"Черный завет. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Булгакова Ирина)

1

Роксана бежала, не чуя под собой ног. Дыхание со свистом вырывалось из ее горла, и это был единственный звук, который пугал предрассветную тишину. Сухая трава хлестала девушку по обнаженным коленям. Короткая, едва доходящая до середины голени юбка стесняла быстрые движения, но остановиться и снять ее — такую роскошь нельзя было себе позволить. К тому же, где-то на задворках сознания ютилась мысль о том, что будет, если ее поймают без юбки, в одной рубахе, почти голую.

Ужасные картинки, которые рисовались в голове, били наотмашь по обнаженным чувствам. Отделаться от них, как ни старалась, Роксана не могла. Отгоняй — не отгоняй, а самое меньшее, что сделает с ней хозяин, когда поймает — просто убьет. И душа, улучив краткий миг, молилась о том. Пусть голова ее, с роскошной светло-русой косой — предмет зависти жен степняков — украсит очередной шест из тех, что высоким частоколом окружают становище, зато неоскверненное тело, отпустив на свободу измученную душу, пеплом полетит над землей. Смутное подозрение холодной змеей терзало сердце: с какой такой радости степнякам лишаться удовольствия сполна насладиться ее мучениями перед смертью?

Девушка с трудом одолела овраг, поросший густой жесткой травой. Пот катился по лицу и застилал глаза. Временами начинало казаться, что зрение не вернется. Но мгновенье проходило и ненавистная степь, в преддверии грядущего рассвета, снова была видна. Ни деревца, ни куста. Ни спрятаться, ни скрыться. Когда ее поймают…

Нет! Нельзя себе позволять так думать! Безысходность скорее убьет ту надежду, что придавала сил, толкала в спину, заставляла снова и снова передвигать налитые тяжестью ноги. Кочевники искусные следопыты, но одно дело выследить всадников или обоз, и совсем другое беглянку, которая несется, едва касаясь земли босыми ногами. По крайней мере, стоило на это надеяться. Иначе…

Жестокое виденье плетью стегнуло по глазам. Роксана увидела себя лежащей на земле, в пыли, поднятой копытами коней. И белое тело уже не угадывалось в прорехах рубахи, изрезанной ударами кнутов, на концах которых для пущей убедительности привязаны железные шарики с острыми шипами — к чему беречь рабыню, которую может образумить только смерть? А вокруг, сдерживая разгоряченных охотой лошадей, сидят в седлах кочевники. Они смеются, по своему обычаю показывая на нее пальцами. Забивают до смерти молниеносными ударами кнутов, от которых беглянка уже не в силах увернуться, и смеются.

Ни на миг не сбавляя размеренного темпа, Роксана позволила себе закрыть глаза, чтобы отогнать виденье. Как будто то представление было реальностью, а не степь, что уныло тянулась до самого горизонта. Но самое страшное — девушке начинало казаться, что так и есть, и предрассветная степь, еще не познавшая тепла лучей Гелиона, не более чем нарисованная на старом пергаменте картинка. В то время как виденье, возникающее в голове — яркое, красочное — куда более очевидное, чем сама реальность. Роксана гнала от себя страшные мысли до тех пор, пока не пришла к выводу: эта мысленная борьба с самой собой отнимает у нее последние силы.

На бегу девушка споткнулась. Как зверь, притаившийся в засаде, степь мгновенно встала на дыбы и потянулась к ней острыми стеблями высохшей травы, царапая лицо и срывая кожу с ладоней. Перекувыркнувшись несколько раз через голову, Роксана попыталась подняться на ноги, отчаянно сдерживая крик, что рванулся из горла. Но встать не смогла. Земля вдруг потеряла былую устойчивость: так и норовила обернуться серым небом. К тому же острая боль, начинавшаяся где-то в животе, пронзила сердце, разом лишив тело дыхания.

Роксана стояла на четвереньках, бессильно ловила воздух открытым ртом и не могла разогнуться. Пальцами, на которых уже оставила кровавые отметины степная трава, давила предательский живот, вгоняя в себя дыхание. До боли. Девушка старалась приступом новой боли заставить отступить ту, старую. Ей даже удалось подняться на ноги и сделать несколько шагов. Мучительно медленных и бесполезных. Боль никуда не делась — только переместилась ближе к сердцу.

И тогда Роксана остановилась. Первый же глоток воздуха, пойманный широко открытым ртом принес облегчение. Девушка стояла, разогнув усталую спину, и постепенно приходила в себя. Наконец, скользнув ушлой змеей ближе к горлу, боль отступила, оставив после себя горький привкус во рту и туман в глазах.

Боясь повторения боли, девушка осторожно сделала первый шаг, но тело послушно сдвинулось с места, будто ничего и не было. Спустя некоторое время она уже бежала, досадуя на потерянное время.

Неизбежно наступал рассвет. Первые лучи Гелиона несмело гладили строптивую степь, и та неохотно откликалась на ласку. Где-то недалеко пронзительно свистнул степной суслик, зашуршали в траве бесчисленные грызуны, вспорхнула в серое небо неказистая птичка — полейка.

