"Пинка Удаче" - читать интересную книгу автора (О'Cанчес)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Терпение — самое простое лекарство от укусов дурака. Тушин давно уже обратил внимание на двоих недорослей, еще на Крестовском острове, когда однажды, возвращаясь после дежурства домой, шел по аллее приморского парка Победы к выходу, к станции метро. Эти двое поджидали Тушина, именно его, сие было совершенно очевидно… А Тушин ничего не замечал и пока ни на что не реагировал, терпел.

Вроде бы, тупая и невзрачная обыденность впереди: сидят себе два балбеса, бездельника, верные подлой гопнической манере: тощими задницами ерзают по закругленному верху садовой скамейки, как эти… курицы… как петухи на насесте, а обувью — бутсами, или чем у них там… кроссовками… берцами… — топчут и без того нечистые места для сидения…

Негодяи, м-мордами бы вас — да в эту грязь, а потом в асфальт, в кровавые сопли!.. Сидят такие… милиции, разумеется, на них никакой нет, гогочут как дураки, плюются… И вдруг — повскакивали! Один другого дерг за локоть — это уже Тушин задним числом засек, отмотав назад ленту зрительной памяти… Надо будет поменять контактные линзы, мутноваты становятся… Он его дерг — и подбородком в сторону Тушина!.. Сначала они навстречу ему пошли. Поравнявшись — скорчили зверские рожи, какие-то уханья, гугуканья исторгли, по типу мумбо-юмбо, а потом следом за ним пристроились, метрах в десяти-восьми; доведя до ступенек вестибюля метро «Крестовский остров» — отстали, исчезли. Так было в первый раз. Курящие, оба правши, который пониже — лидер из них двоих, по ориентации — вроде бы гетеро. А когда в другой раз они нарисовались, то один из отморозков, с наколками на пальцах, спросил: «Дед, а дед? Ты должен бы знать: где тут ближайшее кладбище?» Где-где… Петербург — сам по себе сплошное кладбище, от края и до края, от века и до века. Тебе по этому поводу незачем беспокоиться, придурок неумытый, тебя и так очень скоро отнесут по запрошенному адресу, если и дальше будешь неуемно досаждать безобидным старым людям. Ничего не ответил ему Тушин, не расслышал мерзавца.

Всю эту навязчивую гиль, давление на психику, Вадим Тиберьевич пропускал пока мимо сердца, выжидая и высчитывая наверняка: что бы это значило, и кто их натравил — Слоник, сие вероятно более других вариантов, или старые пердуны из «СОВЕТА»? Или — что имеет лишь ничтожную, сугубо гипотетическую вероятность — Вадик Фунт, он же мент Захаренков Вадим Александрович, решивший таким дешевым способом поднять в глазах Тушина свой оперативный рейтинг? На стадии накопления инфы никакой бред нельзя отбрасывать…

В третью встречу с молодыми провокаторами едва-едва не пошло серьезное развитие событий.

Вадим Тиберьевич намеренно задержался на рабочем месте и целых полчаса оглядывал с помощью лорнета окрестности, превозмогая боль в затылке и резь в глазах.

— …Батюшки мои! Вадим Тиберьевич! Да у вас цифровой лорнет! Так сказать, в ногу с молодежной модой шагаете? Похвально. А у меня младшие дочери понапокупали, так я глянул раз, глянул другой — да ну их, голова болит, резкости никакой… Цацки, я считаю. Вот у меня был бинокль по службе — вот это была вещь!

— И у меня был бинокль по службе, Коленька, семь на пятьдесят, против воды и тумана… и у меня болит, и у меня проблемы с настройками… Но, понимаешь, мне тут внучатой племяннице на двадцатилетие подарок делать, вот я и подумал, что прежде самому проверить надобно… Ерунда полная, безделушка, без вариантов, тут ты прав, но если им всем так нравится…

Не-ет — на самом-то деле дорогой лорнет, «брендового» качества, «на цифре» — совсем не ерунда и отнюдь не безделушка. Хорошо, что нет у него никакой внучатой племянницы, а то было бы жалко отдавать полезную вещь, к которой он уже худо-бедно притерся, притерпелся. Эх, будь у Тушина глаза и остальной организм хотя бы на десяток лет моложе…

Все чисто на подходах и подъездах к строительному аттракциону «Пирамида Хуфу». Современных коллег из современной «наружки» он, конечно, вряд ли бы вычислил, ибо возраст, а бывших — пенсионеров «советчиков» — с закрытыми глазами обнаружил бы… наверное… И всяких там Фунтиков да Слоников скорее всего засек бы. Что ж, уже какой-то клочок ясности с приставучими сопляками: слежка не тотальная, дилетантская.

И сегодня дополнительное тому подтверждение: эти двое, особой выдумки не проявив, точно так же сидели на своих насестах и ждали, пока он выйдет на аллею. Но в этот раз Тушин пренебрег асфальтом и двинулся по боковой дорожке, несмотря на то, что она успела подмокнуть от дождика, мелко заморосившего с полчаса назад. Казалось бы — какая разница, с оперативной точки зрения, ан нет: простейший сдвиг возможного эпицентра событий на десять метров в сторону, за редкую двойную череду широкоствольных деревьев — и размер возможной аудитории, вероятность присутствия потенциальных свидетелей, сокращается в разы… во многие разы. Чтобы избежать участи жертвы, предпочтительнее бы наоборот — увеличивать сию вероятность своими действиями, но Вадим Тиберьевич давно и жестко рассержен на всех тех, кто мешает ему доживать последние дни земного бытия, а главное — подготавливать его последний «Поступок». Так что… пусть эти юные подонки сами хлебнут, пусть на себе распробуют участь жертвы. День будний, час поздний, аттракционы закрыты, небесное пространство над городом низко зашторено во все стороны, по самый окоем, будущими хлябями, которые сейчас не облака, и не тучи, и не туман, а единое серое ненастье… вот-вот хлынет!.. Люди и разбежались кто куда. Впереди мужик в синей строительной робе поверх тельняшки — мимо Тушина стук-шлеп, стук-шлеп, сапожищами по мокрой траве скользя, и куда-то чешет в сторону метро, на четверть кабельтова уже обогнал… За бутылкой, это без сомнения. Парочка средних лет под мужским зонтом по аллее навстречу прошла, ругаются друг на друга, отсюда слышно, а зонт дрянной, обвисший с одного боку, дряблый.

Тушин идет, осторожно огибая только что натекшие, словно проступившие из под земли, узкие лужицы, по натоптанной, пока еще умеренно влажной дорожке, и эти двое тут как тут, слева сзади от него, метрах в восьми… С асфальта сходить не пожелали… Тушин остановится высморкаться — и конвоиры доморощенные немедленно тормозят, не желают его догонять-обгонять… Все как в прошлые два раза, только тогда они хыкали да гыкали, да по спине друг друга стукали, а ныне очень уж напряжены.

