много работают, а от того, что плохо работают!"
И - Введенский назвал их, четыре условия успешного, производительного умственного труда.
П е р в о е из них "заключается в том, что во всякий труд надо входить постепенно".
В т о р о е "заключается в мерности и ритме работы".
Т р е т ь е, как мы увидим, тесно связано со вторым. Этим условием "является привычная последовательность и систематичность деятельности".
Ученый поясняет: "При чтении несистематично изложенной книги, где мысли разбросаны, недостаточно связаны между собою или же где они связаны логически правильно, но неясно выражены, приходится делать большие усилия мысли для того, чтобы следить за смыслом, - и это действует очень утомительно на читающего. Неожиданные толчки и препятствия, которые испытывает при этом мысль читателя, доверчиво идущего по следам автора, сильно затрудняют ее течение и оказывают на нее действие подобное тому, как шатающаяся походка идущего впереди пьяного человека влияет на наш шаг, требуя постоянного внимания, заставляя делать неожиданные уклоны в стороны или не менее неожиданные остановки и "оборонительные движения",
Ч е т в е р т о е условие, весьма важное для плодотворности умственной работы, заключается в "правильном чередовании труда и отдыха. Из мышечной физиологии известно, что для сохранения большей работоспособности полезно прерывать физическую работу на известное время уже в первые стадии утомления. При несоблюдении этого условия, то есть когда человек, чувствуя утомление, не обращает на это никакого внимания и продолжает работать по-прежнему, впоследствии уже и очень продолжительный отдых не будет способен восстановить нормальную мускульную работоспособность. То же наблюдается и в умственной сфере. По мере утомления мысли вяжутся в нашем сознании все вялее и вялее, внимание не удерживается с прежним напряжением на идеях, которые нас занимали, дело доходит до болезненного ощущения. Необходимо в самом начале такого состояния дать себе отдых - и будет достаточно самого незначительного отдыха для полного восстановления умственных сил, тогда как, если вовремя не будут приняты соответствующие меры, потом придется остановить работу надолго".
"...В нормальных условиях работоспособность человека в каждый последующий день не ниже, чем в предыдущий. Если этого нет, это значит, что либо есть посторонние патологические условия, либо человек переработал и не дал себе вовремя отдыха, не обратив внимания на начальные стадии утомления. Люди, привыкшие к правильной регулярной умственной работе, сознательным или бессознательным путем всегда улавливают этот момент. Лица же, работающие под влиянием аффекта или увлечения, легко могут не заметить первых фаз утомления, что не замедлит отразиться затем на их умственной работоспособности.
(...) Нет ничего удивительного, если в ученом мире встречаются лица, очень рано прекратившие свою деятельность, ограничившись защитой магистерской или докторской диссертации. В большинстве случаев это объясняется тем, что человек в продолжение небольшого срока чрезмерно работал над подготовкой диссертации, не обращая внимания на необходимость в своевременном отдыхе, и таким образом довел себя до умственного переутомления.
По-видимому, правильная деятельность нервных центров отражается благотворно и на общем здоровье организма, на общем тонусе жизненного процесса. Наоборот, у таких типов, как Обломов, умственная работа которых прекращается рано, очень скоро развивается общая расслабленность организма, апатичность, тупое безразличие. Конечно, к старости общая пластичность мозговых процессов, во всяком случае, ослабевает; тем не менее у людей, не прекращающих правильного и систематического духовного труда, работоспособность сохраняется прекрасно, у людей же, работающих беспорядочно, нервные центры начинают дряхлеть значительно раньше и умственный аппарат как бы изнашивается преждевременно.
У нас в России, к сожалению, очень распространено мнение, будто это особенность собственно тупиц - усидчиво и методически работать над делом, людям же, действительно способным, приличествует работать только экспромтом, по вдохновению. Это, без сомнения, в высшей степени вредный и ложный взгляд.
(...) В русском обществе найдется очень немного людей, работающих систематически, правильно. У нас глубоко укоренился обычай работать отдельными приступами труда с большими и подчас очень большими перерывами.
По мнению такого тонкого наблюдателя и знатока русской жизни, каким был профессор Ключевский, в этой склонности работать отдельными энергетическими порывами сказывается, быть может, то обстоятельство, что самый коренной труд русского человека искони был труд земледельческий с необходимостью развить необыкновенную энергию работы наспех в короткое лето и с продолжительным, вынужденным полубездействием в долгую суровую зиму. Но если и можно найти историческое извинение тому, что мы мало работаем методически, то это не изменяет того, что в современных условиях жизни интеллигентного общества мы непроизвольно и рано переутомляемся, не выполнив далеко того, что должны были выполнить, и чрезвычайно много теряем главным образом из-за отсутствия правильного и систематического труда; и, стало быть, выработка и.воспитание привычки к нему в наших новых поколениях есть дело необходимости".
К рассмотренным нами четырем условиям производительности умственной работы следует прибавить еще
П я т о е условие, именно - "более или менее благоприятное отношение общества к данной форме умственного труда", как считал ученый.
"...Необходимо, чтобы общественная среда обеспечивала достаточно проторенные пути существования и экономического применения сил для научных работников; только при этом условии способности и внимание работника могут всецело отдаться задачам, стоящим на очереди, и развитие знания пойдет успешно. В настоящее время в культурных странах сложились своего рода шаблоны, руководствуясь которыми научный работник может пойти по избранной им дороге с наименьшей затратой своего внимания на посторонние и чисто житейские дела.
Именно потому, что таких шаблонов у нас почти еще не выработалось, мы, русские, так сильно разбрасываемся в своей деятельности и вследствие разбросанности делаем, в общем, гораздо меньше, чем могли бы сделать, несмотря на природную одаренность нашего народа и очень разностороннюю образованность интеллигенции, отмечаемые иностранцами. При отсутствии спокойного, хорошо направленного систематического труда высоко одаренный наш соотечественник делает подчас меньше, чем довольно ограниченный иностранец, спокойно идущий тою колеею, которая проторена ему доброй традицией и школой".
Круг размышлений Николая Евгеньевича Введенского, как видим, очень широк. Выйдя из такого, казалось бы, узкого вопроса, как умение частного человека плодотворно трудиться, мысль Введенского описывает широкую траекторию, охватывающую ц некоторые досадные особенности нашего национального характера, и драматические несуразицы истории нашей. Связь - почти непосредственная, ощутимая - открывается за горячими строками его, связь личного трудового навыка, умения выстроить, верно рассчитать умственную работу любого из нас и совокупного гражданского и культурного состояния общества. Культура общества складывается из культуры составляющих его, но и культура каждого есть проекция представлений о том, как должно работать, господствующих в обществе, Николай Евгеньевич указал на беду нашего российского склада - неумение выстроить здоровую разумную трудовую модель; неумение каждым в отдельности верно понять себя и рассчитать свои силы.
Нас губило и губит отсутствие культуры интеллектуального труда. Ее, эту необходимую интеллигенту культуру, для многих и многих заменила бравада, показуха, авралыцина.
А между тем культура умственной деятельности есть такая же гигиена интеллекта, которая, как гимнастика и четкий гигиенический навык, обеспечивает нам здоровье и радость.
Какое удовольствие нам доставляет чувство здоровья в организме, в теле - удовольствие должно приносить чувство порядка и соответствия в своем сознании, в организации своей жизни.
Самоорганизация духовной жизни строится как исследование ее (самопознание) и упорядочение (ритмизация и оформление). Эта вторая и есть прежде всего выявление своего внутреннего ритма, подчинение ему.
Известно, что большинство выдающихся людей, внесших значительный вклад в историю, даже и прославившихся своим демонизмом и взвихренной вдохновенностью, в бытовой, реальной обстановке труда своего бывали очень строги, организованны, последовательны - чуть ли не педантичны.
Классический пример тому - Александр Блок. Личность яркая, вдохновенная, свободная... Но - всегда п у с т о й, освобожденный для новых работ стол. Никакого "поэтического беспорядка", ничего случайного, скачкообразного, нецелесообразного. Классическая организованность. Ничто не напоминает хаоса мыслей и впечатлений, из которого рождаются художественные образы. Этот хаос преобразуемой творчеством действительности остается за порогом кабинета, как бы "в приемной" сознания. В рабочем доме поэта царила суровая сосредоточенность, мысль была введена в ледяное русло порядка; все служило одному - достижимости мысли, красоте изложения, упорядоченности труда!
Педантизм и дисциплина интеллектуальной работы, гранящей, оттачивающей полет вольной поэтической интуиции, - черта творческого стиля жизни Пушкина, и Тургенева, и Льва Толстого, Грамотный, здравомыслящий человек на протяжении всей жизни ищет и уточняет свои ритмы - биологические, интеллектуальные, социальные, культурные. Ритмы мышечной и умственной деятельности, социальной активности и пассивности, приобщения или выключения из культуры, из интеллектуально заряженной среды.
Он чередует энергоемкие и расслабляющие интеллектуальные состояния.
Как же найти, определить, выстроить правильно ритм своего роста, своего существования в Культуре?
Ритм - а вернее, предритм чередования активности и отдыха появляется в самом раннем периоде человеческого формирования. Изучение внутриутробной жизни плода показало, что крохотный человечек уже в теле матери живет по режиму, следуя строгому графику: "Установлено, что плод имеет собственный ритм активности длительностью до 40 минут и ритм сна до 20 минут. Они между собой чередуются".
Строгое чередование остается в биологической памяти нашей на долгие годы. И в зрелости существует естественная мера утомляемости: 40 минут. Через этот промежуток, означающий рубеж органической "активности, следует сделать если не остановку, то - хоть на миг - расслабиться. Лучше всего поменять род активности: если вы 40 минут сидели, то неплохо встать, отнести нечто необходимое, переговорить с коллегой или товарищем.
Нам следует помнить и отмечать сорокаминутные отрезки - физиологическую "меру" силы. Если мы регулярно будем этот барьер "проскакивать", рискуем загнать себя в переутомление, порождающее общее истощение и слабость организма и ведущее в итоге к неврозу, а затем к серьезным органическим расстройствам.
Чем серьезнее работа, тем дольше и глубже должны быть переключения: отдых и накопление энергии. Культура умственного труда базируется на правиле: никогда не доходить до переутомления, до изнеможения, до необратимых изменений нервной системы.
Однако конкретная ритмика (ритмоструктура) труда может и должна быть строго индивидуальна, должна базироваться на ваших личных природных данных.
В этой области полноправно сосуществуют несколько моделей труда.
Условно я назвала их моделями Ньютона, Вернадского и Моцарта.

СТИЛЬ ВУЛСТОРПСКОГО ЗАТВОРНИКА

Трудно оценить по-настоящему все те услуги человеческой культуре, которые сумели оказать... инфекционные болезни. Как ни печально звучит это суждение, однако именно болезни обязаны мы творческим взлетом двух гениев человечества. Запертые эпидемией в стенах родовых имений, оторванные от тревожащей и развлекающей душу информации, они полностью отдались умственному труду, сосредоточив все силы души на любимом деле...
Общего между ними мало, они во всем противостоят друг другу - великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, оказавшийся запертым эпидемией в Болдине, и английский математик и физик Исаак Ньютон, оказавшийся почти за 200 лет до "Болдинской осени" гениального поэта пленником в своей родной деревне Вулсторп. И в том, и в другом случае "героиней", побудившей творцов к неистовой вспышке созидательной энергии, оказалась... чума.
Итак, 1665 год. Англия объята чудовищной, непобедимой вспышкой страшной инфекции. Вместе с ней по дорогам Великобритании носится паника. Двадцатидвухлетний сын фермера, только что окончивший Тринити-колледж Кембриджского университета, недавний субсайзер (так называются самые бедные студенты, выполняющие для заработка несложные обязанности слуг в колледже), новоиспеченный бакалавр, юноша, неведомый научному миру, замкнутый и сосредоточенный, оказывается почти на два года заперт в глуши родной деревеньки.
Это было непростое заточение. Ведь под руками у молодого сэра Исаака почти нет книг и приборов, надобных для серьезной научной работы. По существу, он еще и не успел войти в науку, он только вступил на порог, он только пересек желанный предел... И вот - срыв, неудача. Глухое, беспросветное уединение, одиночество среди ближних, ни один из которых не в состоянии не только поддержать научный диспут, но даже вступить с Ньютоном в беседу, - ведь они просто не могут понять, что он хочет поведать. Одиночество без волнующей ум научной среды, без экспериментов, греющих кровь, вдали от авторитетов, подхлестывающих честолюбие. Право, эта смирная тишь родных просторов способна вдохнуть в душу лишь смирение и негу, глухую умственную остуду и лень фантазии, побуждающую опустить руки.
Но - сила испытания способна только проявить силу натуры. Вместо того чтобы раствориться в мирной непритязательности обступившего фермерского быта, сэр Исаак принимает его вызов. Он оторван от науки, лишен доступа к ней - что ж, сам его домик с простецким сарайчиком превратится в научный центр.
Два года одиночества, присужденные Ньютону чумой, стали звездным марафоном, определившим его исключительное место в мировой науке. Здесь, в дружелюбном фермерском садике, свалилось на его голову знаменитое яблоко, обогатившее мысль людей четким знанием законов тяготения.
Но помимо этого открытия, годы жизни в Вулсторпе обернулись для Науки невиданным урожаем идей. Здесь у Ньютона сложились все те основные представления, которые привели его затем к созданию дифференциального и интегрального исчислений, к изобретению зеркального телескопа, собственноручно изготовленного им через два года, как только в его владении оказались необходимые материалы. Здесь молодой исследователь провел опыты над разложением света, внеся свой вклад в теорию дисперсии.
Можно смело утверждать: все, что сделал и открыл Исаак Ньютон потом, за свою долгую и плодотворную жизнь в науке, рождалось и отливалось в зерна предположений, в зародыши гипотез здесь, в тихой фермерской келье, в цветущем уединенном саду. Здесь Исаак Ньютон создал себя - дерзкого экспериментатора, исследователя, мысль которого не знала границ. Ибо не знал границ и преград его познавательный напор.
В тоскливой глуши сложился стиль работы Ньютона, присущая ему эвристическая модель. Она по-своему уникальна, ибо опиралась на неистощимое нервное здоровье ученого.
Этот стиль отмобилизованного, не знающего сбоев интеллектуального наступления я назвала "сплошным потоком".
Вот как описывает интеллектуальную манеру Ньютона, уже отлившуюся в окончательную форму и ставшую непререкаемым законом для его ближних, помощник и секретарь, по случаю полный тезка своего великого патрона: "Сэр Исаак в это время был очень любезным, спокойным и очень скромным и, по-видимому, никогда не впадал в раздражение; за исключением одного случая я никогда не видел, чтобы он смеялся... Занятиями он увлекался настолько, что часто забывал обедать... Спал он всегда четыре или пять часов... Думаю, его немало печалила необходимость тратить время на сон и еду. Хотя у него была большая библиотека, он редко справлялся в книгах...
Он не позволял себе никакого отдыха и передышки, не ездил верхом, не гулял, не играл в кегли, не занимался спортом, он считал потерянным всякий час, не посвященный занятиям. Редко уходил он из своей комнаты, за исключением тех случаев, когда ему надо было читать лекции..."
Инерцию полного погружения в занятия, выработавшуюся за два года "заключения" в Вулсторпе, Ньютон уже, по-видимому, не терял никогда. Лишенный научной среды, он сам стал ею для себя; долгое время живший без книг, он научился вовсе обходиться без них, черпая все, что необходимо, из себя. Столкнувшись с маетой и круговертью фермерского быта, он вовсе отделил себя от бытовой реальности и жил многие годы, стараясь не соприкасаться с нею. Это была жизнь, полностью отданная интеллекту. ...В конце жизни Ньютона современники сочли его сумасшедшим: ведь он занялся расчетами достоверности событий, описанных в Библии. И лишь современная наука смогла оценить дошедшие до нас "странные" вычисления великого Исаака. Его натренированный ум доказал: Библия действительно содержит в себе изложение реальных исторических обстоятельств.
Ньютон представляет собой крайнее, почти символическое воплощение того типа человека, для которого губительно любое отклонение от труда. Жить для него и значило - познавать. Работа интеллекта и означала для него - участие в жизни.

