"Направить в гестапо" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)
 |
Свен Хассель. Направить в гестапо. Роман
I. Предательница
Все мы — всё, что осталось от пятой роты — лежали на брюхе под яблонями, бесстрастно глядя, как подходят резервисты. Мы ждали их четыре дня, и теперь нам было уже безразлично, появятся они или нет. Они приехали на грузовиках, медленно ползущих двойной колонной. Мундиры и оружие их были еще совершенно новенькими, элегантными, блестящими и почти невероятно чистыми.
Мы равнодушно смотрели на них. Не слышалось никаких замечаний, да их и не требовалось; приближавшиеся резервисты говорили сами за себя. Было ясно, что у нас не может быть с ними ничего общего. Мы были солдатами, а они всего-навсего новичками. Это было видно по тому, как бережно они носили свое снаряжение; по их жестким, блестящим сапогам. Так старательно и так бессмысленно начищенным до блеска! В таких новых сапогах далеко не уйдешь. Им требовалось еще устроить купель из мочи, лучшего способа размягчить кожу и вместе с тем сберегать ее мы не знали. В качестве идеального образца солдатской обуви можно было взять сапоги Порты. Такие мягкие, что было видно каждое движение пальцев ног. И если от них почти невыносимо несло мочой, это представлялось небольшой ценой за удобство.
«От тебя разит, как от тысячи сортиров!» — было как-то сказано Порте во время парада, довольно резко.
Сказал это наш оберст[2]; его иногда непочтительно называли Косым из-за черной повязки поверх пустой глазницы. Мне показалось знаменательным, что, несмотря на брюзгливое замечание о вони, он так и не положил конец нашей манере мочиться на сапоги. Оберст долго служил в армии и знал, что у солдата главное — ноги. С растертыми ногами ты хуже чем бесполезен.
Малыш, все еще наблюдавший за прибывшими резервистами, неожиданно ткнул Легионера в бок.
— Как думаешь, где откопали таких вояк? Черт возьми, да это же курам на смех! Русские уничтожат их раньше, чем они поймут, что нужно делать… — Он с важным видом кивнул Легионеру. — Если б не такие, как ты и я, приятель, мы давным-давно проиграли бы эту воину.
Старик рассмеялся. Он пытался спрятаться от проливного дождя под довольно хилым кустом.
— Самое время дать тебе Рыцарский крест — раз ты такой герой!
Малыш повернулся и плюнул.
— Рыцарский крест! Пусть засунут его себе знаешь куда? В задницу — эта побрякушка ломаного гроша не стоит!
Послышались крики и брань командиров, шедших во главе приближающейся колонны. Один из рядовых, маленький щуплый старичок, уронил каску. Она с громким стуком откатилась к обочине, старичок инстинктивно вышел из колонны и заковылял за ней.
— Вернись в строй! — рявкнул возмущенный обер-фельдфебель. — Это что еще за игры?
Старичок заколебался, переводя взгляд со своей драгоценной каски на побагровевшего обер-фельдфебеля. Торопливо вернулся в колонну и пошел дальше; обер-фельдфебель сурово кивнул и остался на месте, свистя в свисток и во весь голос выкрикивая команды, подгоняя этих неопытных новичков на пути к неизбежной смерти.
Глядя на приближающуюся колонну, я видел, что щуплый старичок уже близок к тому, чтобы сломиться — как физически, так и морально. Потеря каски, видимо, явилась последней соломинкой.
Лейтенант Ольсен, наш ротный, стоял в стороне, болтая с лейтенантом, приведшим сюда резервистов. Никто из них не заметил этого инцидента, никто не заметил, что один из солдат на грани срыва. А если б даже и заметили, что они могли поделать? На этой стадии войны такое случалось сплошь и рядом.
Старичок внезапно упал на колени и пополз на четвереньках вниз по откосу. Товарищи с беспокойством глядели на него.
Обер-фельдфебель подбежал к нему с криком:
— А ну, встать! Это тебе что, гулянка?
Но бедняга не двинулся. Он лежал на земле, плача так, что это могло сокрушить сердце. Он не шевельнулся бы даже под угрозой военно-полевого суда; был не в состоянии. У него не оставалось ни физических сил, ни воли. Обер-фельдфебель подошел и встал над ним, закусив нижнюю губу.
— Ну, ладно же — ладно, раз ты хочешь вести такую игру, я тебе подыграю. Вижу, тебе нужно кое-чему научиться. Думаешь, ты изнурен, да? Ну-ну, подожди, когда увидишь перед собой атакующую толпу орущих русских, у тебя откуда только прыть возьмется! — Неожиданно он отступил назад и резко выкрикнул команду: — Бери лопатку и окапывайся! Быстро, если не хочешь, чтобы тебя скосили!
Старичок покорно взял выпавшую из вещмешка саперную лопатку и стал пытаться рыть землю. Зрелище было комичным и жалким. При таком темпе на то, чтобы вырыть окоп, ему потребовалась бы тысяча лет. По уставу, на рытье окопа требовалось не больше одиннадцати с половиной минут. И помоги бог тому, кто задержится хотя бы на секунду! Конечно, побывшие с наше на передовой научились окапываться даже быстрее — это необходимо, если хочешь уцелеть. И у нас было достаточно практики, чтобы стать чемпионами. Вырытые нами окопы тянулись почти сплошной линией от испанской границы до подножья Эльбруса. И где мы их только ни рыли! В песке, в снегу, в глине, в грязи, во льду — везде, где можно себе представить. Особенно одаренным был в этом деле Малыш. Он мог вырыть себе укрытие за шесть минут пятнадцать секунд и похвалялся, что может сделать это даже быстрее, если основательно выложится. Очевидно, мог, только никогда не пробовал, потому что никто не устанавливал рекорда, который ему требовалось бы побить.
Обер-фельдфебель толкнул ногой свою жертву.
— Давай-давай, дедуля, это тебе не песчаные замки строить. При таком темпе мы все были бы убиты прежде, чем ты снимешь хотя бы первый слой!
Дедуля внезапно испустил последний вздох. Просто лег и умер, даже не испросив дозволения. Обер-фельдфебель казался искренне удивленным. Прошло добрых несколько секунд, прежде чем он повернулся и громко приказал двум ближайшим резервистам подойти и взять труп.
— Называют себя солдатами, черт возьми, — пробормотал он. — Помоги боже Германии, если такие будут ее защищать. Но погодите, недотепы. Я вас быстро вымуштрую!
Обер-фельдфебель Хун, гроза Билефельда, потер в предвкушении руки. Он мог бы вымуштровать почти кого угодно, поставив себе такую цель.
И, может быть, его обращение со старичком все-таки возымело благотворное действие; больше уже никто не посмел свалиться.
— Бесчувственный скот, — пренебрежительно заметил Порта и сунул в рот баранью колбасу, взятую у мертвого русского артиллериста.
Мы все ели ее. Колбаса была несвежей, соленой, твердой как камень, однако при всем при том очень вкусной. Я взглянул на свой недоеденный кусок и вспомнил, как она попала нам в руки; было это всего пять дней назад, но казалось, что с тех пор прошло уже пять месяцев.
Мы возвращались по густому лесу и внезапно наткнулись на батарею полевой артиллерии противника. Как обычно, первым ее заметил Легионер. Атаковали мы русских быстрее и бесшумнее, чем даже головорезы-индейцы Фенимора Купера, и молча приканчивали их кандрами[3]. Когда все было кончено, казалось, что посреди них разорвался крупнокалиберный снаряд. Напали мы на них совершенно неожиданно. Они лежали на поляне, спали, загорали, отдыхали, совершенно не готовые ни к какому нападению. На шум борьбы из блиндажа вышел их командир. Мы услышали, как он окликнул лейтенанта, своего заместителя, перед тем как появиться.