Девушка бежала, не сбавляя темпа. Стоило представить себе, какой жаркий день вскоре накроет степь, как озноб бросал тело в дрожь. Роксана невольно ускорила бег, но ее порыва хватило ненадолго. Как себя не понукай, у человеческого тела есть отпущенный предел. И зыбким миражом маячил тот недалекий миг, когда усталость цепями повиснет на щиколотках, скует налитые тяжестью мышцы и самое страшное — не позволит сделать ни шага.

Новый день вступал в свои права. Будто и не было сырой, холодной ночи — порывом ветра понеслась над землей серая, пыльная взвесь. Задрожал призрачным туманом дышащий жаром воздух.

Роксана не заметила, как перешла на быстрый шаг, который постепенно сменился медленным.

Согретая лучами Гелиона, злорадно улыбалась степь. Как победительница, которой вот-вот предстоит насладиться мучениями загнанной жертвы.

Девушка остановилась, бессмысленно озираясь по сторонам. Она не понимала того, что стоит. Ей казалось, что она по-прежнему продолжает движенье и вокруг размытым пятном тянется степь. Страшная картинка, на которой корчилось в предсмертной судороге собственное растерзанное тело, вдруг обрела новый смысл и показалась девушке успокоением, избавлением от той усталости, что кольцами лесной змеи сковала ее по рукам и ногам.

Будто того и ждала, кровожадная степь взорвалась звуками — Роксана не ожидала от нее такой щедрости. Топот копыт, свист, гортанные крики, вой ветра — все слилось в один шум. Смертельный и последний. Тот, который ей предстоит унести с собой в мир иной.

Роксана повернулась лицом к смерти. В душе не было ни смятенья, ни тем более страха — все сожрала ненасытная усталость. В колеблющемся мареве выжженной лучами Гелиона степи как призрак возник всадник. Каурый жеребец рвал поводья, вспарывая копытами сухую землю. Всадник пронзительно свистел, приподнимаясь в седле. Черные волосы, заплетенные в десятки косиц, рвал ветер. Кожаная куртка разошлась в стороны, обнажая грудь, увешанную многочисленными амулетами.

Чтобы разглядеть всадника, девушке не нужно было напрягать зрение. Она узнала его издалека. Да и грех было не узнать того, кто владел тобой долгих шесть лет.

Судя по всему, Шанан-дэй тоже заметил беглянку. Залихватский и такой знакомый свист нашел отклик в ее душе. Роксана продолжительно вздохнула, приводя в порядок дыхание и поглубже вжала босые пятки в сухую землю.

— Помоги мать… помоги отец, — шепнули бескровные губы. Их бы облизнуть напоследок, да в горле пересохло.

Так и стояла, наблюдая за тем, как приближается к ней смерть на кауром жеребце. И молила ушедших в мир иной родителей подарить ей скорую смерть. Внимая ее словам, содрогнулась земля — то ли от ее мольбы, то ли от близкого топота копыт.

— Попа… лась! — торжествующий крик настиг девушку раньше всадника.

Девушка видела, какой радостью светятся глаза Шанан-дэя, как тянутся губы, окруженные аккуратной полоской усов, сливающихся с такой же любовно выстриженной бородкой, как блестят белые, оскаленные в улыбке зубы, будто не кнуту хозяин доверит расправу над непокорной рабыней, а именно им. Рвать на части, погружая клыки в еще теплую плоть, пить дымящуюся кровь — не о том ли мечтает обожженная лучами Гелиона и такая же жесткая как степная трава душа степняка?

Не доезжая до замершей в ожидании жертвы десятка шагов, степняк торопливо взмахнул рукой. Блеснула в лучах Гелиона отполированная гладкая кожа кнута и оглушительный свист хлестнул по ушам.

Роксана инстинктивно выставила руку вперед, прямо под выпрямившийся конец кнута, туда, где для утяжеления был вшит железный шарик. Страшная боль обожгла руку до самого сердца. Собрав все силы в кулак, беглянка вцепилась помертвевшими от боли пальцами в гладкую кожу кнута, петлей захлестнувшей запястье.

Девушка так и не поняла, почему осталась стоять, откуда в ее теле вдруг взялись силы, что позволили устоять на ногах и где, в каком уголке они прятались до поры? Возможно, держи Шанан-дэй ноги в стременах, беглянку попросту протащило бы по земле. Но степняк, предвкушая скорую расправу уже готовился спешиться. Он должен был видеть глаза жертвы, из которой с каждым ударом кнута уходила жизнь. Бить, снова бить, пока она еще в силах увернуться! А о каком наслаждении убийством может идти речь, если оставаться в седле?

Благодаря самонадеянности степняка все и случилось так, как представляла себе Роксана в самых смелых фантазиях. Каурый жеребец продолжал свой ход, в то время как степняк, не выпуская из рук рукояти, на миг зависнув в воздухе, кубарем покатился по земле. Облако поднявшейся пыли накрыло его серым покрывалом.

Надо отдать должное сноровке степняка: так и не выпустив из рук рукояти, он успел подняться, когда девушка, чуть ослабив хватку, снова потянула кнут на себя.

Роксана не собиралась выпускать из рук добычу. Если ей суждено умереть, пусть сначала хозяин попробует вырвать у нее конец кнута, чей железный шарик уже впился в ладонь, острыми шипами разорвал кожу и погрузился в плоть до кости.

Они так и стояли друг напротив друга, связанные одним кнутом как пуповиной. Она — широко расставив ноги, сжав до боли зубы. И он — с искрой непонимания в раскосых глазах, ниже ее ростом, худощавый, чья злоба сторицей искупала неказистое телосложение. Он тянул кнут на себя, в бессилии скрежеща зубами. На его стороне была злость и досада охотника, потерпевшего временную неудачу. А на ее стороне…

А ей отступать было некуда. И та последняя, невесть откуда взявшаяся сила, что толкала загнанную в угол лесную кошку на последний бросок, пусть стоивший жизни — накрыла Роксану с головой.

— Я-с-са, — шипел Шанан-дэй. Он медленно переступал с ноги на ногу, чуть отклоняясь назад. От напряжения на его шее вздулись жилы, ощерились в бессильной ярости зубы.

Не ослабляя хватки, Шанан-дэй тянул рукоять на себя. Степняк пошел по кругу, заставляя девушку поворачиваться и сходить с того места, где уже образовалось углубление в земле, взрытое ее босыми пятками. Она медленно поворачивалась, намертво вцепившись двумя руками в гладкую кожу, но с места не сходила. Мелькнула мысль, что не так уж она и устала, как пыталось доказать ей некоторое время назад собственное тело, раз может достойно сопротивляться. Рук она не чувствовала и вдруг испугалась, что им вздумается отпустить кнут раньше времени, самовольно.

Шанан-дэй переступал с ноги на ногу, время от времени возобновляя неудачные попытки. Он мог бы отпустить рукоять и попросту прикончить девушку ударом одного их тех ножей, что торчали у него за поясом. Мог бы — и Роксана знала, что он так бы и сделал, будь они наедине. Но уже подоспели остальные всадники и плотным кольцом замкнули место поединка. Хрипели разгоряченные кони, разбивая копытами сухие комы земли. Молчаливые степняки взирали на то, что происходило в образовавшемся круге. Шанан-дэй не мог позволить себе допить воду после свиней: он был обязан, если хотел остаться уважаемым человеком, добить жертву так, как было заведено испокон веков — забить до смерти кнутом.

Шанан-дэй сделал шаг вперед, чуть ослабив хватку. Роксана не попалась на обманчивый ход. Она ожидала нечто подобного, поэтому предусмотрительно отступила назад, тут же перенеся тяжесть тела снова на правую ногу.

Борьба затянулась и Роксане стало ясно, что наступает время решительных действий. Глядя ему прямо в лицо, она поняла, что он что-то задумал. Черные глаза сузились и зубы снова ощерились в хищной улыбке. И девушка с отчаянием осознала, что если он изо всех сил рванет рукоять на себя, то, как бы она ни старалась — кнута ей не удержать. Острые шипы, описав круг на залитой кровью, онемевшей от боли ладони, попросту разорвут кожу. Глупо надеться на то, что ей удастся выжить, так пусть же несмываемый даже ее смертью позор ляжет на Шанан-дэя.

Дождавшись яростного "я-с-са", Роксана задержала конец кнута и тут же отпустила, мгновенно освободив ладонь от стягивающей петли. Как она и ожидала, стремительный рывок Шанан-дэя, в который он вложил всю свою силу, не остался без последствий. Нелепо взмахнув руками, он снова упал на землю. На этот раз на глазах у всех. Желтая степная пыль на мгновенье скрыла его позор от посторонних глаз.

Установилось совершенное молчание. Никто из всадников не позволил себе не то что смеха — простой усмешки. Случись такое — это повод для смертельной дуэли на кнутах. Так, как завещали предки. Ведь для того, чтобы иметь право на смех, следовало указать на причину. Именно поэтому тот, кто улыбался, должен был сначала показать пальцем на то, что послужило поводом для веселья.

Когда Шанан-дэй поднялся, сжимая в руке отвоеванный кнут, отплевывая набившуюся в рот пыль, Роксана приготовилась к смерти. Ей удалось не просто разозлить его, а довести до бешенства — значит, смерть будет быстрой.

Девушка стояла, не сводя глаз с Шанан-дэя, готовящегося нанести удар. Кровь стекала с разорванной ладони и жадная до влаги степь впитывала капли. Против воли Роксана усмехнулась, подумав о том, что вся ее кровь вряд ли утолит вековую жажду.

Шанан-дэй понял ее усмешку по-своему. Разъяренный до безумия, он не стал тратить время на долгую прелюдию. Получивший волю кнут со свистом рассек воздух. Ярость — плохой советчик и железный шарик вспорол шипами землю там, где только что стояла Роксана.

Удар следовал за ударом. Девушке оставалось одно: готовиться к тому моменту, когда силы оставят ее и Шанан-дэй нанесет ей последний, смертельный удар. Разглядев в поднятой пыли разгоряченное от бессильной ненависти лицо степняка, Роксана вдруг почувствовала прилив сил. Кривая усмешка снова тронула ее губы.

Внезапно шепот прокатился по сомкнутому ряду всадников. Будто и они звериным чутьем поняли этот странный перевес сил в сторону непокорной рабыни.

Роксана и не заметила, как спешился один из всадников. Она увидела его только тогда, когда он вошел в круг, подняв правую руку над головой в знак того, что у него есть что сказать. И лишь усталостью можно объяснить то, что Шанан-дэй воспользовался передышкой.

Кочевник — высокий, выше Роксаны на полголовы вступил в круг. Как только она его разглядела, то поняла: лишь ему Шанан-дэй мог позволить прервать поединок. Потому что Ханаан-дэй был гостем. Неизвестно, какие пути привели его месяц назад на становище, но по обычаю, он навсегда оставался гостем. Тем, кому многое позволено, а еще больше запрещено. Ему позволялось бесцеремонно прервать затянувшееся убийство, однако участвовать в жизни становища он не мог.

Рослый, по меркам кочевников, Ханаан-дэй негромко заговорил на степном наречии вскоре после того как убедился — Шанан-дэй склонен прислушаться к его словам.

Пользуясь передышкой, Роксана тяжело дышала, восстанавливая дыхание. На всякий случай. Никто не знает, что придет на ум дикарям. Вдруг быстрая смерть отменяется, и ей предстоит готовить тело и дух к долгой и мучительной.

За годы, проведенные в рабстве, Роксана отлично поняла, о чем они говорили. Что греха таить, она была удивлена поступком Ханаан-дэя. Однако когда до нее дошел смысл его слов, она удивилась еще больше.

— Уважаемый Шанан-дэй может прислушаться к моим словам, а может продолжить наказание. Это — решение Шанан-дэя, и я приму, что бы он ни решил, — Ханаан-дэй — приложил ладонь к груди. Но не со стороны сердца.

"Уважаемый, как же!" — про себя отметила жест Ханаан-дэя Роксана. Если ладонь к сердцу означала полное и безоговорочное почтение, то прижатая к другой стороне груди могла быть истолкована двояко. Дескать, я тебя уважаю, но ты сначала докажи, что тебя есть за что уважать.

— Говори, — Шанан-дэй дышал со свистом. Ему сбивала дыхание не усталость, а неутоленная злоба.

— Ты знаешь, уважаемый, — Ханаан-дэй прищурил глаза, предваряя долгую речь, чтобы собеседник был к ней готов. — Я пригнал в становище табун отборных степных коней и в них у меня нет недостатка. Я выполнил условия рода и все остались довольны, — он легко обвел рукой прислушивающихся к его словам всадников. — По обычаю мне оказали почтение, выделив двух рабынь, и мой шатер полон достатка…

Роксана мысленно ехидно улыбнулась, вспомнив тот шатер. Вот ведь, давно уже приспособились к обычному жилью, а все шатром называют. Да и само становище — не более чем обычная деревня. Завоеватели привыкли давать вещам знакомые имена — кто ж им в это откажет?

— …по-прежнему испытываю недостаток в рабынях. Я согласен заплатить за нее золотой и говорю всего лишь об отсрочке наказания. Через два месяца я покину гостеприимное становище, и почту за честь вернуть рабыню уважаемому Шанан-дэю, с тем, чтобы он насладился радостью, отложенной на время. И пусть рабыня примет смерть, когда моя нужда в слугах отпадет. И пусть смерть не покажется ей легкой. Я жду твоего решения, уважаемый, но приму любое.

Умный человек, — Роксана не сдержала легкого вздоха, — ни разу не сказал "прошу". Только в этом случае отказ Шанан-дэя мог быть расценен как оскорбление. А так — просто болтовня. "Я сказал — ты послушал".

Шанан-дэй стоял, не глядя Ханаан-дэю в глаза.

По едва заметным мелочам Роксана видела, как зарождается вражда между двумя степняками. Она не знала, что подвигло Ханаан-дэя на этот поступок: нехватка в рабынях, или что другое. И вполне возможно — если сговор состоится — за пару месяцев ей предстоит пройти через такие унижения, которые не способно представить даже ее разгоряченное воображение.

Что подтолкнуло Ханаан-дэя девушка не знала. Однако то, что происходило в голове ее хозяина, не составляло для нее тайны. Он мог отказать просителю. В этом случае он наживал смертельного врага. И еще. Ему предстояло довести до конца начатую казнь прямо здесь. А уж он вправе был сомневаться в быстром успехе начатого, после того, как все не заладилось с самого начала. Согласие же позволяло ему сохранить лицо. Кроме того, отныне Ханаан-дэй был ему обязан. Пустячок — а приятно… Но куда в таком случае прикажете деть неудовлетворенную злобу, что искажала и так лишенные привлекательности черты?

Не зря Шанан-дэй слыл расчетливым человеком. Подлость — что есть, то есть, но и хитрости ему было не занимать. Он нашел в себе силы смирить гордыню. Тем более, что казнь только откладывалась на пару месяцев. А что такое месяц для степняка? Всего лишь время, за которое многое может случиться.

— Роксана, — наконец, коротко прорычал бывший хозяин, вручая просителю вместе с именем и ее саму. Шанан-дэй протянул открытую ладонь в знак состоявшегося сговора для ответного касания.

— Роксана, — повторил Ханаан-дэй, даже не взглянув в ее сторону.

Девушка плохо помнила обратную дорогу. Точнее, она не помнила ее вовсе. Когда Ханаан-дэй, даже не удосужившись как следует ее ударить — чтобы сразу поняла, кем она была, тем и осталась — хозяйской рукой перекинул ее через седло, Роксана потеряла сознание. Или заснула. Так или иначе, вспоминать было нечего. Благая мысль о том, что надо бы держаться подальше от зубов свирепого жеребца, покосившегося на нее горящим глазом, ненадолго удержала ее на зыбкой грани между явью и сном.

Очнулась Роксана оттого же, отчего и впала в забытье. Ее снова как мешок сбросили на землю, на этот раз благоухающую конским навозом. Она озиралась по сторонам, еще не понимая, где находится. И едва успела откатиться от копыт жеребца, стремящегося во что бы то ни стало сорвать на ней свою злобу. Он вправе был сердиться. Проделать обратный путь с двойной ношей — странно, что он не отгрыз девушке что-нибудь, до чего смог дотянуться!

Свирепость степных коней, под стать их владельцам, и послужила причиной того, что Роксана не рискнула воспользоваться таким вот жеребцом для побега. Как иная собака хранит верность одному хозяину, так степная лошадь всю жизнь предана единственному человеку. Ты можешь кормить ее каждый день, чесать ей шкуру специальной щеткой, убирать за ней навоз — все тщетно. Сколько бы времени ни прошло, подходя к такой лошади будь уверена: стоит тебе зазеваться и проклятая тварь укусит тебя.

— Вставай, — согнутая в три погибели старуха поддела Роксану носком остроносой туфли. — Хозяин велел осмотреть твою рану.

Роксана попыталась подняться. Это удалось лишь со второй попытки. Облокотившись по привычке на правую руку, она с удивленьем заметила, что ладонь туго перевязана куском белого полотна. Когда это произошло, и главное — кто это сделал, осталось для нее тайной.

Некоторое время пришлось постоять, пережидая сильное головокружение, которое едва не опрокинуло Роксану туда, откуда она только что поднялась. Потом послушно двинулась вслед за старухой, держась левой рукой за стену сарая. У поворота девушка столкнулась с Оленкой, одной из рабынь Фагран-дэя. Та ойкнула, торопливо закрыв рот рукой.

— Здравствуй, — не удержалась Роксана. Хотела добавить "Оленка", а вместо этого сказала, — становище.

Тут же выругалась про себя: дала же себе слово никогда не называть деревню степным именем. И, невзирая на клятву, каждый раз ошибалась.

— Не ожидала, — одними губами шепнула Оленка, и, не задерживаясь больше ни на мгновенье, поспешила дальше. Все знают, как крут Фагран-дэй. Попробуй задержаться — получишь сапогом в живот — свет белый немилым покажется.

Оленка не договорила, но Роксана отлично поняла, что та имела в виду. "Не ожидала увидеть тебя"? Нет, такое начало имело окончание — "живой". Роксана склонна была с ней согласиться. Она сама до сих пор в это не верила. Только неизвестно еще, чем отсрочка от смерти обернется.

В сарае, уже переделанном на степной манер, где окна были завешаны шакальими шкурами, Роксана опустилась на пол, убранный разноцветными тюфяками. В центре, окруженный камнями, еще тлел огонь. Белесый дым вился змеей, отыскивая через дыру в потолке путь на свободу. В подвешенном над огнем котелке что-то тихо гудело.

Роксана долго не могла отвести усталых глаз от тлеющих огней, поэтому не сразу поняла, что старуха обращается к ней, протягивая высохшую руку.

— Глухая, — ворчливо пробормотала она, срывая с ладони Роксаны пропитанную кровью повязку. Зачем-то понюхала ее, дернув крючковатым носом. — Хорошо. Тебя вылечу. Сегодня спи, завтра работать будешь. Больные рабы хозяину не нужны.

Повернувшись к огню, старуха потянулась к котелку, но вдруг покачнулась, развернулась всем телом и уставилась на Роксану. Выцветшие маленькие глазки, почти скрытые за морщинистыми веками, впились в лицо. Кустистые седые брови сошлись у переносицы, словно не обычная девушка сидела перед ней, а одна из Отверженных. Обломанные желтые ногти терзали кровавую тряпку, только что снятую с ладони Роксаны. Старческие губы открылись, обнажив вспухшие десны и два оставшихся зуба. Старуха силилась что-то сказать.

От неподвижного взгляда старухи Роксану бросило в дрожь. Все знахарки знаются с нечистой силой, это каждый знает. Напустит на нее демона, заберет ее душу, и будет потом приказывать! Не за этим ли ее оставил в живых Ханаан-дэй?

Старуха беззвучно шевелила губами. Роксана хотела прервать жуткое молчание пустяковым вопросом, но нарастающий ужас разогнал все мысли.

Старуха отбросила многострадальную тряпку и потянулась к Роксане сухими тонкими пальцами.

От страха Роксана вжалась спиной в дощатую стену сарая. Хотела крикнуть, позвать на помощь, но кого дозовется бесправная рабыня?

Налетевший порыв ветра с шумом откинул полог, закрывающий вход, разворошил затухающие угли в костре и бросил пепел старухе в глаза.

— Фу, — та очнулась, будто ее толкнули и заморгала слезящимися от пепла глазами. К ее ногам жалась невесть откуда взявшаяся в сарае черно-белая кошка. — Пошла! — без должного почтения старуха пнула ее ногой. — Стара стала, — проскрипела она, отступая от Роксаны. — Привидится же такое. Совсем стара стала. Меня зови Гульнара. Я прислуживаю Ханаан-дэю…

— Я знаю, — не сдержалась Роксана. От пережитого страха она забыла, как себя вести.

— А знаешь, так молчи больше, — отрезала старуха. — Молча, так дольше проживешь. Хотя тебе, — она махнула рукой, — в любом случае всего ничего и осталось.

— Вернись. Поставь еще раз.

Голос Ханаан-дэя оставался спокойным. Ни грубого окрика, ни удара по ребрам.

Роксана осторожно перевела дыхание. Шанан-дэй, например, в качестве наказания наматывал ее косу на руку и хлестал по щекам. И ведь запрещал волосы резать, гад. А новый хозяин ведет себя иначе. Просто повторяет приказ и все. Правда, заставил ее раз десять возвращаться, снова и снова выполняя приказание. Но ведь не бил! А прогуляться туда-сюда с тяжелым подносом, уставленным многочисленными мисками с кушаньями — так от нее не убудет.

Дождавшись, пока девушка в очередной раз расставит на маленьком столе — ножки всего в ладонь высотой — чашки для ужина, Ханаан-дэй так же спокойно, словно не было этих упражнений с подносом, обратился к ней.

— После ужина уберешь посуду, зажжешь свечи. Я жду гостя.

И все это было сказано на чистом веррийском языке бывшего Королевства Семи Пределов. Кто бы мог подумать, что вместо того, чтобы насаждать родной язык, завоеватели заговорят на языке покоренного народа! Но так уж случилось, что так же бережно, как они относились к оружию, кочевники берегли и родной язык. Будто там крылось то, что непременно помогло бы рабам освободиться от иноземного ига.

Ныне опустошенная и разоренная страна стала добычей степняков, налетевших с Юга как саранча. Сметая все на своем пути, несметные полчища продвигались на север. Иные города и деревни сжигались дотла, а иные приспосабливались для привычной жизни. Защитники Королевства разделили участь своей страны. Тех, кто оказывал сопротивление ждала скорая смерть. Тех, кто оказать достойного сопротивления не мог, ждало рабство. И они, оставшиеся в живых, завидовали тем, для кого все было кончено.

Роксана знала об этом не понаслышке. Долгое время — целых десять лет — отец с матерью прятались от мира в забытой Светом лесной деревне. Но беда настигла и там. За долгие годы степняки приноровились вести войну и в лесах, которых поначалу избегали. Роксана никогда не сможет забыть, какой лавиной обрушилась на три десятка деревенских жителей, включая и маленьких детей, сотня свирепых кочевников. Какое сопротивление могли оказать от силы десять мужчин, вышедших навстречу врагу, сжимая в руках мечи и луки? То было хладнокровное убийство, сравнимое разве с охотой кочевников на степных волков.

Тогда горело все, что могло гореть. И гибли все, кто мог держать в руках оружие.

Отец Роксаны — Ладимир — сражался до последнего. Залитый своей и чужой кровью, со стрелой в боку, он яростно отбивался от кочевников. Отступать ему было некуда. Он мог лишь умереть.

Он и умер, ни разу не оглянувшись назад, где спиной к спине с ним сражалась мать. Они погибли почти в одно время. Только отец чуть раньше. Мать кочевники щадили. Роксана помнит, как один из них ударил мать кнутом по ногам, заставив опуститься на колени. Степняк медленно приближался, оценивая будущую рабыню, но острый нож, посланный твердой рукой, вонзился ему в шею. Залитый кровью, кочевник рухнул к ногам женщины.

Матери не удалось подняться с колен. Степняки налетели на нее, как дикие звери. Они не услышали от нее ни звука. Тяжелый топор ударил ее в грудь и она умерла, накрыв своим телом мертвого мужа.

Богатая добыча досталась степнякам: шестеро испуганных детей, из которых самой старшей была Роксана, да нехитрый деревенский скарб.

Когда на рассвете их уводили, Роксана оглянулась в последний раз, пытаясь унести в памяти все, что осталось от деревни. Серый пепел дыханьем ветра кружился в воздухе. Пепел засыпал остовы домов с не погребенными телами — словно выставленные напоказ они вызывали жалость и у него, старательно скрывающего смерть от посторонних глаз…

В последнее время ходили слухи о том, что пятнадцатилетнему господству степняков приходит конец и зреет на севере сила, возглавляемая бывшим Наместником. Оленка говорила об этом в самое ухо, чтобы не выпустить на свободу неосторожное слово, но так ли было на самом деле — кто же мог сказать точно?

Роксана аккуратно поставила толстые свечи на подставки, как положено — на одинаковом расстоянии друг от друга. Комната, по обычаю степняков с наглухо заколоченными окнами, была погружена в темноту. Девушка зажгла свечи и осмотрелась. Все готово к чаепитию: обожженные бока глиняного чайника дышали жаром, на маленьких тарелках лежали сладости и печенье. Пора было уходить, чтобы не столкнуться с хозяином. За такую повинность даже он вряд ли удержится от наказания.

Совсем уж было собралась уходить — поднялась с застланного одеялами пола и сделала шаг к двери. И тут ее повело. Не иначе, всему виной были свечи, в чей воск добавляли Сон-траву, что делала тело легким и проясняла мысли. Голова закружилась, свечи стремительно понеслись по кругу. Комната, на миг вспыхнув ослепительными огнями, вдруг провалилась в пропасть. И оттуда, из глубины на Роксану глянуло огромное черное лицо, обрамленное белыми змеями волос.

Лишь близкая стена удержала девушку от паденья. Но неумолимое время не делало поблажек. Кто может сказать, сколько времени прошло до того, как очнулась она, сидя на корточках у стены и прижимая к горячим вискам холодные руки?

В сенях хлопнула дверь и Роксана, не помня себя от страха, заметалась по комнате. Разумная мысль, что лучше принять наказание — десяток ударов плетью, чем быть вовсе засеченной до смерти, не остановила ее. Змеей проскользнув за дверь комнаты, она в последний момент втиснулась в клеть, дверь в которую была давно снята с петель, и присела за тяжелым сундуком, оставшимся от прежних хозяев.

Сердце птицей трепетало в груди, когда мимо нее, буквально в трех шагах прошли двое. Роксана боялась поднять голову. Стиснув зубы, затаив дыхание, она сидела за громоздким сундуком тихо, как мышь. Но имя гостя, произнесенное Ханаан-дэем вслух заставило ее еще сильнее вжаться в тесный угол.

— Уважаемый Шанан-дэй пусть располагается, как ему удобно, — низкий голос нового хозяина эхом отдавался в голове.

— Умеет уважаемый Ханаан-дэй принять гостей…

Колыхалось пламя в такт неспешным словам, сладкий запах Сон-травы кружил голову. Кочевники беседовали о конях и оружии.

Постепенно Роксана успокоилась. Через некоторое время она осмелела настолько, что приподняла голову над сундуком. Дверь в комнату Ханаан-дэй оставил открытой. Еще бы! Он вообще терпеть не мог дверей, и неизвестно в силу каких причин не снял с петель и эту, как все остальные.

Свечи горели ярко и Роксана отлично видела, как щурится Шанан-дэй, настраиваясь на долгий разговор. Поблескивали бусины, вплетенные в многочисленные косицы. В отличие от него, Ханаан-дэй брился наголо, в знак того, что близкий родственник принявший насильственную смерть так и остался неотомщен. Нить усов огибала тонкие губы и спускалась по подбородку. Черные глаза, слишком большие для степняка, наводили Роксану на мысль, что новому хозяину не стоило бить себя кулаком в грудь, доказывая свою чистокровность.

— …ты достойный человек, Ханаан-дэй. Оставим на время Джавар.

Знакомое слово заставило Роксану встрепенуться. Память тут же услужливо подсказала, что Джавар — тот самый Свод законов, который заставлял кочевников жить, следуя старинным правилам. На степном наречии "оставим Джавар" значило ни что иное, как "скажу тебе правду-матку, но имей в виду — я тебе ничего не говорил". И если до того, она могла побаловать себя надеждой, что ее оставят в живых, то с каждым произнесенным словом эта надежда таяла, как снег весной.

— В любой войне самое главное — вовремя уйти, — тихо заговорил прежний хозяин. — Халиф первым нарушил старинное правило. Мы завязли в лесах. Джавар запрещает уходить с поля боя раньше халифа, но времена меняются. Не мы первыми начали, и тот, кто должен беречь Джавар, сам его и нарушил. На севере собирается мощная сила и близок тот час, когда не уходить нам придется, а спасать свои шкуры. И на дорогах неспокойно. Я слышал, вы от разбойников еле отбились. Было так?

— Было, — согласился Ханаан-дэй.

— Будет хуже. Наместник с севера и разбойники здесь, на западе.

— Разбойникам все равно кого резать. И каждый сам по себе. Разбойники Наместнику не братья: два конца кнута не срастутся, как ни старайся.

— Я хочу одного: чтобы и Наместник и разбойники меня перестали волновать. Мы достаточно выпотрошили лешаков, пора домой. Ты недавно с Юга. Что ждут от нас?

— Людей много, — Ханаан-дэй поднес ко рту пиалу с крепким чаем, куда для вкуса была добавлена настойка из перебродивших ягод бузины. — И мнений много.

Установилась пауза, во время которой Шанан-дэй пожирал глазами нового хозяина Роксаны. Но тот остался безучастен. На его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Не хочешь откровенности, — тихо сказал Шанан-дэй. — Дело твое. Ты сегодня здесь, а завтра тебя здесь нет. Торговлю ты закончил, — он бросил на Ханаан-дэя прямой как стрела взгляд. — Продешевил только. За тот золотой, что ты дал за рабыню, трех можно было купить на торгах в Славле.

— Где Славль, — кочевник отхлебнул из чашки. — А где я.

— Верно. Как говорят лешаки: поздно искать соль когда миска пуста. Последнее скажу: осталась рабыня ненаказанной, много чего надумать может. Лесной народ Джавара не знает.

Ханаан-дэй потянулся к чайнику и снова наполнил пиалу.

— Я сказал: обожди месяц.

— Подожду, — Шанан-дэй поправил подушку и поерзал, устраиваясь на тюфяке. — Теперь и саблю можно посмотреть.

Ханаан-дэй кивнул головой и легко поднялся. Роксана убрала голову, слушая гулкие удары сердца. Ей вдруг показалось, что хозяин положил оружие в сундук, за которым она пряталась. Но кочевник остался верен себе: самое дорогое хранил в тайнике. Девушка еще переживала кратковременный приступ страха, когда он прошел мимо нее, обдав сладким запахом Сон-травы.