"КУСОЧКИ ВРЕМЕНИ". В. И. ВЕРНАДСКИЙ

Немного сыщется в мировой истории людей, соизмеримых огромным размахом своей деятельности с Владимиром Ивановичем Вернадским. Этот уникальный, удивительный человек, кажется, сумел вместить в одну судьбу десять, а то и двадцать человеческих жизней. И каждая из них могла бы оказаться полноценной творческой судьбой, способной прославить.
Вернадский сочетал в себе титаническую работу мысли, дар исследователя, историка, экспериментатора, теоретика и гений организаторский.
За свою долгую, до последних дней полную плодотворного труда жизнь (он прожил 82 года, 60 из них - с 22 лет - занимался наукой) Вернадский сумел стать ведущим ученым в шести самостоятельных науках, три из которых - геохимию, биогеохимию и радиогеологию - он сам основал. Вернадский создал около десяти научно-исследовательских институтов; организовал несколько важнейших научных комиссий: Комиссию по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), которой и руководил пятнадцать лет, с 1915 по 1930 год, Комиссию по изучению вечной мерзлоты, Международную комиссию по определению возраста пород радиоактивным методом (1937), Комиссию по изотопам (1939).
Вообразим себе всего лишь один год из жизни Вернадского. Пусть это будет год его научной зрелости, скажем 1927-й. Что удалось вместить в 365 дней шестидесятилетному ученому?
Вернадский - председатель КЕПС, директор образованного им Государственного радиевого института. Теперь он хлопочет об органивации в Академии наук Отдела живого вещества, он исследует его как важную составляющую биосферы. В этом же году отдел образован, Вернадский, естественно, стал его директором.
Во всех учреждениях, которыми он руководит, в столах - папки выписок, рукописей, расчетов. Пять лет назад, в 1922 году, закончен фундаментальный труд, который он писал 14 лет, - "Опыт описательной минералогии". Теперь на дрожжах его необыкновенного воображения и исследовательской энергии поднимается новое объемное сочинение - "История минералов земной коры". Он начал его почти тотчас же после окончания "Опыта" и будет работать над ним еще 9 лет, до 1936 года, В них Вернадский систематически излагает и развивает новую эволюционную теорию происхождения минералов - генетическую минералогию. Он развивает учение о роли каолинового ядра и о строении алюмосиликатов - что послужит основанием для современной кристаллографии.
В том же, 1927 году, Вернадский подводит итоги многолетним изучениям редких и рассеянных химических элементов, исследованию химического состава земной коры, океана и атмосферы. Он пишет еще одну книгу - "Очерки геохимии", где сводит воедино данные и впечатления многих лет поездок, методов изучения. Под его пером рождается новая наука.
Вернадского не назовешь кабинетным ученым. Он всегда в гуще дел, людей, событий, легкий на подъем, открытый к общению. Тем не менее в нем постоянен ток анализирующей, систематизирующей мысли. Ученики, коллеги, близкие слышат из его уст новые слова -биосфера, живое существо, свободная энергия... наконец - ноосфера. В круговороте забот, обязанностей, трудов великий ум Вернадского проводит свою титаническую работу систематизации истории Земли. У Вернадского зреют доказательства необратимого процесса развития планеты. У его теории космический масштаб. Он уже готов предсказать будущее - под воздействием научных достижений и человеческого труда биосфера постепенно переходит в новое состояние - ноосферу - сферу разума. Живое биологическое вещество, втягивавшее мертвую материю в единый жизненный кругооборот, постепенно само втягивается в виражи нового - теперь уже социокультурного - развития.
Вернадский верил в мощь человеческого разума, ибо сам он был личностью невероятной мощи, гигантской работоспособности. Но в чем причина, в чем исток этой феноменальной трудоспособности?
Одну из ее причин можно увидеть в специфическом образе жизни Вернадского, в его своеобразном биоритме, который я бы назвала "режимом гибкого переключения".
Вернадский занимался многим; всем - охотно, с радостью. Он никогда не доходил до изнеможения, до переутомления. Свой организм он чувствовал всегда, был чуток к колебаниям своей органики. Бывает, займется каким-либо делом, войдет в него, движется ровно, упорно... и вдруг - как отрезало. Все собрал: спрятал, отложил и словно забыл.
Теперь он полностью поглощен другим вопросом. С интересом изучает его, смотрит книги, проверяет вычисления, беседует с сотрудниками - и ни слова, ни намека о только что заброшенном деле, так волновавшем его еще несколько дней назад.- Неужели - остыл, бросил на середине? Похоже, что так. А Вернадский со второго вопроса уже перешел на третий, и опять плещет его энергия, горят умом и юмором мальчишеские глаза, сияет надо всем его отточенным обликом интеллигента великолепный, высокий, прекрасный лоб.
Идут дни, Вернадский, кажется, погружен в материи, далекие от того, чем был увлечен прежде...
И вдруг - резкий рывок! Раскрыта папка, разложены рисунки и вычисления, и великий ученый весело и легко вписывает недостающие звенья. Труд закончен.
Его работа четко делилась на своеобразные "этапы энтузиазма". Кончился "энтузиазм", иссяк эвристический импульс - хватит заниматься данным делом. Нужно подождать; пока он займется тем, что отложил прежде, и к чему опять полон рвения. Иссякнет рвение второго дела - примется за третье. И опять, прервав его с исчезновением энтузиастической энергии, он устремится туда, в ту зону, где сознание работает наиболее активно. Так двигался он гибко, постоянно переключаясь, переставляя занятия, как "фигуры", в шахматном порядке,
Метод работы Вернадского - метод "кусочков времени". Он именно так, нежно и уважительно, говорил о фрагментах, составлявших прерывисто-непрерывную линию его труда: "кусочки", "Кусочки времени".
Специфический стиль работы отражался в облике рабочего места. Вернее - рабочих мест. Ведь под кабинет в доме Вернадских всегда отводилась самая большая комната. В ней стояли книжные полки, а возле них - письменные столы. Один - для занятий минералогией и полный материалами о ней, другой - стол "истории науки", третий стол - место создания диссертации или очередной книги.
Работая, Вернадский переходил от темы к теме, от предмета к предмету, и вместе с тем - и от стола к столу. Он "выходил" из проблемы, оставляя ее готовой к своему возвращению.
У этой методики гибкого переключения, позволяющей заниматься как бы одновременно несколькими проблемами и даже науками и отраслями культуры, двигаться вразброс, было, однако, жесткое и жесточайшее правило: в каждом из занятий, в каждом движении обязательно доводить дело до конца.
Перерывы в занятии означали подсознательную подготовку к новым продвижениям, новым энергичным "фазам энтузиазма".
Вернадский был человеком широким. Широких задач, огромных проблем, широких интересов. Все это и ставило перед ним задачу выработать такой жизненный метод, который бы позволял и в деле двигаться широким фронтом. Широта, гибкость в отношении к людям, к работе, к жизни были его методом и - принципом.
Еще юношей он сформулировал программу и представление о стиле своей будущей жизни. Ему был двадцать один год, когда он писал в дневнике: "Я, например, нахожу, что наибольшей возможностью ставить жизнь по-своему или, вернее сказать, быть в ней самостоятельным, я буду обладать, когда буду возможно могущественнее умом, знаниями, талантами, когда мой ум будет наивозможно разнообразно занят... Итак, необходимо приобрести знания, развить ум...
Первое дело: 1. Выработка характера. Преимущественно следует откровенность, небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность. Выработка речи.
2. Образование ума: а) знакомство с философией, б) знакомство с математикой, музыкой, искусствами еtс.
Задача человека заключается в доставлении наивозможной пользы окружающим. (...).
Наряду с этим нельзя забывать, что жизнь человека кончается с тем, что называют иногда "временной, земной", и что здесь, в этой жизни, он должен достигнуть возможно большего счастья. Такое состоит как в умственном и художественном кругозоре, так и в материальной обеспеченности; умственный кругозор - наука; художественный - изящные искусства, поэзия, музыка, живопись, скульптура; и даже религия - мир человеческой фантазии, мир идеалов и самых благоприятных снов; материальная обеспеченность - необходима в меньшей степени, так как ее удовольствия, по грубости, отходят на второй план, но необходимость их слишком чувствительна и без нее обойтись нельзя и незачем.
Всего этого достигает человек только благодаря крови и страданиям поколений до нас и сотен тысяч людей в наше время. Как для того, чтобы это не отравляло радостей, так и для того, чтобы достигнуть наивысшего удовольствия, так и для того, чтобы другое, плоть от плоти и кровь от крови нашей, могло достигнуть удовольствия после нас - необходимо работать над поднятием и улучшением, над развитием человечества".
Свой нравственный идеал Вернадский сумел пронести незапятнанным через всю свою жизнь. Он был верен ему с молодости, с тех самых двадцати лет, когда сформулировал твердо: чего бы хотел от себя и как понимает счастливо и полно прожитую жизнь. Этот идеал Вернадский назвал "идеалом личной святости". Он видел его в труде, понятом широко, обобщающе - делать как можно больше хорошего, честного, высокого, чтобы, умирая, можно было сказать: "Я сделал всё, что мог сделать. Я не сделал никого несчастным. Я постарался, чтобы после моей смерти к той же цели на мое место стало больше таких же, нет - лучших работников, чем каким был я".
Вернадский сполна выполнил свою жизненную программу. Он творил титаническое свое дело, никогда никого не подавляя и не узурпируя, а напротив, поднимая и просветляя людей. Он нес счастье своим близким. Он никого не сделал несчастным. Он нес в себе колоссальную положительную, теплую, созидательную энергию.
Сочетание творческой мысли и человеческой доброты в нем, сам задуманный им "идеал личной святости" смог осуществиться благодаря избранному им методу жить, познавать, работать без надрывов и самоистязаний. Привычка всегда держать свой ум разнообразно занятым делала его человеком подвижным, гибким и неуязвимым для мелочной злобы жизни, делала его титаном, спасая от узости и фанатизма мономанов.
Он достиг величайшего могущества, которое доступно человеку - могущества познающей мысли.

