"Че: «Мои мечты не знают границ»" - читать интересную книгу автора (Вольф Клаус-Петер, Гросс Хорст-Эккарт)

«Мы обретем свободу или станем мучениками»

Давящая духота нависла над Гуаякилем. По берегам Гуаяс растекался, плавясь, солнечный диск. Вскоре после выпускных экзаменов Эрнесто снова отправился в путь. По дороге из Боливии в Эквадор к нему присоединились молодой адвокат Эрнесто Рохо и Калика.

В Гуаякиле они познакомились с тремя аргентинскими парнями, которые тоже хотели попасть в Колумбию. Но одного желания оказалось мало. Чтобы получить визу в Колумбию, нужно было предъявить авиабилеты до Боготы. А денег на них не хватало. Они снимали на всех одну комнатенку с единственной кроватью. Кто приходил первым, тот и спал на ней. Остальные размещались на полу.

Сидя в ресторанчике городского Союза рабочих, они обсуждали сложившуюся ситуацию.

У Рохо было рекомендательное письмо к одному адвокату. Он получил его от лидера чилийских социалистов Сальвадора Альенде.

Рохо считал, что надо разыскать адвоката и без обиняков попросить его о помощи. Эрнесто был того же мнения. Четверо остальных неопределенно пожимали плечами. Кому охота помогать таким голодранцам, как они?

Двери Союза рабочих были открыты настежь, и в зал изредка залетали легкие порывы ветра. Приятели сидели, потягивая охлажденное пиво, и прикидывали, нельзя ли позволить себе хоть одну порцию свиных ребрышек на гриле.

Свиные ребрышки стоили тут недорого. Пиво тоже. Это их сюда и привлекло. Но они были почти на мели.

— Вперед, Рохо, попытка не пытка, — подбадривал приятеля Эрнесто. — Двинули к юристу!

Рохо встал. Договорились, что товарищи дождутся их тут.

Адвокат неожиданно для них обрадовался. Рекомендательное письмо, подобно волшебной палочке, сделало их союзниками. Он помог им. Можно было ехать дальше.

Выйдя из адвокатской конторы, они на радостях затеяли шутливую потасовку, дурачились напропалую. Невзирая на жару, возвращались, весело пританцовывая. Еще издали Эрнесто прокричал:

— Полный порядок! Шесть оплаченных билетов на банановую шхуну. Шесть! Попрошу быстренько пивка для меня! Да чтоб со льда!

— Ты так и ходил к законнику? — спросил кто-то из аргентинцев, указывая на траурную каемку под ногтями.

— Я ведь не свататься ходил, — рассмеялся от души Эрнесто. Он заказал себе две порции свиных ребрышек на гриле и ел их руками. Потом смачно облизал жирные пальцы и отхлебнул пиво из кружки Калики.

— Ну дела! Ты что — сам себе заказать не можешь?

— Нет.

— Почему же?

— Все деньги кончились.

Рохо угостил каждого кружкой пива: надо было обмыть бесплатные билеты.

— Гевара, дружище, давай махнем вместе в Гватемалу. Что ты, ради всех святых, забыл в этой Венесуэле? Там же только деньги заколачивать можно!

Эрнесто, мгновенно посерьезнев, ответил:

— Хочу разыскать там моего друга Гранадоса, думаю устроиться лечащим врачом в лепрозорий. А заодно и исследованиями заняться…

Все загалдели, перебивая друг друга.

— Вот тебе раз! Тебя еще и на исследования потянуло. Сам же недавно говорил, что хочешь изучать древние развалины майя. В Гватемале сейчас можно увидеть и кое-что поинтереснее. Там происходит настоящая революция. Аграрная реформа. Кампания по ликвидации неграмотности. Воистину там что-то сдвинулось с мертвой точки. Янки теряют свою власть и влияние. Айда со мной. Хотя бы на пару месяцев. А потом дуй к своему Гранадосу и исследуй себе сколько душе угодно.

— Держи, Эрнесто! Еще по одной. Твое здоровье!

— Честно говоря, мне очень хотелось бы в Гватемалу. И настоящую революцию своими глазами увидеть — тоже страшно хочется. Но я ведь уже пообещал Гранадосу…

— Ха-ха, обручен ты с ним что ли? Они кутили до тех пор, пока не спал зной и тени не стали длиннее.

— Прошу внимания, — голос Эрнесто перекрыл общий гам. — Настоящую революцию прозевать стыдно. Гранадосу придется подождать. Даешь Гватемалу!

Друзья восторженно подхватили:

— Даешь Гватемалу! Да здравствует президент Арбенс!

— Как врач я смогу послужить делу революции.

— Святое дело.

— За это обязательно надо выпить. Деньги у кого-нибудь остались?

— Могу свои часы заложить.

— Стало быть, еще шесть пива!

Застолье продолжалось до тех пор, пока сам трактирщик не забастовал. Они побрели в свое убогое жилище. Переступив порог каморки, кто-то из друзей с ходу поинтересовался:

— А как на ночь устроимся? Пришли-то мы вместе? Кому же сегодня кровать достанется?

— Собачья конура, а не комната. Глаза бы мои на нее не глядели!

— А мне до лампочки, где дрыхнуть. Эрнесто уловил по ситуации, что у него есть шанс хоть раз выспаться в единственной постели. В небольшой отгороженной клетушке было нестерпимо жарко. Он не был брезглив. Но при одной лишь мысли о маленьких ползучих тварях, которых привлечет запах пропотевшей кожи, вожделенный сон оборачивался пыткой.

— А спорим, — сказал он, — спорим, что мои трусы до того засалены, что могут стоять, куда я их поставлю.

— Ха-ха, да ты сам с трудом на ногах стоишь.

— А вот трусы мои смогут. Железно.

— Хотелось бы лично убедиться. Эрнесто уже раздевался. Рывком стащил штаны и бросил их в угол. Затем снял трусы и провозгласил:

— Мои трусы! Они настолько задубели от пройденных километров, что смогут стоять колом в любом месте.

Он, как фокусник, продемонстрировал всем деталь своего туалета, поставил ее на пол, и она действительно застыла как вкопанная. Пока все утирали слезы от смеха, он нырнул в кровать, завернулся в простыню и пророчески изрек:

— Со временем я научу их еще и ходить.