— Пьяные свиньи! Опять водки нажрались!
Это были его последние слова. Едва он вышел, голова его слетела с плеч от точного удара, и две струи крови вырвались гейзерами из тела. Шедший за ним лейтенант не остановился выяснить, что происходит. Он повернулся и бросился в подлесок, но Хайде почти сразу же нанес ему удар кандрой. Лейтенант упал как подкошенный.
Когда резня окончилась, мы представляли собой жуткое зрелище. Вся сцена походила на кошмарную бойню. Кое-кого при виде ее вырвало. Пролитая кровь и вывалившиеся внутренности отвратительно пахли, густые, черные стаи мух уже уселись на всех ранах. Думаю, никто из нас не любил действовать кандрами — это слишком уж примитивно, слишком грязно, — но в определенных обстоятельствах кандра превосходное оружие. Легионер и Барселона обучили нас владеть ими.
Все уселись на снарядных ящиках и гильзах спиной к трупам. Мы были не настолько разборчивыми, чтобы отказать себе в удовольствии поесть русской колбасы и выпить русской водки. Только у Хуго Штеге, казалось, не было аппетита. Мы обычно подшучивали над ним, потому что он получил хорошее образование и считался башковитым. Своего рода интеллектуалом. К тому же никто ни разу не слышал от него бранного слова. Это само по себе казалось ненормальным, но у него была еще более невероятная черта. Малыш обнаружил, что перед едой он всякий раз старательно моет руки!
Старик смотрел на запас колбасы и ящик водки.
— Можно взять их с собой, — сказал он. — Этим бедолагам они уже ни к чему.
— Не все умирают так легко, — заметил Легионер. — Они даже не поняли, что с ними случилось. — И провел пальцем по бритвенно-острому лезвию кандры. — Смерть от этих штук самая быстрая.
— Я нахожу их отвратительными, — сказал Штеге, и его вырвало, видимо, уже в третий раз.
— Слушай, русские сами виноваты, — с горячностью возразил ему Порта. — Растянулись и ухом не вели — напоминаю тебе, что идет война! Мы вполне могли бы точно так же валяться с отрубленными головами.
— Приятнее от этого не становится, — пробормотал Штеге.
— Ну и что нам следовало делать? — яростно напустился на него Порта. — Думаешь, мне доставляет удовольствие выпускать кишки людям? Думаешь, мне нравится такая жизнь? Потрудился кто-нибудь спросить, когда тебя забирали в эту гнусную армию — хоть кто-то потрудился спросить, хочется ли тебе убивать людей?
Штеге устало покачал головой.
— Избавь нас от своей примитивной философии, — попросил он.
— А что? — произнес Легионер, перекатывая сигарету из одного уголка рта в другой. — Может, она и простая, но от этого не менее верная — мы здесь для того, чтобы убивать, нравится нам это или нет. Нам поручили эту работу, и мы должны ее выполнять.
— К тому же, — добавил Порта, неистово отмахиваясь от мух, собиравшихся сесть ему на нос, — я не помню, чтобы ты особенно медлил, когда дело доходило до рукопашной. И что ты скажешь об этой штуке? — он указал большим пальцем на кандру Штеге. — Зачем ты снял ее с мертвого русского, если не собирался пускать в ход? Не для того, чтобы чистить ногти, так ведь? Ты взял ее на тот случай, если понадобится кого-то заколоть, как и все мы.
Тут Старик неторопливо поднялся и раздраженно повел головой.
— Кончайте. Пора идти.
Неохотно, с протестами, мы все-таки поднялись и встали в колонну по одному за Стариком. Пошли по лесу, вскоре нас догнали Малыш и Порта, оставшиеся, по своей манере, чем-нибудь поживиться. Судя по выражению их лиц, между ними произошла какая-то ссора, и Порта одержал верх; он с гордостью показал два золотых зуба, а у Малыша был всего один.
Старик, как всегда, напустился на них, что не оказало ни малейшего воздействия.
— Пристрелю как-нибудь обоих. Надо же! Выдирать зубы у мертвых!
— А что тут такого, если они мертвы? — самодовольно ответил Порта. — Ты ведь не зарыл бы в могилу золотое кольцо вместе с покойником, так ведь? И не поджег бы банкноту? Какая разница между ними и зубами?
Старик лишь сердито посмотрел на него. И он, и все мы прекрасно знали, что в каждой роте есть «дантисты», которые ходят с плоскогубцами среди трупов. С этим ничего поделать было нельзя.
Теперь, пять дней спустя, мы сидели под яблонями, смотрели, как приближаются резервисты, и набивали животы бараньей колбасой. Хлестал дождь, и мы набросили на плечи клеенчатые плащи. Использовали мы их, в зависимости от обстоятельств, как накидки, палатки, маскировочные костюмы, постели, гамаки, саваны или мешки для переноски снаряжения. Когда мы получали обмундирование, плащи выдали нам первым делом, и мы дорожили ими больше всего.
Порта повернул голову и, сощурясь, взглянул на облачное небо.
— Проклятый дождь, — пробормотал он. — Проклятые горы — худшей местности и выдумать нельзя. — Вернул голову в прежнее положение и взглянул на соседа. — Помнишь Францию? — с тоской спросил он. — Господи, вот там была житуха! Сидишь целый день на солнышке, попиваешь вино — чего еще надо? Отличная житуха!
Хайде угрюмо смотрел на приближавшуюся колонну резервистов. Указал куском колбасы на Хуна, который издевался над измученным, уронившим каску старичком.
— Хлебнем мы с ним неприятностей, — глубокомысленно произнес он. — Нутром чую.
— Никакой гад не причинит нам никаких неприятностей так, чтобы это сошло ему с рук! — заявил Малыш. Посмотрел туда, куда указывал Хайде. — Пусть только попробует, так получит по заслугам. Что я хорошо умею делать — это уничтожать крыс вроде него.
— Вот и все, что каждый из нас будет уметь к тому времени, когда кончится война, — с горечью сказал Штеге. — Убивать людей — только этому она нас и научила.
— Во всяком случае, это полезное умение, — усмехнулся Малыш. — Даже в мирное время профессиональным убийцам находится работа — разве не так?
Он толкнул Легионера, требуя подтверждения. Легионер с важным видом кивнул. Штеге с отвращением отвернулся.
Приведший резервистов лейтенант начал строить их в ряды, готовясь отправиться обратно. Он доставил их, как было приказано, и теперь вдруг захотел оказаться подальше отсюда; возможно, какой-то инстинкт подсказывал ему, что долго болтаться здесь неразумно. Местность эта была нездоровой.
Когда резервисты построились, он произнес прощальную речь. Они слушали его с полнейшим равнодушием.
— Ну, вот, солдаты, теперь вы на фронте, и вскоре вам предстоит сражаться с врагами Рейха. Не забывайте, что это ваша возможность вернуть себе доброе имя, стать достойными гражданами Отечества и заслужить право вновь жить среди нас свободными людьми. Если будете хорошо воевать, судимости ваши будут сняты. Все зависит от вас. — Он смущенно почесал горло и сурово уставился на них. — Товарищи, фюрер — великий человек!
Высказывание это было встречено полнейшим, бескомпромиссным молчанием. Потом раздался язвительный смех Порты, и я уверен, что расслышал, как кто-то пробормотал: «Бред!» Лейтенант повернулся к нам, щеки его пошли красными пятнами. Он напрягся, рука его сама собой потянулась к кобуре. Потом снова обратился к своему сборищу преступников.