РИТМ ДУХА - ЦЕЛЬНЫЙ И ПРЕРЫВНЫЙ

Моцарт работал очень много и на поверхностный взгляд почти непрерывно. Однако при более пристальном рассмотрении оказывалось, что работа эта имеет .свой ритмический рисунок, движется как бы "толчками".
В непрерывающемся творческом состоянии Моцарт умел делать остановки, своеобразные творческие паузы. В них он не только набирал энергию для нового броска, но и как бы менял объективы духовного зрения - ждал, пока дробное восприятие материи существования и творчества не сменится объемным, целостным. Ему нужно было добиться цельности как восприятия, так и собственного художественного творчества.
Таков свойственный Моцарту "пунктирный", пульсирующий ритм духовного труда. Сам композитор дал счастливую полную картину такой целостно-прерывистой модели духовного существования. Он писал: "Когда я нахожусь наедине с собой и бываю в расположении духа, тогда рождаются у меня музыкальные мысли в изобилии и наилучшего качества, тогда то, что приходит ко мне, все растет, светлеет, и вот пьеса, как бы она ни была длинна, почти готова, так что я окидываю ее одним взором, как прекрасную картину или дорогого человека, и слушаю ее в своем воображении отнюдь не преемственно, как это имеет место впоследствии, - а как бы одновременно, это истинное наслаждение".
В моцартовской пунктирной модели творческими оказываются не только броски, но и паузы, пролегающие между ними. Именно из-за этих пауз, когда работает дух, а не рука, Моцарт показался Сальери праздным гулякой. Моцарт умел руководить собою - умел собираться, умел и расслабляться, подзывая минуты кристаллизации.
Метод пунктира очень привлекателен, но тому, кто следует этому стилю, необходимо иметь в виду ряд замечаний. При всей плодотворности периодов затишья важно понимать: творческие паузы не должны иметь характер глубоких расплывчатых расслаблений. Ведь есть целая категория "творческих" людей, которые только и делают, что готовятся вот-вот взяться за занятия, раскладывают учебники, тетради, расслабляются, настраиваются и перестраиваются, на что у них и уходит рабочий день, ибо на само занятие просто не хватает времени и сил. Заказ на рабочее состояние дойдет, только если вы действительно всем своим настроением и существом готовы обратиться к труду, а не просто разложили учебники и конспекты, а сами погрузились в тихую негу и мечтательность. Внутренняя собранность, четкость и честность задачи, без фальши и показухи перед собой (действительно хочу знать, а не делаю вид) помогут подсознанию собрать интеллектуальную энергию. Нужно искренне захотеть... Захотеть!
Эти паузы есть некое время аккумуляции сил перед шагом, отдых мнимый, поверхностный - отход от сию минутных забот к его величеству Культуре. Лучше всего среди мнимого, частичного расслабления сделать внезапный бросок. В нем может быть даже элемент неожиданности, который взбодрит вас, словно некая подготовленная импровизация.
Настраивание скрипки есть часть искусства скрипача и входит в его выступление. (Тогда затихает и зал.) Самонастраивание - часть усилий души и входит в ее труд. А труд - понятие ритмическое. Тут важно не пропустить мгновение готовности, лада. Как только чув^ ствуете - собрались, настроились, немедленно нужно приступить к делу. Ведь если паузу затянуть - она внезапно начнет тормозить, расти сама собой, и вдруг - вы получили эффект, противоположный "заказанному" Работа покажется утомительной, громадной, сложной, отодвинется еще дальше. За нашу нечуткую неторопливость подсознание мстит - желание, настрой перегора" ют, и нагар этот отравителен; настроение резко падает за стол садишься чуть не с отвращением, и с разбитостью и тоской осознаешь неумело проживаемый день,
Одной такой затянувшейся подготовкой можно уничтожить рабочее настроение на несколько дней. И тогда приходится начинать сызнова.
Придерживай, подстегивая; подчиняясь, управляй- такова, пожалуй, кратчайшая формула обращения а подсознанием.
В отношениях с ним действуют правила почти дипломатические: четкость и предусмотрительность, строгая требовательность и деликатность, дальновидность и реактивность, убедительность и нюансная чуткость. Его нельзя погонять, дергать, переламывать. Его нельзя распускать. Всякая грубость, брутальность в этих отношениях чревата внутренним конфликтом, нервным срывом. Всякая поблажка - вялой бездеятельностью, нудной бесплодностью. Подсознание требует нежности. И нуждается в бетонном русле четких заданий, строгих предопределений. Оно, чтобы было послушным, чтобы служило нам, а не мы - ему, должно быть постоянно обременено, загружено текущими заданиями и завлечено огромными планами, дальними проектами. Работу пронзают краткие ритмические паузы, во время которых вы не откладываете свою интеллектуальную скрипку, а только еще и еще раз настраиваете ее, проверяя чистоту тона и лад струн. Так рождается еще один аспект внутренней гармонии - созвучие дальних планов и твердое до мелочи следование делу сего дня.
Опыт показывает: черта истинного профессионала высокого класса - постоянная готовность к своему делу, стойкий настрой на него, высокая работоспособность при любых условиях. Такой человек произвольно вызывает у себя рабочее состояние, для него привычно умение "собираться" и в течение нескольких минут включаться в решение проблемы.
Мне. кажется, одним из важнейших заданий в саморазвитии должна быть выработка в себе этой гибкой оперативности.
Легко видеть в Моцарте светлого гения, работающего почти незаметно, по вдохновению, по наитию, без самостоятельного усилия. Но и сам он в этом куда проницательнее, чем теоретики "моцартианства", вдохновение - сын работоспособности, брат сосредоточенности. Для того чтобы в минуты вдохновения, в короткое, баснословно сжатое время сотворить или постигнуть невиданно многое, нужно умение "сотворить" сами эти минуты озарения, внутренней дальнозоркости, духовного света.
Моменты перерывов и рывков чередуются, образуя индивидуальный творческий биоритм. Метод Моцарта - метод пульсации, но не господства экспромта.
Да, как доказывал Введенский, метод отдельных бросков и безумных порывов нередко оказывается не только ненадежным, но и разрушительным для интеллектуальной личности. Однако творческая умная систематичность, предполагающая грамотный режим ума, - увы, и по сию пору свойство чрезвычайно редкое в нашем национальном характере. У нас легко встретить педанта, вооруженного всем арсеналом школярского мышления и казарменных привычек, который, подобно чеховскому Беликову, поучительно поднимая перст, с бессмысленной важностью изрекает: "Антропос!" Распространен у нас и его антипод - ветреный и безалаберный авральщик, шалопай, шутник и проказник жизни, талантливый и бесплодный любимец муз, рассеянный прожигатель страстей...
Истинный творец - человек систематический, без занудства, в одно и то же время свободный и данник своего дела.
* * *
Три великих человека - три эвристических методики, три свойственных им режима работы, три способа организации работы. Я объединила в один сюжет, поставила рядом разных, совсем непохожих людей, видя в каждом из них свою, резко очерченную модель духовного поведения, породившего конкретный тип саморазвития. Думаю, что таких методик, таких способов биоритмической организации своей интеллектуальной жизни гораздо больше. Их и должно быть множество - свойственных каждому из нас, опирающихся на особенности нервной системы, интереса, интеллекта.
Важно, чтобы избранный человеком режим занятий совпадал с его природным "метром", проявлял, а не подавлял присущую его органике "биоритмическую модель". А она для каждого из нас глубоко индивидуальна.
Основа основ нашего существования - ритм. Всю свою жизнь мы ищем и строим ритмические модели существования. Стремление к ритмическим решениям, ритмическим формам восходит к самой биосоциальной природе человека. Ибо, как считают ученые, этим мы противостоим изнуряющей наш организм аритмии мышления.
Антрополог Я. Рогинский сформулировал тезис: "Человеческая мысль аритмична по своей сущности. Отвечая на новые неожиданные и непредвиденные изменения в окружающей среде, решая иногда в течение кратчайшего промежутка времени новые задачи, человеческий интеллект по своему назначению не может длительно обладать своим собственным ритмом и должен постоянно быть готовым к его нарушению и отмене. Но эта аритмическая деятельность составляет резкий контраст с большей частью функций организма человека, подчиняющихся строгим ритмам, будь то деятельность сердца, дыхания, ходьба или чередование бодрствования и сна... Вполне естественно, что человек стремится при любой возможности снова вернуться в общий ритм природы, не прекращая работы своего сознания.
Где только возможно, он ищет симметрии, прямых линий, прямых углов, правильных очертаний, тонов, повторений, ритмических жестов. Он будто бы "одержим" ритмами, которых его постоянно лишает его собственная мысль... Ритм - это иллюзия, что решение найдено, это осуществленная мечта о покое, возникающем в самом движении".
Ритм существования уравновешивает внутреннюю аритмию, как бы "снимает" ее, упрощая и способствуя успешности духовной работы.
Как разрушительна для интеллекта и психики разобранная Н. Введенским российская метода авралов, экспромтов и безоглядных штурмов - так же губителен и чреват тяжелыми последствиями неверный выбор ритмического стереотипа. Ложный выбор, настоятельная попытка "загнать" себя в чужую ритмическую структуру ведут к глубоким деформациям как интеллектуального, так и личностного облика человека. Чуждый ритмический стереотип - опасен, как и неверно выбранный тип существования, способ саморазвития.
Человек ищет и создает ритм повсюду, всегда. Борясь с аритмией (а вернее сказать - полиритмией) своего организма, мы пытаемся внести ритмическое, организующее начало во все области своей жизни. Режим дня - что это такое, как не заданный самому себе повторяющийся ритм, помогающий нам преодолевать себя?
Подчас незаметно для себя мы вносим ритмическую организацию в движение наших чувств, в общение, во взаимоотношения с людьми. Свой ритм имеют и любовь, и дружба, и даже... болезни человека можно представить как ритмические структуры. Ритм года и ритм походки, ритм речи и ритм мысли - каждый выстраивает их исходя из своего ритмического "кода", Познание себя есть уяснение своих возможностей и своих нервно-физических и эмоционально-интеллектуальных координат.
Разбираясь в себе как в инструменте культурного творчества, мы должны знать свои кульминации, структуру своих биоритмов, свои полюса, свои предельно допустимые нагрузки.
Самопознание и саморазвитие - две стороны одного и того же занятия, то сливающиеся в одно целое, то ритмически сменяющие друг друга; как фазы.
Однако активнее всего самопознание происходит в экстремальных обстоятельствах. Предельно нарастив нагрузку, узнаешь, сколько способен выдержать. А определив свой предел, можно перейти на разумный, рационально-щадящий режим…"

---

"…Что же такое человеческие способности и можем ли мы управлять ими по своему "хотению"?
Двести студентов присутствуют на одних и тех же лекциях, все они вовлечены в работу семинаров, в обсуждения и коллоквиумы, все делают доклады и сообщения. Обучение на вузовском потоке едино и унифицировано; следовательно, и ответы на экзаменах, и знания, вынесенные из факультетских пределов, должны быть схожими, как двести интеллектуальных близнецов... И вдруг - "отлично" и "неуды", "отлично" с плюсом и посредственные "уды" с минусом с неодолимостью сменяют друг друга. Представим, что все студенты работают с одинаковым усердием. Какое объяснение напрашивается? Само собой: способности разные!
Магическое понятие способностей безотказно оправдывает множество самых разных явлений в учебных мирах. На него опираются, ссылаются, им прикрываются, им - оправдываются. И хотя отличие вуза от школы в том и состоит, что сюда, по определению, принимают людей, способных к данным отраслям знаний, вопрос остается неясным до конца. Как разрешить парадокс?
Известный советский психолог академик Л. Рубинштейн в статье "О способностях" сформулировал необычное определение обучения, предлагая его понимать как "...культуру тех внутренних процессов, качество которых, собственно, составляет способность как таковую...".
Из этого определения следует, что не усердие само по себе предопределяет исход учения, а некая совокупность внутренних процессов, которую переживает и формирует в себе человек. А способность - не только исток, но и итог обучения, ведь в нее входят, во-первых, качество внутренних процессов, а во-вторых, их культура.
Поскольку мы не всегда можем повлиять на качество внутренних процессов (например, не всякий научится запоминать в день по 1000 иностранных слов вместо среднестатистической нормы в 20), обратимся ко второй части определения, затрагивающей всех поголовно, - культуре. Как показывают исследования психологов, именно культура внутренних процессов обучающихся и является тем всемогущим фактором, который предопределяет исход педагогических усилий. Да, важнейшее, решающее условие образования - в нас самих. В том, насколько мы сами, силою внутренней дисциплины, направленностью воли умеем в себе создать состояние готовности к приятию нужных знаний, образов, идей. Л. Рубинштейн в той же статье утверждает: "Возможность освоения и использования знаний - понятийных обобщений и способов действия или операций - зависит от того, насколько в процессе собственного мышления созданы внутренние условия для их* освоения и использования..."
Способности рукотворны, они поддаются созиданию. А один из секретов образования в том, что у каждого педагога есть полномочный и влиятельный соавтор - я, слушатель. Он - автор, я - редактор. Он - говорит или пишет, я принимаю или отвергаю, упрощаю и оскудняю или развиваю и обогащаю, в зависимости от внутренних условий личности.
Что в них входит?
Очевидное, биологическое - хорошее физическое состояние (нормальная еда, сон, движение, достаточное количество свежего воздуха), и - более тонкое, духовное. В числе второго некая особая культура внутреннего поведения: интерес к знанию, осознание его важности, значимости, внутренняя дисциплина, направляющая все наше "я" на освоение предмета и понимание того способа занятий, который более всего подходит к нашей индивидуальной интеллектуальной конституции….

…Хочу подчеркнуть: придание стихийно набранным сведениям хотя бы примерной, условной логики, системы и есть первый, необходимый шаг в их внутренней легализации. Осознавая разбросанные факты по их принадлежности к одному интеллектуальному полю, мы преодолеваем мучительную мозаичность, освобождаем себя от нее.
Грамотное, культурное самообразование сплетает вместе набор и отбор знаний; оно их не коллекционирует, а выстраивает. Сборная конструкция вместительна, она позволяет вобрать в себя столько знаний, сколько никогда не упомнишь "врассыпную".

СТРАДАТЬ ВЕСЕЛО

По телевизору идет захватывающий многосерийный фильм, в любимом театре премьера, дома последний номер популярного журнала, а ты прикован к учебникам и конспектам. Какими скучными кажутся эти бесконечные строчки, какой тоской веет от них1 Уговоры бесплодны - ими не победить скуку, а чувство долга хоть и удерживает у стола, но вряд ли придает" занятиям тот необходимый острый вкус, без которого магический кристалл памяти бессилен. Ведь память удерживает то, что связано с нашими чувствами, и желательно хорошими.
А что если посоревноваться с самим собой? Наметить план, норму, а потом выяснить свои пределы? Смогу ли я осилить столько-то вопросов за столько-то часов?
Беру обыкновенный перекидной блокнот и пишу: "4/1. 19... Намечено проработать 6 трудных вопросов и 9 легких. Заниматься по 50 минут 6 раз с 15-минутными перерывами. В перерывах послушать музыку, подмести пол, сварить картошку, принять душ, немного потанцевать, сделать гимнастику, позвонить по телефону". На странице справа - расписание дня. Слева - итоги. Приятно работать, имея план подготовки, норму на день и учет сделанного. Тут вступает в свои права азарт. Если через два дня я чувствую, что мой пульс бьется слабовато - смотрю в "боевые листки". Ого, какой взят темп! Не хочется отставать от "передовика". Высокие показатели тянут за собой. Недоделанное чаще всего заношу на правый лист, второй раз, как несделанное. Это и знания упрочивает, и опять вносит штрихи радости: 1 - всегда приятно вновь встречаться со знакомым, 2 - это элемент игры и плюс в соревновательном зачете: ведь тема обозначена как несделанная, а фактически половина работы осилена. Опять шанс победить, обогнать собственное время!
Эти маленькие хитрости помогают достичь желаемого: тягость тает, жизнь приобретает радужные тона и теплый колорит. Окружающие, живя своей жизнью, и не подозревают, что рядом с ними, за тихим письменным столом, сейчас происходят остросюжетные перипетии соревнования. Вы - в той сладостной условной изоляции, без которой невозможно глубокое усвоение знаний. Азарт нарастает, страсти полыхают, настроение - боя и торжества.