Дверь, ведущая во двор, скрипнула и тут же с шумом закрылась. И только тогда Роксана решилась снова выглянуть из-за угла сундука. Ее беспокоил Шанан-дэй, как беспокоила бы змея, забившаяся под лавку.

То, что девушка увидела, чуть не заставило ее поднять голову. Бывший хозяин протянул руку к пиале Ханаан-дэя. Раздался тихий щелчок и на массивном золотом перстне отскочила верхняя часть. Тонкой струйкой, тотчас блеснувшей в свете свечей, в пиалу посыпался серебристый порошок.

Открылась дверь, и вслед за хозяином, сжимавшим в руках оружие, тенью вошла старая Гульнара. Она застыла у порога, терпеливо дожидаясь, когда ей отдадут драгоценную саблю, которую надлежало тайным наговором очистить от прикосновения чужих рук.

Пока Шанан-дэй восхищенно цокал языком, слушая историю о том, как прадед хозяина раздобыл саблю, мысли у Роксаны затеяли чехарду. Они бродили по кругу, неизменно возвращаясь к тому, с чего начинались: туда Ханаан-дэю и дорога. Она нисколько не сомневалась в том, для чего ее прежнему хозяину понадобился такой способ убийства. Кто же подумает, что истинный кочевник решился отравить собрата? Это можно приписать лишь бесчестным "лешакам", далеким от Джавара. А кто поблизости остался безнаказанным и поэтому слишком много о себе возомнил?

Спина заныла при воспоминании об ударах кнута. Но ныла она зря. За убийство кочевника девушку ждет не кнут, срывающий пластами кожу, ее ждет смерть пострашнее. В загон, где Роксана будет находиться, выпустят диких волков, специально для казни отловленных в степи. Степной волк никогда не убивает добычу сразу. После его укуса кровь не течет и долгие, долгие часы голодная свора обгладывает еще живое тело.

— Отнеси саблю, Гульнара, — голос хозяина вернул Роксану к действительности. — Зови Роксану, пусть новый чайник принесет.

Вместо того чтобы пойти выполнять приказ, Гульнара вздрогнула, как будто ее позвали, нелепо, по-птичьи повернула голову и уставилась в темный угол клети, где затаилась Роксана. Так быстро, как только смогла, та втянула голову в плечи, молясь о том, чтобы старуха ее не заметила.

Установившееся молчание заставило девушку покрыться холодным потом. Из-за того, что она не видела, что происходило в комнате, стало еще страшнее. Ей чудилось загадочное перемигивание Гульнары с хозяином, с тем, чтобы застать ее врасплох. Казалось, тишина скрывает звуки осторожных шагов, и старуха подбирается все ближе и ближе к месту ее убежища. Еще чуть — и раздастся окрик, стоившей ей жизни.

— Хорошо, — наконец, произнесла старуха и Роксана облегченно перевела дух.

Старуха вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. По старости она все время забывала, что хозяин не любил закрытых дверей. Так или иначе — не воспользоваться предоставленной возможностью было глупо. Дождавшись, пока Гульнара пройдет в сени, девушка с великой осторожностью скользнула следом за ней. Кто будет разбирать, что входная дверь скрипнула дважды?

Взяв по приказу старухи тяжелый поднос, Роксана поднималась по ступенькам, боясь расплескать не чайник, а те мысли, что так и не привели ее к решению. В конце концов, если ей суждено умереть, она захватит с собой одного из кочевников — пусть и таким способом — это ли не то, к чему следует стремиться?

Вошла в комнату, преодолевая слабость в ногах. В глубине души надеялась, что выбор уже сделан без нее. Пиала хозяина убедила ее в обратном. Сидевшие на корточках перед столиком кочевники молчали, словно сама судьба готовила им посуду для чаепития. Молчание Шанан-дэя было исполнено тайного ожидания и Роксана вдруг поняла: пусть умрут сотни кочевников, это не доставит ей радости, если останется в живых ее прежний хозяин.

Ярко горели свечи, дурманила голову Сон-трава. И так легко объяснить то, что дрогнула рука, выставлявшая с подноса свежий чайник. Пиала с отравой опрокинулась. Темный напиток залил не только столик — несколько капель попали на подушку, на которой возлежал Ханаан-дэй. Как во сне Роксана наблюдала за тем, как по подносу растекается лужа. Хотела одернуть руку и не смогла. Цепкая рука хозяина волчьим укусом сжала запястье.

У Шанан-дэя вырвался возглас. В нем не сквозило злорадство от ожидания скорой расправы — Роксану обожгло вздохом разочарования.

— Убери, — коротко приказал хозяин, спасенный от постыдной для воина смерти и отпустил ее руку.

Она выходила из комнаты, по-прежнему не поднимая глаз, как положено воспитанной в строгости рабыне. Ей ни к чему было видеть, какими взглядами проводили ее степняки. Ханаан-дэй задумчиво смотрел на нее как на своевольную, несмотря на побои лошадь, показывающую свой норов. А бывший хозяин…

Его взгляд, полный ненависти, толкал ее в спину. Да так, что она едва не споткнулась на пороге.