— Пусть у вас не будет никаких сомнений. Все ваши боевые действия будут замечены и зарегистрированы. — Он сделал многозначительную паузу, чтобы до них дошло. — Не разочаровывайте фюрера! Вам предоставляется возможность загладить свои преступления против Адольфа Гитлера и Рейха! — Он глубоко задышал и снова взглянул на нашу группу из двенадцати человек, укрывшихся от дождя под яблонями. Встретил вызывающие взгляды Малыша и Порты: один выглядел полным придурком, у другого физиономия была коварной и хитрой, как у лисицы. Он слегка побледнел, но все же продолжал: — Вам предстоит сражаться бок о бок кое с кем из самых храбрых и достойных сынов Германии — и горе тому, кто окажется трусом!
Голос его продолжал звучать. Старик одобрительно кивнул.
— Это мне нравится, — сказал он. — Самые храбрые и достойные сыны Германии — Малыш и Порта! Умора!
Малыш негодующе приподнялся и сел.
— Что тут смешного? Я определенно самый храбрый и достойный из сынов моей матери…
— Помоги нам, господи, — содрогнулся Хайде. — Держу пари, ты у нее один!
— Теперь один, — сказал Малыш.
— А остальные где? — вызывающе спросил Порта. — Погибли или что?
— Расскажу. Старший, недоумок, добровольно явился в гестапо — добровольно, подумать только! Безмозглый дурак — на Штадтхаузенбрюке, восемь, — отбарабанил Малыш, словно адрес навсегда запечатлелся в его памяти. — Его хотели о чем-то допросить — не помню толком, в чем там было дело. Что-то в связи с писанием лозунгов на стенах — он был на это мастер. Словом, в один прекрасный день он ушел, и больше мы его не видели. А второй — черт… — Малыш с презрением покачал головой. — Знаете, что он выкинул?
Мы все с удивлением заверили его, что не знаем. Малыш раздраженно махнул рукой.
— Поступил добровольцем в треклятый военно-морской флот. Погиб на подлодке.
— Что случилось с ним? — спросил я.
Малыш плюнул. Герои, очевидно, не пользовались у него уважением.
— Пошел на дно вместе с ней в начале сорокового. Нам пришла открытка от адмирала Деница. Красивая. Там говорилось: «Der Furer dankt Ihnen»[4]. С красивой черной каемкой и всем прочим. — Внезапно он издал отрывистый, похожий на лай смешок. — Иду на спор, вы не сможете догадаться, что с ней сталось.
Зная Малыша, мы могли бы, но не хотели портить его рассказ.
— Мать вытерла ею задницу. Пошла как-то в сортир, обнаружила, что там нет бумаги, и крикнула, чтобы я принес какую-то помягче. Ну, я не нашел ни газеты, ничего, поэтому взял адмиральскую открытку и сунул ей в дверную щель. Потом она честила адмирала всеми словами. Открытка оказалась жесткой и шершавой. Жесткой и чертовски шершавой.
Мы одобрительно захохотали, Малыш громче всех.
— И теперь у матери остался только ты? — спросил я, когда смех прекратился.
— Да, — горделиво ответил Малыш. — Одиннадцать погибли, один уцелел. Кое-кого схватило гестапо. Трое утонули в море. Двое младших заживо сгорели при налете английской авиации. Кстати, по своей глупости. Отказались спускаться в бомбоубежище. Захотели остаться наверху, на самолеты посмотреть — вот и посмотрели! — Он с глуповатым видом кивнул. — В общем, теперь остались только мы с матерью. Хорошее дело, а? — Он обвел нас взглядом, поочередно всматриваясь в каждого. — Одиннадцать человек, и все из-за Адольфа… — Малыш с жадностью впился зубами в колбасу и приложился к бутылке с водкой. — Черт бы побрал всю эту свору! — вызывающе произнес он. — Я хочу только дожить до конца войны — и что-то подсказывает мне, что доживу.
— Ничего удивительного, — пробормотал Старик.
Легионер, склонясь над кастрюлей, сосредоточенно помешивал ее содержимое. Порта глянул через его плечо и подложил в огонь два относительно сухих полена. Густая, вязкая масса в кастрюле вздымалась миниатюрными гейзерами, они разлетались брызгами, оставляя после себя кратеры. От нее шел сильный запах, и неудивительно; мы давно возили с собой повсюду эту посудину, и у каждого во фляге была его доля самогонного шнапса.
— Варево должно перебродить, — объяснял Барселона, когда кое-кто из нас начинал выказывать признаки недовольства.
Казалось, оно уже основательно перебродило и было готово для перегонки. Легионер плотно закрыл кастрюлю, а Порта установил перегонный аппарат. Мы расселись вокруг и затаив дыхание ждали, что произойдет.
Наши размышления были прерваны вялыми криками «Зиг хайль!» из рядов резервистов.
Приведший их лейтенант уехал в десантной машине, и лейтенант Ольсен, не теряя времени, принял командование над новичками и произнес перед ними зажигательную речь. Когда им наконец было приказано разойтись, они улеглись под деревьями, сбившись в промокшие, жалкие группы. Сбросили свое снаряжение, и кое-кто даже растянулся во весь рост на мокрой граве. Я обратил внимание, что держались они на почтительном расстоянии от нас. Было ясно, что мы их чем-то пугали.
Обер-фельдфебель Хун направился к нашей группе и прошел посреди нас тяжелым, уверенным шагом. Проходя мимо кастрюли, он задел ее сапогом, и она покачнулась. Легионер сумел ее удержать, но все-таки несколько драгоценных капель пролилось. Хун глянул вниз и пошел дальше, даже не подумав извиниться. Когда он проходил, мы уловили запах его новенького снаряжения и услышали скрип неразношенных кожаных сапог.
Легионер поджал губы. Несколько секунд он задумчиво смотрел вслед удалявшемуся Хуну, потом повернулся к Малышу. Оба не сказали ни слова. Но Легионер опустил вниз большой палец, и Малыш кивнул. Все еще держа колбасу в руке, он встал и широким шагом целеустремленно пошел за обер-фельдфебелем. Плащ его раздувался сзади, и он походил на идущий аэростат.
— Эй, ты! — окликнул Малыш. — Ты расплескал наш шнапс!
При первом окрике «Эй, ты!» Хун продолжал идти — очевидно, ему не могло придти в голову, что кто-то ниже чином посмеет так обращаться к обер-фельдфебелю. Но, услышав слово «шнапс», видимо, понял, что Малыш обвиняет его. И неторопливо, с удивлением обернулся. При виде Малыша челюсть его отвисла, глаза остекленели.
— Что это с тобой? — зарычал он. — Тебя никто не учил, как обращаться к старшим по званию?
— Кончай, кончай, — раздраженно ответил Малыш. — Я знаю всю эту чушь. Но хочу поговорить с тобой о другом.
На щеках Хуна медленно проступили красные пятна.
— Ты что, совсем спятил? Хочешь, чтобы я посадил тебя под арест? Если нет, советую думать, черт возьми, что говоришь. И впредь постарайся помнить, что сказано об этом в ГДВ[5].
— Я знаю, что сказано в ГДВ, — невозмутимо ответил Малыш. — Но уже сказал, что хочу поговорить о другом. Потом можно вернуться к этой теме, если она так тебя интересует. А сейчас я хочу поговорить о шнапсе, который ты расплескал.