КОГДА НАЧИНАЕТСЯ ПОНЕДЕЛЬНИК

Каждый день своей творческой жизни мы сталкиваемся с этой задачей - сделать свой ум более пластичным для восприятия и запоминания нового, более гибким, податливым, оперативным. Более мощным. На его пути подсознание становится то другом, то оппонентом, в зависимости от того, как умеем мы с ним найти общий язык.
Академик А. Мигдал сформулировал правило: рабочее утро начинается вечером накануне. Чтобы хорошо поработать на следующий день, лучше всего вечером настроиться на волну тех проблем, в которые предстоит окунуться завтра. Может быть, перебрать материалы, полистать конспект. Бегло наметить программу, одно-два первых, начальных усилия. А потом можно лечь спать. Некое таинственное дело совершилось - подсознание получило задачу и теперь медленно разворачивается к ней. К утру оно уже готово не мешать, а может быть, поможет вам в ваших творческих усилиях. Не нужно бросаться в занятия с ходу, как в холодную воду. Подсознание вас не поймет - зажмется, затормозится, закроется - и отключатся глубинные рабочие центры.
Принцип действия подсознания подобен эскалатору: главное - занять место в нужную сторону и прочно встать на движущееся полотно, а там в назначенный срок вы очнетесь, уже добравшись до платформы. Оно везет как бы само.
Однако, как и движение эскалатора, оно чревато опасным недостатком - изрядной медлительностью. Ждать мгновенно результата чаще всего бессмысленно. Не в условиях стресса, а в обычной житейской ситуации, если мы вдруг заторопились, подсознание проявляет свой нрав убежденного консерватора. Дружбу с ним приходится искать заранее. Вот уж где, обстоятельства понуждают загодя "соломку подстелить" и организовать помощь - задолго до ЧП.
Сначала нужно, видимо, создать некую комфортабельную обстановку, настрой среды, императивный для "под-я", располагающий его к труду. Подготовительный период, некая увертюра, необходим. Время для настроя подсознательного аппарата приходится заранее вписывать в распорядок рабочего дня. Например, решаете: сегодня приспело взяться за политэкономию. И - исподволь себя к этому подводите: достали монографию, конспект, разложили на привлекательно пустынном столе, а сами делаете вид, что отвлеклись - например, на двух-трехминутную уборку комнаты (но желательно не на разговоры!). Иногда этих нескольких минут достаточно, чтобы вам вдруг "захотелось" позаниматься, хотя поначалу вы отличались поразительной холодностью к этой затее. А тут вдруг так и поманило. Свершилось чудо! А на самом деле - вас поняли, вы убедили, ваш сигнал: "необходимо заниматься" - дошел до адресатов. Мозг - настроен, нервы отлажены, память расчищена.
Это и есть настоящие минуты внутренней гармонии, благостные и благодатные. Уверена - хорошо запоминается, остается с нами лишь то, что выучено с согласия нашего подсознательного "я". Интересно-неинтересно, легко-трудно - это часто характеристики не столько предмета, сколько наших отношений с самими собой. Сумели мы дотянуться, выстроить гармонию, убедить себя в нужности и важности делаемого - стало интересно и легко, все пошло как по маслу. Не сумели - самое распривлекательное занятие превращается в каторгу.
В отношениях с подсознанием действуют правила дипломатические: предусмотрительность, деликатность, дальновидность, убедительность, такт. Его нельзя погонять, дергать, переламывать. Всякая грубость, брутальность в этих отношениях чревата для нас самих внутренним конфликтом, нервным срывом. Подсознание требует нежности. Тогда же, когда гармония достигнута, вступает наше право требовать жестко, держать в узде, Оно, чтобы было послушным, должно быть постоянно обременено, загружено твердыми заданиями, огромными планами, дальними проектами. Так рождается еще один аспект внутренней гармонии - дальние планы и твердое следование им. Подсознание, как и весь человек в целом, нуждается в перспективе - ведь она-то и есть наша самая прочная опора. …"

КТО ЖИВЕТ В КАРТОЧНОМ ДОМИКЕ?

Нежно плещется смирное июльское Черное море. На ялтинском пляже, залитом ослепительным щедрым солнцем,, шум, гомон, плеск, многоголосье азартного купального сезона. Быстрые знакомства, общение, смех, летающий то над пляжем, то над морем; блеск волн, слепящих глаза, блеск жизни, волнующей и пьянящей сердце. Хочется быть глупыми, раскованными, счастливыми, простыми и смелыми, кружится голова от влюбленности в брызги, в лучи, в слова...
Однако в общем круговороте озорства и веселья нет места моему знакомому - Сергею. С сумеречным видом забился он в тень. На голых коленках - талмуд. Сочувственно подсаживается Валера, берет у Сергея книгу.
- Английский? Зубришь? Хочешь, научу, как я за три месяца кандидатские тысячи подготовил? Без всяких мук, легко и приятно. В общем, так. Берем лист, режем на четыре части - вот тебе четыре карты...
Такие рассказы - кто, что и как молниеносно смог выучить, в наши дни стали "ходячими", встали в ряд со знаменитыми повестями о "вот такой" рыбе или "вот таком" кабане. Возникла еще одна разновидность фольклора, подвид "фольклора промыслового". Научение приобрело ореолы азартности, острый "охотничий" привкус. И все-таки то, что говорил Валера, - очень близко к правде. Он действительно испытал на себе способ быстрого усвоения языка - в игре и как бы "между делом".
Итак... вот этот легкий способ:
- Наделал я таких карточек - вот таких, в четвертушку белого листа... Желательно картонные. Сверху: слово - как "рубашка" по-русски, снизу, с другой стороны - по-английски. Выпишешь вечерком, ну, скажем, тридцать слов, карточки сложил - и в карман.
Утром встал - ага! - карточки посмотрел, повторил- и опять в карман. С ними на работу поехал. В метро еду, карточки достал - повторяю. Часа через три-четыре опять достал. Домой с работы поехал - опять свою колоду перетряс - повторил.
Дома себе поужинал, отдохнул. Дай, думаю, проверю себя. Взял карточки, положил "рубашками" - русскими словами - вверх. И себя спрашиваю: а как вот это и вот это на языке? Смотрю - три-четыре слова точно выучил. Еще пара - с трудом. Остальные под сомнением. Теперь кладу наоборот - английским вверх. Вспоминаю, как что по-русски. Потом беру текст, читаю подряд и снова тридцать слов выписываю. А те слова, что, вижу, твердо выучил - из колоды вынимаю и убираю.
Назавтра то же. Поутру колоду просмотрел. И еще днем пару-тройку раз, как свободная минута выдастся, перетасовал так и этак. Вечером, на сытый желудок, - проверка. Те слова, что вчера спрятал, достаю и по всем карточкам себе делаю допрос.
Смотришь, через неделю таким способом уже минимум триста-четыреста слов выучил! Начинаешь читать посвободнее, дело веселее идет, быстрее.
Недельки через две устраиваю себе такую игру: все карточки разложу и таскаю: это слово твердо знаю, то, то и вот то... Рядом из карточек с выученными словами домик строю.
Снизу-фундамент из фундаментальных слов. Потом стены. Монтирую понятия разные: родовые, частные, вспомогательные. Из них возвожу стены, крышу, двери и даже окошки с наличниками.
Чем лучше язык учу - тем богаче дом, живописнее.
А можно начать с дома. Сразу его из невыученных слов строить, из первого же десятка. Так быстрее запомнишь: не только, что сие слово означает, но и на каком месте в домике лежало: это дополнительная зацепка для памяти, уму - указание: из какого смыслового ряда понятие.
Пробовал я строить и так и так. Тут смекалка нужна: какой у тебя тип памяти. Если образный - тебе без домика язык выучить трудно будет.
А кто в домике живет, ясно. Радость твоя живет, что раньше язык учил, мучаясь, а теперь - играючи. Так что бросай потеть и иди купаться. В волнах плыви, а мысленно карточки перебирай и домик складывай.
В этом весь секрет "карточной школы" - главная работа для умного человека - мысленная. Язык можно в трамвае выучить. Или сидишь на лавочке, на волне покачиваешься, а голова у тебя в карточном домике…"

	главная | о проекте | Либротека | Зелёная лампа | Река | почта | форум | Черное&Белое

Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г.
OCR: БЕГАЛИН А.К., 2004г.