Во время разговора их руки как бы случайно сближались, касаясь друг друга, и снова расходились. Прикосновения делались все чаще, интервалы между ними — все реже. Это происходило как бы ненароком. Словно руки существовали сами по себе, а прихотливая игра пальцев возникала помимо их воли. Сами они говорили о совершенно других вещах и смотрели друг на друга подчеркнуто серьезно.

— Нет, боливийская революция меня разочаровала. Вообрази, мне там индейцы встретились, так они попросили, чтобы им нарезали землю. А чиновники в ответ на это стали обсыпать их каким-то белым порошком. Наподобие ДДТ. Я думал — кончусь на месте. Спросил этих типов, что все это значит. Один из чинуш объяснил, что, мол, иначе индейцы занесут вредных насекомых в их бюро. Даже не представляешь, как я рассвирепел. С такой революцией мне не по пути. Там, где орудуют такие подонки, там…

Ильда перебила его.

— Но, Эрнесто. Нельзя же судить обо всей революции по отдельно выхваченным эпизодам. Ставить на ней крест лишь потому, что какой-то остолоп не сумел ничего понять. На мой взгляд, несравненно страшнее то, что они не покончили с зависимостью от американских монополий. Они добывают сырье, а потом сами же вынуждены закупать готовую продукцию. Опять-таки куда денешься, когда США — их крупнейший закупщик олова. Эрнесто насупил брови.

— Тогда пусть они продают свое олово СССР, чтобы разорвать мертвую хватку американских концернов.

Неожиданно она рассмеялась.

— Ты что? Разве я какую-нибудь глупость сморозил?

— Нет, Эрнесто. Ну, конечно, нет. Просто всякий раз, как я вспоминаю нашу первую встречу, меня разбирает смех.

— Ну-ка, ну-ка! Мне запомнилось только, что я себя в тот день паршиво чувствовал. Ждал приступа астмы.

— Так оно и было. Очевидно, поэтому ты и сидел, как напыщенный породистый индюк! Я решила, что ты самовлюбленный тип. Грудь колесом выпятил. Так и сидел все время. Да еще молчал. Лишь изредка вставлял «да» или «нет». Этак лаконично. Будто одолжение делал. Ох, как я на тебя тогда разозлилась. Мне ведь и в голову не могло прийти, что на самом деле ты просто пытался совладать с астмой. К тому же я, когда тебя увидела, сразу подумала: «Этот фрукт слишком хорош собою, чтобы еще и умным быть».

Эрнесто расхохотался.

— Только потом, при нашей следующей встрече, когда ты заговорил о своих политических взглядах, я к тебе прониклась симпатией, отменила свой приговор.

Эрнесто явно понравились эти слова, и он взял руки Ильды в свои. Она же как ни в чем не бывало продолжила:

— Что меня сразу подкупило, так это твое отношение к профессии врача. Как ты это замечательно сказал. Будучи врачом, не собираюсь состоять на службе у какого бы то ни было привилегированного класса. Не желаю заниматься больными, которые слишком много о себе понимают, равно как и теми, чьи болезни проистекают от неумеренности и тунеядства.

— Если тебе это интересно, Ильда, могу показать первые страницы моей статьи. Я там как раз рассматриваю положение врача в Латинской Америке. С этой целью объездил, как ты знаешь, немало стран. Пишу о слабой государственной помощи, стараюсь показать картину здравоохранения, которое повсюду находится пока еще в плачевном состоянии.

Несколько дней Эрнесто не появлялся у Ильды.

«Заметила ли она вообще мое отсутствие?»— думал он, набирая номер Института развития народного хозяйства Гватемалы.

— Соедините меня, пожалуйста, с сеньоритой Гадеа, отдел экономических исследований.

— Гадеа? С кем я говорю?

— Ильда, это я, Эрнесто. Не мог к тебе ни зайти, ни позвонить: астма не отпускала. А хотелось бы повидаться.

— С радостью, Эрнесто. Я уж и не знала, что думать: словно в воду канул. Сразу после работы зайду к тебе.

— Очень мило с твоей стороны, Ильда. До скорого.

Положив трубку, он подумал, что, судя по всему, не так уж он и безразличен Ильде.

Когда Ильда появилась в дверях пансиона, на Пятой улице столицы Гватемалы, где он снимал комнату, Эрнесто опять почувствовал приближение приступа. Здороваясь с Ильдой, он ощутил, что давление в легких снова увеличилось. Жадно ловил ртом воздух. Невольно подумалось: астматические приступы по сути не что иное, как проблема выдохнуть из легких набранный и переработанный воздух. Внезапно возник страх перед удушьем. Лицо его побагровело, на лбу выступила испарина.

— Эрнесто, ты должен немедленно лечь! — Ильда следила за ним с нескрываемой тревогой.

— Как славно, что ты пришла, — выдохнул он с трудом. — Я сейчас. Сделаю укол и вернусь.

— Я помогу тебе подняться по лестнице. Ильда хотела взять его под руку. Эрнесто отстранил ее. Медленно, очень медленно он поплелся наверх: «Не хочу, чтоб меня жалели! Не хочу!» Эта мысль стучала в висках, подгоняла по лестнице.

Без остановки, ступень за ступенью. Вот и комната. Едва переступив порог, он рухнул на кровать. Но не лег, а прислонился спиной к стене.

— Может, приляжешь? — спросила она.

— Нет, хуже будет. Дай, пожалуйста, шприц. Он на столе. И резиновый жгут. И окно, окно, пожалуйста, открой.

Когда он перевязывал руку, дышать было совсем невмоготу. Он ввел иглу в левое предплечье.

— Черт, вена!

Он скрипнул зубами, еще раз попытался попасть в вену. С третьего захода это удалось.

— Пожалуйста, затяни жгут потуже. Сердце бешено колотилось. Эрнесто вдруг охватил панический страх. Надо было во что бы то ни стало взять себя в руки.

Адреналин медленно перетекал из шприца в вену. Процедура занимала две минуты. Лекарство следовало вводить очень медленно. Время как будто остановилось. Последним усилием он выдернул иглу из вены. Пустой шприц выпал из рук.