Хун сделал медленный, глубокий вдох, до самого дна легких. А потом выдохнул с протяжным присвистом. За семь лет армейской службы он явно не сталкивался ни с чем подобным. Мы знали, что он только что прибыл из лагеря для штрафников в Хойберге. Если б там кто-то посмел обратиться к нему как Малыш, он застрелил бы его на месте. По тому, как он хватался за кобуру, я понял, что у него есть желание застрелить Малыша. Но при стольких свидетелях ему это вряд ли сошло бы с рук. Мы все подались вперед, пристально наблюдая.
Малыш не сдавал позиций, колбаса была по-прежнему нелепо зажата в его громадной Лапище.
— Ты расплескал наш шнапс, — упрямо повторил он. — Думаю, по крайней мере, мог бы извиниться.
Хун открыл рот. Несколько секунд он оставался открытым. Потом его кадык задвигался вверх-вниз, и обер-фельдфебель сомкнул челюсти, не сказав ни слова. Сцена была нелепой. Если б он даже привлек Малыша к военно-полевому суду, там почти наверняка не поверили бы ни единому слову его обвинения. Однако делать что-то было необходимо. Обер-фельдфебель не мог допустить, чтобы безмозглый олух, штабс-ефрейтор, оскорблял его и остался безнаказанным.
Малыш ткнул колбасой Хуна в грудь.
— Взгляни на это так, — предложил он. — Мы уже несколько дней носим с собой эту брагу. Она была с нами повсюду. И не пропало ни капли, пока ты не задел кастрюлю своими сапожищами. И даже не подумал извиниться! — Он покачал головой. — Не представляю, чем ты недоволен. По-моему, это нам нужно быть недовольными, не тебе. Мы сидим себе, никому не мешаем, гоним свой шнапс…
Хун отбил руку с колбасой в сторону и шагнул к Малышу, сжав рукоятку пистолета.
— Ладно, хватит! Всему есть предел! Я человек терпеливый, но больше выносить этого не могу. Как твоя фамилия? Раз набиваешься на неприятности, то поверь, я позабочусь, чтобы ты их получил!
Он достал записную книжку с карандашом и выжидающе замер.
Малыш поднял два растопыренных пальца в не оставляющем сомнений жесте.
— Пошел ты! Здесь плевать всем на твои угрозы. Это фронт, понял? А мы уцелевшие. И знаешь, почему уцелели? Умеем позаботиться о себе, вот почему! И я не уверен, что о тебе можно сказать то же самое. Собственно говоря, у меня есть очень странное ощущение, что ты долго здесь не протянешь. Чтобы уцелеть здесь, нужно шевелить мозгами, а ты, по-моему, на это не способен…
Бог весть, что последовало бы дальше, если б лейтенант Ольсен не вмешался и не испортил потеху. Должно было как раз начаться самое интересное, когда он подошел к Малышу и указал через плечо большим пальцем.
— Марш отсюда, Кройцфельдт! Бегом, если не хочешь оказаться под арестом.
— Слушаюсь!
Малыш четко откозырял, щелкнул каблуками и покинул поле сражения. Неторопливо подошел к нам.
— Этому гаду недолго осталось топтать землю!
— Я же говорил тебе, — сказал Хайде. — Говорил, что мы хлебнем с ним неприятностей.
— Не волнуйся. — Малыш многозначительно кивнул и закрыл один глаз. — Я понял, что он за гусь. И только вопрос времени…
— Тьфу ты, черт! — вспылил Старик. — Как-нибудь ты основательно влипнешь, если будешь убирать всех унтеров, которые тебе не нравятся.
Малыш открыл рот, чтобы ответить, но тут раздался неистовый, торжествующий крик Легионера:
— Кипит! Шланг, живо! И бутылку!
Мы сразу же лихорадочно засуетились. Я сунул в протянутую руку Легионера резиновый шланг. Порта поставил у кастрюли бутылку. И все, затаив дыхание, как дети, ждали первых чудесных признаков перегонки. Пар уже превращался в драгоценные капли жидкости.
— Пошла! — заорал Порта.
Волнение было почти невыносимым. Я почувствовал, что во рту собралась слюна, и внезапно ощутил небывалую жажду. Хайде облизывал губы. Малыш конвульсивно сглатывал. Бутылка стала медленно наполняться.
Мы не прекращали бдения всю ночь. И уносили бутылку за бутылкой самодельного шнапса. Спать ничуть не хотелось. Лейтенант Ольсен какое-то время наблюдал за нами с откровенно скептическим выражением лица.
— Вы, должно быть, спятили, — сказал он наконец. — Неужели вы станете пить эту мутную бурду?
— А почему нет? — воинственным тоном спросил Малыш.
Ольсен лишь поглядел на него и покачал головой.
Лейтенант Шпет тоже проявил заботливый интерес к нашему занятию.
— Фильтровать не собираетесь? — с беспокойством спросил он.
— Не стоит трудов, — ответил Легионер.
— Но, господи, если пить ее в таком виде, потом будете кататься по земле.
— Лишь бы там были градусы, — ответил Легионер. — Все остальное неважно.
Лейтенант Ольсен снова покачал головой и ушел вместе со Шпетом. Они явно сомневались, что мы не отравимся.
Утро застало нас по-прежнему в покое под яблонями. Война, казалось, обходила нас стороной. Мы продолжали свое дело, только теперь первый восторг улегся, и мы разбились на группы, у каждой были свои обязанности.
Мы гнали свой шнапс весь день до глубокой ночи. Вскоре после полуночи послышался шум машины, ехавшей по горной дороге к нам. Остановилась она возле нас, из нее выскочил унтер-офицер, грязный и потный.
— Где ваш командир? — крикнул он.
Лейтенанта Ольсена разбудили. Он взял сообщение, и посыльный уехал на полной скорости. Мы смотрели ему вслед с дурным предчувствием.
— Черт возьми, — негромко ругнулся Легионер. — Это портит нам всю малину!
И пошел посмотреть, как движется операция по изготовлению шнапса.
— Подбросьте дров, — приказал он. — Если дело пойдет быстрее, то смотришь, наберем еще бутылку до приказа выступать.
— У нас уже тридцать одна, — торжественно объявил Порта. — Я сосчитал!
Малыш казался чем-то взволнованным.
— Что я хотел бы знать, это когда мы его отведаем.
— Когда я скажу, не раньше, — сверкнул на него глазами Легионер. — Если кто хотя бы обмакнет в него палец без моего разрешения, будет иметь неприятности.
Малыш уныло пожал плечами и пошел оттуда, что-то бормоча под нос. В эту минуту темноту прорезал пронзительный свисток лейтенанта Ольсена. То был в высшей степени нежелательный звук.
— Пятая рота, приготовиться к выступлению! И не тяните с этим всю ночь!
Мы неохотно принялись разбирать наш аппарат. И не успели покончить с этим, как к нам подошел обер-фельдфебель Хун, крича по своему обыкновению во весь голос:
— А ну, поживее, ленивые твари! Пошевеливайтесь! Что это с вами? Оглохли?
— Сейчас ты сам оглохнешь, — угрожающе произнес Легионер.
Хун резко повернулся к нему, но тут неожиданно вмешался Старик. Он подошел к Хуну вплотную, их каски почти соприкасались.
— Обер-фельдфебель Хун, — заговорил Старик спокойно, почтительно, но со зловещими нотками в голосе, — я должен кое-что сказать вам. Думаю, вам будет полезно это знать. Отделением этим командую я, это мои люди, и заботиться о том, чтобы они выполняли приказания, — моя обязанность. Я смутно помню, как это делается дома в казармах, но хорошо знаю, как делается на фронте, — что вам, очевидно, еще предстоит узнать. И хочу только предупредить, что либо вы не будете совать нос на мою территорию, либо я дам своим людям полную волю преподать вам урок другой. А они, поверьте мне, могут!