М.Л.Князева

Ключ к самосозиданию

-

"…Уже в "Философических письмах" Петр Яковлевич Чаадаев писал, что одно из главных условий продуктивной интеллектуальной работы - следование "режиму", создание своеобразной "гимнастики" для ума. В его "Письмах" - яркие, эмоциональные призывы... учиться культуре труда. В ту эпоху, в тридцатые годы XIX века, они были для русского общества новы, и они возбуждали, звучали революционно.
Нужна была, однако, теория, обосновывающая и доказывающая необходимость такого индивидуального духовного режима, разумной упорядоченности, ритмических чередований в сфере не только физического труда, но и умственных усилий. Эта потребность волновала русскую научную общественность все прошлое столетие. Требовались не просто призывы, но исследования и доказательства. Ими и занялась школа русской физиологии. В ней успешно трудились И. Сеченов, И. Павлов. Результаты их исследований широко доступны. Меньше известен читателю еще один талантливый исследователь- ученик Сеченова, старший коллега Павлова Николай Евгеньевич Введенский. Он внес целый новый пласт чрезвычайно важных для нас представлений, что составило весомую лепту в создании и обосновании научной теории умственной продуктивности.
Личность этого исследователя столь замечательна, что о нем следует сказать чуть подробнее. Николай Евгеньевич родился в северной русской глуши, далеко от культурных центров; его жизненная траектория от безвестного сельца Кочково Вологодской губернии, миновав Вологодскую духовную семинарию, взметнулась в Петербургский университет, а затем... Затем Николенька Введенский двадцати двух лет был в 1874 году арестован за участие в студенческих революционных кружках и "хождение в народ"; обвинен по "процессу 193-х" и заключен в тюрьму, где пробыл более трех лет. Скромный сельский мальчик, затем - послушный семинарист, успешно проходивший богословский курс, становится дерзким и опасным революционером.
Развитие характера набирает ускорение, нарастает крутизна становления; житейская парабола гнется, почти извивается в петлю... Но, выйдя из тюрьмы, Введенский возвращается на студенческую скамью. Теперь его окончательное призвание - наука; он убежден -чтобы освободить человека, его надо просветить, организовать, В 1879 году - поздновато немного, в 27 лет - закончен университет. Введенский ясно определился: область его интересов - физиология. Он искренний, глубокий и преданный ученик И. Сеченова. Авторитет учителя организует еще один поворот житейской траектории Введенского, на сей раз петля раскрывается, параболическая линия делает рывок, размыкаясь в крутизну дорог, бегущих в лучшие лаборатории Европы. Николай Введенский работает в Германии (1881-1882), Австрии (1884), Швейцарии (1887). Он получил и право, и возможность аккумулировать энергию передовых научных знаний своего времени.В 1884 году Николай Евгеньевич защищает магистерскую диссертацию и становится приват-доцентом Петербургского университета; в 1886 году защищает докторскую диссертацию,
В 1889 году Введенский - экстраординарный, а с 1895 года --ординарный профессор Петербургского университета. В 1909 году он избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук: судьба ученого получила внешне определенную доказательную форму.
Он дожил до Великой Октябрьской социалистической революции, продолжал трудиться. Но вот судьба делает еще один разворот, словно специально для того, чтобы приобрести правильный, законченный вид - вид закономерности.
Она заканчивается в той же самой точке, где и началась - 16 сентября 1922 года крупнейший ученый скончался там же, где родился 70 лет назад - в родном селе Кочкове Вологодской губернии. Завидная верность себе, убедительная верность судьбе! Круг очерчен. Траектория, со своими взлетами, спадами и поворотами, закончена, чтобы застыть перед нашими глазами примером мужественного, верного и изобретательного служения науке о жизни. Науке, цель которой - помочь правильно, грамотно организовать человеческую жизнь.
Исследования Введенского группируются вокруг проблемы выявления закономерностей реагирования живых тканей на различные раздражения. "Герой" и "собеседник" ученого - загадочный и могущественный руководитель нашей с вами судьбы, дирижер нашего поведения - возбужденный нерв. Исследуя нервную систему методом телефонического выслушивания возбужденного нерва, Николай Евгеньевич установил, что живая система изменяется не только под воздействием раздражителей, но и в процессе самой деятельности. Важное открытие позволило впервые ввести в физиологию понятие фактора времени. А это значило: следует изучать как внешние раздражители, так и то, как сама деятельность нервной системы в разные временные интервалы... влияет на самое себя. От этих исследований Введенского уже недалек путь до предмета нашего интереса: воздействия человека на самого себя, самосозидания.
В порядке реагирования нервной системы следует искать одну из причин ее наличного состояния - так следует понимать выводы ученого. Они-то и были отражены в его магистерской диссертации "Телефонические исследования над электрическими явлениями в мышечных и нервных аппаратах". Введенский доказал в ней зависимость утомляемости нерва от периодичности сокращений.
В докторской диссертации, написанной и защищенной через два года, Введенский сформулировал учение об оптимуме и пессимуме раздражений. Знание этой амплитуды сегодня практически важно для нас.
Явление оптимума, описанное Введенским, означает тот уровень силы или частоты раздражений, при котором осуществляется максимальная деятельность органа или ткани (оptimum по-латыни означает "наилучшее"). Работая на нервно-мышечном препарате лягушки, Николай Евгеньевич установил, что нарастание до некоторого предела частоты или силы раздражений усиливает длительное, слитное сокращение мышцы, как бы умножает ее работу.
Оптимум объясним - он возникает как следствие плодотворного сложения: в этих случаях каждое последующее раздражение падает на мышцу в период повышенной ее возбудимости, вызванной предыдущим раздражением.
Итак, в живом организме есть механизмы, позволяющие усиливать и умножать его реактивность. Но действие их не бесконечно.
В противовес оптимуму Николай Евгеньевич описал и ввел понятие пессимума (от латинского pessimum - "наихудшее"). Он наблюдал эти состояния въяве...
Видел угнетение деятельности органа или ткани, вызываемое чрезмерной частотой или силой наносимых раздражений. Введенский обнаружил, что по мере усиления нагрузки - раздражения на нервно-мышечном препарате - вдруг наступает резкий спад. После оптимума, если продолжать волны раздражений, внезапно возникает ослабление - вплоть до полного торможения активности. Ученый объяснил эти явления с позиций созданной им теории парабиоза. Учение о парабиозе и стало вершиной научного творчества Введенского, который обобщил свои исследования о процессах возбуждения и торможения и показал их единство в монографии "Возбуждение, торможение и наркоз" (1901). В учении о парабиозе Николай Евгеньевич доказал, что живая ткань реагирует на раздражители неодинаково, ее поведение представляет несколько фаз. Сам парабиоз и есть фазная реакция нервной ткани на раздражения.
Первая стадия этой реакции - провизорная, уравнительная, или стадия трансформирования - характеризуется примерно одинаковой реакцией нерва на раздражители разной силы.
Вторая стадия - парадоксальная. В ней сильные раздражения вызывают меньшее возбуждение, нежели слабые.
Третья фаза - тормозная, никакие раздражения уже не вызывают сокращений. Если же воздействие раздражителя продолжается, то в нервах происходят необратимые изменения - вплоть до отмирания.
И еще одно понятие ввел в кругооборот нашего сознания ученик Сеченова: лабильность. Это значит - функциональная подвижность, скорость протекания циклов возбуждения в нервной и мышечной тканях. Введенский назвал мерой лабильности наибольшую частоту раздражений ткани, воспроизводимую ею без преобразования ритма.
Жизнь нервной системы, таким образом, пропитана ритмами, подчинена четким ритмическим закономерностям. Грамотно, плодотворно строить свою работу значило, по мнению выдающегося физиолога, правильно учитывать ритмические способности своей нервной системы, приспосабливать себя к ним, а их - к себе...
…Я не случайно разговор о режиме умственного труда начала со ссылки на великие "Письма" Чаадаева. В них современник Пушкина резко сетовал на отсутствие в России навыка, режима, культуры духовной деятельности, что, по его мнению, ощутимо тормозило национальное развитие наше.
В своих научных и популярных суждениях о культуре интеллекта Введенский словно продолжил пафос тревоги, заложенный в "Письмах" Чаадаева. Он поднимается в своих статьях до публицистических высот, в них слышится голос общественного мыслителя, трибуна, борца за развитие страны... Вот как в научном наследии переплавился опыт революционной борьбы и горечь раздумий, зревшие в тюремном бездействии вологодского юноши! Работая в науке, Введенский нашел способ общественного употребления энергии, толкавшей его в революционное подполье. И в этом он был целен и верен себе. Будучи маститым ученым, он нашел способ осуществить и обосновать юношеские чаяния. В своих статьях он по-своему, теперь уже как крупнейший специалист-физиолог, доказывал: свободное, культурное общество - есть общество культурных людей, то есть людей, способных грамотно и плодотворно использовать собственные возможности, разумно тратить силы. Служение науке и стало его общественным призванием.
Так, в статье "Условия продуктивности умственной работы" Николай Евгеньевич ставит вопросы, актуальные и важные для каждого человека интеллектуального труда и интересов. Он спрашивает: "...Какие условия надлежит соблюдать для производительности умственной работы? Опираясь на физиологические сведения о центральной нервной системе, мы можем почерпнуть в этом отношении несколько существенных указаний, которые окажутся полезными, и, пожалуй, в особенности для работы интеллигентного общества, где так часто слышатся жалобы на умственное переутомление, нервные расстройства от напряженной духовной работы.
и т. п. Конечно, чрезмерным умственным трудом можно довести себя до крайних пределов усталости, граничащих с болезненным состоянием; но, присматриваясь, в частности, к нашей общественной жизни, часто видишь, что рядом с несомненными признаками психического утомления от работы действительно производительной работы оказывается очень мало; и возникает немного парадоксальная мысль, не от того ли именно у нас так сильно и утомляются люди, что они мало работают в истинном смысле слова? Не умея работать производительно, человек, естественно, принужден затрачивать гораздо более и времени, и энергии на выполнение того дела, которое легко и быстро спорится в руках привычного и экономного мастера! Множество данных говорит нам за то, что при умелом распределении умственного труда можно не только развить громадную по своей продуктивности работу, но притом сохранить на долгие годы, быть может на всю жизнь, умственную работоспособность и общий тонус своей жизнедеятельности, Устают и изнемогают не столько от того, что много работают, а от того, что плохо работают!"
И - Введенский назвал их, четыре условия успешного, производительного умственного труда.
П е р в о е из них "заключается в том, что во всякий труд надо входить постепенно".
В т о р о е "заключается в мерности и ритме работы".
Т р е т ь е, как мы увидим, тесно связано со вторым. Этим условием "является привычная последовательность и систематичность деятельности".
Ученый поясняет: "При чтении несистематично изложенной книги, где мысли разбросаны, недостаточно связаны между собою или же где они связаны логически правильно, но неясно выражены, приходится делать большие усилия мысли для того, чтобы следить за смыслом, - и это действует очень утомительно на читающего. Неожиданные толчки и препятствия, которые испытывает при этом мысль читателя, доверчиво идущего по следам автора, сильно затрудняют ее течение и оказывают на нее действие подобное тому, как шатающаяся походка идущего впереди пьяного человека влияет на наш шаг, требуя постоянного внимания, заставляя делать неожиданные уклоны в стороны или не менее неожиданные остановки и "оборонительные движения",
Ч е т в е р т о е условие, весьма важное для плодотворности умственной работы, заключается в "правильном чередовании труда и отдыха. Из мышечной физиологии известно, что для сохранения большей работоспособности полезно прерывать физическую работу на известное время уже в первые стадии утомления. При несоблюдении этого условия, то есть когда человек, чувствуя утомление, не обращает на это никакого внимания и продолжает работать по-прежнему, впоследствии уже и очень продолжительный отдых не будет способен восстановить нормальную мускульную работоспособность. То же наблюдается и в умственной сфере. По мере утомления мысли вяжутся в нашем сознании все вялее и вялее, внимание не удерживается с прежним напряжением на идеях, которые нас занимали, дело доходит до болезненного ощущения. Необходимо в самом начале такого состояния дать себе отдых - и будет достаточно самого незначительного отдыха для полного восстановления умственных сил, тогда как, если вовремя не будут приняты соответствующие меры, потом придется остановить работу надолго".
"...В нормальных условиях работоспособность человека в каждый последующий день не ниже, чем в предыдущий. Если этого нет, это значит, что либо есть посторонние патологические условия, либо человек переработал и не дал себе вовремя отдыха, не обратив внимания на начальные стадии утомления. Люди, привыкшие к правильной регулярной умственной работе, сознательным или бессознательным путем всегда улавливают этот момент. Лица же, работающие под влиянием аффекта или увлечения, легко могут не заметить первых фаз утомления, что не замедлит отразиться затем на их умственной работоспособности.
(...) Нет ничего удивительного, если в ученом мире встречаются лица, очень рано прекратившие свою деятельность, ограничившись защитой магистерской или докторской диссертации. В большинстве случаев это объясняется тем, что человек в продолжение небольшого срока чрезмерно работал над подготовкой диссертации, не обращая внимания на необходимость в своевременном отдыхе, и таким образом довел себя до умственного переутомления.
По-видимому, правильная деятельность нервных центров отражается благотворно и на общем здоровье организма, на общем тонусе жизненного процесса. Наоборот, у таких типов, как Обломов, умственная работа которых прекращается рано, очень скоро развивается общая расслабленность организма, апатичность, тупое безразличие. Конечно, к старости общая пластичность мозговых процессов, во всяком случае, ослабевает; тем не менее у людей, не прекращающих правильного и систематического духовного труда, работоспособность сохраняется прекрасно, у людей же, работающих беспорядочно, нервные центры начинают дряхлеть значительно раньше и умственный аппарат как бы изнашивается преждевременно.
У нас в России, к сожалению, очень распространено мнение, будто это особенность собственно тупиц - усидчиво и методически работать над делом, людям же, действительно способным, приличествует работать только экспромтом, по вдохновению. Это, без сомнения, в высшей степени вредный и ложный взгляд.
(...) В русском обществе найдется очень немного людей, работающих систематически, правильно. У нас глубоко укоренился обычай работать отдельными приступами труда с большими и подчас очень большими перерывами.
По мнению такого тонкого наблюдателя и знатока русской жизни, каким был профессор Ключевский, в этой склонности работать отдельными энергетическими порывами сказывается, быть может, то обстоятельство, что самый коренной труд русского человека искони был труд земледельческий с необходимостью развить необыкновенную энергию работы наспех в короткое лето и с продолжительным, вынужденным полубездействием в долгую суровую зиму. Но если и можно найти историческое извинение тому, что мы мало работаем методически, то это не изменяет того, что в современных условиях жизни интеллигентного общества мы непроизвольно и рано переутомляемся, не выполнив далеко того, что должны были выполнить, и чрезвычайно много теряем главным образом из-за отсутствия правильного и систематического труда; и, стало быть, выработка и.воспитание привычки к нему в наших новых поколениях есть дело необходимости".
К рассмотренным нами четырем условиям производительности умственной работы следует прибавить еще
П я т о е условие, именно - "более или менее благоприятное отношение общества к данной форме умственного труда", как считал ученый.
"...Необходимо, чтобы общественная среда обеспечивала достаточно проторенные пути существования и экономического применения сил для научных работников; только при этом условии способности и внимание работника могут всецело отдаться задачам, стоящим на очереди, и развитие знания пойдет успешно. В настоящее время в культурных странах сложились своего рода шаблоны, руководствуясь которыми научный работник может пойти по избранной им дороге с наименьшей затратой своего внимания на посторонние и чисто житейские дела.
Именно потому, что таких шаблонов у нас почти еще не выработалось, мы, русские, так сильно разбрасываемся в своей деятельности и вследствие разбросанности делаем, в общем, гораздо меньше, чем могли бы сделать, несмотря на природную одаренность нашего народа и очень разностороннюю образованность интеллигенции, отмечаемые иностранцами. При отсутствии спокойного, хорошо направленного систематического труда высоко одаренный наш соотечественник делает подчас меньше, чем довольно ограниченный иностранец, спокойно идущий тою колеею, которая проторена ему доброй традицией и школой".
Круг размышлений Николая Евгеньевича Введенского, как видим, очень широк. Выйдя из такого, казалось бы, узкого вопроса, как умение частного человека плодотворно трудиться, мысль Введенского описывает широкую траекторию, охватывающую ц некоторые досадные особенности нашего национального характера, и драматические несуразицы истории нашей. Связь - почти непосредственная, ощутимая - открывается за горячими строками его, связь личного трудового навыка, умения выстроить, верно рассчитать умственную работу любого из нас и совокупного гражданского и культурного состояния общества. Культура общества складывается из культуры составляющих его, но и культура каждого есть проекция представлений о том, как должно работать, господствующих в обществе, Николай Евгеньевич указал на беду нашего российского склада - неумение выстроить здоровую разумную трудовую модель; неумение каждым в отдельности верно понять себя и рассчитать свои силы.
Нас губило и губит отсутствие культуры интеллектуального труда. Ее, эту необходимую интеллигенту культуру, для многих и многих заменила бравада, показуха, авралыцина.
А между тем культура умственной деятельности есть такая же гигиена интеллекта, которая, как гимнастика и четкий гигиенический навык, обеспечивает нам здоровье и радость.
Какое удовольствие нам доставляет чувство здоровья в организме, в теле - удовольствие должно приносить чувство порядка и соответствия в своем сознании, в организации своей жизни.
Самоорганизация духовной жизни строится как исследование ее (самопознание) и упорядочение (ритмизация и оформление). Эта вторая и есть прежде всего выявление своего внутреннего ритма, подчинение ему.
Известно, что большинство выдающихся людей, внесших значительный вклад в историю, даже и прославившихся своим демонизмом и взвихренной вдохновенностью, в бытовой, реальной обстановке труда своего бывали очень строги, организованны, последовательны - чуть ли не педантичны.
Классический пример тому - Александр Блок. Личность яркая, вдохновенная, свободная... Но - всегда п у с т о й, освобожденный для новых работ стол. Никакого "поэтического беспорядка", ничего случайного, скачкообразного, нецелесообразного. Классическая организованность. Ничто не напоминает хаоса мыслей и впечатлений, из которого рождаются художественные образы. Этот хаос преобразуемой творчеством действительности остается за порогом кабинета, как бы "в приемной" сознания. В рабочем доме поэта царила суровая сосредоточенность, мысль была введена в ледяное русло порядка; все служило одному - достижимости мысли, красоте изложения, упорядоченности труда!
Педантизм и дисциплина интеллектуальной работы, гранящей, оттачивающей полет вольной поэтической интуиции, - черта творческого стиля жизни Пушкина, и Тургенева, и Льва Толстого, Грамотный, здравомыслящий человек на протяжении всей жизни ищет и уточняет свои ритмы - биологические, интеллектуальные, социальные, культурные. Ритмы мышечной и умственной деятельности, социальной активности и пассивности, приобщения или выключения из культуры, из интеллектуально заряженной среды.
Он чередует энергоемкие и расслабляющие интеллектуальные состояния.
Как же найти, определить, выстроить правильно ритм своего роста, своего существования в Культуре?
Ритм - а вернее, предритм чередования активности и отдыха появляется в самом раннем периоде человеческого формирования. Изучение внутриутробной жизни плода показало, что крохотный человечек уже в теле матери живет по режиму, следуя строгому графику: "Установлено, что плод имеет собственный ритм активности длительностью до 40 минут и ритм сна до 20 минут. Они между собой чередуются".
Строгое чередование остается в биологической памяти нашей на долгие годы. И в зрелости существует естественная мера утомляемости: 40 минут. Через этот промежуток, означающий рубеж органической "активности, следует сделать если не остановку, то - хоть на миг - расслабиться. Лучше всего поменять род активности: если вы 40 минут сидели, то неплохо встать, отнести нечто необходимое, переговорить с коллегой или товарищем.
Нам следует помнить и отмечать сорокаминутные отрезки - физиологическую "меру" силы. Если мы регулярно будем этот барьер "проскакивать", рискуем загнать себя в переутомление, порождающее общее истощение и слабость организма и ведущее в итоге к неврозу, а затем к серьезным органическим расстройствам.
Чем серьезнее работа, тем дольше и глубже должны быть переключения: отдых и накопление энергии. Культура умственного труда базируется на правиле: никогда не доходить до переутомления, до изнеможения, до необратимых изменений нервной системы.
Однако конкретная ритмика (ритмоструктура) труда может и должна быть строго индивидуальна, должна базироваться на ваших личных природных данных.
В этой области полноправно сосуществуют несколько моделей труда.
Условно я назвала их моделями Ньютона, Вернадского и Моцарта.

