"Легион обреченных" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)БАЛКАНСКИЕ СТРАННОСТИ— Однако мы должны помнить, что отправляемся на войну, — произнес он дрожащим голосом, — а война может быть очень опасной штукой. Вы слышите о всевозможных средствах уничтожения, а люди от них гибнут. Вообразите только, что прилетела пуля и убила всех нас пятерых сразу. Или, — тут голос его понизился до испуганного шепота, — что она не задела никого из нас, а разбила эти три бутылки, пока в них кое-что остается. Это будет… будет настоящим ужасом войны! И все-таки мы оставили эти бутылки на потом. Вскоре поезд тронулся. — Поехали! Поехали! Бог весть, почему мы кричали о том, что было совершенно ясно и нам в товарном вагоне, и тем, кто стоял снаружи. Раздвижные двери с обеих сторон были открыты, мы стояли в проемах, висли один на другом и орали до хрипоты. Всех, кого видели — кошку, корову, тем более женщину, — приветствовали веселыми возгласами. — Скажите, какого черта мы дерем глотки? — неожиданно спросил Старик. — Так рады, что едем на бойню? Порта оборвал свое «ура» и задумался над этим вопросом. — Почему дерем глотки? Да, мои дорогие поросятки, мы дерем глотки — но почему? И оглядел нас всех. — Кажется, я знаю, — сказал Кроха. — Ну, почему? — Вот почему, — он торжественно взглянул на нас, — вот почему: слышали вы когда-нибудь хоть об одной войне, когда люди не драли бы глотки? — И добавил, словно запоздалое соображение: — И, кроме того, мы едем с важной миссией. Мы должны помочь фюреру, нашему великому Адольфу, потерпеть большое, тяжелое поражение, чтобы эта гнусная война могла окончиться, и потрясающий крах стал бы наконец-то славной реальностью. Порта поднял Кроху, расцеловал в щеки и поставил на место. Потом вытянул над нами свою лебединую шею и издал торжествующий вопль, который фюрер должен был услышать, но вряд ли понял бы. Не мне давать оценки, но с точки зрения рядового солдата пресловутый немецкий организационный талант стоит немногого по крайней мере в том, что касается транспортировки войск. Что касаемо блестящего планирования и хваленой организации генерального штаба, у солдата создается впечатление, что когда его нужно куда-то доставить, везут его гуда зигзагом. Везти рядового из пункта А в пункт Б по прямой, без простаивания целыми днями в каких-то случайных местах посреди кукурузных полей или на запасных путях сортировочных станций — словом, транспортировать его без напрасных трат времени и топлива — будет равнозначно революции в ведении войны и приведет к тому роковому результату, что прекрасные планы штабистов перестанут путаться. А рядовые солдаты всех армий могут подтвердить, что вести войну без путаницы невозможно. Уровень путаницы и ужасный бессмысленный расход людских жизней, продовольствия, материалов и умственной работы, кроющиеся за такими выражениями, как «наступление в соответствии с планом», «выравнивание линии фронта», «маневренное отступление», до того трагичны, что вам не постичь этого, даже если попытаться. Мне кажется, существует некое объяснение путаницы на войне. Возможно, заключается оно в том, или помимо всего прочего в том, что если путаницы не будет, станет возможным налагать ответственность. Если принять, что Путаница = Безответственность, то мое объяснение становится вполне внушающим доверие: Если Война = Путаница и Путаница = Безответственность, то Война = Безответственность — и к этому уравнению мы будем часто возвращаться. Без ответственности мы пересекли сербскую границу, после чего нам объявили, что впредь до дальнейших распоряжений мы являемся восемнадцатым батальоном Двенадцатой танковой дивизии, что нас отправляют в учебный район где-то на Балканах, там мы будем обучаться вождению нового танка, а затем отправимся на фронт. Когда нам это сказали, Порта восторженно заулыбался. — При нынешней скорости передвижения мы вряд ли попадем на фронт в ближайшие тридцать четыре года, — сказал он. — Хорошая жизнь нам обеспечена. Мы будет удивительно счастливы, сказочно разбогатеем, и я объясню, почему. На Балканах коммерция процветает, как нигде в Европе, потому что товарообмен ведется прямым методом: все крадут друг у друга, и шума никто не поднимает. А кто такой солдат, если не хороший коммерсант? Быть хорошим солдатом — значит помнить, чему тебя учили, и применять на практике полученные знания. Я покину прекрасные Балканы вполне довольным, богатым и хорошо экипированным молодым человеком. Из Загреба в Банья-Луку; из Банья-Луки в Сараево; оттуда неожиданный поворот на север в Брод, затем снова на восток, через венгерскую границу в Печ; так восемнадцатый батальон приезжал в города и уезжал из них, совершая великие, надолго запоминавшиеся подвиги — хотя и совсем не такие, о каких возвещали телеграммы с фронта и какие очаровывали в кинотеатрах затаивших дыхание зрителей, смотревших «документальную» кинохронику, шедшую под аккомпанемент очень воинственной музыки. Нет, восемнадцатый батальон никогда для кино не снимали и не упоминали в приказах. Он был одним из неизвестных, серых батальонов, которые уничтожали, восстанавливали, уничтожали, восстанавливали — снова, снова и снова, в боях за дело, которое мы ненавидели, только не могли выразить свои чувства с такой завидной выразительностью, как Порта, который никогда не упускал случая громко испортить воздух, чтобы поставить «полную точку» в конце невероятных «обозрений» радиокомментатора. Мы чуть было не оставили Порту в городке Меликут, находящемся северо-восточнее Печа. Он прибежал в последний момент, и его пришлось втаскивать в вагон. Несколько минут спустя, проезжая мимо лачуги на окраине, мы увидели трех оживленно машущих руками цыганок. Порта помахал в ответ и крикнул: — Прощайте, девочки. Если у вас родится ребенок и будет мальчиком, назовите его Йозефом в честь отца. И ради Пресвятой Девы, не позволяйте ему стать солдатом; пусть лучше будет сутенером, это приличнее. Затем Порта удобно устроился в углу вагона, достал из кармана невероятно засаленную колоду карт, и вскоре мы вовсю играли в неизменное «двадцать одно». Когда пошел уже пятый час игры, поезд остановился на приграничной станции Мако, находящейся чуть юго-восточнее Сегеда. Нам сказали, что поезд простоит десять часов перед тем, как ехать в Румынию. Мы выпрыгнули из вагона и пошли прогуляться. Как обычно, Порта ушел один, и как обычно вскоре небрежной походкой, с более невинным, чем обычно, видом подошел ко мне и Старику и прошептал: — Пошли! Город — он представлял собой нечто среднее между захолустным городком и деревней — безжизненно стоял в мареве послеполуденной жары. В липнувшей одежде, разгоряченные, потные, мы шли по главной улице, где в тени деревьев спали оборванные крестьяне. Неожиданно Порта перелез через какой-то забор, протиснулся сквозь живую изгородь, и мы оказались на улочке с небольшими домиками и маленькими садами. — Чувствую запах поживы, — сказал Порта и перешел на рысцу. Кончилось тем, что мы со Стариком внезапно оказались прячущимися за живой изгородью, каждый с задушенным гусем, а Порта удирал со всех ног от десятка вопящих мужчин и женщин. Мы поспешили к поезду, спрятали гусей и отправились выручать Порту. Встретили мы его шедшим с громадным эскортом, состоявшим из венгерского лейтенанта, двух гонведов-разведчиков, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, двух наших полевых жандармов и доброй полусотни орущих и жестикулирующих штатских — венгров, румын, словаков и цыган. Порта относился к этому с величайшим спокойствием. — Как видите, — сказал он нам, — венгерский регент Хорти, лучший друг нашего фюрера в этой стране, предоставил мне почетный караул. К счастью, эту процессию, когда она подошла к штабному вагону, принял майор Хинка, молодой, нестрогий, особый защитник Порты. Он спокойно выслушал все обвинения венгерского лейтенанта; потом, когда лейтенант умолк, начал: — Что это ты устроил, приятель, черт возьми? Грабеж и попытка убийства. Мало того, что ты крал гусей, чем восстановил против нас все население, но, дьявол меня побери, кроме того, ты напал на венгерских солдат, наших братьев по оружию. Пнул дорогостоящую собаку. Выбил судебному приставу вставные зубы. Стал причиной двух выкидышей. Что скажешь на это, кривоногая обезьяна? Хинка кричал во все горло, дабы возбужденная толпа видела, что Порте достается на орехи. Порта заорал в ответ: — Герр майор, эти идиоты такие поразительные лжецы, что моя праведная душа потрясена до основания. Клянусь священной булавой святой Елизаветы, я тихо-мирно шел, безобидно наслаждаясь красивым видом и прекрасной погодой. Мысленно возносил благодарственную молитву Господу за то, что Он сподобил меня оказаться среди счастливцев, ставших солдатами нашего великого, любимого фюрера и потому получивших возможность повидать мир за пределами славного города Берлина. И вот посреди нее с внезапностью, очень вредной для моих чувствительных нервов, меня оторвала от приятных, благочестивых мыслей свора диких дьяволов, вдруг выскочившая из кустов, где пряталась, поджидая меня. Не представляю, что я сделал им; но разве удивительно, что я с испуганным криком бросился наутек? Я мог только умозаключить, что они намеревались убить меня — невозможно было подумать, что они хотели попросить у меня спичек; и когда я увидел у одного из них часы, стало ясно, что они не собирались спросить о времени. Потом, когда я на всем бегу свернул за угол, там оказался один из этих опереточных вояк с перьями в дурацкой шляпе и набором красок на груди. Когда он попытался остановить меня, мне ничего не оставалось, как слегка оттолкнуть его, но, уверяю вас, никакой грубости на уме у меня не было. Кажется, он сильно ударился при падении, но если он еще не поднялся на ноги, я охотно помогу доставить его в больницу. Тут целая стая этих пернатых набросилась на меня, завывая, будто индейцы на тропе войны, как описывается в той замечательной книге — герр майор наверняка ее знает — называется она «Зверобой», и если вы не читали ее, я напишу домой бабушке, чтобы выслала, так как знаю, что она у нее есть. — Хватит, Порта, — прикрикнул майор Хинка. — Можешь дать какое-то объяснение этим гусям? — Герр майор, — ответил Порта, и, к нашему громадному восторгу, по его грязному лицу покатились слезы, — я понятия не имею, о каких гусях говорят эти люди; но вы же знаете, как часто принимают меня за кого-то другого. Я самый несчастный из людей и уверен, что у меня есть по крайней мере двое двойников. Бабушка тоже так говорит. У майора Хинки задрожали щечные мышцы, но он сумел сохранить серьезное выражение лица, когда повернулся к венгерскому лейтенанту и заверил его, что Порта будет должным образом наказан за грабеж. В тот вечер майор Хинка тоже ужинал жареной гусятиной. |
||
|