Порта громко захохотал.
— С таким же успехом можно обращаться к тупому буйволу!
Хун сделал шаг к нему и тут же под взглядом Старика замер как вкопанный. Удовольствовался сдавленно брошенным через плечо: «Не думайте, что это вам так сойдет!» и побежал жаловаться.
Мы увидели, как он остановил лейтенанта Шпета, тот рассеянно послушал несколько минут и пошел дальше, оставив Хуна с носом.
Лейтенант Ольсен раздраженно окликнул нас с дороги. Порта с Малышом взяли кастрюлю и заняли свое место в колонне чуть впереди лейтенанта, сделавшего вид, что не замечает их нетабельного снаряжения.
Вновь прибывшие солдаты подбежали панически, беспорядочно, растерянно. Один из них налетел на Порту и в испуге отскочил.
— В следующий раз я тебе все зубы пересчитаю!
Тот побледнел, но благоразумно промолчал.
— Салажата зеленые, — проворчал Малыш.
Лейтенант Ольсен выкрикнул команду, и мы молодцевато встали по стойке «смирно». Когда сделали полоборота направо, приказы стали передавать командиры отделений.
— Порта, черт возьми, где твоя каска? — раздраженно напустился на него лейтенант. — Что за колпак у тебя на голове?
Порта поднял руку к своей старой желтой шляпе.
— У меня нет каски. Ее сбили русские.
Ольсен и Шпет с безнадежным видом переглянулись. Они всегда сдавались, когда приходилось иметь дело с Портой.
— Ладно, — устало сказал Ольсен. — Надевай опять — что там у тебя оно такое! Идти с непокрытой головой нельзя.
— Слушаюсь.
Неприглядная шляпа снова оказалась на голове Порты. Колонна двинулась под нескончаемым дождем, хлещущим нам в лица. Минуту оживления вызвал заяц, внезапно перебежавший нам дорогу, из-за него чуть не опрокинулась наша драгоценная кастрюля, так как Порта, вечно думавший о еде, невольно вскинул руку.
— Ты что, черт возьми? — крикнул Малыш.
— Можно было б освежевать его и съесть, — с сожалением сказал Порта. — Можно было б положить в кастрюлю с выпивкой.
Малыш уставился на него.
— Чего это портить хорошую выпивку паршивым зайцем?
— Так делают в первоклассных ресторанах, — сказал Хайде, всегда знавший все. — Тушеный в вине заяц считается превосходным деликатесом.
— Да ну его этого зайца, — отмахнулся Малыш. — Я бы предпочел птицу… — Согнутая под прямым углом кисть руки ясно давала понять, что за птицу он имел в виду. — Я почти забыл, как они выглядят, провалиться мне на месте. Помнишь того русского, который натягивал гуся? Видно, невтерпеж стало. Если подумать, то я не уверен, что не смог бы сделать с гусем того же самого…
— Ерунда, — сказал Хайде. — Ты не смог бы сделать ничего, если б его подали тебе на блюде. Да еще в такую погоду.
— Кому ты морочишь голову? — глумливо спросил Малыш. — Сейчас я мог бы сделать это совсем голым на Северном полюсе. Что скажешь о времени на турецкой границе — забыл уже, что ли? Снега чуть не по колено…
— Сравнил. Это можно делать в снегу, но определенно не голым на Северном полюсе, — серьезно возразил Шнайдер.
Шнайдер был водителем, его отправили к нам в наказание за то, что он продал в Милане итальянцу армейский автофургон. Он склонен был понимать все слишком уж буквально.
— Никто не сможет сделать этого при такой температуре, — настаивал он. — Невозможно физически.
— Говори только за себя! — рассвирепел оскорбленный Малыш. — Главное — температура внутри — все зависит от того, насколько тебе хочется, так ведь?
— Совсем нет, — упрямо ответил Шнайдер. — Прежде всего, ты не смог бы даже приступить к делу — при таком холоде.
— Кто сказал? — Малыш повернулся к нему так резко, что содержимое кастрюли плеснулось из-под крышки. — Ты, может, и не смог бы, но я совершенно уверен, что смогу. Да что там, я до сих пор помню…
— Тише вы! — прикрикнул лейтенант Ольсен, шедший в нескольких шагах позади нас. — Противник рядом; незачем объявлять ему о себе.
Мы свернули с дороги и с трудом пошли вверх по склону к горам. Ступали мы теперь по траве; густая, упругая масса не издавала под нашими ногами ни звука. Где-то поблизости в темноте довольно посапывала корова, и мы ощущали ее теплый молочный запах. Все команды отдавались вполголоса.
— Отсюда колонной по одному.
Обер-фельдфебель Хун закурил сигарету. Лейтенант Шпет заметил огонек спички и в ярости широким шагом подошел к нему.
— Ты соображаешь, что делаешь, черт возьми? Выбрось эту штуку, отправляйся в хвост колонны и оставайся там!
Хун исчез без единого слова.
Неожиданно в туманной мгле проступили очертания дома. Это был сельский дом, из одного окна шел слабый свет. Лейтенант Ольсен предупреждающе вскинул руку, мы остановились. Сельские дома были нам не в новинку. Иногда там находились безобидные крестьяне с семьями, но всякий раз ухо требовалось держать востро; случалось, что там скрывался взвод противника и пулеметные гнезда.
Ольсен повернулся и поманил нас.
— Хайде — Свен — Барселона — Порта… — Он вызывал нас по одному, и мы бесшумно выходили из строя. — Идите, наведите там порядок. И будьте осторожны; если в доме русские, они наверняка выставили часового. Без крайней необходимости не стреляйте. Действуйте своими кинжалами.
Мы достали кинжалы и бесшумно пошли в темноте. Как всегда в таких случаях, у меня все тело дрожало от напряжения.
Едва мы продвинулись всего на несколько метров, я заметил, что к нам присоединился Малыш. В зубах у него был кинжал, в руке удавка. Он довольно засмеялся, увидев выражение наших лиц, и приблизил губы к уху Порты.
— Если окажутся золотые зубы, требую половину!
Порта потряс головой и промолчал. Он первым достиг цели. Бесшумно и ловко, как кошка, подтянулся, опершись о наружный подоконник, и оказался в доме раньше, чем мы подошли к нему. Мы последовали за ним и встали, дрожа в темноте. Где-то в доме скрипнула дверь. Хайде подскочил и вытащил гранату. Барселона стиснул пальцами его запястье.
— Не дури!
Малыш, по-прежнему держа кинжал в зубах, согнул удавку. Порта повернул голову и плюнул через левое плечо; он говорил, что это приносит ему удачу.
Мы ждали с минуту, прислушиваясь, потом Малыш внезапно ринулся в темноту. Вскоре мы услышали негромкий шум; негромкое бульканье; негромкий хрип. Потом снова тишина.
Малыш вернулся с дохлой кошкой в проволочной петле.
— Бедная киска!
Он покачал ею перед лицом Хайде, и мы задышали снова.
— Это могли быть красные, — пробормотал, оправдываясь, Хайде, но гранату спрятал.
Малыш засмеялся и бросил дохлую кошку в угол.
Разделавшись с этим врагом, мы почувствовали себя свободно, стали открывать все шкафы и ящики, искать то, что могло нам приглянуться. Малыш нашел банку джема. Унес ее в угол, сел по-турецки на пол и с удовольствием запустил в нее пальцы. Порта взял какую-то бутылку, посмотрел в тусклом свете на этикетку и пришел к выводу, что это коньяк. Отпил из горлышка большой глоток, потряс головой и протянул бутылку Хайде.