СТИЛЬ ВУЛСТОРПСКОГО ЗАТВОРНИКА

Трудно оценить по-настоящему все те услуги человеческой культуре, которые сумели оказать... инфекционные болезни. Как ни печально звучит это суждение, однако именно болезни обязаны мы творческим взлетом двух гениев человечества. Запертые эпидемией в стенах родовых имений, оторванные от тревожащей и развлекающей душу информации, они полностью отдались умственному труду, сосредоточив все силы души на любимом деле...
Общего между ними мало, они во всем противостоят друг другу - великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, оказавшийся запертым эпидемией в Болдине, и английский математик и физик Исаак Ньютон, оказавшийся почти за 200 лет до "Болдинской осени" гениального поэта пленником в своей родной деревне Вулсторп. И в том, и в другом случае "героиней", побудившей творцов к неистовой вспышке созидательной энергии, оказалась... чума.
Итак, 1665 год. Англия объята чудовищной, непобедимой вспышкой страшной инфекции. Вместе с ней по дорогам Великобритании носится паника. Двадцатидвухлетний сын фермера, только что окончивший Тринити-колледж Кембриджского университета, недавний субсайзер (так называются самые бедные студенты, выполняющие для заработка несложные обязанности слуг в колледже), новоиспеченный бакалавр, юноша, неведомый научному миру, замкнутый и сосредоточенный, оказывается почти на два года заперт в глуши родной деревеньки.
Это было непростое заточение. Ведь под руками у молодого сэра Исаака почти нет книг и приборов, надобных для серьезной научной работы. По существу, он еще и не успел войти в науку, он только вступил на порог, он только пересек желанный предел... И вот - срыв, неудача. Глухое, беспросветное уединение, одиночество среди ближних, ни один из которых не в состоянии не только поддержать научный диспут, но даже вступить с Ньютоном в беседу, - ведь они просто не могут понять, что он хочет поведать. Одиночество без волнующей ум научной среды, без экспериментов, греющих кровь, вдали от авторитетов, подхлестывающих честолюбие. Право, эта смирная тишь родных просторов способна вдохнуть в душу лишь смирение и негу, глухую умственную остуду и лень фантазии, побуждающую опустить руки.
Но - сила испытания способна только проявить силу натуры. Вместо того чтобы раствориться в мирной непритязательности обступившего фермерского быта, сэр Исаак принимает его вызов. Он оторван от науки, лишен доступа к ней - что ж, сам его домик с простецким сарайчиком превратится в научный центр.
Два года одиночества, присужденные Ньютону чумой, стали звездным марафоном, определившим его исключительное место в мировой науке. Здесь, в дружелюбном фермерском садике, свалилось на его голову знаменитое яблоко, обогатившее мысль людей четким знанием законов тяготения.
Но помимо этого открытия, годы жизни в Вулсторпе обернулись для Науки невиданным урожаем идей. Здесь у Ньютона сложились все те основные представления, которые привели его затем к созданию дифференциального и интегрального исчислений, к изобретению зеркального телескопа, собственноручно изготовленного им через два года, как только в его владении оказались необходимые материалы. Здесь молодой исследователь провел опыты над разложением света, внеся свой вклад в теорию дисперсии.
Можно смело утверждать: все, что сделал и открыл Исаак Ньютон потом, за свою долгую и плодотворную жизнь в науке, рождалось и отливалось в зерна предположений, в зародыши гипотез здесь, в тихой фермерской келье, в цветущем уединенном саду. Здесь Исаак Ньютон создал себя - дерзкого экспериментатора, исследователя, мысль которого не знала границ. Ибо не знал границ и преград его познавательный напор.
В тоскливой глуши сложился стиль работы Ньютона, присущая ему эвристическая модель. Она по-своему уникальна, ибо опиралась на неистощимое нервное здоровье ученого.
Этот стиль отмобилизованного, не знающего сбоев интеллектуального наступления я назвала "сплошным потоком".
Вот как описывает интеллектуальную манеру Ньютона, уже отлившуюся в окончательную форму и ставшую непререкаемым законом для его ближних, помощник и секретарь, по случаю полный тезка своего великого патрона: "Сэр Исаак в это время был очень любезным, спокойным и очень скромным и, по-видимому, никогда не впадал в раздражение; за исключением одного случая я никогда не видел, чтобы он смеялся... Занятиями он увлекался настолько, что часто забывал обедать... Спал он всегда четыре или пять часов... Думаю, его немало печалила необходимость тратить время на сон и еду. Хотя у него была большая библиотека, он редко справлялся в книгах...
Он не позволял себе никакого отдыха и передышки, не ездил верхом, не гулял, не играл в кегли, не занимался спортом, он считал потерянным всякий час, не посвященный занятиям. Редко уходил он из своей комнаты, за исключением тех случаев, когда ему надо было читать лекции..."
Инерцию полного погружения в занятия, выработавшуюся за два года "заключения" в Вулсторпе, Ньютон уже, по-видимому, не терял никогда. Лишенный научной среды, он сам стал ею для себя; долгое время живший без книг, он научился вовсе обходиться без них, черпая все, что необходимо, из себя. Столкнувшись с маетой и круговертью фермерского быта, он вовсе отделил себя от бытовой реальности и жил многие годы, стараясь не соприкасаться с нею. Это была жизнь, полностью отданная интеллекту. ...В конце жизни Ньютона современники сочли его сумасшедшим: ведь он занялся расчетами достоверности событий, описанных в Библии. И лишь современная наука смогла оценить дошедшие до нас "странные" вычисления великого Исаака. Его натренированный ум доказал: Библия действительно содержит в себе изложение реальных исторических обстоятельств.
Ньютон представляет собой крайнее, почти символическое воплощение того типа человека, для которого губительно любое отклонение от труда. Жить для него и значило - познавать. Работа интеллекта и означала для него - участие в жизни.

"КУСОЧКИ ВРЕМЕНИ". В. И. ВЕРНАДСКИЙ

Немного сыщется в мировой истории людей, соизмеримых огромным размахом своей деятельности с Владимиром Ивановичем Вернадским. Этот уникальный, удивительный человек, кажется, сумел вместить в одну судьбу десять, а то и двадцать человеческих жизней. И каждая из них могла бы оказаться полноценной творческой судьбой, способной прославить.
Вернадский сочетал в себе титаническую работу мысли, дар исследователя, историка, экспериментатора, теоретика и гений организаторский.
За свою долгую, до последних дней полную плодотворного труда жизнь (он прожил 82 года, 60 из них - с 22 лет - занимался наукой) Вернадский сумел стать ведущим ученым в шести самостоятельных науках, три из которых - геохимию, биогеохимию и радиогеологию - он сам основал. Вернадский создал около десяти научно-исследовательских институтов; организовал несколько важнейших научных комиссий: Комиссию по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), которой и руководил пятнадцать лет, с 1915 по 1930 год, Комиссию по изучению вечной мерзлоты, Международную комиссию по определению возраста пород радиоактивным методом (1937), Комиссию по изотопам (1939).
Вообразим себе всего лишь один год из жизни Вернадского. Пусть это будет год его научной зрелости, скажем 1927-й. Что удалось вместить в 365 дней шестидесятилетному ученому?
Вернадский - председатель КЕПС, директор образованного им Государственного радиевого института. Теперь он хлопочет об органивации в Академии наук Отдела живого вещества, он исследует его как важную составляющую биосферы. В этом же году отдел образован, Вернадский, естественно, стал его директором.
Во всех учреждениях, которыми он руководит, в столах - папки выписок, рукописей, расчетов. Пять лет назад, в 1922 году, закончен фундаментальный труд, который он писал 14 лет, - "Опыт описательной минералогии". Теперь на дрожжах его необыкновенного воображения и исследовательской энергии поднимается новое объемное сочинение - "История минералов земной коры". Он начал его почти тотчас же после окончания "Опыта" и будет работать над ним еще 9 лет, до 1936 года, В них Вернадский систематически излагает и развивает новую эволюционную теорию происхождения минералов - генетическую минералогию. Он развивает учение о роли каолинового ядра и о строении алюмосиликатов - что послужит основанием для современной кристаллографии.
В том же, 1927 году, Вернадский подводит итоги многолетним изучениям редких и рассеянных химических элементов, исследованию химического состава земной коры, океана и атмосферы. Он пишет еще одну книгу - "Очерки геохимии", где сводит воедино данные и впечатления многих лет поездок, методов изучения. Под его пером рождается новая наука.
Вернадского не назовешь кабинетным ученым. Он всегда в гуще дел, людей, событий, легкий на подъем, открытый к общению. Тем не менее в нем постоянен ток анализирующей, систематизирующей мысли. Ученики, коллеги, близкие слышат из его уст новые слова -биосфера, живое существо, свободная энергия... наконец - ноосфера. В круговороте забот, обязанностей, трудов великий ум Вернадского проводит свою титаническую работу систематизации истории Земли. У Вернадского зреют доказательства необратимого процесса развития планеты. У его теории космический масштаб. Он уже готов предсказать будущее - под воздействием научных достижений и человеческого труда биосфера постепенно переходит в новое состояние - ноосферу - сферу разума. Живое биологическое вещество, втягивавшее мертвую материю в единый жизненный кругооборот, постепенно само втягивается в виражи нового - теперь уже социокультурного - развития.
Вернадский верил в мощь человеческого разума, ибо сам он был личностью невероятной мощи, гигантской работоспособности. Но в чем причина, в чем исток этой феноменальной трудоспособности?
Одну из ее причин можно увидеть в специфическом образе жизни Вернадского, в его своеобразном биоритме, который я бы назвала "режимом гибкого переключения".
Вернадский занимался многим; всем - охотно, с радостью. Он никогда не доходил до изнеможения, до переутомления. Свой организм он чувствовал всегда, был чуток к колебаниям своей органики. Бывает, займется каким-либо делом, войдет в него, движется ровно, упорно... и вдруг - как отрезало. Все собрал: спрятал, отложил и словно забыл.
Теперь он полностью поглощен другим вопросом. С интересом изучает его, смотрит книги, проверяет вычисления, беседует с сотрудниками - и ни слова, ни намека о только что заброшенном деле, так волновавшем его еще несколько дней назад.- Неужели - остыл, бросил на середине? Похоже, что так. А Вернадский со второго вопроса уже перешел на третий, и опять плещет его энергия, горят умом и юмором мальчишеские глаза, сияет надо всем его отточенным обликом интеллигента великолепный, высокий, прекрасный лоб.
Идут дни, Вернадский, кажется, погружен в материи, далекие от того, чем был увлечен прежде...
И вдруг - резкий рывок! Раскрыта папка, разложены рисунки и вычисления, и великий ученый весело и легко вписывает недостающие звенья. Труд закончен.
Его работа четко делилась на своеобразные "этапы энтузиазма". Кончился "энтузиазм", иссяк эвристический импульс - хватит заниматься данным делом. Нужно подождать; пока он займется тем, что отложил прежде, и к чему опять полон рвения. Иссякнет рвение второго дела - примется за третье. И опять, прервав его с исчезновением энтузиастической энергии, он устремится туда, в ту зону, где сознание работает наиболее активно. Так двигался он гибко, постоянно переключаясь, переставляя занятия, как "фигуры", в шахматном порядке,
Метод работы Вернадского - метод "кусочков времени". Он именно так, нежно и уважительно, говорил о фрагментах, составлявших прерывисто-непрерывную линию его труда: "кусочки", "Кусочки времени".
Специфический стиль работы отражался в облике рабочего места. Вернее - рабочих мест. Ведь под кабинет в доме Вернадских всегда отводилась самая большая комната. В ней стояли книжные полки, а возле них - письменные столы. Один - для занятий минералогией и полный материалами о ней, другой - стол "истории науки", третий стол - место создания диссертации или очередной книги.
Работая, Вернадский переходил от темы к теме, от предмета к предмету, и вместе с тем - и от стола к столу. Он "выходил" из проблемы, оставляя ее готовой к своему возвращению.
У этой методики гибкого переключения, позволяющей заниматься как бы одновременно несколькими проблемами и даже науками и отраслями культуры, двигаться вразброс, было, однако, жесткое и жесточайшее правило: в каждом из занятий, в каждом движении обязательно доводить дело до конца.
Перерывы в занятии означали подсознательную подготовку к новым продвижениям, новым энергичным "фазам энтузиазма".
Вернадский был человеком широким. Широких задач, огромных проблем, широких интересов. Все это и ставило перед ним задачу выработать такой жизненный метод, который бы позволял и в деле двигаться широким фронтом. Широта, гибкость в отношении к людям, к работе, к жизни были его методом и - принципом.
Еще юношей он сформулировал программу и представление о стиле своей будущей жизни. Ему был двадцать один год, когда он писал в дневнике: "Я, например, нахожу, что наибольшей возможностью ставить жизнь по-своему или, вернее сказать, быть в ней самостоятельным, я буду обладать, когда буду возможно могущественнее умом, знаниями, талантами, когда мой ум будет наивозможно разнообразно занят... Итак, необходимо приобрести знания, развить ум...
Первое дело: 1. Выработка характера. Преимущественно следует откровенность, небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность. Выработка речи.
2. Образование ума: а) знакомство с философией, б) знакомство с математикой, музыкой, искусствами еtс.
Задача человека заключается в доставлении наивозможной пользы окружающим. (...).
Наряду с этим нельзя забывать, что жизнь человека кончается с тем, что называют иногда "временной, земной", и что здесь, в этой жизни, он должен достигнуть возможно большего счастья. Такое состоит как в умственном и художественном кругозоре, так и в материальной обеспеченности; умственный кругозор - наука; художественный - изящные искусства, поэзия, музыка, живопись, скульптура; и даже религия - мир человеческой фантазии, мир идеалов и самых благоприятных снов; материальная обеспеченность - необходима в меньшей степени, так как ее удовольствия, по грубости, отходят на второй план, но необходимость их слишком чувствительна и без нее обойтись нельзя и незачем.
Всего этого достигает человек только благодаря крови и страданиям поколений до нас и сотен тысяч людей в наше время. Как для того, чтобы это не отравляло радостей, так и для того, чтобы достигнуть наивысшего удовольствия, так и для того, чтобы другое, плоть от плоти и кровь от крови нашей, могло достигнуть удовольствия после нас - необходимо работать над поднятием и улучшением, над развитием человечества".
Свой нравственный идеал Вернадский сумел пронести незапятнанным через всю свою жизнь. Он был верен ему с молодости, с тех самых двадцати лет, когда сформулировал твердо: чего бы хотел от себя и как понимает счастливо и полно прожитую жизнь. Этот идеал Вернадский назвал "идеалом личной святости". Он видел его в труде, понятом широко, обобщающе - делать как можно больше хорошего, честного, высокого, чтобы, умирая, можно было сказать: "Я сделал всё, что мог сделать. Я не сделал никого несчастным. Я постарался, чтобы после моей смерти к той же цели на мое место стало больше таких же, нет - лучших работников, чем каким был я".
Вернадский сполна выполнил свою жизненную программу. Он творил титаническое свое дело, никогда никого не подавляя и не узурпируя, а напротив, поднимая и просветляя людей. Он нес счастье своим близким. Он никого не сделал несчастным. Он нес в себе колоссальную положительную, теплую, созидательную энергию.
Сочетание творческой мысли и человеческой доброты в нем, сам задуманный им "идеал личной святости" смог осуществиться благодаря избранному им методу жить, познавать, работать без надрывов и самоистязаний. Привычка всегда держать свой ум разнообразно занятым делала его человеком подвижным, гибким и неуязвимым для мелочной злобы жизни, делала его титаном, спасая от узости и фанатизма мономанов.
Он достиг величайшего могущества, которое доступно человеку - могущества познающей мысли.