«Вот что, Раф! Слонеус нами недоволен, что мы, типа, долго менжуемся и никаких результатов по теме не выдаем. То есть, вообще по нулям, говорит. Это стремно для нас, потому что он чувак справедливый, но резкий. Поэтому предлагаю активизироваться, только — по-умному, без статьи и срока. Типа, конкретно придвинемся к старцу и еще раз воздействуем на него вербально. Только добавим энергетики. Что?.. Ну, орально, криками — чтобы тебе было понятнее. Подберемся как можно ближе, вплотную, гаркнем прямо в лицо, обматюкаем… Но — лично к нему не прикасаясь, понял? Как если бы под камерами наружного наблюдения. Дескать, а мы что? А мы ничего! Сказали дедушке, что у него, типа… что-то вот-вот выпадет, типа кошелька, палки… А он испугался… Нет, не так: мы увидели, что дышит тяжело и спросили: дедушка, вам помочь, а ему плохо стало. Понятно? Если сдохнет на месте — очень хорошо: и ему, и нам, и шефу от этого будет одна только польза. У Виталика интерес — квартира. Выкрутит ее, типа в наследство, либо еще как — глядишь, и нам перепадет зелени тонна-другая… каждому. Пень свое пожил, теперь нам пора».

И вот эти двое р-раз, было, дернулись — поперек аллеи в его сторону… — и осеклись, дальше пасут. Похоже, будет нападение. Значит, либо Слоник, либо «Совет» заказчики, ибо Фунтику от него очередной грант получать на днях, не станет Вадик досрочно душить золотоносную курицу… Нет, это не Фунт, в любых подозрениях надобно знать меру, иначе — труба всем делам и планам. Но Вадика уместно будет дополнительно подмазать и замазать. Не забыть, не забыть, запомнить: Вадим Захаренков, замазка и подмазка, стволом и деньгами, и… еще чем-нибудь. Это хорошая мысль.

Вадим Тиберьевич, опершись левой рукой на трость, остановился отдышаться, а правой полез за носовым платком во внутренний карман куртки, просторной, кожаной, непромокаемой. У некоторых вещей странная судьба: совершенно очевидно, что куртка переживет своего владельца, в целости и сохранности, практически не старея, но столь же очевидно, что превратится в никому не нужный помоечный хлам сразу же после смерти хозяина. Будничная жестокость бытия. Как сердце чувствовало, что сегодня надо именно «Макарова» брать. Ладонь легла на мелкоребристую рукоять пистолета, палец негибко и нечувствительно потрогал-проверил предохранитель… черт его разберет… вроде бы, если память не подвела, он его как сбросил после обеда, на прогулке-моционе, так и не ставил обратно… Положит обоих, а лучше одного. Плохо только, что не отмазаться будет от инцидента и следствия, дело-то плевое, размотают мгновенно, следы тут никак не замести. Но зато по следам четко будет видно, что — да: пасли, шли параллельно (это они шли и громко угрожали словесно, оскорбляли… как от них убежишь, с костылем-то, в восемьдесят пять лет… они молодые, сильные… из прохожих никто и не пытался заступиться… за что, почему — не ведаю, надеюсь, что это вы мне объясните — за что, по результатам следствия), потом делали попытки идти поперек, то есть, сократить расстояние, почва достаточно влажная, отпечатки должны, должны быть… Они напали, он защищался. «Макаров» именной, наградной, легальный, а что при себе носил — так это один раз, именно сегодня, потому что те двое за ним охотились, неоднократно ему угрожали… На работе подтвердят, он (на всякий случай… не конкретизируя где и когда… чтобы Коля Анциферов вспомнил, в случае чего, или не вспомнил, пропустил мимо ушей старческое брюзжание, если проблема рассосется без последствий) мимоходом и недоуменно жаловался на такой факт… Вот он и… в порядке самообороны… Как выяснилось — не без оснований опасаясь… В крайнем случае, возьмут подписку о невыезде.

Если все рассчитать, подпустить их поближе и расстрелять в упор, то и «Макар» сгодится, промаху не даст. Правильнее бы, конечно, тяжело ранить либо вообще наповал, но наповал — увы, только одного из мерзавцев, все равно кого, любой из них на сие сгодится, другого же в данном раскладе лучше бы прострелить, куда-нибудь в плечо, и поберечь, пусть живет на радость маме и дает показания на заказчиков, пусть живет, не жалко, ибо все равно выбывает из событий однозначно и навсегда…

— Пошли, Раф!.. Стой!.. Шухер, шухер…

Ринулись, было, Игорек с Рафом, выполнять намеченное, но — алярм! — сделали неглубокую петлю по мокрой траве и обратно вернулись, на асфальт аллеи… Что такое? Тушину пришлось высморкаться в несколько приемов, чтобы попутно уважить больную спину, совершить четверть оборота на неуклюжих ногах… Проклятый возраст!.. Ах, вот оно что…

Джипок милицейского патруля выкатился на центральную аллею медленно, почти неслышно, так что Игорек заметил его с некоторым опозданием, однако успел среагировать и притормозить развитие операции. Наитие подсказало ему макисмально правильный в этой ситуации ход:

— Стой, Раф, сплюнь, закуриваем, прикуриваем, их не видим, дистанцию увеличиваем. Пусть дед хотя бы на несколько метров отойдет…

Тушин взвесил про себя несколько основных вариантов продолжения. Можно было бы, конечно, испугаться, позвать милицию на помощь и объяснить, что эти двое следили, угрожали. Но отпустят ведь шакалов — ничего криминального по факту не случилось. Зато те, кто их послал, совершенно бесплатно поймут, что Тушин их засек, расколол и будет теперь настороже… Нет, он ничего не видел. А, собственно говоря, других-то вариантов и нету, остальное — несущественные бредни. Даже если «луноход» проедет мимо, никого не зацепив, и все вновь продолжится по намеченному сценарию, менты потом, в случае чего, профессиональной памятью воссоздадут обстановку, и тогда количество следственных вопросов к Тушину не превысит приемлемые пределы. Однако, лучше бы избежать конфликта, хотя, конечно, если абстрагироваться от интересов дела, он бы не колеблясь, даже, пожалуй, с удовольствием, расстрелял бы обоих. Но это все эмоции, тюрьма ума — эмоции, от которых один вред при недостаточном контроле сознания. Предположим, что и не посадят, и поверят, но подготовка к «Поступку» резко осложнится. Поэтому, если милиция профилактически подберет этих двоих и протрясет — флаг им в руки, а он здесь ни при чем, ему, в его без нескольких дней восемьдесят пять, простительно будет старческое неведение и невнимательность… Тушина вдруг пронзила насквозь острая боль догадки: и милиция, и отморозки — звенья одной цепи! Всё у них сейчас будет в одном флаконе, как говорится, и несчастный случай, и свидетели, и стражи порядка на месте! Все сходится! Стрелять!.. Нет, погодить… до последнего выждать… Если что — сначала ментов, целить в головы, поверх возможных бронежилетов, чтобы наверняка. Проклятый «Макар» — обойма невелика!

Джип еще более замедлил ход и вкрадчиво подкатил, не перегоняя, к идущим по аллее парням. Чё это у них походки сразу стали такие деревянные, а? На, чмошников, нариков, чурок и педиков вроде не похожи, а боитесь… Правильно боитесь… Давай, Мишель, поехали, чё на дождь зря вылезать?.. Поехали, в натуре, лучше у метро, под навесом кого-нибудь досмотрим. Заодно Сереге надо блёсны отдать, он там сегодня дежурит, мы договаривались… Эй, дед! Дедушка! Тебя подвезти до метро, или еще куда? Дождь начинается, промокнешь ведь?