— Странный коньяк, — заметил он, явно в недоумении.
Хайде поднес горлышко к носу, понюхал, осторожно отпил глоток, поболтал жидкость во рту и с отвращением выплюнул.
— Тоже мне коньяк! Это больше похоже на тетрахлорид, идиот!
Малыш довольно загоготал.
— Я обойдусь джемом — им не отравишься!
— Пошел ты! — яростно ругнулся Порта.
Снова послышался скрип двери. Мы замерли. Несколько секунд тишины, потом Малыш и Барселона шмыгнули за кушетку. Банка с джемом покатилась по полу, содержимое ее выливалось на ковер. Порта бросился к двери и ногой распахнул ее.
— Кто там, ты под прицелом!
Тишина.
Я стоял, нервозно вертя в пальцах вынутую гранату. Там определенно кто-то был. Мы все это чувствовали и сжались, словно готовые к прыжку дикие звери. Состояние у нас было таким, когда убийство было бы отчасти необходимостью, самозащитой, отчасти животным удовольствием, снятием напряженности и источником глубокого удовлетворения.
Мы прислушивались.
— Надо бы вызвать роту, — пробормотал Барселона.
— Лучше поджечь дом, — предложил Малыш. — Тогда переловим их, как мух, когда они выскочат. Нет ничего лучше огня, чтобы выгнать всех.
— Подумай своей дурной головой! — окрысился на него Порта. — Осветить всю местность на километры вокруг?
Снова послышался этот скрип, не то двери, не то половиц. Порта, будучи не в силах больше вынести нервное напряжение, включил фонарик и ринулся в дверь в дальнем конце комнаты. Мы видели, как он, не думая о возможных последствиях, водит в темноте лучом фонарика. Ему повезло. В углу, видимо, стараясь скрыться в темноте, стояла девушка. В руке она держала большую дубинку и была явно перепугана.
Мы в изумлении уставились на нее. Хайде опомнился первым. Он повернулся к Малышу со скабрезной улыбкой.
— Вот тебе и птица.
Малыш подошел к девушке, грубо пощекотал ее под подбородком и почесал ей за ухом концом смертоносной удавки.
— По-немецки говоришь?
Она уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Мне пришлось задушить твою кошку, — развязным тоном сказал Малыш. — Но могу найти тебе другую, если будешь любезна со мной…
Девушка облизнула губы кончиком языка.
— Я… я не партизанка, — заикаясь, проговорила она. — Нет, нет! Я не коммунистическая шваль. Мне очень нравятся немецкие солдаты — понимаете?
— Конечно, понимаем, — сказал Порта с хитрым взглядом. — Ты не партизанка, не коммунистическая шваль, ты любишь немецких солдат — тогда чего же налила тетрахлорида в коньячную бутылку, а?
Она покачала головой.
— Не понимаю.
— Все не понимают, когда их обвиняют в чем-то гнусном, — ухмыльнулся Хайде.
Малыш потянулся к дубинке девушки.
— Зачем тебе эта большая палка? Тяжеловато таскать ее, а? Дай-ка мне. У меня она цела будет.
Он вырвал дубинку у перепуганной девушки, вжавшейся еще глубже в угол.
— Я не бью немецких солдат, — сказала она умоляюще. — Я бью только русских — русские злые. Немцы добрые, добрые.
— Мало того, голубушка, мы сущие ангелы!
Хайде саркастически засмеялся.
Барселона подошел поближе к двери.
— Ты одна? — спросил он по-русски.
Девушка удивленно посмотрела на него.
— Вы офицер?
— Само собой, — ответил Барселона со своим обычным апломбом. — Я генерал.
— Ну… — Она заколебалась, потом как будто вдруг решилась. — Остальные в подполе. Под ковром люк.
Она указала в один из углов комнаты, мы скатали ковер и обнаружили, что там действительно люк, ведущий в подвал. Он был хорошо замаскирован, и я сомневаюсь, что мы сами обнаружили бы его.
— Русские солдаты? — спросил Барселона.
— Нет, нет! — Девушка изо всех сил затрясла головой. — Только члены семьи и друзья. Не коммунисты. Все фашисты. Хорошие фашисты.
Хайде засмеялся и потер руки.
— Будет весело!
В комнате за дверью неожиданно послышались чьи-то шаги. Мы обернулись, сжимая кинжалы. Девушка что-то прошептала и внезапно рванулась к двери, но Барселона схватил ее за руку и оттащил назад.
— Оставайся на месте. Нам приятно твое общество.
В эту минуту появился лейтенант Ольсен с остальными ребятами из нашего отделения.
— Что тут происходит? — спросил он. Обвел взглядом комнату, увидел пустую банку из-под джема, обманную коньячную бутылку и девушку. Сверкнул на нас глазами. — Совсем спятили? Там дожидается целая рота, а вы тут угощаетесь джемом и коньяком!
Порта приложил палец к губам.
— Потише. — И указал подбородком на люк. — Там, внизу, целый батальон русских фашистов. А что до коньяка, — он с пренебрежением пнул бутылку, — это гнусная уловка. Там тетрахлорид. Мы бы могли отравиться.
Лейтенант Ольсен нахмурился, подошел к люку и присел на корточки, чтобы его рассмотреть. Следом за ним вошли Легионер и Старик, оба приготовили бутылки с «коктейлем Молотова».
— Они внизу? — сказал Ольсен. — В подвале? — И повернулся к Малышу. — Давай, открывай.
— Что, я? — Малыш негодующе фыркнул и отступил на шаг. — Нет уж! Это кажется просто, но я не так глуп! Тому, кто его откроет, в лицо полыхнет связка осветительных ракет!
— Тьфу ты, черт! — ругнулся Легионер. Он подошел к Ольсену, нагнулся и взялся за кольцо, которым открывался люк. — Ну, понеслась! Держитесь, ублюдки!
Однако не успел он потянуть кольцо кверху, как девушка с воплем бросилась на него, заставив покачнуться.
— Нет, нет! Там маленький ребенок!
Легионер раздраженно оттолкнул девушку. Порта подхватил ее и отвел в дальний конец комнаты.
— Кончай, — сказал он Легионеру. — Ты же не убьешь ребенка, так ведь? Я думал, лягушатники должны быть рыцарями, а не детоубийцами!
— Все сказал? — холодно спросил Легионер.
— Нет еще, — ответил Порта. — Далеко не все, что…
Побледневший от гнева лейтенант Ольсен поднялся на ноги.
— Заткнитесь оба, мы не можем торчать весь день, пока вы спорите об этике! Тут либо мы, либо нас, и я должен сделать все возможное, чтобы не нас, черт возьми!
Малыш, сидевший теперь на краю стола, болтая ногами, принялся задумчиво потирать удавкой бедро.
— Герр лейтенант, — с надеждой заговорил он, — обязан доложить, что перед вашим приходом я задушил русскую кошку. И запросто мог бы передушить их всех, если б они поднялись сюда и дали мне возможность…
— Меня не интересуют кошки, русские или какие б то ни было! — Ольсен повернулся к остальным солдатам отделения и резко повел головой. — Навести ручные пулеметы и автоматы на люк. Если кто вылезет оттуда с каким-то оружием — стреляйте. А если вздумает фокусничать, все будут разорваны на куски. — Он быстро, решительно от кинул крышку люка и крикнул в проем: — Так, вылезайте оттуда. По одному, с поднятыми над головой руками. Даю пять минут, потом ждите беды…
Мы стояли вокруг, ожидая. Первой появилась старушка. ее тонкие руки дрожали над напоминающей голый череп головой. Следом за ней вылезли пять женщин. Одна держала на руках маленького ребенка. Пауза, потом появились мужчины. Их было несколько, почти все юные. Хайде с Барселоной обыскали всех, а Малыш умоляюще попросил, чтобы ему позволили обыскать женщин, что лишь вызвало новую вспышку ярости у лейтенанта Ольсена — ему всегда бывало не по себе, если Малыш находился рядом.