РИТМ ДУХА - ЦЕЛЬНЫЙ И ПРЕРЫВНЫЙ

Моцарт работал очень много и на поверхностный взгляд почти непрерывно. Однако при более пристальном рассмотрении оказывалось, что работа эта имеет .свой ритмический рисунок, движется как бы "толчками".
В непрерывающемся творческом состоянии Моцарт умел делать остановки, своеобразные творческие паузы. В них он не только набирал энергию для нового броска, но и как бы менял объективы духовного зрения - ждал, пока дробное восприятие материи существования и творчества не сменится объемным, целостным. Ему нужно было добиться цельности как восприятия, так и собственного художественного творчества.
Таков свойственный Моцарту "пунктирный", пульсирующий ритм духовного труда. Сам композитор дал счастливую полную картину такой целостно-прерывистой модели духовного существования. Он писал: "Когда я нахожусь наедине с собой и бываю в расположении духа, тогда рождаются у меня музыкальные мысли в изобилии и наилучшего качества, тогда то, что приходит ко мне, все растет, светлеет, и вот пьеса, как бы она ни была длинна, почти готова, так что я окидываю ее одним взором, как прекрасную картину или дорогого человека, и слушаю ее в своем воображении отнюдь не преемственно, как это имеет место впоследствии, - а как бы одновременно, это истинное наслаждение".
В моцартовской пунктирной модели творческими оказываются не только броски, но и паузы, пролегающие между ними. Именно из-за этих пауз, когда работает дух, а не рука, Моцарт показался Сальери праздным гулякой. Моцарт умел руководить собою - умел собираться, умел и расслабляться, подзывая минуты кристаллизации.
Метод пунктира очень привлекателен, но тому, кто следует этому стилю, необходимо иметь в виду ряд замечаний. При всей плодотворности периодов затишья важно понимать: творческие паузы не должны иметь характер глубоких расплывчатых расслаблений. Ведь есть целая категория "творческих" людей, которые только и делают, что готовятся вот-вот взяться за занятия, раскладывают учебники, тетради, расслабляются, настраиваются и перестраиваются, на что у них и уходит рабочий день, ибо на само занятие просто не хватает времени и сил. Заказ на рабочее состояние дойдет, только если вы действительно всем своим настроением и существом готовы обратиться к труду, а не просто разложили учебники и конспекты, а сами погрузились в тихую негу и мечтательность. Внутренняя собранность, четкость и честность задачи, без фальши и показухи перед собой (действительно хочу знать, а не делаю вид) помогут подсознанию собрать интеллектуальную энергию. Нужно искренне захотеть... Захотеть!
Эти паузы есть некое время аккумуляции сил перед шагом, отдых мнимый, поверхностный - отход от сию минутных забот к его величеству Культуре. Лучше всего среди мнимого, частичного расслабления сделать внезапный бросок. В нем может быть даже элемент неожиданности, который взбодрит вас, словно некая подготовленная импровизация.
Настраивание скрипки есть часть искусства скрипача и входит в его выступление. (Тогда затихает и зал.) Самонастраивание - часть усилий души и входит в ее труд. А труд - понятие ритмическое. Тут важно не пропустить мгновение готовности, лада. Как только чув^ ствуете - собрались, настроились, немедленно нужно приступить к делу. Ведь если паузу затянуть - она внезапно начнет тормозить, расти сама собой, и вдруг - вы получили эффект, противоположный "заказанному" Работа покажется утомительной, громадной, сложной, отодвинется еще дальше. За нашу нечуткую неторопливость подсознание мстит - желание, настрой перегора" ют, и нагар этот отравителен; настроение резко падает за стол садишься чуть не с отвращением, и с разбитостью и тоской осознаешь неумело проживаемый день,
Одной такой затянувшейся подготовкой можно уничтожить рабочее настроение на несколько дней. И тогда приходится начинать сызнова.
Придерживай, подстегивая; подчиняясь, управляй- такова, пожалуй, кратчайшая формула обращения а подсознанием.
В отношениях с ним действуют правила почти дипломатические: четкость и предусмотрительность, строгая требовательность и деликатность, дальновидность и реактивность, убедительность и нюансная чуткость. Его нельзя погонять, дергать, переламывать. Его нельзя распускать. Всякая грубость, брутальность в этих отношениях чревата внутренним конфликтом, нервным срывом. Всякая поблажка - вялой бездеятельностью, нудной бесплодностью. Подсознание требует нежности. И нуждается в бетонном русле четких заданий, строгих предопределений. Оно, чтобы было послушным, чтобы служило нам, а не мы - ему, должно быть постоянно обременено, загружено текущими заданиями и завлечено огромными планами, дальними проектами. Работу пронзают краткие ритмические паузы, во время которых вы не откладываете свою интеллектуальную скрипку, а только еще и еще раз настраиваете ее, проверяя чистоту тона и лад струн. Так рождается еще один аспект внутренней гармонии - созвучие дальних планов и твердое до мелочи следование делу сего дня.
Опыт показывает: черта истинного профессионала высокого класса - постоянная готовность к своему делу, стойкий настрой на него, высокая работоспособность при любых условиях. Такой человек произвольно вызывает у себя рабочее состояние, для него привычно умение "собираться" и в течение нескольких минут включаться в решение проблемы.
Мне. кажется, одним из важнейших заданий в саморазвитии должна быть выработка в себе этой гибкой оперативности.
Легко видеть в Моцарте светлого гения, работающего почти незаметно, по вдохновению, по наитию, без самостоятельного усилия. Но и сам он в этом куда проницательнее, чем теоретики "моцартианства", вдохновение - сын работоспособности, брат сосредоточенности. Для того чтобы в минуты вдохновения, в короткое, баснословно сжатое время сотворить или постигнуть невиданно многое, нужно умение "сотворить" сами эти минуты озарения, внутренней дальнозоркости, духовного света.
Моменты перерывов и рывков чередуются, образуя индивидуальный творческий биоритм. Метод Моцарта - метод пульсации, но не господства экспромта.
Да, как доказывал Введенский, метод отдельных бросков и безумных порывов нередко оказывается не только ненадежным, но и разрушительным для интеллектуальной личности. Однако творческая умная систематичность, предполагающая грамотный режим ума, - увы, и по сию пору свойство чрезвычайно редкое в нашем национальном характере. У нас легко встретить педанта, вооруженного всем арсеналом школярского мышления и казарменных привычек, который, подобно чеховскому Беликову, поучительно поднимая перст, с бессмысленной важностью изрекает: "Антропос!" Распространен у нас и его антипод - ветреный и безалаберный авральщик, шалопай, шутник и проказник жизни, талантливый и бесплодный любимец муз, рассеянный прожигатель страстей...
Истинный творец - человек систематический, без занудства, в одно и то же время свободный и данник своего дела.
* * *
Три великих человека - три эвристических методики, три свойственных им режима работы, три способа организации работы. Я объединила в один сюжет, поставила рядом разных, совсем непохожих людей, видя в каждом из них свою, резко очерченную модель духовного поведения, породившего конкретный тип саморазвития. Думаю, что таких методик, таких способов биоритмической организации своей интеллектуальной жизни гораздо больше. Их и должно быть множество - свойственных каждому из нас, опирающихся на особенности нервной системы, интереса, интеллекта.
Важно, чтобы избранный человеком режим занятий совпадал с его природным "метром", проявлял, а не подавлял присущую его органике "биоритмическую модель". А она для каждого из нас глубоко индивидуальна.
Основа основ нашего существования - ритм. Всю свою жизнь мы ищем и строим ритмические модели существования. Стремление к ритмическим решениям, ритмическим формам восходит к самой биосоциальной природе человека. Ибо, как считают ученые, этим мы противостоим изнуряющей наш организм аритмии мышления.
Антрополог Я. Рогинский сформулировал тезис: "Человеческая мысль аритмична по своей сущности. Отвечая на новые неожиданные и непредвиденные изменения в окружающей среде, решая иногда в течение кратчайшего промежутка времени новые задачи, человеческий интеллект по своему назначению не может длительно обладать своим собственным ритмом и должен постоянно быть готовым к его нарушению и отмене. Но эта аритмическая деятельность составляет резкий контраст с большей частью функций организма человека, подчиняющихся строгим ритмам, будь то деятельность сердца, дыхания, ходьба или чередование бодрствования и сна... Вполне естественно, что человек стремится при любой возможности снова вернуться в общий ритм природы, не прекращая работы своего сознания.
Где только возможно, он ищет симметрии, прямых линий, прямых углов, правильных очертаний, тонов, повторений, ритмических жестов. Он будто бы "одержим" ритмами, которых его постоянно лишает его собственная мысль... Ритм - это иллюзия, что решение найдено, это осуществленная мечта о покое, возникающем в самом движении".
Ритм существования уравновешивает внутреннюю аритмию, как бы "снимает" ее, упрощая и способствуя успешности духовной работы.
Как разрушительна для интеллекта и психики разобранная Н. Введенским российская метода авралов, экспромтов и безоглядных штурмов - так же губителен и чреват тяжелыми последствиями неверный выбор ритмического стереотипа. Ложный выбор, настоятельная попытка "загнать" себя в чужую ритмическую структуру ведут к глубоким деформациям как интеллектуального, так и личностного облика человека. Чуждый ритмический стереотип - опасен, как и неверно выбранный тип существования, способ саморазвития.
Человек ищет и создает ритм повсюду, всегда. Борясь с аритмией (а вернее сказать - полиритмией) своего организма, мы пытаемся внести ритмическое, организующее начало во все области своей жизни. Режим дня - что это такое, как не заданный самому себе повторяющийся ритм, помогающий нам преодолевать себя?
Подчас незаметно для себя мы вносим ритмическую организацию в движение наших чувств, в общение, во взаимоотношения с людьми. Свой ритм имеют и любовь, и дружба, и даже... болезни человека можно представить как ритмические структуры. Ритм года и ритм походки, ритм речи и ритм мысли - каждый выстраивает их исходя из своего ритмического "кода", Познание себя есть уяснение своих возможностей и своих нервно-физических и эмоционально-интеллектуальных координат.
Разбираясь в себе как в инструменте культурного творчества, мы должны знать свои кульминации, структуру своих биоритмов, свои полюса, свои предельно допустимые нагрузки.
Самопознание и саморазвитие - две стороны одного и того же занятия, то сливающиеся в одно целое, то ритмически сменяющие друг друга; как фазы.
Однако активнее всего самопознание происходит в экстремальных обстоятельствах. Предельно нарастив нагрузку, узнаешь, сколько способен выдержать. А определив свой предел, можно перейти на разумный, рационально-щадящий режим…"

