"Повелитель пустыни" - читать интересную книгу автора (Сингх Налини)

Глава седьмая

Следующие несколько дней прошли для Джасмин так, словно они всплыли из глубин ее худших ночных кошмаров. Тарик настолько отошел от нее, что она испугалась. Она испробовала все — шутила, злилась, умоляла, клялась в любви — ничто на него не действовало. Ясно, что Тарик может совершенно отсечь ее, ни секунды не раздумывая.

— Пожалуйста, Тарик, — сказала она в машине, когда они возвращались в Зюльхейну, — поговори со мной.

Она была в таком отчаянии, что Тарику пришлось отреагировать. Он поднял глаза от своих бумаг. Его глаза выражали слабый интерес незнакомого человека.

— О чем ты хочешь со мной говорить?

— О чем хочешь! Перестань закрываться от меня!

— Не знаю, что ты имеешь в виду.

С воплем, вырвавшимся откуда-то из глубины души, Джасмин сгребла все бумаги и отшвырнула их.

— Я не позволю тебе так со мной обращаться!

Глаза Тарика вспыхнули зеленым огнем. Он схватил ее за подбородок.

— Ты забыла правила игры. Я больше не исполняю твоих требований.

Никакого гнева, никакой ярости. Спокойствие и самообладание.

— Я люблю тебя. Неужели это ничего не значит?

— Спасибо за твою любовь. — Тарик подобрал бумаги и принялся приводить их в порядок. — Уверен, ее цена за четыре года не изменилась.

Тонкая, едкая колкость достигла цели.

— Мы уже не те, что были тогда. Дай же нам обоим шанс! — взмолилась Джасмин.

Он посмотрел на нее таким равнодушным взглядом, который не мог принадлежать ее мужчине.

— Я должен все это прочитать.

С разгневанным Тариком она еще могла бороться. Но только не с этим холодным, чуждым ей, закованным в броню человеком. Было видно: он жалеет, что уступал ее желаниям в Зейне, и считает, что она решила надеть на него узду, коль скоро он так много ей позволял.

Что ж, она не согнется. Тарик упрям, но в том, что касается ее любви к нему, она умеет быть не менее упрямой.

Она испытывала искушение провести первую ночь по возвращении из Зейны в своей спальне. Но... причесалась перед зеркалом Тарика и улеглась в его кровать. А когда он потянулся к ней, подалась ему навстречу. Постель объединяла их. Здесь их любовь всегда была необузданной, яростной, страстной. Это вселяло надежду. Пусть даже им движет голая похоть, все равно, подчиняясь ей, он шепчет: «Ты моя, Мина. Моя!»

Неделю спустя он неслышно подошел к ней, когда Джасмин подкалывала булавками золотистое одеяние.

— Жена, я желаю с тобой поговорить.

Глубокое недовольство в голосе Тарика удивило Джасмин; она отложила ножницы и вынула изо рта булавки.

— Не смей подкрадываться ко мне! — Она приложила руку к груди. — И не говори со мной угрожающим тоном!

Тарик нахмурился. Джасмин ожидала, что сейчас он напомнит ей: приказы здесь отдает он. Трудно было каждый день вступать в сражение с этим воином, но его злость закаляла решимость Джасмин. Гнев такой силы должен быть порожден глубоким чувством.

А еще она поняла, что ей нравится сражаться с ним: ведь воин — это часть любимого ею мужчины.

Воинственность тут же оставила ее, и Джасмин обвила руками его шею и поцеловала. Но он высвободился из ее объятий, крепко сжав ее ладони в своих.

— Я улетаю в Париж на неделю.

— Что? — Джасмин не смогла скрыть изумление. Ее кулаки сжались. — Когда?

— Через час.

— Почему ты не сказал мне раньше?

Челюсть Тарика сделалась каменной.

— У меня нет нужды сообщать тебе о таких вещах. Я твоя жена!

— Да. И ты останешься там, где тебе положено.

Уж лучше бы он ударил ее. Она наклонила голову, скрывая слезы.

— На этой неделе пройдут показы у нескольких французских модельеров. Если бы ты мне раньше сказал, я могла бы полететь с тобой.

Она уже привыкла к его властности, могла даже понять ее, но никогда еще он не поступал с ней так жестоко.

Он выпустил ее руки, с силой сжал подбородок двумя пальцами и поднял ее голову.

— Нет, Джасмин. Тебе нельзя уезжать из Зюльхейля.

Она помрачнела.

— Ты не доверяешь мне, правильно? Наверное, думаешь, что я от тебя убегу при первой возможности?

— Однажды я совершил глупость; теперь ты не заставишь меня совершить вторую.

— Я приехала и осталась по собственной воле. И сбегать не собираюсь.

— Когда ты сюда отправлялась, ты не знала, с чем столкнешься. — Он отмахнулся от ее слов. — Я не привязан к тебе так, как ты, вне всяких сомнений, этого ждала. Раз ты это знаешь, значит, у тебя может появиться желание скрыться. А я не намерен тебя терять.

Джасмин протестующе замотала головой.

— Я люблю тебя, — упорно повторила она. — Ты понимаешь, что это значит?

— Это значит, что ты в любую минуту можешь развернуться и уйти.

В полном отчаянии она спросила:

— Ты еще долго будешь меня наказывать? Когда тебе хватит мести?

Зеленые глаза Тарика потемнели.

— Я это делаю не для того, чтобы тебя наказывать. Мстить я стал бы, если бы чувствовал к тебе нечто большее, чем просто похоть. Ты — имущество, ценное, но не незаменимое.

Джасмин чувствовала, как бледнеет. Говорить она была не в состоянии. Ее сердце истекало кровью. В отчаянном усилии скрыть боль она прикусила губу так, что почувствовала на языке вкус крови.

— Я буду заниматься государственными делами, — продолжал Тарик. — Хираз знает, как со мной связаться.

Она молчала. Болезненный звон в ушах заглушал его слова. Когда Тарик наклонил голову и поцеловал ее в губы, она просто приняла его поцелуй. По-видимому, Тарик воспринял ее реакцию как нерешительный отказ.

— Ты не сможешь мне отказывать, — пробормотал он, не отрываясь от ее губ.

Разумеется, он прав; ведь знает все-все ее слабости в сексе. Она не сможет ему отказывать; ведь она так долго томилась по нему.

— Я могу заставить тебя трепетать в любую секунду, стоит мне только захотеть, Джасмин. Так что даже не пытайся управлять мной через свои прелести.

Даже это язвительное заключение пустило по ее телу несколько языков пламени. К счастью, он не стал продолжать лекцию.

— Я выезжаю через сорок минут.

С этими словами он вышел из ее мастерской.

Джасмин не знала, сколько времени просидела в полной прострации. У нее только что вырвали сердце, а потом посмеялись над ее страданиями. Боль была такая, что отнимала даже силы чувствовать боль. А когда она все-таки поднялась и приблизилась к стеклянным дверям, выходящим в сад, то увидела Тарика. Он направлялся к своему лимузину.

Можно сказать, что с отъездом Тарика ее отпустило оцепенение, до тех пор спасавшее от груза переживаний, с которыми Джасмин явилась сюда. Близкая к нервному срыву, она помчалась по коридору, молясь о том, чтобы ей никто не встретился. Благополучно добравшись до отведенной ей комнаты, она заперла дверь, вышла в сад и спряталась за раскидистым деревом, украшенным сине-белыми цветами. Цветов было так много, что ветки под их тяжестью клонились чуть ли не до земли. Джасмин оказалась в затененном, напоенном благоуханием гроте.

Откуда-то изнутри пришла потребность в слезах, и они хлынули с такой силой, что у нее перехватило дыхание. И вдруг ее пронзило мучительное прозрение: она обманывала себя. Надеялась, что сможет полюбить Тарика так, чтобы и он полюбил ее, девочку, которую никто никогда не любил. Она позволила ему все, даже связала себя с ним навсегда. Отдала ему тело и душу, ничего не оставив себе.

А теперь он отверг все ее дары, причем самым жестоким образом. Она для него — имущество, ценное, но не незаменимое. Он не чувствует к ней ничего, кроме похоти. Похоти! Вдребезги разлетелись ее иллюзии на тему «время лечит». Теперь-то она поняла, что его поведение объяснялось не досадой. Просто ему наплевать на нее.

Может быть, он на ней женился только для того, чтобы ее унизить, растоптать?

Она свернулась в клубок у корней дерева и обхватила руками вздрагивающие плечи. Уже сгущались сумерки, но Джасмин этого не замечала. Она уже выплакала все слезы и теперь не могла пошевелиться — столь велико было горе.

Демоны, утопленные было в слезах, теперь снова терзали ей сердце. На земле Тарика, в объятиях Тарика она почти забыла о своей ущербности. О том, чего ей не хватает, чтобы заслужить право быть любимой. Но вот к ней вернулись воспоминания о том моменте, когда на нее обрушилась правда.

«Тебя не смущает, что за удочерение Джасмин ты потребовала половину наследства Мэри? — спросила тетя Элла у женщины, которую Джасмин считала своей матерью. — Как бы то ни было, Мэри — наша младшая сестренка».

«Нет, не смущает. Надо совсем не иметь головы на плечах, чтобы забеременеть от незнакомца, с которым она напилась в баре. Не знаю, что на нее нашло, когда она решила родить ребенка».

Из-за двери библиотеки послышались звуки, похожие на стук кубиков льда о хрусталь.

«У нас не благотворительная организация. Как бы мы еще покрыли расходы на Джасмин?»

«Ты получаешь больше, — упорствовала Элла. — Дедушка оставил Мэри вдвое больше, чем нам».

«Мне кажется, это будет должной компенсацией за то, что я соглашаюсь принять в свою семью дурную кровь. Одному Богу известно, что за отребье отец Джасмин. Мэри была так пьяна, что даже имени его не запомнила».

Позднее, когда Джасмин собралась с духом, чтобы расспросить тетю Эллу, та пожалела ее и рассказала о Мэри. Вероятно, чтобы свести к нулю всякую вероятность скандала, после рождения дочери Мэри перебралась в Америку. Домой она так и не вернулась. Воспитание девочки взяли на себя Люсиль, старшая сестра Мэри, и ее муж Джеймс. У этой пары уже было двое детей — Майкл и Сара. Их родители не хотели заводить третьего, пока существенно не улучшится их материальное положение. Тем не менее у них появился и третий собственный ребенок, их любимец, младший сын по имени Мэтью.

Тогда-то Джасмин и настигла жестокая правда о том, ради чего о ней хоть как-то заботились. Ища любви, она написала Мэри. В тринадцатый день ее рождения пришел ответ — ледяное требование: больше не писать, поскольку Мэри не желает вспоминать о своей давней «неосторожности».

Неосторожность. Вот и все, чем была Джасмин для своей матери. А для приемной матери она — дурная кровь. Ни Мэри, ни Люсиль ее не любили. А сегодня она вынуждена смириться с тем, что кроющийся в ней изъян не исчез волшебным образом. Она по-прежнему нелюбима. Не нужна.

На следующий день Джасмин внушила себе, что нет никакого смысла расстраиваться из-за того, что не можешь изменить. Вопреки поселившемуся в ней живому, дышащему существу по имени боль, она заставила себя пройти в мастерскую и взять в руки ножницы, отброшенные накануне.

Примерно через час она услышала телефонный звонок, но не двинулась с места. Через минуту в дверь постучали.

— Мадам!

Джасмин подняла голову: в дверях стояла горничная.

— Да, Шазана?

— С вами хочет говорить шейх Заманат.

В горле у Джасмин пересохло. Она едва не велела сказать Тарику, что занята, но вовремя одумалась.

— Перебросьте, пожалуйста, звонок на этот аппарат. — Она указала на телефон, стоявший возле двери в башню.

Шазана кивнула и вышла. Через несколько секунд раздался звонок. Джасмин встала, подошла к телефону, взяла трубку и... опустила ее на рычаг. Сердце у нее выпрыгивало из груди, когда она бежала по коридору к себе в спальню. Телефон зазвонил опять как раз тогда, когда она выбегала в сад. Там она спряталась под деревом.

Конечно, это трусость — прятаться от Тарика, но она не в силах говорить с ним, слышать, как голос, о котором она грезила столько лет, разрывает в клочки все ее надежды, выкрикивая слова о ее недостойном происхождении.

Накануне она была убеждена, что исчезли все ее иллюзии, но сегодня поняла, что не может она утратить надежду полностью и бесповоротно. Нет. Еще нет.

Наверное, через час она поднялась и проследовала обратно в мастерскую. На столике около телефона лежала записка. Джасмин взяла ее трясущимися руками и прочла. В записке говорилось, что она должна позвонить Тарику по такому-то номеру.

— Да к черту!

Она смяла записку и бросила ее в мусорную корзину, после чего вернулась к работе.

В четвертый раз Тарик положил телефонную трубку. Его раздражал этот жалкий бунт жены. Но ощущал он еще что-то помимо раздражения. Что-то связанное с откровенным страданием, стоявшим в глазах Мины во время их последнего разговора.

Ярость и боль, которые Тарик держал под жестким контролем не один год, вырвались на свободу. Стоило Джасмин заговорить вслух о своей любви, как Тарику показалось, что она вскрывает его раны, которые только-только начали затягиваться. Почти непереносимая боль заставила его наговорить много такого, чего не следовало бы говорить.

Но Мина не держит на него зла. Как только он поговорит с ней, все придет в норму. Когда он в следующий раз позвонит, она будет с ним разговаривать.

Джасмин готовилась к самой жаркой, решающей схватке. Она не отвечала на звонки Тарика два дня. Вначале ею руководил слепой инстинкт, попытка избавить себя от положения отверженной. Этого у нее в жизни было достаточно.

Когда же она успокоилась, то поняла, что ей требуется время и расстояние, чтобы разобраться в своих чувствах. Тарик своей грубостью вверг ее в шок. Отныне она навсегда запомнит, что человек, которого она любит, — это не тот человек, за которого она вышла замуж.

Так любит ли она этого Тарика?

Окончательного ответа на этот вопрос у нее еще не было. Во всяком случае, ее гнев уже невозможно не замечать. На этот раз она ответит на звонок Тарика.

Телефон зазвонил, когда над Зюльхейлем занималась заря. Джасмин взяла трубку после второго звонка.

— Ценное имущество слушает.

Джасмин не обдумывала этих слов; они просто вылетели у нее. Она испугалась, но и ощутила некоторую гордость за себя.

На другом конце провода царила глубокая тишина.

— Джасмин, мне не смешно, — наконец произнес Тарик.

— Ну, раз я не актриса театра комедии, то мое эго не очень страдает. — Она села на кровати, свесив ноги на пол, и почти услышала, как ярость вскипает в груди. — Ты хочешь что-то сказать или звонишь только затем, чтобы напомнить мне, где мое место?

Откуда у нее взялись эти слова?

— Что-то ты упряма.

— Это точно.

— Чего ты ожидала, когда летела сюда? — До сих пор голос Тарика звучал ровно, но теперь в нем появилась нота раздражения. — Что все пойдет по-старому? Что я буду раскрывать перед тобой душу по первому требованию?

— Нет. Я рассчитывала, что ты забыл меня. — Жесточайшая правда. — Оказалось — нет. Ты взял меня и женился на мне, дал мне место в твоей жизни. Как же ты смеешь смотреть на меня как... как на вещь, предназначенную для того, чтобы смахивать пыль с твоих царственных туфель? Как ты смеешь?..

Ярость Джасмин достигла пика. Слезы душили ее.

— Никогда я на тебя так не смотрел! — запальчиво возразил Тарик.

— Не надо, не отрицай. И знаешь еще что? Я не хочу разговаривать с человеком, который таким образом со мной обращается. Я могу почти ненавидеть тебя. И больше мне не звони. Может, к тому времени, как ты приедешь, я успокоюсь. А сейчас у меня ничего нет для тебя. Ни-че-го!

Сейчас в ней говорили только горечь и боль.

— Поговорим, когда я вернусь.

Джасмин услышала в его голосе нечто новое, но что именно — не могла понять.

Дрожащей рукой она положила трубку на рычаг. Такой вспышки она сама от себя не ожидала. Но это очищает. Она заслуживает лучшего отношения. Пусть она нелюбима, но имеет право требовать уважения.

То есть того, чего ее муж, наверное, ей не даст.

Я могу почти ненавидеть тебя.

Тарик глядел на вымощенные булыжником улицы Парижа, а в ушах у него все еще звучали слова Джасмин. Он привык к ее обожанию, привык быть центром ее внимания. Так было с самой первой их встречи. И никогда ему не приходило в голову, что он окажется рядом с Джасмин, которая станет обращаться с ним подобным образом.

Это ощущение ему не нравилось. Его тяга к этой женщине дошла до такого уровня, что ему не хватает ее ежеминутно, когда они не вместе. Четыре года разлуки он перенес лишь потому, что работал дни и ночи, намеренно доводя себя до изнеможения. Ее смех, ее нежность стали для него целительным бальзамом. И вот — она разъярена.

Недооценил он женщину, которой стала Джасмин. А в этой женщине куда больше глубины и страсти, чем он мог предположить. Она и прежде обладала свойственным женщинам скромным бесстрашием, но сегодня в первый раз упрекнула его с такой прямотой и искренностью.

Та Джасмин никогда не смогла бы его ненавидеть.

И та Джасмин оставила его.

Если он чуть приоткроет свое сердце, чем она ответит на это? Отнесется к нему с тем же пренебрежением, с каким отнеслась четыре года назад, или... Непростые вопросы, но в ответах на них заложено не меньше чувственности, чем в сладком аромате парижского ветерка.

Но в первую очередь он должен вернуть Мину. Она принадлежит ему. Ей не позволено его ненавидеть.