— Только тронь одну из них хотя бы пальцем, и я пристрелю тебя, скотина, клянусь богом! Внизу есть еще кто-то?
Все русские мрачно покачали головами. Мы неотрывно смотрели на них, сомневаясь, можно ли им верить. Порта ткнул Малыша в бок.
— Может, испробуешь на ком-то из них свою удавку? Так мы, во всяком случае, добьемся правды наверняка.
Малыш, разумеется, обрадовался этому предложению. Он подошел к ближайшему русскому и ловко обвил ему шею стальной проволокой. Слегка натянул ее, потом ослабил. Порта улыбнулся.
— Ну вот, товарищ. Сам видишь, что тебя ждет, если будешь лгать, так ведь? Оставили вы кого-то внизу или нет?
Мужчина покачал головой, глаза его выкатились, кадык лихорадочно двигался вверх-вниз.
— Отпусти его! — рявкнул лейтенант. — Сколько раз еще говорить тебе, что я не потерплю таких фокусов. Черт возьми, мы солдаты, а не гестаповские палачи! — И снова повернулся к пленникам. — Так, теперь говорите правду. Остался кто-то в подвале или нет?
Все головы безмолвно задвигались в отрицании.
— Ну, ладно, Кальб, брось вниз парочку «коктейлей Молотова»!
Легионер пожал плечами и приготовился выполнить приказ. Тут одна из женщин издала пронзительный крик.
— Нет, нет!
Легионер покосился на нее.
— В чем дело, старая? Какие возражения против взрыва в пустом подвале?
Лейтенант Ольсен наклонился над отверстием.
— Так, мы знаем, что вы там — лучше вылезайте, пока целы.
По лестнице медленно поднялись двое молодых людей. Легионер посмотрел на них и кивнул.
— Еще три секунды, и было бы поздно.
Хайде с Барселоной ощупали обоих, ища оружие, и лейтенант Ольсен сурово посмотрел на русских.
— Надеюсь, теперь уже действительно все.
Легионер и я спустились в подвал. Присели за бочками и, не услышав ни звука, двинулись вперед. Обыскали подвал мы тщательно. Он был большим, во всю площадь дома, там имелся десяток мест, где могли спрятаться люди, но мы никого не нашли. Когда собрались возвращаться наверх, внезапный шум заставил нас быстро обернуться, пальцы наши нервозно подрагивали на спусковых крючках.
Мы увидели Малыша, сияющего всем широким глупым лицом.
— Я только хотел посмотреть, не осталось ли тут еще женщин, — объяснил он, когда мы с Легионером исчерпали запас ругательств. — Хотел помочь вам поискать их.
— Пошел ты со своей помощью, — прошипел Легионер. — И зря беспокоился, здесь пусто.
Вытолкав Малыша первым, мы присоединились к остальным. Порта отыскал склад бутылок и осторожно пробовал на вкус содержимое каждой.
— Водка? — спросил он у русских. — Нет водки?
Они уставились на него молча, хмуро.
— Все обыскал? — спросил лейтенант. — Ладно, пошли отсюда.
И, оставив при русских нашу группу, вышел с остальными солдатами.
Я обратил внимание, что Хайде, сощурясь, пристально смотрит на двух молодых людей, которые поднялись из подвала последними. Барселона с Портой тоже, казалось, были зачарованы ими.
— Что такое? — спросил я.
— Эта парочка… — Барселона оглядел их с головы до ног. — Они не младенцы. Это профессионалы, готов биться об заклад.
Я оглядел обоих.
— Дезертиры?
— Какие там к черту дезертиры! — Барселона с презрением сплюнул. — Я знаю эту породу. Насмотрелся. Такие крысы водятся только в двух местах: НКВД или СС. Оттуда не дезертируют.
— Ну и что они могли делать здесь?
— Вот это я и хочу узнать.
Малыш вытащил удавку.
— Прикончить их? — спросил он с обычным рвением.
Тут вернулся Ольсен. Неприязненно посмотрел на Малыша.
— Что тут происходит?
Барселона повернулся к Порте.
— Попробуй допросить их по-русски, — предложил он. — Ты говоришь на этом языке лучше меня.
— Фельдфебель Блом! — Лейтенант подошел к нам. — Кто здесь командует? Ты или я? Если надо будет их допрашивать, я отдам распоряжение. А пока что, будь добр, оставь этих людей в покое.
— Слушаюсь, — ответил сквозь зубы Барселона.
Порта досадливо пожал плечами, взял свой автомат и последовал за нами из комнаты. У двери обернулся и угрожающе посмотрел на молодых людей.
— На сей раз, ребята, вам повезло, но больше не искушайте судьбу — во всяком случае, когда рядом я, понятно? — Те немигающе уставились на него. Порта неожиданно засмеялся. — Благодарите свою счастливую звезду, что с нами оказался офицер. Думаю, он не очень хорошо понимает, что это за война — но мы с вами понимаем. Ясно, товарищи?
Снаружи мы встали в одну колонну за лейтенантом Ольсеном.
— Куда, черт побери, подевался Малыш? — спросил Старик, когда мы тронулись. — И Легионер? Где они, черт возьми?
Никто не знал. Последний раз мы видели их в доме. Старик, движимый дурным предчувствием, доложил Ольсену, тот долго и громко ругался совершенно неподобающими офицеру словами.
— Проклятье! Байер, неужели у тебя нет никакой власти над своим отделением? Возьми нескольких человек, возвращайся и отыщи их. Только не трать на это весь день, мы и без того потеряли впустую много времени. Ждать вас я не собираюсь, так что вам придется догонять нас.
Старик повел нас обратно к дому.
— Они будут в подвале, пьяными вдрызг, — злобно сказал Хайде.
— Если нашли потайной склад шнапса и не сказали мне, то горько за это поплатятся! — угрожающе произнес Порта.
На подходе к дому нас остановил негромкий предостерегающий свист. Из темноты появился Легионер.
— Где вы, черт возьми, были? — отрывисто спросил Старик. — Куда подевался второй охламон?
— Охотится, — ответил с усмешкой Легионер. — Эти два товарища думали, что обвели нас вокруг пальца, поэтому мы не спускали с них глаз.
— Охотится? — запальчиво повторил Старик. — За кем, черт бы его побрал? Если тронет хотя бы одну из тех женщин…
Он двинулся мимо Легионера к дому, но Легионер оттащил его назад.
— Me стоит туда идти. Через минуту там может стать очень жарко.
Едва он произнес эти слова, из темноты прямо в нас полетел какой-то предмет. Барселона ловко поймал его и бросил обратно.
Раздался взрыв, полыхнула вспышка.
— Салажата, — спокойно сказал Барселона. — Даже гранаты не умеют бросать!
До наших ушей донесся легко узнаваемый трубный глас Малыша. Где-то поблизости, в темноте подлеска раздавался шум неистовой борьбы. Громкая ругань по-немецки и по-русски. Звук ломаемых веточек, лязг стали о сталь. Кто- то захрипел, забулькал. Потом тишина. Мы стояли, дожидаясь.
— С этим разделался, — сказал, показавшись, Малыш и с азартным видом исчез снова.
Послышался топот бегущих ног, потом выстрел.