Его дыхание постепенно пришло в норму. Ильда заговорила с ним.

— Что я могу сделать для тебя, Эрнесто?

— Ничего. Сейчас все будет хорошо. Адреналин действует быстро.

Он читал книгу. Весь внимание. Только губы шевелились, будто он говорил сам с собой. Время от времени откладывал книгу в сторону и что-то записывал. Он не заметил, как пришла Ильда.

— Что поделываешь, Эрнесто? Он радостно вскочил и обнял ее.

— Перевожу книгу Гаральда Уайта на испанский.

— Гаральд Уайт? Кто он такой?

— Он написал книгу о марксизме. Это хороший гринго.[7] Ему опостылел капитализм. Он хочет, чтобы жизнь была совершенно иной. Это меня и привлекло. Кроме того, надеюсь подзаработать пару песо.

Смотри-ка, ты еще и переводчик? Эрнесто сделал протестующий жест. Ильда рассказала, что ей удалось разузнать о Хосе Посадасе. Он руководил лагерем для трудновоспитуемых детей и подростков.

— Он собрал там либо тех, кто удрал из дома, либо живущих воровством. Словом, вконец ожесточившихся. Считает, что это не вина их, а беда. Они встали на неверный путь по вине общества, которое создает для них столь жалкие условия. Будь общественные условия иными, говорит он, эти ребята могли бы вырасти полноценными людьми.

— Что верно, то верно, — подхватил Эрнесто, — и я считаю: эти дети — жертвы голода. Неграмотности. И полнейшего безразличия со стороны общества. Отсюда прямая дорожка к уголовщине. И тем самым страна лишается полезных, здоровых сил. Эксплуатация губит на корню человеческое богатство Латинской Америки. А ведь все могло быть совершенно по-другому!

— Хосе Посадас ищет выход из этого отчаянного положения. В Сан-Хосе-де-Пиньюла возник настоящий детский городок. Они там хотят…

— Детский город?

— Именно. Притом расположен он в очаровательной местности. Среди высочайших пиний и чудесной природы.

— Съездим туда, Ильда. Хочется побольше узнать об этом эксперименте. И с Хосе Посадасом познакомиться. Если эти дети избавлены от необходимости бороться за существование, не может ли там вырасти новый человек?

В пансионе «Сервантес» частыми гостями были друзья Эрнесто и Ильды. Мнение Ильды здесь очень ценили. Она работала в подразделении министерства и, как правило, была информирована лучше всех. Заглядывали сюда также кубинцы и кое-кто из студентов.

А не была ли ошибкой экспроприация земель у Зеленого чудовища?[8] Янки усмотрят в этом вызов и попытаются свергнуть правительство.

Сказавший это студент удостоился лишь усмешки Ильды.

— С тех пор как у нас прогрессивное правительство, «Юнайтед фрут» тридцать четыре раза замышляла путчи. Все они были своевременно раскрыты и подавлены в зародыше.

— Это говорит не только в пользу аппарата безопасности, — вступил в спор Эрнесто, — отраднее всего, на мой взгляд, что целые отряды пролетариев и крестьян взялись за оружие, чтобы дать отпор путчистам. Надо быть предельно бдительными. Газеты США осыпают бранью Гватемалу. «Коммунистический форпост в Латинской Америке!» «Рука Москвы!» Подобные измышления распространяются не без злого умысла!

— Хотя все это полный бред! В Гватемале нет даже советского посольства. А проводимые тут реформы носят капиталистический характер. Частные предприятия укрепляют свои позиции. Арбенс пытается лишь воспрепятствовать тому, чтобы янки прибрали к рукам наши земельные богатства и рабочую силу.

— Налицо стремление провести аграрную реформу, — заметил один из студентов. — Закон вышел, по которому отныне всякий труд должен быть оплачен. Этого американские концерны не переживут. Им же еще и налоги платить придется. А они отродясь налогов не платили! Да тут еще у «Юнайтед фрут» 170 тысяч гектаров земли отбирают.

Ильда тряхнула челкой.

— Они за это получили компенсацию. Им выплачена сумма, которую они сами сочли эквивалентной.

— Ну это как дважды два! — не выдержал Эрнесто. — Цена для них явно занижена. Когда они узнали, что придется платить налоги, то нарочно оценили свои угодья так дешево. Именно для того, чтобы от налогов отвертеться.

Студент стоял на своем:

— Армас уже собрал наемников в Гондурасе. Говорят, он каждый месяц получает от правительства США 150 тысяч долларов на содержание войска и оружие. Он поставлен, чтобы свергнуть правительство Арбенса.

— Много ли гватемальцев под его началом? — поинтересовался Эрнесто.

— По слухам, так совсем немного! Большинство из других стран. Чаще всего из США. У них даже самолеты есть и летчики. А Гватемала собственных ВВС не имеет. Они развернули настоящую травлю из-за того, что компартия на легальном положении, да еще в выборах участвовала.

— Но у нее всего-то четыре места в Национальном конгрессе.

— Ну и что. Арбенс сотрудничает с ними. После споров Эрнесто и Ильда вышли прогуляться. Они остановились, прижавшись друг к другу.

Эрнесто после дебатов был возбужден. Ласковый вечерний воздух действовал на него умиротворяюще. Они простояли некоторое время в полном молчании. Эрнесто чувствовал, что сложившаяся политическая ситуация лично для него чревата опасностью. Тем приятнее было ощущать сейчас близость и тепло Ильды.

Дверь стремительно распахнулась, и в комнату, едва не растянувшись на полу, ввалился кубинец Нико. Он был в ярости.

— Сволочи! Сволочи! Банды Армаса вторглись в Гватемалу с территории Гондураса. Теперь начнется. Янки спустили с цепи своих сторожевых псов.

— Только без паники! — спокойно сказала Ильда. — Армия наверняка их остановит.

— Какое там остановит! Арбенс приказал в бой не вступать.

Нико в отчаянии мял огромными ручищами свою шляпу. Эрнесто бросился к радиоприемнику.

— Они уже начали расстреливать депутатов и профсоюзников. Любопытно, что первым делом они захватили район, принадлежавший «Юнайтед фру т».

— Почему Арбенс не бросает в бой армию? — спросила недоуменно Ильда.

— Потому что он трус! — воскликнул Нико.

— Не в этом дело. — Эрнесто протестующе поднял руку. — Он знает, что Гондурас лишь ждет повода доказать Штатам свою верноподданность. Бои в приграничной зоне они тут же объявят агрессией, после чего введут войска в Гватемалу. Правительство Гондураса действует исключительно по указке концернов США.

— Ты считаешь, что Арбенс уступит наемникам Армаса небольшую приграничную полоску? — спросила Ильда.

— Да, я допускаю такой вариант. Но мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы наемники не прошли дальше.

Нико все еще не мог успокоиться и совладать со своим голосом. Он громко кричал:

— Зачем «Фрут» понадобились головорезы Армаса, когда враг уже давно внутри страны?! Перифуа, посол США, специалист по переворотам и установлению диктатур! У него — прямая радиосвязь с Армасом. Его стараниями Армас заполучил средства для своего налета. А теперь он обрабатывает духовенство. Архиепископ Росель Ареллано давно с ним в одной упряжке.

Ильда нервно дернула Эрнесто за рукав.

— Что же теперь нам делать? Что?

— Вступим в ополчение и будем бороться. Что же еще?

Огонь разрастался стремительно. Языки пламени взвивались высоко к небу. Соломенные крыши и горящие балки с грохотом рушились на проезжую часть. Люди делали все, чтобы погасить огонь. Едва удавалось ликвидировать один очаг пожара, как огонь занимался двумя-тремя домами дальше. Военные самолеты Армаса бомбили столицу. В Пуэрто-Барриос они потопили английский сухогруз. Бомбардировке прежде всего подверглись важнейшие транспортные артерии. Самолеты интервентов орудовали практически беспрепятственно.

Эрнесто помогал доставлять боеприпасы к зенитным орудиям. Волок на себе тяжеленные ящики по охваченным пожаром улицам. От воя падающих бомб к горлу подступала тошнота.

— Эрнесто! Там не пройдешь! Давай в обход! — крикнул ему кто-то.

У него рябило в глазах, и он не смог разглядеть, кто ему кричал, но безошибочно различил кубинский акцент.

Один офицер чуть не сбил его с ног. Эрнесто, заметив, что у того высокое воинское звание, схватил офицера за обшлаг мундира и прокричал в лицо:

— Требую, чтобы меня отправили на фронт! Требую оружия! Хочу биться с подручными «Юнайтед фрут»!

Офицер бросил на него недоумевающий взгляд, оттолкнул в сторону и помчался дальше.

— Вы совершаете ошибку! — крикнул ему вдогонку Эрнесто. — Народ надо вооружать! Народ!

Случайно выглянув в окно, Эрнесто увидел Ильду, входящую в дом. Он удивился: сегодня она возвращалась из министерства раньше обычного.

— Все из рук вон плохо! Армия отказывается сражаться против наемников. Ее высшие чины требуют от Арбенса отставки, запрета компартии и устранения из профсоюзов всех его активистов.

— Арбенс не столь глуп, чтобы принять эти условия.

— Офицеры обещают в случае его согласия продолжить борьбу с наемниками Армаса и сохранить официальный политический курс правительства. За их спиной стоит церковь.

Эрнесто так саданул кулаком об стол, что пустая чашка опрокинулась, но не упала.

— Это все козни посла янки, — закипал Эрнесто. — Весь этот путч он превосходно организовал. Арбенс не сумел вовремя вооружить добровольческие формирования. Теперь он игрушка в руках армии. А там заправляют вояки, преданные США. Для них интересы госдепартамента значат больше, чем собственное правительство. Через Перифуа они в открытую сотрудничают с Армасом.

Арбенс отказался от поста президента. Власть взяла в свои руки военная хунта. Первым делом была запрещена коммунистическая партия, и по всей стране начались массовые аресты и расстрелы.

Эрнесто сидел, положив ноги на стол, что ему было совершенно несвойственно. Руки скрещены на груди, вид строптивый. Нико нервно вышагивал по комнате. Ильда тщетно пыталась унять дрожь в пальцах.

Неожиданно Эрнесто очень спокойно и хладнокровно произнес:

— Перифуа свою миссию выполнил. Мечте народов Латинской Америки пришел конец.

— Ну почему же, — в который раз вопрошал Нико, — ну почему Арбенс подал в отставку? Ведь население было на его стороне. Почему он не сопротивлялся?

— Я думаю, он действительно полагал, что все упирается в запрет компартии, — предположила Ильда. — Политическую роль и истинный масштаб антикоммунизма он не уяснил себе до конца.

— Кроме того, он недооценил роль армии и католической церкви…

В дверь пансиона «Сервантес» постучали. Все переглянулись с плохо скрытой тревогой. Кто бы это мог быть? Неужели пришли за ними, узнав, что они боролись против Армаса? Или они попали под подозрение как иностранцы?

Эрнесто направился к двери.

Перед ним стоял аргентинский посол.

— Я ищу господина Эрнесто Гевару.

— Это я.

Посол прошел внутрь и настоял, чтобы дверь за ним заперли на ключ. Впечатление было такое, будто он чего-то опасался. Его недоверчивый взгляд задержался на Ильде и Нико.

— Это мои друзья, — объявил Эрнесто. Посол помялся в нерешительности. Затем сказал:

— У меня для вас важное сообщение. Я располагаю информацией, согласно которой жизнь ваша в опасности. Разведывательная служба США занесла вас в черный список как коммуниста, подлежащего расстрелу сразу после свержения Арбенса.

Сообщение посла ошарашило Эрнесто. Он подумал: «Этим-то голубчикам я чем насолил?» Но внешне он старался держаться невозмутимо.

— Признателен вам за то, что предупредили.

— Советую немедленно перебраться в посольство. Я позабочусь, чтобы вы смогли вернуться в Аргентину за казенный счет.

— Готов явиться в посольство, если я там буду в безопасности. Но я не вполне уверен, что мне хочется обратно в Аргентину.

Посольство было уже наводнено людьми, искавшими там прибежища: кубинцы, гватемальцы, аргентинцы. Их разделили на две группы: демократов и коммунистов. Эрнесто, не раздумывая, отправился к коммунистам. Там был и Нико.

— Куда теперь подашься, Эрнесто? — спросил он.

— В ближайшую страну, где я мало-мальски застрахован от ЦРУ. В Мексику.

В Мехико он устроился на работу в больнице. Он не имел в виду осесть тут окончательно — всего лишь разбил бивуак в ожидании Ильды, которая еще томилась в гватемальской тюрьме.

Он снял скромную квартирку для себе с Ильдой и большую часть времени проводил в библиотеке. Запоем читал Неруду, Марти, Ленина, Хемингуэя и Карла Маркса.

Какова же была его радость, когда в больнице он случайно столкнулся с Нико. Они обнялись. До поздней ночи проговорили на кухне у Эрнесто.

Нико был счастлив, что встретил в Мехико кубинцев, своих старых товарищей по борьбе. Он предложил познакомить Эрнесто с ними.

— Ты обязательно должен познакомиться с Раулем Кастро. Мировой парень. Его нельзя не любить. Сидел на Кубе в каталажке — за участие в нападении на казарму Монкада. После помилования пришлось сматывать удочки. Они хотели пришить ему нападение на кинотеатр.

Эрнесто механически поглощал завтрак. Наконец он отодвинул тарелку в сторону и хотел уже встать, но Ильда удержала его за рукав.

— Поешь, Эрнесто. У тебя в запасе еще столько времени.

Эрнесто отрешенно покачал головой.

— Пойду взгляну на бабушку Марию. Может, смогу ей чем-то помочь…

— Она же ведь не одна в больнице!

— Но она ждет меня.

Ильда бесцельно водила ножом по тарелке, не отрывая глаз от стола.

Эрнесто шагнул к ней, обнял и улыбнулся мягкой обезоруживающей улыбкой.

— Да ты никак ревнуешь меня, Ильда? Она кивнула, но тут же поправилась:

— Но ведь так оно и есть. Со всех сторон — бабушка Мария! Утром ты раньше времени уходишь из дома — к ней спешишь. Придя с работы, только о ее самочувствии и говоришь. Да еще среди ночи вскакиваешь, чтобы опять сбегать посмотреть на нее. Не кажется ли тебе, что это несколько чересчур? Волей-неволей всякое терпение лопается.

— Но, Ильда, она же очень бедная старая женщина. Кроме дочки и трех внуков, у нее никого нет. Всю жизнь только на себя и могла рассчитывать. Брала у людей стирку, чтобы концы с концами сводить. Горькая жизнь. Беспросветная нищета и голод — ничего другого она в своей жизни не видела. Само воплощение тяжких последствий эксплуатации и унижения. Она вынесла все страдания, которые выпадают на долю ее народа. Хотя бы перед смертью она должна почувствовать наше сострадание. Вот почему я хочу быть рядом с ней.

Ильда, словно изваяние, застыла на стуле. Помолчав, она испытующе взглянула на Эрнесто и сказала:

— Эрнесто, я думаю, что на самом деле ты бросил все свои силы на эту Марию, так как ощущаешь некую пустоту, неудовлетворенность. Ты очень много вынес из своих поездок, не говоря уж о гватемальском опыте. Вижу, что последнее время ты постоянно роешься в книгах Маркса и Ленина. Но ты игнорируешь одно очень важное обстоятельство: твоим познаниям не дано вылиться в нечто практическое. Ты не знаешь, куда их применить. И чтобы не метаться, как тигр в клетке, ты придумываешь себе панацею — уход за больными.

Эрнесто с удивлением перехватил ее взгляд. Иногда ему казалось, что она видит его насквозь. Поражала ее способность устраивать ему очную ставку с самим собой, называя вещи своими именами — ясно и недвусмысленно. Он не нашелся сразу, что ответить, и потому лишь кивнул.

— Возможно, ты и права. Я бы и рад отдавать все свои силы и опыт врача революции. Но где она, революция?

Он ушел, так и не окончив завтрак. А когда вернулся, на нем лица не было. Ильда решила, что бабушка Мария умерла.

— Пока жива, — сказал Эрнесто, — но вряд ли переживет эту ночь. Шансов почти никаких. Я вернусь в больницу, чтобы быть у ее постели, когда она будет отходить.

— Хорошо. Поступай, как знаешь. Только ведь нельзя одним святым духом питаться. Тебе самому есть и спать нужно.

— Возьму с собой немного фруктов. Бабушка Мария скончалась в ту же ночь. Он сидел подле нее и чувства свои выразил в стихотворении, которое кончалось такими строками:

Между Раулем Кастро и Эрнесто быстро завязалась дружба. Оба они были в Мехико не у себя дома, оба испытали горечь поражения. Обоим были ненавистны гринго и тираны Латинской Америки. Оба мечтали очистить континент от хищнической эксплуатации концернов США. Они встречались регулярно, раз в неделю.

Ильда Гадеа тоже прониклась симпатией к новому другу Эрнесто. Частенько их споры затягивались до самого утра.

Рауль был непоколебимо убежден в возможности революции на Кубе.

Невзирая на то, что штурм казармы Монкада сорвался, а его организаторы длительное время провели в тюрьме, Рауль не уставал повторять:

— После штурма мы многому научились. Прежних ошибок уже не повторим. Но мы сделаем еще одну попытку, поскольку наша борьба важна не только для Кубы, но для всей Латинской Америки.

Всякий раз, когда Рауль говорил об интернационалистском характере революции, Эрнесто очень оживлялся: «Освобождение всей Латинской Америки… Подать пример… Не повторять ошибок, сделанных в Гватемале, Боливии, Мексике… Революция должна себя защищать…» Рауль соглашался.

— Кто однажды поднял оружие против империализма, тот уже не имеет права выпускать его из рук. Иначе империализм выроет ему могилу.

Общение с кубинцами оставило глубокий след в душе Эрнесто. Этот совсем еще молодой Рауль был исполнен железной решимости. Кубинцы из его окружения производили впечатление людей, у которых достаточно героизма в крови, чтобы воплотить свои мечты в действительность.

Вскоре Эрнесто узнал от Рауля, что в Мехико прибыл и его брат Фидель. С Фиделем Эрнесто впервые встретился в доме Марии Антонии. Она была кубинка, сторонница «Движения 26 июля». Ее просторная квартира по улице Эмпаран, 49, очень быстро превратилась в базовый лагерь, до отказа забитый ящиками с оружием, литературой и бутылками с горючим. Среди всего этого хаоса спали на матрасах мужчины. Эрнесто хватило беглого взгляда, чтобы понять: для кубинцев это лишь транзитный пункт. Никто не собирался долго тут оставаться. Всеми своими помыслами они были устремлены к их великому грядущему дню.

Первое, что поражало в Фиделе, были его глаза. Казалось, они непрерывно вбирают все происходящее вокруг. Активно участвуют в разговоре.

— Рад видеть вас на свободе! Фидель пожал ему руку и ответил:

— Батиста совершил смертельную ошибку, освободив меня. Он чувствует себя в безопасности. Он доволен, что продемонстрировал всем, какой он якобы великодушный. Объявил амнистию, которой добивались широкие круги населения. Этот недоумок полагал, что из-за рубежа мы ему не сумеем прижать хвост. Ему следовало бы убить нас! Мы обретем свободу или станем мучениками!

Они проговорили всю ночь.

Фидель подробно рассказывал о месяцах, проведенных в застенке.

— Мы не теряли времени даром — занимались самообразованием. Тюрьму превратили в школу кадров. Мы даже «Капитал» Карла Маркса читали и обсуждали.

— Кто-то пронес книгу в тюрьму?

— Нет, мы попросту заказали ее, а охранникам наплели, будто собираемся стать полезными членами общества и заняться бизнесом. Они уши и развесили. Решили, что «Капитал»— это нечто вроде учебного пособия для банковских служащих или бизнесменов.

Эрнесто нашел историю презабавной и хохотал от души. Этот Фидель нравился ему. Фидель обладал не только мужеством и решительностью, но любил шутку, розыгрыш. Имя Фиделя попало в газетные заголовки еще в его отроческие годы, когда он подбил сельскохозяйственных рабочих на забастовку против своего собственного отца.

Он был одним из лидеров левого крыла Партии кубинского народа и там выступал за последовательную борьбу с диктатором Батистой. Чтобы подхлестнуть эту борьбу, он вместе со своими сподвижниками штурмовал в июле 1953 года казарму Монкада в Сантьяго-де-Куба. Это выступление должно было стать началом восстания, но их подстерегла неудача. Однако его политический авторитет ничуть не пострадал. Даже наоборот — еще более укрепился.

Все это Эрнесто было известно по рассказам Рауля и других кубинцев. Но общение с самим Фиделем произвело на него значительно более сильное впечатление. Этот человек не сомневался, что ему удастся сформировать отряд, с которым он отправится на Кубу. Там они дадут бой тирану и изгонят его навсегда. Оптимизм Фиделя заразил и Эрнесто. Хотя эта затея казалась неосуществимой. Абсолютно безнадежной. Но в устах Фиделя все звучало так, будто победа — дело решенное. Да, с таким человеком не страшно идти в огонь и в воду.

Успех еще не казался ему реальным, но что-то в нем изменилось. Он был готов сражаться за свободу Латинской Америки в любой точке континента.

В тот вечер они сделали себе подарок — отправились в ресторан. В конце концов, не каждый день человек решает вступить в брак. Эрнесто обгладывал косточку. Он любил это занятие. Ильда заказала еще один графин красного вина.

Когда с мясом было покончено, Эрнесто сказал: — Честно говоря, я надеялся, что Фидель будет у нас свидетелем, но, увы, ничего не получится.

— Как же так? — огорчилась Ильда.

— Он говорит, его бумаги не совсем в порядке. — Эрнесто лукаво подмигнул Ильде. — Но он очень хочет присутствовать на бракосочетании. Правда, неофициально. Ищейки Мексики Кубы и США ходят за ним по пятам. Он должен быть дьявольски осторожен. Рауль Кастро считает, что он сможет выполнить эту миссию Хесус Монтане тоже будет на сто процентов.

В глазах Ильды он прочитал радость, но и легкую грусть.

— Знаешь, Эрнесто, порой я побаиваюсь нашего брака. Как ни крути, а я на десять лет старше тебя. Бывают моменты, когда я сама себе кажусь твоей матерью…

Эрнесто взял ее руки в свои.

— Знаешь, Ильда, бывают моменты, когда мне кажется, что даже у меня может возникнуть потребность в матери.

Фидель пришел в гости к Эрнесто и Ильде. С Ильдой у него был полный контакт. Они беседовали о пуэрто-риканской культуре и фольклоре. Вскоре Фидель переключился на свою любимую тему: кубинская революция.

— Положим, так все и есть, — сказала Ильда, — но почему вы тогда здесь, а не на Кубе.

— Хороший вопрос. Видите ли, после того, как Батиста выпустил нас из тюрьмы, он стал на каждом углу трубить, какой он, дескать, добрый, выжимая из амнистии максимальный политический капитал. Одновременно он спустил на нас свою охранку. Так, моему брату Раулю собирались пришить взрыв кинотеатра. Вот почему он первым очутился здесь, в Мексике. Я опубликовал несколько статей в газете «Ла Калье». Политических, разумеется. Видимо, они имели успех, так как за короткое время тираж подскочил на двадцать тысяч экземпляров. Батиста закрыл газету. Я обратился к другим средствам информации. Однако специальным указом всем газетам, радио- и телевизионным станциям было запрещено распространять мои сочинения. Других противников режима, стоящих в твердой оппозиции, постигла та же участь. Как мне было действовать в таких условиях? И что это, спрашивается, за страна? Надо же бороться с этим, а не ждать у моря погоды!

— В одиночку против целого государства? — скептически спросила Ильда.

— Хосе Марти как-то сказал, что дело вовсе не в том, сколько у тебя в руках оружия, а важно, сколько звезд с неба ты хочешь схватить! На том стою! Время бесплодной и бесконечной болтовни прошло, пора действовать. Может, вы думаете, что я безнадежный фантазер? Сели на кораблик с кучкой сорвиголов и — даешь революцию? Нет! Мы боремся не вместо народа, а вместе с народом. В этом наша сила. Еще до моего отъезда с Кубы мы основали «Движение 26 июля». Это не просто иная вывеска для моих друзей, с которыми я штурмовал казарму Монкада. О, нет! Во-первых, нас и тогда уже было несколько тысяч, а с тех пор стало больше. Позже к нам присоединились другие организации. А в лице Армандо Харта, Франка Паиса, Фаустино Переса и их сторонников мы обрели настоящих революционеров. Так мы набирали силу. Мы примкнули к Партии кубинского народа. Фидель задумался и после короткой паузы продолжил:

— Думаете, преувеличиваю? На их последнем партийном съезде Фаустино в самом начале зачитал мое послание, где вооруженная борьба обозначена как единственное революционное средство, годное для устранения диктатуры. Пятьсот делегатов, съехавшихся со всех концов Кубы, аплодировали стоя. Послание было принято единогласно. Руководству партии ничего не оставалось, как, скрипя зубами, одобрить его. Столь велика ненависть к Батисте, столь энергично ведется поиск путей, которые вывели бы страну из этого состояния. Партийная верхушка после съезда многие месяцы палец о палец не ударила, чтобы провести в жизнь принятое решение, но, с другой стороны, готовность бороться с Батистой за это время проявилась с еще большей отчетливостью. А это основное. Теперь надо, опираясь на этот фундамент, наметить четкие перспективы. Тогда и на успех рассчитывать можно!

— Предположим, одна партия имеется. Довольно ли этого?

— Дело не в одной партии, а в том, насколько мы, революционеры, сумеем проникнуться чаяниями и мечтами народа, насколько наши поступки будут согласованы с ними, — подчеркнул Фидель.

Свои высказывания он сопровождал скупыми жестами.

— На Кубе семьсот тысяч безработных, пятьсот тысяч батраков прозябают в жалких лачугах. У четырехсот тысяч рабочих и служащих срезали заработную плату. Школьное образование? У нас сорок процентов неграмотных. Здравоохранение, как и школа, существует лишь для тех, кому это по карману. Такова наша действительность. На примере Гватемалы и Перу вы, Ильда, должны знать, что это действительность всей Латинской Америки. Если сумеешь завоевать доверие народа, докажешь, что готов отдать всего себя ради борьбы, народ пойдет за тобой — ив настоящий бой тоже. У нашего народа богатые традиции вооруженной борьбы. Если какое-то дело или цель кажутся ему справедливыми, он сражается за них с оружием в руках.

— Но эта поддержка не дается за здорово живешь, — бросил реплику Эрнесто.

— Нет, безусловно, нет, — ответил ему Фидель. — Потому-то нам и нужна крепкая организация. Потому-то мы так ратуем за сплочение всех сил, которые борются или готовы вступить в борьбу против диктатуры.

Ильда все еще не меняла своей скептической интонации.

— Разве нельзя вести борьбу против диктатуры политическими средствами? Вооруженная борьба — неужели это неизбежность?

— Ну, разумеется, мы ведем и политическую борьбу против Батисты. Без борьбы политической и речи не может быть о борьбе вооруженной. Мы не хотим путча. Но вместе с народом, взяв в руки оружие, мы поведем бой с диктатурой. Тут огромная разница. Это раз. Теперь, что касается вопроса — необходима ли вооруженная борьба. К этому ведь сводится ваше замечание, Ильда?

— Именно.

— Я только что живописал, каково мне приходилось перед отъездом в Мексику. Но это — участь всех, кто не на словах, а на деле борется с Батистой. Как можно в таких условиях ограничиваться борьбой лишь политическими средствами, да и как она, собственно, должна в таком случае вестись? Видите ли, на Кубе немало тех, кого хлебом не корми, дай только поговорить о возврате к демократии путем всеобщих выборов. Представим, что эти выборы состоялись бы. Какие это были бы выборы? Батиста держал бы все нити в своих руках. Все вылилось бы в беспрецедентный фарс. Есть лишь одно приемлемое решение: выборы без Батисты. И без его аппарата подавления. Чем не альтернатива? Но кто же поверит, что Батиста добровольно бросит гигантскую кормушку, каковой он сделал для себя Кубу? Кто поверит в то, что он спровадит на пенсию всех своих приспешников, этих убийц и душегубов, этих садистов-насильников, составляющих его гвардию? Это все беспочвенные фантазии, наивные представления, которые не выдерживают проверки реальностью. Значит, надо бороться. Справедливости не добьешься мольбами и заклинаниями. Народ должен добыть ее сам — в борьбе!

— Но скольких жертв будет стоить такая борьба?

— Ильда, поймите меня верно: ни меня, ни кого-либо из моих товарищей не обуяла кровожадность, мы не ищем драки ради драки. Я ненавижу насилие, но, так как в отношении кубинского народа длительное время применялось тотальное насилие, я выбираю борьбу.

— Не окончится ли эта революция под градом пуль батистовских солдат?

Ильда задала этот вопрос Фиделю, но Эрнесто почувствовал, что он адресован и ему.

— Пока существует бесправие, всегда найдутся люди, готовые бороться с ним. Нашим предкам пришлось вынести на своих плечах три затяжные, весьма кровопролитные войны против испанцев, прежде чем они наконец победили. А победили они, потому что сражались за достойную цель, за свободу. Хосе Марти пал в бою, но независимость была отвоевана. Эту борьбу суждено продолжить нам!

Ильда выжидательно смотрела на Фиделя.

— Ильда, — продолжил он свою мысль, — эти слова могут показаться довольно жестокими. Но если вы меня спросите, почему я веду борьбу, я отвечу: потому что не могу равнодушно наблюдать, как бродит неприкаянно маленький ребенок с опухшим от голода животом; потому что у меня душа болит при виде нищего; потому что я не могу выносить нечеловеческие условия, в которых вынужден жить человек в моей стране.

— Может, такая судьба уготована Латинской Америке? — в вопросе Ильды чувствовался подвох.