— А?.. — Тушин остановился на голос, приложил полусогнутую ладонь к уху, прищурился посильнее и еще раз повел глазами по сторонам. Нет, это не «Совет», однозначно, и тем более не Слоник. Это простые немудрящие менты, дай им бог здоровья. — Нет, сыночки, спасибо, родные… Тут идти-то уже… Даже и промокнуть не успею… не дождь, морось одна… а я в берете… Езжайте, дай вам бог здоровья, езжайте, мне тут близко.

Всё, хватило мозга у молокососов не дергаться сегодня. Довели до метро и отстали. Не решились засвеченными нападать, за что обоим отдельное ветеранское спасибо.

Уже на выходе, у ворот, который повыше из двоих, с наколками, проорал что-то в адрес Тушина, да как раз машина мимо прогазовала и Тушин действительно не расслышал, ни слова не разобрал. Но это и не важно. Слоник. Максимальная вероятность случившегося: Виталик Слон, который зол на Тушина и, кроме того, точит на него алчный зуб: бухгалтерша ТСЖ вдруг стала по телефону выяснять у Тушина его родственные и иные связи, якобы для какой-то статистики… Но до переписи населения далеко, а он еще по «советовским» оперативным сводкам помнит, что она под Слоника работает, помогала ему перепланировку оформлять, или нечто в этом роде…

Очень хорошо. Но вот другое-то плохо: «Совет» затаился и ничем себя не проявляет. Срок ультиматума прошел, а он все еще жив. В отличие от Бори Томичева. Старперы-то они старперы, но профессионалы. Знать бы, чего они там нарешали, что против него затеяли… А может — превентивно их царапнуть, так сказать, в профилактических целях? Это будет разумно.

В Петербурге, на границе лета и весны, даже в ненастье сумерки очень долгие, а ночи не дозваться: Вадим Тиберьевич со службы вышел вечером, но засветло и домой пришел — через метро и две пешие прогулки на старческих ногах — светлым же вечером. А дома — все равно электричество приходится жечь, даже в летний безоблачный полдень, ибо шторы на окнах плотные и сплошные. Добрел до родного очага и тут же кофе затеял варить, покрепче, как можно крепче, до горечи, до вязкой: черт с ним, с сердцем, надо взбодриться, надо Вадика Фунта звать, надо Женьку-наркомана подпрячь, идея с Женькой — это реально, ибо вряд ли кто будет предупреждать ханыгу оператора из газовой котельной, слесаря по совместительству, что Вадим Тиберьевич уже табу для общения, что он уже не член общественной ветеранской организации… Тушин сунулся в ноутбук, нашел файл «котельная», дважды перечел, перепроверяя сам себя, цифры и фамилии в расписании дежурств… Фунта он прямо сейчас примет: Вадик вот-вот подойдет, как уговаривались, а к Женьке уместно ближе к ночи нагрянуть, не зовя и не предупреждая — сам до котельной доковыляет, — сегодня Женькина смена. Туда и подложит гостиничек.

В последний год повадились «товарищи члены президиума общественного совета С» проводить свои сходки в газовой котельной у Женьки Самокатова, дальнего свойственника одного из членов президиума. Женька — бывший художник, бывший поэт-бунтарь, пустоцвет, наркоман и трепло, сидит на беляшке, на чернушке, на конопле… да на любой дурерасширяющей дряни, какая в руки попадет. Когда нет джефа, первитина — пьет портвейн (или вермут — в предлагаемом ларьками качестве это одно и то же), есть первитин или конопля — от алкоголя нос воротит. Тот же и с герычем. Больше всего на свете из благ земных и ценностей духовных, предпочитая любому остальному, Женя-Кокс жалует опиаты, а именно доморощенные кокнар с героином, хотя утверждает, что «он человек кокса», идейный кокаинист и контркультурист. Только идейность сия сомнительна — кокаин для него дорог, а стихов и картин Женька давно не пишет, равно забив болт на культуру и контркультуру. Может, и трепыхался когда-то, пока не опустился окончательно… Действительность проста: ветераны достают ему бесплатное ширево-курево-бухалово — а он им обеспечивает для собраний бесплатную крышу над головой, относительное тепло, приватность, конспирацию… И Тушину там доводилось бывать-заседать… пока он не рассорился с этими трусливыми идиотами.

Они со мной по-человечески — и я с ними по-человечески, так что пусть не обижаются. В то время как сентиментальностью легко отравить любую идею. Итак, у нас на сегодня паленый ствол, подсобные средства, подлые щенки, дополнительный крючок… и субординация.

— Вадик! Здравствуй, дорогой! Соскучился, не скрою. Выглядишь молодцом! Плечищи-то, а!? Проходи, проходи без церемоний на кухню, и не надо обувь снимать, я тебя прошу… настоятельно прошу, как старший по званию. Кофейку?.. Договорились, чайку заварим, плохого не нальем. Как мама, как… Ирина? Обе хорошо? Очень хорошо. Ладно, давай сначала о делах, а потом уже просто поболтаем, с легким и радостным сердцем. Вот конверт, в нем как обычно, в евро. Если что — начнем класть рубли. Не будешь пересчитывать? Спасибо за доверие, сынок. Расписок не надо. Принес?

Сержант Захаренков сегодня в гражданской одежде, в костюме без галстука, старик почему-то невзлюбил, когда Вадим «в погонах» к нему приходит. Ладно, старость надо уважать, переодеться нетрудно. Захаренков вынул из внутреннего кармана пиджака ответный конверт, но раскрывать его не стал. А в конверте том сплющенный полиэтиленовый пакетик, тройной полиэтиленовый пакетик, они по типу матрешки вложены один в другой, а в последнем пакетике порошок, завернутый в «золотинку», в фольгу от шоколадки, буроватый порошок, дешевый туркменский героин.

— Только… Вадим Тиберьевич… ради всего святого! Это я у своих ребят, так сказать, у «смежников» разжился, по бартеру, для «подброса», ну, иногда нам нужно при себе иметь, чтобы отморозки при задержании не кочевряжились… а ребята из вещдоков, естественно, слямзили, откуда еще, они ведь не торгуют… Не хотелось бы, чтобы кто-то размотал эту ниточку…

— Нет, Вадик, ты что! Ты ведь мне как сын, да лучше я себя предам! Нет, не беспокойся, будет так: я добыл, я принес, а вы распоряжайтесь, товарищи президиум, откуда взял — не вашего ума дело. На улице нашел и подобрал. Мы люди старые, консервативные, наркоманов среди нас нет, слава советскому народу, так что… Идиоты и маразматики есть, а наркоманов нет. Наш ответственный секретарь получит от меня этот гнусный порошок и отдаст его — уж не знаю, разом или частями — некоему несчастному, нашему товарищу, калеке и онкологическому больному, чтобы тому продержаться без мучений оставшиеся дни. Врачи да хосписы, да официальные обезболивающие средства нынче весьма дороги для простого человека, поэтому нищета диктует свои законы, вынуждает изворачиваться. Может, ты полюбопытствуешь узнать — кому именно предназначено сие? Хочешь, вместе съездим, навестим? Нет? Мы с тобою подозрительно часто мыслим похожим образом, Вадим, я бы тоже не хотел этого знать и слышать, но — увы, в курсе. Я тебе что-то должен за порошок?..

— Вадим Тиберьевич, обижаете!..

— Тогда просто спасибо. Послезавтра передам по назначению. Ты бы только знал, как меня достает их досужая болтовня… там, на наших посиделках… Я тебя нарочно как-нибудь приведу… Что?.. Хе-хе-хе… Верю, что не хочешь, сам такой. Здесь много? Я ведь не разбираюсь.

— Примерно десяток «чеков», все уже разбодяжено, готово для ширяния.

— Угу, десять стандартных доз, годных к употреблению. Понятно. Ты, я смотрю, тоже взялся без сахара пить? — Вадим Тиберьевич, чай такого качества, как вы готовите, грешно портить чем бы то ни было. Про Ирку я молчу, но мама у меня всегда хороший чай заваривала, да только ей до вас… Дадите рецептик? Я ей подскажу — она будет счастлива!

— Так ведь… кх… разобраться — и нет никакого особенного рецепта. Мы же это обсуждали. Но… Хорошо, Вадим, я подумаю и шаг за шагом опишу: сколько какого чая, сколько воды, как и в чем кипятить — обязательно фарфор, последовательность самой заварки… Не сегодня, ладно? Я изложу все максимально подробно… Устраивает? Вот конфетки, вот печенье, все мягкое. Ну, как хочешь. Что, извини? Я не расслышал последнюю фразу.

— Мы собирались о делах поговорить, Вадим Тиберьевич?

— Так ведь уже поговорили: конвертами обменялись, опасениями тоже. И конец делам, дальше просто беседуем. Что у тебя с тем ларьком, кстати сказать?

— Вадим Тиберьевич, к этому и веду! Вы просто гений и Шерлок Холмс: ларек тот действительно оказался дикий и никому не платил! Я на них наложил наугад, чисто для пробы, тысячу в неделю, дважды заплатили. Но — проблема у них: выгонят через три месяца, там реконструкция. Вы же в курсе. А я ничем конкретным помочь в данной ситуации не могу.

«Врешь Фунтик, наверняка ведь две тысячи им назначил, шустрик, что же ты сходу волчить начал, гаденыш (Так подумал Вадим Тиберьевич — и слегка ошибся: Захаренков потребовал две с половиной тысячи в неделю)? Вот что значит уличная ментовская закваска: этот твой шакалий степ уже не выправить, ни подачками, ни угрозами. Впрочем, мир всюду одинаков, что здесь, что в Палермо…»

— И я не могу, Вадим, тут ничего не поделаешь. Не беда, сей ларек послужит оселком, на котором ты, мы с тобой, отточим новые профессиональные знания. Ничего не хочешь добавить по этому поводу?

Мент Захаренков попал зрачками на змеиный стариковский взгляд и привычно похолодел, даже дрогнул на одно мгновение. Но собрал волю в кулак, заулыбался. Все равно ведь не проверит, что там и как.

— Угадали, Вадим Тиберьевич, как всегда угадали. Вот еще один конвертик, в нем ровно половина от двухнедельных результатов нашего с вами эксперимента. Ровно одна тысяча рублей. Не для поживы здесь, Вадим Тиберьевич, а в знак признательности и глубокого уважения. Сугубо платонически.

Этот конверт Тушин уже раскрыл и в два приема вытряс из него две пятисотенные бумажки.

— Да, Вадим… Мне только и остается, что повторять, словно старому попугаю: похожи мы с тобою, дорогой тезка, на одной волне думаем и дышим. Дай-то нам бог и дальше так. Эту бумажку я возьму, а эту верну. Как ты говоришь — не для наживы сие. Но почин дорог. И еще повторюсь в тридцатый раз: деньги — сор, но нет ничего превыше офицерской чести, взаимного доверия, человеческого бескорыстия и твердого мужского братства. Обладаем? Обладаем. Будем беречь! Погоди, сынок… Тушин выбрался, почти не покряхтывая, из-за стола, вышел из кухни, и немного погодя, вернулся, с заранее подготовленным свертком.

— Вадим! Извини меня, дорогой, за некую торжественность в голосе… Я, между прочим, сейчас и слезу могу пустить от наплыва чувств… Хочу сделать тебе подарок. Ты бы только знал, какая сейчас во мне разноголосица чувств! И жаба, что называется, душит, и радостно мне… Держи. Тебе. От меня. — Тушин заморгал покрасневшими веками и отвернул лицо в сторону, полез за носовым платком.

— Ого, тяжеленный! Можно развернуть?

— Нужно.

Покуда Вадик Захаренков ликовал и рассматривал, счастливо повизгивая, драгоценный подарок, Вадим Тиберьевич утирал глаза платком, вновь и вновь перебирая последовательность намеченных действий. Патроны тоже надобно не забыть отдать, иначе нет никакого смысла в дорогостоящем жертвоприношении.

— Это тебе не что-нибудь, а «беретта», настоящий боевой пистолет. Времена, прости господи, нынче такие, что и стражу порядка ходить по улицам неуютно без табельного ствола. Да еще и спустят четыре шкуры за неправильное применение оного. А у мужчины должно иметься личное оружие, как я считаю. В старину это был меч, или лук, или булава, а в наше время… Здесь три обоймы, но снаряжена одна. Если вдруг что — не беспокойся, ствол абсолютно чистый, без истории. Но лучше бы и здесь соблюдать предельную аккуратность… Слышишь меня, Вадим? Поставь, поставь на предохранитель и вынь обойму… и проверь ствол, оттяни затвор… Чему вас там учат, в милиции да в армии? И послушай меня, дома поиграешься. Предельная аккуратность! Прихватят — запросто навесят, что было и чего не было, сам понимаешь, как это делается. Значит, заряды. Я накопил порядка восьмисот, и мне они теперь без надобности, поэтому, в ближайшие визиты можешь перебросить частями к себе… Что?.. Так тяжелые же, за один раз не унести… Все вместе сколько?.. Учитывая разного рода брутто… на круг выйдет примерно с пуд, не меньше пуда, Вадим. Пойдем, я покажу весь боезапас.

— Ха! Минуточку… позвольте… Вадим Тиберьевич, да я за один раз все унесу! Ну конечно! Лишь бы сумка выдержала… отлично выдерживает! Я же за рулем, чего тут сложного — до багажника донести? Всё, унесу за один раз. Так, с этим боезапасом я спокойно смогу где-нибудь в лесах и пристреляться?