---

"…Что же такое человеческие способности и можем ли мы управлять ими по своему "хотению"?
Двести студентов присутствуют на одних и тех же лекциях, все они вовлечены в работу семинаров, в обсуждения и коллоквиумы, все делают доклады и сообщения. Обучение на вузовском потоке едино и унифицировано; следовательно, и ответы на экзаменах, и знания, вынесенные из факультетских пределов, должны быть схожими, как двести интеллектуальных близнецов... И вдруг - "отлично" и "неуды", "отлично" с плюсом и посредственные "уды" с минусом с неодолимостью сменяют друг друга. Представим, что все студенты работают с одинаковым усердием. Какое объяснение напрашивается? Само собой: способности разные!
Магическое понятие способностей безотказно оправдывает множество самых разных явлений в учебных мирах. На него опираются, ссылаются, им прикрываются, им - оправдываются. И хотя отличие вуза от школы в том и состоит, что сюда, по определению, принимают людей, способных к данным отраслям знаний, вопрос остается неясным до конца. Как разрешить парадокс?
Известный советский психолог академик Л. Рубинштейн в статье "О способностях" сформулировал необычное определение обучения, предлагая его понимать как "...культуру тех внутренних процессов, качество которых, собственно, составляет способность как таковую...".
Из этого определения следует, что не усердие само по себе предопределяет исход учения, а некая совокупность внутренних процессов, которую переживает и формирует в себе человек. А способность - не только исток, но и итог обучения, ведь в нее входят, во-первых, качество внутренних процессов, а во-вторых, их культура.
Поскольку мы не всегда можем повлиять на качество внутренних процессов (например, не всякий научится запоминать в день по 1000 иностранных слов вместо среднестатистической нормы в 20), обратимся ко второй части определения, затрагивающей всех поголовно, - культуре. Как показывают исследования психологов, именно культура внутренних процессов обучающихся и является тем всемогущим фактором, который предопределяет исход педагогических усилий. Да, важнейшее, решающее условие образования - в нас самих. В том, насколько мы сами, силою внутренней дисциплины, направленностью воли умеем в себе создать состояние готовности к приятию нужных знаний, образов, идей. Л. Рубинштейн в той же статье утверждает: "Возможность освоения и использования знаний - понятийных обобщений и способов действия или операций - зависит от того, насколько в процессе собственного мышления созданы внутренние условия для их* освоения и использования..."
Способности рукотворны, они поддаются созиданию. А один из секретов образования в том, что у каждого педагога есть полномочный и влиятельный соавтор - я, слушатель. Он - автор, я - редактор. Он - говорит или пишет, я принимаю или отвергаю, упрощаю и оскудняю или развиваю и обогащаю, в зависимости от внутренних условий личности.
Что в них входит?
Очевидное, биологическое - хорошее физическое состояние (нормальная еда, сон, движение, достаточное количество свежего воздуха), и - более тонкое, духовное. В числе второго некая особая культура внутреннего поведения: интерес к знанию, осознание его важности, значимости, внутренняя дисциплина, направляющая все наше "я" на освоение предмета и понимание того способа занятий, который более всего подходит к нашей индивидуальной интеллектуальной конституции….

…Хочу подчеркнуть: придание стихийно набранным сведениям хотя бы примерной, условной логики, системы и есть первый, необходимый шаг в их внутренней легализации. Осознавая разбросанные факты по их принадлежности к одному интеллектуальному полю, мы преодолеваем мучительную мозаичность, освобождаем себя от нее.
Грамотное, культурное самообразование сплетает вместе набор и отбор знаний; оно их не коллекционирует, а выстраивает. Сборная конструкция вместительна, она позволяет вобрать в себя столько знаний, сколько никогда не упомнишь "врассыпную".

СТРАДАТЬ ВЕСЕЛО

По телевизору идет захватывающий многосерийный фильм, в любимом театре премьера, дома последний номер популярного журнала, а ты прикован к учебникам и конспектам. Какими скучными кажутся эти бесконечные строчки, какой тоской веет от них1 Уговоры бесплодны - ими не победить скуку, а чувство долга хоть и удерживает у стола, но вряд ли придает" занятиям тот необходимый острый вкус, без которого магический кристалл памяти бессилен. Ведь память удерживает то, что связано с нашими чувствами, и желательно хорошими.
А что если посоревноваться с самим собой? Наметить план, норму, а потом выяснить свои пределы? Смогу ли я осилить столько-то вопросов за столько-то часов?
Беру обыкновенный перекидной блокнот и пишу: "4/1. 19... Намечено проработать 6 трудных вопросов и 9 легких. Заниматься по 50 минут 6 раз с 15-минутными перерывами. В перерывах послушать музыку, подмести пол, сварить картошку, принять душ, немного потанцевать, сделать гимнастику, позвонить по телефону". На странице справа - расписание дня. Слева - итоги. Приятно работать, имея план подготовки, норму на день и учет сделанного. Тут вступает в свои права азарт. Если через два дня я чувствую, что мой пульс бьется слабовато - смотрю в "боевые листки". Ого, какой взят темп! Не хочется отставать от "передовика". Высокие показатели тянут за собой. Недоделанное чаще всего заношу на правый лист, второй раз, как несделанное. Это и знания упрочивает, и опять вносит штрихи радости: 1 - всегда приятно вновь встречаться со знакомым, 2 - это элемент игры и плюс в соревновательном зачете: ведь тема обозначена как несделанная, а фактически половина работы осилена. Опять шанс победить, обогнать собственное время!
Эти маленькие хитрости помогают достичь желаемого: тягость тает, жизнь приобретает радужные тона и теплый колорит. Окружающие, живя своей жизнью, и не подозревают, что рядом с ними, за тихим письменным столом, сейчас происходят остросюжетные перипетии соревнования. Вы - в той сладостной условной изоляции, без которой невозможно глубокое усвоение знаний. Азарт нарастает, страсти полыхают, настроение - боя и торжества.

КОГДА НАЧИНАЕТСЯ ПОНЕДЕЛЬНИК

Каждый день своей творческой жизни мы сталкиваемся с этой задачей - сделать свой ум более пластичным для восприятия и запоминания нового, более гибким, податливым, оперативным. Более мощным. На его пути подсознание становится то другом, то оппонентом, в зависимости от того, как умеем мы с ним найти общий язык.
Академик А. Мигдал сформулировал правило: рабочее утро начинается вечером накануне. Чтобы хорошо поработать на следующий день, лучше всего вечером настроиться на волну тех проблем, в которые предстоит окунуться завтра. Может быть, перебрать материалы, полистать конспект. Бегло наметить программу, одно-два первых, начальных усилия. А потом можно лечь спать. Некое таинственное дело совершилось - подсознание получило задачу и теперь медленно разворачивается к ней. К утру оно уже готово не мешать, а может быть, поможет вам в ваших творческих усилиях. Не нужно бросаться в занятия с ходу, как в холодную воду. Подсознание вас не поймет - зажмется, затормозится, закроется - и отключатся глубинные рабочие центры.
Принцип действия подсознания подобен эскалатору: главное - занять место в нужную сторону и прочно встать на движущееся полотно, а там в назначенный срок вы очнетесь, уже добравшись до платформы. Оно везет как бы само.
Однако, как и движение эскалатора, оно чревато опасным недостатком - изрядной медлительностью. Ждать мгновенно результата чаще всего бессмысленно. Не в условиях стресса, а в обычной житейской ситуации, если мы вдруг заторопились, подсознание проявляет свой нрав убежденного консерватора. Дружбу с ним приходится искать заранее. Вот уж где, обстоятельства понуждают загодя "соломку подстелить" и организовать помощь - задолго до ЧП.
Сначала нужно, видимо, создать некую комфортабельную обстановку, настрой среды, императивный для "под-я", располагающий его к труду. Подготовительный период, некая увертюра, необходим. Время для настроя подсознательного аппарата приходится заранее вписывать в распорядок рабочего дня. Например, решаете: сегодня приспело взяться за политэкономию. И - исподволь себя к этому подводите: достали монографию, конспект, разложили на привлекательно пустынном столе, а сами делаете вид, что отвлеклись - например, на двух-трехминутную уборку комнаты (но желательно не на разговоры!). Иногда этих нескольких минут достаточно, чтобы вам вдруг "захотелось" позаниматься, хотя поначалу вы отличались поразительной холодностью к этой затее. А тут вдруг так и поманило. Свершилось чудо! А на самом деле - вас поняли, вы убедили, ваш сигнал: "необходимо заниматься" - дошел до адресатов. Мозг - настроен, нервы отлажены, память расчищена.
Это и есть настоящие минуты внутренней гармонии, благостные и благодатные. Уверена - хорошо запоминается, остается с нами лишь то, что выучено с согласия нашего подсознательного "я". Интересно-неинтересно, легко-трудно - это часто характеристики не столько предмета, сколько наших отношений с самими собой. Сумели мы дотянуться, выстроить гармонию, убедить себя в нужности и важности делаемого - стало интересно и легко, все пошло как по маслу. Не сумели - самое распривлекательное занятие превращается в каторгу.
В отношениях с подсознанием действуют правила дипломатические: предусмотрительность, деликатность, дальновидность, убедительность, такт. Его нельзя погонять, дергать, переламывать. Всякая грубость, брутальность в этих отношениях чревата для нас самих внутренним конфликтом, нервным срывом. Подсознание требует нежности. Тогда же, когда гармония достигнута, вступает наше право требовать жестко, держать в узде, Оно, чтобы было послушным, должно быть постоянно обременено, загружено твердыми заданиями, огромными планами, дальними проектами. Так рождается еще один аспект внутренней гармонии - дальние планы и твердое следование им. Подсознание, как и весь человек в целом, нуждается в перспективе - ведь она-то и есть наша самая прочная опора. …"

КТО ЖИВЕТ В КАРТОЧНОМ ДОМИКЕ?

Нежно плещется смирное июльское Черное море. На ялтинском пляже, залитом ослепительным щедрым солнцем,, шум, гомон, плеск, многоголосье азартного купального сезона. Быстрые знакомства, общение, смех, летающий то над пляжем, то над морем; блеск волн, слепящих глаза, блеск жизни, волнующей и пьянящей сердце. Хочется быть глупыми, раскованными, счастливыми, простыми и смелыми, кружится голова от влюбленности в брызги, в лучи, в слова...
Однако в общем круговороте озорства и веселья нет места моему знакомому - Сергею. С сумеречным видом забился он в тень. На голых коленках - талмуд. Сочувственно подсаживается Валера, берет у Сергея книгу.
- Английский? Зубришь? Хочешь, научу, как я за три месяца кандидатские тысячи подготовил? Без всяких мук, легко и приятно. В общем, так. Берем лист, режем на четыре части - вот тебе четыре карты...
Такие рассказы - кто, что и как молниеносно смог выучить, в наши дни стали "ходячими", встали в ряд со знаменитыми повестями о "вот такой" рыбе или "вот таком" кабане. Возникла еще одна разновидность фольклора, подвид "фольклора промыслового". Научение приобрело ореолы азартности, острый "охотничий" привкус. И все-таки то, что говорил Валера, - очень близко к правде. Он действительно испытал на себе способ быстрого усвоения языка - в игре и как бы "между делом".
Итак... вот этот легкий способ:
- Наделал я таких карточек - вот таких, в четвертушку белого листа... Желательно картонные. Сверху: слово - как "рубашка" по-русски, снизу, с другой стороны - по-английски. Выпишешь вечерком, ну, скажем, тридцать слов, карточки сложил - и в карман.
Утром встал - ага! - карточки посмотрел, повторил- и опять в карман. С ними на работу поехал. В метро еду, карточки достал - повторяю. Часа через три-четыре опять достал. Домой с работы поехал - опять свою колоду перетряс - повторил.
Дома себе поужинал, отдохнул. Дай, думаю, проверю себя. Взял карточки, положил "рубашками" - русскими словами - вверх. И себя спрашиваю: а как вот это и вот это на языке? Смотрю - три-четыре слова точно выучил. Еще пара - с трудом. Остальные под сомнением. Теперь кладу наоборот - английским вверх. Вспоминаю, как что по-русски. Потом беру текст, читаю подряд и снова тридцать слов выписываю. А те слова, что, вижу, твердо выучил - из колоды вынимаю и убираю.
Назавтра то же. Поутру колоду просмотрел. И еще днем пару-тройку раз, как свободная минута выдастся, перетасовал так и этак. Вечером, на сытый желудок, - проверка. Те слова, что вчера спрятал, достаю и по всем карточкам себе делаю допрос.
Смотришь, через неделю таким способом уже минимум триста-четыреста слов выучил! Начинаешь читать посвободнее, дело веселее идет, быстрее.
Недельки через две устраиваю себе такую игру: все карточки разложу и таскаю: это слово твердо знаю, то, то и вот то... Рядом из карточек с выученными словами домик строю.
Снизу-фундамент из фундаментальных слов. Потом стены. Монтирую понятия разные: родовые, частные, вспомогательные. Из них возвожу стены, крышу, двери и даже окошки с наличниками.
Чем лучше язык учу - тем богаче дом, живописнее.
А можно начать с дома. Сразу его из невыученных слов строить, из первого же десятка. Так быстрее запомнишь: не только, что сие слово означает, но и на каком месте в домике лежало: это дополнительная зацепка для памяти, уму - указание: из какого смыслового ряда понятие.
Пробовал я строить и так и так. Тут смекалка нужна: какой у тебя тип памяти. Если образный - тебе без домика язык выучить трудно будет.
А кто в домике живет, ясно. Радость твоя живет, что раньше язык учил, мучаясь, а теперь - играючи. Так что бросай потеть и иди купаться. В волнах плыви, а мысленно карточки перебирай и домик складывай.
В этом весь секрет "карточной школы" - главная работа для умного человека - мысленная. Язык можно в трамвае выучить. Или сидишь на лавочке, на волне покачиваешься, а голова у тебя в карточном домике…"

главная | о проекте | Либротека | Зелёная лампа | Река | почта | форум | Черное&Белое