— Подобный фатализм широко распространен, — ответил Фидель, грустно улыбаясь одними глазами. — Но это еще не значит, что так оно и есть на самом деле. Мы победим, затем первым делом после победы проведем аграрную реформу и отдадим землю тем, кто ее обрабатывает. Все упраздненные права трудящихся снова обретут силу, плюс к тому будет введена страховка по безработице. Мы снизим квартплату; ведь это же черт знает что: рабочий вынужден от двадцати до тридцати процентов своих доходов возвращать в виде квартплаты. Далее, мы национализируем энергоснабжение, а также телефонные и газовые компании и приступим к индустриализации. Закону будут возвращены его подлинное содержание и действенность. За это вместе с нами пойдет в бой весь кубинский народ. Если мы погибнем в этой борьбе, наше оружие подхватят другие и продолжат ее. Ведь и мы сами продолжаем освободительную борьбу, которую вел Хосе Марти.

Марти сформулировал основные теоретические принципы. Он и никто иной углубил идею Симона Боливара о том, что Латинская Америка суть единая нация. Во-вторых, он указал, что освободительная борьба на Кубе является составной частью освободительной борьбы народов Латинской Америки. И в-третьих, он привлек внимание к опасности, исходящей от США, так как именно США угрожают свободе всех стран Латинской Америки. В духе его заветов мы и ведем нашу борьбу.

Когда Фидель ушел, Эрнесто и Ильда еще долго сидели вместе.

Эрнесто молча кивнул и кончиками пальцев нежно провел по ее лицу.

— Правда, я могу поставить себя на твое место. Но мне все равно трудно это понять. Мы думали поехать в Индию. Вернее, мне очень хотелось в Индию. Ты хотел поехать со мной в Китай. Мы собирались путешествовать по Африке и Европе. Сейчас наши финансовые дела не блестящи, но мы хотели сообща их поправить. Тебе вполне по плечу претендовать на должность профессора. Ты бы ее получил, и мы тогда смогли бы осуществить все эти поездки.

Он ничего не ответил.

— Эрнесто, ты оставляешь беременную женщину. Я ведь останусь одна с ребенком. С нашим ребенком.

— Знаю, Ильда. Поверь, это решение далось мне нелегко. Очень нелегко. Но я не могу иначе.

Ильда встала, повернувшись к нему спиной. Она застыла у окна, за которым уже начинало светать.

Она приложила ладони к округлившемуся животу. Ребенок не шевелился. Подошел Эрнесто. Обнял ее.

— Прошу, пойми меня, если можешь. Я теперь не вправе делать вид, будто ничего в жизни не понял. Я хорошо изучил этот континент. Постиг его немыслимую красоту и отталкивающую, чудовищную эксплуатацию, с которой обязан свести счеты. Неужели ты хочешь, чтобы я занимался самообманом?

Эрнесто сиял.

— Ильда, у меня сюрприз для тебя! Он подвел Ильду, которая была уже на сносях, к стулу, как и все вокруг, заваленному книгами. Эрнесто переложил их на стол. Советские романы, книги по экономике, труды по медицине.

— Присядь, Ильда. Я купил пластинку. Твоего любимого Бетховена. «Девятая».

Она откинулась на спинку и сплела руки на животе.

— Эрнесто, он шевелится. Послушай. Его ладони не ощутили ни малейших толчков: опоздал. До сих пор ему ни разу не удавалось ощутить движения своего первенца.

Он неустанно готовился с отрядом Кастро к партизанской войне. Кроме того, играл в футбол и баскетбол, занимался экономикой. Отряд Фиделя готовился к предстоящим боям на Кубе, совершая походы к Попокатепетлю и упражняясь в скалолазании. Он сознавал, что уделяет недостаточно внимания Ильде. Но целиком был поглощен экспедицией на Кубу.

— Поставь же наконец пластинку! — нетерпеливо сказала Ильда.

Эрнесто подошел к проигрывателю. Он так доставал пластинку из конверта, словно совершал священнодействие. Осторожно поставил иглу. Комнату наполнили громкие звуки джаза. Эрнесто расплылся в улыбке, начал прищелкивать в такт музыке пальцами и даже пытался делать па ногами.

Ильда в недоумении смотрела на него.

— В чем дело? Тебе не нравится музыка? По-моему, этот Бетховен — высший класс.

— По-моему, тоже. Но не будешь ли ты так добр и не присоединишь ли проигрыватель к усилителю, а то мы пока слушаем радио!

Должен был подойти их новый товарищ. Генерал Байо проводил как раз занятие по теории. Новичок молча подсел к группе и стал внимательно слушать объяснения.

Эрнесто еще раз растолковал все сказанное генералом. Байо говорил на профессиональном языке военных, который мало кто понимал. Эрнесто переводил его теоретизирования на язык общедоступный. Приглядевшись к новичку, от неожиданности осекся. Он знал его! Но откуда?

Новоприбывший тоже смотрел на него во все глаза. Однако, не перебивая, дослушал все выкладки до конца. Как только занятие окончилось, они бросились друг к другу.

— Не ты ли Эрнесто Гевара?

— Точно, а твое имя Селайя!

— Точно. Давно ли присоединился к «Движению 26 июля»?

— Да вскоре после того, как приехал в Мехико.

К ним подошел генерал Байо:

— Что, старые знакомцы по былым сражениям?

— Это, пожалуй, сильно сказано, — засмеялся Эрнесто. — Мы познакомились в доме его отца. Там встречались революционеры со всей Латинской Америки. Я у них тоже останавливался по приезде в Мексику. Со мной было еще несколько гватемальцев, и мы ночи напролет обсуждали трагические события в Гватемале.

Байо задумчиво поскреб подбородок.

— Стало быть, ты аргентинец, а ты мексиканец. Как прекрасно, что вы оба тем не менее хотите участвовать в освобождении Кубы.

— Мы — латиноамериканцы, — заявил Эрнесто. — Куба сейчас то место, где сложились наилучшие предпосылки для революции. После поражения в Гватемале пора уже совершиться чему-то новому. Я же готов воевать против тирании в любой стране Латинской Америки. Почему бы и не на Кубе?