— Можешь, Вадим и это будет правильно. Четко мыслишь: первое дело — руку к стволу приноровить. Видишь, какая геронтологическая разница возникает в оценке событий? Я-то думаю — как бы все на части разбить да перетаскать, а ты одной левой… Я тоже когда-то был молод и силен…

Еще, и еще, и еще раз повторю, Вадим: аккуратность, осторожность! Предельная осмотрительность! Если вдруг с тобой что случится в связи с нашими делами — до смерти себе не прощу! Ты ведь мне теперь вместо сына, пойми. Кстати… Давай-ка я еще разок повторюсь: даже матушке — молчок! Чтобы она, в случае чего, могла не кривя душой сказать, перед людьми и богом: не знала, не ведала! То же и по поводу Ирины: своих любимых женщин, жену и мать, а также и сестер, и детей — категорически нельзя впутывать не только в неприятности, но даже и в саму возможность этих неприятностей. Ты глава семьи, ты теперь должен думать не только о себе, но больше — о своих близких! Спрячь ствол. Пойди, вымой руки… Уже?.. Ну-ка, покажи? Присядь, вымытые руки на стол. Можешь налить себе еще чашечку, но лучше слушай, ибо я заметил, что ты склонен в разговоре рассеиваться вниманием, отвлекаясь на пустяки. Так вот… с чего я начал?.. А, вспомнил! Будь добр, в ближайшие две-три недели, месяц — выясни совершенно четко, чтобы от зубов отскакивало, все юридические аспекты перехода имущества… недвижимого имущества из одних рук в другие. Предположим, квартира. Моя квартира. Я хочу составить завещание, согласно которому недвижимое имущество, принадлежащее мне по праву личного, или там, частного владения, — перейдет после моей смерти к людям, не связанным со мною узами кровного родства, свойства и всякими иными подобными. Так, чтобы при этом избежать или, в крайнем случае, минимизировать причитающиеся государству отчисления. Изучить все: просто наследство, дарение, якобы продажу, включая аспекты усыновления или фиктивного брака. Надеюсь, ты понимаешь намек? Матушке твоей сколько лет?.. Молодая, не логично будет… Извини за вопрос: ты ей доверяешь?

— Как самому себе! Маме я верю! — Хороший сын. Впрочем, все конкретные детали мы обсудим потом, надеюсь, я не умру в ближайшие несколько месяцев. Изучить досконально и доложить исчерпывающе! Если надо будет проконсультироваться у юриста — сходи к юристу, счет я оплачу. — Будет сделано, Вадим Тиберьевич! Я все сам улажу — и с оплатой, и с юристом, и все прочее!

Со своей любимой «береттой-92», Бертой, Вадим Тиберьевич попрощался еще накануне: разобрал и собрал, почистил, смазал, тщательно протер каждый квадратный миллиметр ствола, боеприпасов, обойм от смазки и возможных отпечатков пальцев. Тушин допустил простительную в его возрасте, но серьезную оплошность, взяв «берету» для налета на подпольных инкассаторов, так что теперь ствол засвечен, он отныне более опасен, нежели полезен. А от ненужных и опасных вещей следует избавляться незамедлительно, отнюдь не потрафляя собственному фетишизму. Пусть эти два трупа вместе со стволом потянутся за кем-нибудь другим, например, за Вадиком Фунтиком. Лучше бы огласки не произошло вообще никогда, но если вдруг что — доброе имя Вадима Тиберьевича даже и после смерти должно остаться незапятнанным. Убийство убийству рознь: «Поступок» — это одно, а разбойное нападение ради денег — совсем, совсем другое. За «Поступок» люди на века сохранят память о Тушине, за разбой — забудут с презрением. Толпе ведь не объяснишь тончайшую взаимосвязь между Вечным и суетным, святостью и грехом…

Хорошая квартира в центре города, на Петроградке, в престижном доме — с этого дополнительного крючка Вадик Фунт уже точно не соскочит. И хотя бы уже по данному пункту не будет за спиной кроить да выкраивать, рисковать, когда и так наследство само в руки плывет. И, вполне возможно, убережет от аналогичных поползновений Виталика Слона.

— Ты, вроде бы, обещал подтянуть нам, тебе в подмогу пару толковых ребят?..

— Да, Вадим Тиберьевич. Но вы сами сказали не спешить, я и присматриваюсь помаленьку, не форсируя.

— Абсолютно правильно делаешь, что не спешишь, не на вокзале. Как подыщешь — установочные данные мне, а я, мы, по нашим каналам дополнительно проверим твоих будущих помощников.

— Разумеется, Вадим Тиберьевич.

— И еще. Тут у меня, как ты помнишь, возник мелкий конфликт с этим… бандитом Слоником. Пустая перебранка, ездит, понимаешь, по двору — как не надо ездить. Но с ним отдельная песня, с ним я разберусь, здесь ты не встревай. А вот подле него пристяжь болтается, мразь, сопляки-хулиганы, об одном из них ты мне как-то говорил… Хамы трамвайные! Что я хочу: излови их под каким-нибудь милицейским предлогом и проучи как следует. Чтобы без увечий, чтобы себя не подставлять, но чтобы на годы вперед запомнили…

— Не вопрос, Вадим Тиберьевич! Обоих отлично знаю. Э-э… Анонимно учить? В том смысле, что безадресно?

— Только так. Иначе воспитательный эффект будет сведен к нулю, иначе они воспримут наказание как месть и не более того. Придрался к антиобщественному поведению — отлупил за милую душу. Лучше сам, не передоверяя благое дело в равнодушные руки. Счет в банке открыл? Что-о?.. То есть… Вадик… как это — «еще нет»? Я такого подхода не понимаю. И не приемлю.

— Вадим Тиб… Но я… — Мент Захаренков вскочил из-за стола и склонился, прижав руки к груди, к Тушину, пересевшему в это время в кресло возле журнального столика. Поза для разговора со стариком была неудобная, тот сидит, нога за ногу, лишний раз не шевельнуться, ступню ему не задев, и свет от торшера прямо в глаза… — Но Вадим Тиберьевич, позвольте объяснить! Вы же сами тогда попросили подождать, обещали подсказать — где лучше открывать, чтобы нам с Вами обоим удобнее было! Я давно готов, честно! Только вашей отмашки и ждал!

Неплохо реагирует. Как говаривалось в дореволюционных гимназиях: вэ-у, весьма удовлетворительно. Военные, менты, эмчээсы и прочие служивые, добровольно живущие в условиях жесткой властной вертикали, особенно податливы на вербовочную дрессуру, а Фунтик-то, вдобавок, подогрет по самую фуражку дарами настоящего и обещаниями будущего. Очередной индикативный тест проведен и пройден успешно, можно чуть ослабить ухват, погладить вдоль шерсти.

— Да? А разве я еще не сказал — где именно?

— Нет, ей-богу нет! — Я и то удивился на твою небрежность. Видимо, кто-то из нас забыл, скорее всего я, извини. Банк московский, филиал, не из видных, но вполне добротный, туда мне одна войсковая часть под номером три, три, девять… впрочем, запамятовал, под каким-то пятизначным… доппенсию посылает. Мне-то очень удобно — буквально через сквер перейти. Там и открой, подозреваю, что нам с тобой это может пригодиться. Знаешь, где это?

— А-а! Знаю, конечно знаю, Вадим Тиберьевич! Мы его еще БДСМ-банк называем.

— Мы — это кто? Милиция?

Вадим Захаренков хохотнул дурашливо и вильнул взглядом.

— Нет, я, мы с Иркой, другие ребята… Это такой молодежный сленг, просто по созвучию.

— Не слыхал. Ну, поскольку я давно уже не молодежь — позволь уж мне оставаться при своем старческом жаргоне. — Тушин знаком попросил Вадима долить ему чаю, а сам опустил пальцы левой руки к клавиатуре и незаметно вставил четыре буквы в полоску стикера на рабочем столе ноутбука. Иначе забудутся, память ни к черту.

Когда-то давно, давным давно, еще при советской власти, Вадим Тиберьевич робко мечтал о светлой, безмятежной старости, о тихой гавани, в которой не надо будет заботиться ни о хлебе насущном, ни о судьбах Родины, а просто доживать свой век, смиренно встречая в своем доме каждое новое утро, радуясь тому, что оно пришло, и что привело с собою солнышко, или мелкий безобидный дождик из хмурого облака, или буйную метель за хорошо утепленным окном… Не дождался. Вместо этого приходится, стоя двумя ногами в могиле, спешно сколачивать организованную преступную группу, сиречь банду, во главе с номинальным лидером по кличке Фунт, используя для этого все доступные человеческие отбросы и никому не нужные отходы бытия: ментов, наркоманов, подкупленных чиновничков, связистов, хакеров, прежний опыт, собственную старость… А как же? Тут не до сантиментов: даже перспектива скорой смерти в престижной квартире, могущей кому-то обернуться неожиданным наследством, должна послужить делу… делу очередного спасения несчастной Отчизны… — Хорошо, Вадик, ступай, я тобой доволен, как обычно. Матушке привет, а Ирине… по обстоятельствам, смотри сам… Если у тебя с ней серьезно… Тогда тем более незачем прогружать невесту мужицкими заботами и деловыми знакомствами. Я могу судить только по фотографии, что ты мне показывал, да и то лишь по одной, однако, исходя из увиденного и с твоих слов, мне показалось, что это достойная тебя девушка, умная, красивая и не мотылек. Веселого тебе вечера!

Поздней ночью, по часам — без четверти два, Вадим Тиберьевич вернулся из котельной, чуть живой от забот и событий долгого дня, но весьма довольный: все намеченное добыл, передал, установил, настроил… Уже сидя на кровати, Вадим Тиберьевич вдруг встрепенулся и побрел сквозь великую усталость в комнату, к ноутбуку. Что за птица такая — бэдээсэм, знает ли ее поисковик?.. Это аббревиатура… Ого-го! Еще как знает!.. Это, выходит, что Вадик Фунтик со своей подругой склонны играть в садо-мазохистские игры… Закладочку для досье! Ну и что получилось? Хорошо это, или плохо? Вредно, или полезно, или нейтрально для дела?.. Тушин, против обыкновения, оставил ноутбук включенным (пусть антивирус поработает по полной программе, файлов много, файлы большие, хватит до самого утра осматривать) и вернулся в спальню. Прочь дела и мысли. Утром он проснется, если проснется, и на свежую голову, осмыслив события ушедшего дня, составит план грядущего. Так будет правильно, силы надобно беречь.

Паника — это напуганная суета. Существует сей социальный феномен давно, родился еще при динозаврах, а то и раньше, набрав особенную силу и размах во времена правления homo sapiens. Болеют этой стадной болезнью животные и люди, вместе и поодиночке, обоснованно и сдуру, все или почти все, ибо есть редкие исключения: например, никогда и никому из знающих Валерия Петровича Меншикова не довелось видеть его напуганным или, хотя бы, суетливым. То есть, разумеется, все человеческие состояния, чувства, привязанности, страхи присущи ему в полной мере, но он умеет держать их и себя в руках, и ни одна катастрофа в мире не способна ввергнуть в панику Валерия Петровича Меншикова, воина-флегматика, ученого, отца семейства и просто матерую человеческую глыбу. Иное дело его обожаемая подруга, жена и мать троих детей, Марина Леонидовна Меншикова. Сценка разыгралась ровно за сутки до «кофейного» рандеву лука и Меншикова-старшего.

Марина мечется босая по квартире, прическа растрепана, итальянский шелковый халат (на медовом поле алые цветы) полураспахнут, да так широко, что из под него то и дело выглядывают на свет божий розоватые соски небольшой, но упругой, почти девичьей груди, дорогая косметика размазана по мокрым щекам… Дети никогда в жизни ее такой не видели и никогда не увидят, они даже представить не в силах, что мама, их родная всесильная мама, которая может быть доброй, ласковой, строгой, смешливой, аристократически холодной и даже надменной — способна бегать из комнаты в комнату растерзанным чучелом и рыдать взахлеб, хватая по пути и швыряя в стены и об пол предметы, что имели несчастье попасть в ее холеные ручки… Истерика и паника, обильно орошенные слезами. Уже два акриловых ногтя сорвано, а ей все никак не успокоиться… Гламурный журнал с женскими историями вспорхнул испуганно и ударился спиною в настенный ковер, тут же срикошетил; журналу ничего, а фигурки нэцкэ с полочки темно-вишневого цвета — горохом на паркет вслед за журналом, и врассыпную! Полочку перекосило, шурупы выглянули из белых ложбинок, образовавшихся взамен отлетевших щепочек — полочку теперь менять. Однако, не все предметы испытывают на себе столь жесткое воздействие хозяйки: парфюм, например, не пострадал, новенький эппловский коммуникатор — тоже пощажен… Марина Леонидовна Меншикова крепилась изо всех сил почти до конца трапезы, но — прорвало, наконец. Валерию Петровичу Меншикову пришлось самому наливать себе чай, размешивать сахар, намазывать на хлеб желтоватое вологодское масло. Обеденный перерыв скоро закончится, но Меншиков как-никак завлаб, он может себе позволить задержаться дома, по важным семейным обстоятельствам, главное — предупредить на службе, а это только что сделано. Пропустить кусок рабочего времени — без проблем, глубоко вздохнуть раз, другой и третий — тоже допустимо, а бегать по квартире с бессвязными выкриками и заламывать руки — нет, не имеет права, ибо глава семьи.

— Дети где? Младшие?

— Я их… в приказном порядке отправила… к маме, до вечера. Покормила, разумеется… Думала, хоть ванну приму до твоего прихода, успокоюсь чуточку… Нет, я просто не могу-у-у!.. Валера, я не могу!!!

Меншиков аккуратно встряхнул домашнюю, вышитую цветочками салфетку, вытер ею губы, отставил подальше на стол пустую чашку, мягким и точным хватом поймал за руку пробегавшую мимо него супругу, повлек к себе. А она, похоже, только этого и ждала: едва не с разбегу вспрыгнула к нему на колени, обхватила руками бычью мужнину шею и зарыдала с удвоенной силой.

Тимка. Старший сын Тимофей — допрыгался, принес в дом ситуацию: ему осенью в армию идти, а он вдруг стал будущий отец! Симпатичная, но ничем таким особенным не выдающаяся девица, по имени Ольга, познакомилась однажды на дискотеке с Тимкой, молодые люди обменялись телефонами, созвонились, встретились, раз-другой — и вот он уже без нее жить не может! Каждый вечер у них свидания, а никто другой ему больше уже не нужен! Леночка Штольц — такая хорошая девушка, и родители симпатичные, приличные люди, и на юридический поступила, и еще со школы нравились друг другу, и вообще… А тут вдруг эта, непонятно из какой подворотни вышла! Худющая, совершенно невзрачная, закончила в прошлом году самую обычную школу, работает где-то в бухгалтерии райисполкома, старшим помощником младшего писаря… разве что не курьером. Жилищных условий нет, семья неблагополучная, пьющие они там. Хорошо хоть не курит и, вроде бы, ничем таким, в отличие от родителей… Третий месяц. Аборт делать наотрез отказывается… и этот, вслед за ней, то же твердит. Ну конечно, он такой… он неопытный, совершенно без иммунитета против… он доверчивый, как теленочек, а она… пролезла без мыла… заявление подали… Ему только-только восемнадцать исполнится…Что он в ней нашел???

— Ни хрена себе теленок. А раньше ты чего молчала? Я-то видел, что он вроде бы как остепенился, все с одной, да с одной… И насчет серьезных намерений стал догадываться. Но и всё. А тут вон какие перлы обнаружились.

— Я сама… только сегодня утром всё узнала! Я наивно думала — пройдет у него, что… очередная, ненадолго… — и вдруг на тебе!

— А сам он где? — На Васильевском, у мамы… спрятался. Бабушка Лена, оказывается, их покрывала… всё пирожки им пекла… Я велела ему домой идти — ни в какую! Сегодня их там, у бабушки, целый комплект: то никого нет, а то все трое… А может, и четверо… с половиной. Наш Тимочка, понимаешь ли, тебя боится… огорчить. А меня не боится, мне доверил… почетную функцию вестника. Мамочке, оказывается, можно признаться. По телефону. Мамочка у нас такой громоотвод, что… За что!.. За что мне это все!.. Нет, вот, за что???

Меншиков поочередно поцеловал жену в глаза и в носик, стал ее укачивать, убаюкивать, поглаживать спинку и за ушком, когда же она временно успокоилась в привычном гнездышке из мужниных объятий, попросил ее изложить все, что ей на этот момент известно.

Изложила, не в силах удержаться от горьких комментариев, а потом опять зарыдала, но уже тихонечко, словно вместе с рассказом ее покинули последние силы. Но муж, проживший со своей любимой женой большую и лучшую часть жизни, знал, что это впечатление обманчиво, что сил у Рины более чем в достатке, просто одни ураганы ровно бушуют, а другие порывами.

Меншиков тяжко вздохнул. Да, проблемы нависли недюжинные. Если молодые люди решили пожениться и отказались от мысли делать аборт — значит, черт подери, создается еще одна ячейка общества, никуда тут не денешься. Тимофей — человек самостоятельный, по крайней мере — половозрелый… Последнее уже доказано делом. Неглупый, «рукастый» парень, и, конечно же, даже без высшего образования постоянный заработок себе найдет… нашел бы, если бы не… Но ему через несколько месяцев в армию идти. Первое: где они будут до этого жить? У родителей жены? — исключено: там двухкомнатная хрущевка-распашонка на Голодае, обсуждать нечего. Снимать квартиру? — это вроде бы и вполне реально, если не считать все тех же обстоятельств неодолимой силы: беременности и армии. Тимка в армию уйдет — она одна останется в съемной квартире? Донашивать, рожать и так далее?.. Не вариант. Поселить ее у Меншиковых?.. Это вариант, но один из самых что ни на есть худших, если не считать родственный обмен: бабушку Лену вместе с овчаркой Долли сюда, а их туда… Опять же, придется тогда эту… Ольгу одну там оставлять…

— Валера, пойми, у меня аллергия, абсолютная непереносимость собачьей шерсти! И с мамой опять вместе жить? — Не-е-ет, ни за что! Я ее очень люблю, ты знаешь, искренне люблю, без лицемерия, последние пятнадцать лет у нас полное взаимопонимание, но… Нет.

Нет — так нет. Накоплений, чтобы купить им отдельную жилплощадь, никак не хватит, даже если отказаться от мысли заиметь садовый участок с домиком. И Лёнькин миллион остроту положения не снимает, хотя и мог бы существенно ее ослабить. Но здесь проблема в проблеме, гораздо более серьезная, нежели это может показаться взрослому человеку. На первый взгляд, чего проще: семье понадобились деньги, и родители, объяснив и заручившись согласием сына, изъяли этот миллион и пустили на важное дело. Но осадок в душе Лёньки… да и Машки останется на долгие годы, если не навсегда. При полной кажущейся правоте вынужденного шага. Разве если только Лён сам сообразит что к чему и не просто добровольно, а абсолютно осознанно пожертвует мечтами и большей частью денег в пользу нарушенного быта. Существует еще вариант размена с доплатой, однако его придется отложить на дальние времена, поскольку он весьма хлопотен и по времени затратен, к тому же непредсказуем. Тимка в армию уйдет и уже вернется оттуда, а размен, вполне возможно, так и будет ждать своего воплощения. Следовательно, решение проблемы начинает вырисовываться как бы само собой, в пользу неизбежного, а, значит, и единственно правильного. Остается каким-то образом уконкретить задачу по розыску съемной квартиры, на приемлемых условиях и чтобы она была где-нибудь неподалеку…

— Валера… Послушай, только пожалуйста, послушай меня, сразу не говори нет, я тебя прошу, подумай… Может ты… с твоими связями это будет вряд ли сложно… Тимку от армии…

— Нет. От армии я его отмазывать не буду, учиться не захотел после школы — значит, осознанно выбрал, ничего, год вытерпит, это не два и не три. И больше — это уже я тебя прошу, Рина, безо всяких шуток — тему «откоса» не поднимать, ни сейчас, ни когда Лёнька вырастет. Точка.

Съемная квартира где-нибудь на Пушкарской, однушка, на первом этаже — это вполне по деньгам семье Меншиковых, так, что даже и не потребуется особо ужиматься в быту. Излишествами придется пожертвовать, поэтому никакого Домбая не будет пару лет. На родственников со стороны Ольги рассчитывать не приходится. Отец неизвестно где, мать попивает и, подобно Пенелопе, держит дом постоянно открытым для многочисленных женихов с бутылками портвейна вместо цветов и мечей. Это плохо. Это значит, что Марине вплотную придется выстраивать отношения с Тиминой девочкой, по-настоящему хорошие, доверительные отношения, и во время беременности, и после рождения ребенка. Если вдруг случится чудо, и беременность окажется на двойню, тогда, строго по закону, Тиме армия не грозит, часть проблем при таком раскладе отлетела бы сама собой. Но… как говорится, надеяться на удачу можно, а рассчитывать на нее нельзя…

— Рина, ты куда-то не туда выворачиваешь. Ну, при чем тут происхождение этой девочки? У меня отец и мать тоже были рабочие, кстати оба, и я ничуть по данному поводу не переживаю и не переживал никогда, наоборот. Не скрывал, не стыдился и не собираюсь стыдиться. Тоже мне, смолянка-дворянка нашлась.

— Значит, тебе повезло с ними. А мой родной папуленька, Леонид Васильевич, слесарь пятого разряда, навсегда привил мне отвращение к этому классу. Пьянь подзаборная. Он и его папа, Василий Прокофьевич, почетный грузчик — золотые руки! Да! Я еще успела застать своего родного дедушку и с дошкольного возраста глубоко впитала в себя смысл слова «забулдыга»! Еще раньше, чем выучилась читать!

— Вот видишь, а выросла жар-птицей, это с такой-то наследственностью! И осчастливила замужеством одного невзрачного итээра. Не жалеешь? — При этих рассудительных словах своего супруга Марина Леонидовна еще крепче прижалась к его необъятному туловищу и вновь заплакала в три ручья. — Надо будет маклера откуда-то приподнять, или как они там сейчас именуются, риэлторы? — чтобы нам найти однокомнатную квартиру поблизости. Рина, это тебе придется искать. Слышишь?

Марина Меншикова покивала молча, потом вдруг замерла и, покинув объятия, в один прыжок очутилась на ногах.

— Звонят! Может, Тима?.. — Прежде чем прижать к уху трубку, она успела взглянуть на номер вызова, повернула заплаканное лицо к мужу и скорчила гримаску. — Не он. — Ударила пальчиком по экрану трубки, соболиные брови ее расправились и тотчас взлетели вверх.

— Да-а-а, дорогая! Взаимно! Целую тебя, моя радость… Нет, нет, нет, все в самый раз! Но буквально через полминуты у меня процедуры: я накладываю маску на лицо и разговаривать с тобой не смогу… по техническим причинам… Естественно! И расскажу, и пришлю тебе на мыло, с фотографиями, с рецептурой, с описанием процесса. Морщины убирает реально! Хотя и не навсегда… У-ум, ты прелесть! Я тебе в самое ближайшее позвоню, и мы встретимся… Да-а-а, у тебя, или у меня, или в клубе. Все чудесно, все хорошо, а у тебя? Лися, Лися, Лися!.. маска, маска!.. Чмоки, моя радость, до встречи, Витюше и деткам привет! У-ум, обязательно передам!..

— Да, масочка у тебя что надо.

— Лися Чиргунова, поболтать звонила. Тебе привет.

— Угу. Значит, так. Младшие пусть до вечера у бабушки побудут, потом вместе за ними заедем. А Тимка чтобы… к семи здесь был. Один. Я вернусь с работы и с ним поговорю. Ты тоже можешь поприсутствовать, поучаствовать.

— Ах, я тоже могу поприсутствовать? На правах аудитории… Спасибо, великий падишах!.. А еще в чем мне можно поучаствовать?.. В стирке пеленок?.. Валера, я сейчас умру! Я сойду с ума!

Надвигался вновь проснувшийся ураган, он же шторм и одновременно цунами с бурей, Меншиков глубоко вздохнул раз и другой — это чтобы кислороду было впрок, потому что сейчас начнется по-настоящему…

— Тихо. Успокойся, моя птичка. Это же быт. Никто никуда не сойдет, уладим как-нибудь.

— Как-нибудь!!! Валера, пойми! Не хочу говорить затертыми словами, но я все свои… всю юность положила на то, чтобы родить, вынянчить и вырастить наших детей… Чтобы свить мало-мальски уютное гнездо, родной очаг, ведь ты же все время на работе, в высоких думах, а кому-то надо и поближе к… кухонной плите, к стиральному порошку, к тем же пеленкам!..

— Я понимаю, дорогая…

— А я каждый день, каждый месяц, каждый год мечтала: вот, перевалим через эту дату, взойдем на этот бугорок — и будет легче, и вьюки с горба упадут… И поживем для себя! Мне тридцать семь лет… Тридцать семь! А что я в жизни видела, кроме подгузников, родительских собраний и очередей в поликлиниках, детских и женских!? Господи помилуй, Заступница усердная! Вот я только-только белый передник на школьную форму, на последний звонок — сама сшила!.. Ну, все, взрослая жизнь, началось! Где ты, свобода, самостоятельная жизнь, любовь, где ты, счастье!? И — что? Что теперь? Опять по второму, третьему, четвертому кругу?.. Ты хоть у себя на работе отключаешься от забот, науку двигаешь, а мне даже во сне лезут в лицо тупые ножи у неисправной электромясорубки! У меня всю мою жизнь как не было отдельной комнаты, так и сейчас ее нет! Любой живой твари нужен уголок, который принадлежит ей, и только ей… Ну неужели я права такого не имею — собственной жизнью пожить, остатками собственной молодости насладиться… Пока я еще жива и относительно здорова… Ничего ни у кого не отнимая…

— Ты лучше всех и сама это знаешь. Что же касается собственного уголка — ну… жизнь такова, у меня его еще меньше. Вон, у Лука — целая однокомнатная квартира уголок, а много ли там счастья?

— Ты меня не понимаешь…

— Машуня, Рина, белочка, но я ведь стараюсь понять, а это уже само по себе немало для семейного счастья…

Марина Меншикова попробовала что-то ответить, но захлебнулась рыданиями и опять упала в объятия мужа.

— Ты, наверное, считаешь меня некрасивой? Да?..

— Еще чего! Ты навеки дама сердца моего, ты только вспомни, сколько я за тебя морд побил. И еще побью, любому, кто осмелится вслух ворковать о твоей красоте или оспорить ее.

— Валера, я… Валера, я… Я… Я не хочу быть бабушкой!!! Мне рано, я еще не готова… Я не хочу, я не могу!!! О-о-ох!.. Валерка… ну сделай что-нибудь, чтобы я с ума не сошла!.. Скажи мне что-нибудь… такое… ты же умеешь!..

— Гм… Теоретически, если это будет внучка, вы еще вместе с нею наравне успеете побегать по бутикам, а погоне за пред-а-портэ. Устраивает? Представляться будешь всюду не бабушкой, а женой дедушки, я не против. Мало?

— У-гу.

— Мало???

Марина Меншикова опять утвердительно затрясла головой — да, ей мало… Слезы заливали Меншикову рубашку и он втайне порадовался, что догадался развязать и снять галстук, иначе пришлось бы другой подбирать…

— Да, Валера, мало… Увы, жизнь такова, как вы с Луком любите говорить… чертова жизнь… Он, кстати звонил, хочет встретиться…

— Да, я помню, ты же говорила, и мы условились. Кстати, позвони ему сегодня, а лучше завтра утром, и скажи, что завтрашняя встреча в силе, но не в «Лапуте», а там… в той кофеечной… в «Корвине» и на полчаса раньше, чем мы уже договорились. Но не в самой кофейне, а как обычно. Похоже, у него серьезные неприятности… Навлек на себя интерес нехороших типов… Ну, да ему не привыкать. И, конечно же, о зеркале ему неймется поговорить, зеркало твое не дает ему, бедному, покоя…

— А что зеркало?

— А то, дорогая моя рыпка, что второго такого нет и у миссис Обамы, и у госпожи Медведевой, и у мадам Бруни… И даже у Елизаветы Второй. Чтобы его изобрести, пришлось подправить, вернее, с толком использовать некие законы физики твердого тела, плюс оптики, плюс еще всякой фигни…

— Ты правду говоришь? Ну… что ни у кого больше?.. Ни у кого в мире!?

— Правду. Но, напоминаю на всякий случай: знать об этой правде твоим подругам пока не положено. Придет пора — через пару лет от силы — и обронишь небрежно, где-нибудь в клубе у себя… что у тебя такое зеркало еще в две тысячи девятом на стене висело… Кто, кстати, победил в вашем турнире по бильбоке? Я всю неделю собирался спросить, да забывал…

— Я…

— Ты победила??? Весь клуб обштопала?

— Да.

— Умница какая! А говоришь — радости в жизни мало. Где галстук? И дай другую рубашку — эта вымокла. Ты не видела — где мой галстук, мне бежать пора, внизу бибикают.

— Держи рубашку. Я сама повяжу. И незачем было вызывать. Я бы с удовольствием сама бы тебя до работы подбросила.

— Вечером. За детишками поедем — ударишь по газам, то-то порадуюсь в пассажирском кресле. Хоть ты и лихачка, но мне нравится, как ты водишь. И катамори… ну, нэцкэ собери, они ведь не виноваты. Полочку я новую сварганю, лучше прежней. Побежал, жди.

— Ты еще не ушел, а я уже жду.

— И Тимке — чтобы как штык в семь дома был! Не забудь!

— Эх… Не забуду.