— Что здесь происходит? — с горячностью спросил Хайде.
— Пошли, посмотрим, — рассредоточиться и быть начеку, — приказал Старик.
В кустах мы наткнулись на труп. Порта опустился на колени и осмотрел его.
— Удавлен, — сказал он лаконично.
Это был один из двух юных русских. Рядом с ним мы обнаружили связку гранат. Их хватило бы, чтобы уничтожить целую роту.
— Видимо, предназначались для нас — хорошо, что вы остались здесь, — признал Старик. — Хотя, — добавил он, — имейте в виду, это ни в коей мере не оправдывает вашего поведения. Лейтенант злится, и я понимаю его.
Легионер надменно улыбнулся.
— Лейтенанты! Можно подумать, они все знают. Если б я всегда полагался на лейтенантов, то вряд ли до сих пор топтал бы землю.
— Однако, — сказал я Барселоне, — похоже, ты был прав, что эти ребята из НКВД.
— Прав, конечно, — пренебрежительно ответил он. — Я побывал в переделках. Кое в чем разбираюсь.
— И, как он говорит, — добавил Порта, указав большим пальцем на Легионера, — лейтенанты знают не все. Далеко не все, черт возьми.
Мы постояли в молчании, напрягая в темноте слух, но оттуда, где скрылся Малыш, ничего не доносилось, потом Старик обратился к Легионеру с вопросом, который явно уже довольно долго беспокоил его:
— Откуда ты узнал, что у них на уме?
— У кого? У этих щенков из НКВД? — Легионер пожал плечами. — Нам сказала девушка. Перед самым нашим уходом.
Старик прищурился.
— Она сказала вам?
— Ты не ослышался — она.
— Почему? С какой стати? Зачем ей выдавать соотечественников?
В ответ на явные подозрения Старика Легионер холодно приподнял одну бровь.
— Знаешь, я не стал задерживаться, чтобы спросить ее — могу только предположить, что ей не нравилась их внешность. Они вовсе не красавцы.
Порта цинично засмеялся.
— Скорее всего, ты приставил ей к голове автомат!
— Мог бы, — спокойно ответил Легионер. — Только в данном случае такой необходимости не было. Она выложила все по своему почину.
— Спятила, должно быть, — сказал я. — Проведает кто-то из ее товарищей, и ей конец.
— Это, — равнодушно заметил Легионер — ее проблема.
Где-то позади нас послышались грузные шаги и тяжелое дыхание, мы тут же вскинули оружие, вглядываясь в темноту и ожидая, что на нас набросится бог весть кто — стая диких зверей или по крайней мере взвод противника — но то был всего-навсего Малыш.
— Удрал, гад, от меня! За этими треклятыми елями может спрятаться целый полк, и его нипочем не сыщешь. Однако я все-таки отнял у него револьвер. Я почти уверен, что ранил его, но он все же ухитрился улизнуть.
Старик взял у него револьвер и задумчиво покачал на ладони.
— Наган, вот как? Да, ребята из НКВД, не иначе.
— Как мы и говорили с самого начала, — раздраженно сказал Порта. — Если б начальство больше прислушивалось к нам, эта гнусная война, может, уже кончилась бы.
Старик вернул Малышу револьвер, и мы осмотрительно тронулись в темноте, чтобы присоединиться к роте. Барселона продолжал говорить о той девушке. Она явно не давала ему покоя; в то время вряд ли кто из нас верил словам Легионера, что она выложила все по своему почину. Это казалось совершенно невероятным; лично я был почти уверен, что Малыш пригрозил ей своей смертоносной удавкой.
— Что же вы не взяли ее с собой? — спросил Барселона. — Ведь прекрасно знаете, что эти скоты сделают с ней, когда узнают. Сами видели, как они обращаются с людьми.
— Это не наша забота, — ответил Старик. — Наше дело воевать, а не нянчиться с предательницами.
— Не согласен, — с горячностью возразил Барселона. — Одно дело — платные предатели. Люди, которые вынуждены быть предателями, — совсем другое. Приставь пистолет человеку к голове, и…
— Да кончай ты, — сказал Легионер. — Сколько можно повторять — никто не заставлял говорить эту сучонку. Она заговорила сама. По доброй воле. Тот вопящий гаденыш, что там был — ее. А кто отец, знаешь? Гауптштурмфюрер[6] треклятого СС! Вот такая она курва!
— Возможно, он изнасиловал ее, — сказал Барселона.
— Мне плевать, что он с ней сделал, — холодно ответил Легионер. — Я только знаю, что, по ее собственному признанию, она выдавала своих направо и налево при каждой возможности. Сама сказала нам. Видимо, считает это своим предназначением в жизни. Я считаю это предательством, а по мне любой предатель пусть пропадет пропадом, на чьей бы стороне он ни был.
— Она, — сказал Барселона.
— Она, он или оно, — ответил Легионер, — мне все едино.
— Возможно, она считала, что влюблена в того скота.
— Господи боже, ты только что говорил, что он ее изнасиловал!
— В общем, она мразь, — сказал Малыш убедительным тоном, — и мне плевать, что с ней будет. Она донесла на собственную мать — сама сказала нам. Мать отправили в Сибирь всего навсего за то, что она стащила окорок. Я прикончил бы эту девку на месте, только нам приходилось думать о более важных вещах.
Теперь уже казалось явным, что девушка заговорила по своему почину. Малыш непременно бы похвастался очередным подвигом с удавкой, а Легионер не видел бы смысла скрывать, что правда была вытянута у нее силой. Бессмысленно жестоким он не был, но при необходимости становился безжалостным и не делал из этого тайны. В целом я теперь склонен был верить его словам и не беспокоиться о том, что сталось с девушкой. Барселона продолжал говорить об этом, думаю, просто из принципа.
— У нее нет ни малейшей надежды, — сказал он. — Они с ней тут же разделаются. Видели хоть раз, как обходятся с предателями в этой части мира? Эти люди еще полуцивилизованы. Они…
— Избавь нас от подробностей, — сказал Старик. — Ладно?
Штеге неожиданно засмеялся, горько и задумчиво.
— «Враг ценит предательство, но презирает предателей», — сказал он. — Очевидно, Шиллер был совершенно прав.
— Шиллер? — тупо переспросил Порта. — Он тут при чем? Он умер, так ведь?
— О, давно, — ответил Штеге. — До твоего рождения…
— Видели б вы, как язык вывалился у него изо рта, — хвастливо сказал Малыш.
Мы уставились на него, пытаясь осмыслить эту совершенно поразительную связь с Шиллером. Связи, разумеется, не было никакой; Малыш просто-напросто воскрешал в памяти свой последний момент торжества, когда задушил удавкой парня из НКВД.
— Схватил меня за горло, но я оказался сильнее. Он ни слова не произнес. Только хрипел, булькал, издавал какие-то странные звуки. Так всегда бывает, когда по-настоящему приложишь силу. Они…
— Черт возьми! — ругнулся Хайде. — Ты, наверно, только и живешь ради секса и удушений!
— Каждому свое, — напыщенно ответил Малыш. — Мы здесь для того, чтобы убивать, и я это делаю так, как мне больше всего нравится. Давай посмотрим правде в глаза, — сказал он в высшей степени рассудительным тоном, предотвращающим все попытки возразить, — у каждого есть свой излюбленный способ.
Думаю, так оно и было. У каждого имелись свои предпочтительные способы. Легионер был приверженцем холодного оружия, Порта метко стрелял, Хайде любил действовать огнеметом, а я считался искусным гранатометчиком. Так уж оказалось, что Малышу нравилось душить людей…
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |