Глава 1. Тень прошлого

Было решено, что сочетание состоится летом — либо в конце амбине, либо в начале эйтне. Весенние месяцы прошли для Джима в упоении безмятежным счастьем и в приготовлениях к свадьбе; временами, однако, на него находила странная задумчивость, озадачивавшая всех: пристало ли грустить накануне свадьбы! Джим и сам до поры до времени не мог себе объяснить, откуда бралась эта странная тревога и тоска, находившая на него приступами один — два раза в месяц. Когда она его покидала, он снова как ни в чём не бывало улыбался и смеялся, как будто её и не было вовсе, и много дней подряд всё было хорошо, но потом внезапно в его взгляде проступало застывшее выражение затравленности, он становился замкнутым и предпочитал сидеть безвылазно в библиотеке с книгой, но при этом едва ли читал. В такие дни он избегал встреч со своим наречённым избранником, ссылаясь на плохое самочувствие, и лорд Дитмар, хоть и бывал этим весьма огорчён и встревожен, всё же из деликатности не навязывал ему своего общества и не «лез в душу», предпочитая терпеливо дожидаться, пока самочувствие Джима не изменится к лучшему, и ограничиваясь лишь тем, что посылал ему цветы, к которым неизменно прилагалась открытка с несколькими нежными словами и какой-нибудь маленький подарок.

— Что это за хандра, дитя моё? — недоумевал лорд Райвенн. — Из-за чего тебе печалиться? Ведь всё прекрасно! Или, может быть, у тебя есть какие-то причины? Умоляю, ради всего святого, скажи мне! Ведь я тревожусь.

— Я и сам толком не пойму, отец, — отвечал Джим, прижимаясь к нему. — Но это пройдёт, не беспокойся.

Альмагир же ни о чём не расспрашивал. Он как будто знал о причинах этой тоски больше самого Джима, но предпочитал молчать и смотреть на Джима своими светлыми, спокойными, знающими глазами. Джим бессознательно боялся этого взгляда и, к удивлению лорда Райвенна, начал сторониться Альмагира, держа себя с ним сдержанно и напряжённо. Чем ближе была дата свадьбы, тем сильнее было это напряжение.

Что же не давало Джиму покоя и заставляло его накануне такого счастливого события, как свадьба, чувствовать себя отнюдь не радостно? Причины тоски, поначалу смутные и непонятные для него самого, постепенно приобретали всё более чёткие очертания, пока Джим наконец не понял, что это флокарианское прошлое преследует его. Память, мерзкое чудовище, так надолго заснувшее, пробудилось как будто именно для того, чтобы отравить счастье Джима и превратить радостное ожидание накануне сочетания в мучительный кошмар. Лорд Дитмар ничего не знал о его прошлом — ни о его рабстве у Ахиббо, ни о ночи с Зиддиком и о том, что последовало за нею. Душой Джим в этом не участвовал, но не мог не понимать, что его тело стало источником дохода для Ахиббо. Оно, в то время ещё полудетское, хрупкое, было многократно осквернено, и если скверна эта не оставила физических следов, то в душе его остались неизгладимые шрамы. Странно, но сейчас Джим даже не помнил, как он в то время жил и о чём думал: казалось, тогда его душа впала в анабиоз. Он жил, двигался, разговаривал, ел и спал, как автомат, погружённый в какое-то душевное оцепенение, из которого его вывела доброта лорда Райвенна и любовь Фалкона. Плод этой любви сейчас смеялся и лепетал в детской, семеня маленькими ножками вслед за Джимом и просясь на руки, но ни Странник, ни его сын не смогли до конца излечить Джима от последствий флокарианского ада.

«Грязь не пристала к тебе», — сказал Странник, и Джим тогда ему поверил. Но что если лорд Дитмар считал иначе? — вот что мучило Джима и повергало его в оцепенение посреди тёплого и яркого весеннего дня, заставляло его прятаться от всех. Альмагир знал о том, что было с Джимом на Флокаре: Джим сам ему рассказал, а теперь жалел об этом. И теперь между ними была стена. «Не это ли то самое испытание прошлым, о котором говорил Фалкон?» — думал Джим.

Весна перешла в лето, день свадьбы близился. На Джима снова нашёл приступ тоски, затянувшийся на три дня, и он снова отказался от встречи с лордом Дитмаром, сказав, что не очень хорошо себя чувствует. На этот раз лорд Дитмар проявил настойчивость и всё-таки приехал.

Джим сидел в детской с Илидором, когда Криар внёс огромную корзину цветов и доложил о приезде лорда Дитмара. Увидев красивые цветы, Илидор пришёл в восторг и подбежал к столику, на который их поставил Криар, а портьеру у входа отодвинула рука в белой шёлковой перчатке.

— Прости, мой милый, — услышал Джим голос Печального Лорда. — Ты дал мне понять, что не хочешь меня видеть, но я не удержался и приехал. Думаю, нам пора поговорить.

Джим растерялся, увидев лорда Дитмара на пороге детской. Ему захотелось вскочить и убежать, но ноги ему не повиновались, и он остался сидеть. Лорд Дитмар невесело улыбнулся.

— Вижу, ты не рад моему приходу… Что ж, мне очень жаль. Но нам действительно нужно кое-что выяснить, и, боюсь, это не терпит отлагательств.

Начало разговора было весьма грозным, и Джим весь сжался. Впервые огромная фигура лорда Дитмара внушала ему страх. Что, если выпалить всю правду и разорвать помолвку? Но Джимом овладела странная немота, он как будто позабыл все правила грамматики и все альтерианские слова. Лорд Дитмар, поскольку ему не предлагали присесть, продолжил стоя:

— Джим, я весьма обеспокоен… Уже в который раз ты избегаешь меня, ссылаясь на плохое самочувствие, но я подозреваю, что дело в другом. Я долго не решался заговорить об этом и не тревожил тебя в эти периоды, но моё беспокойство возрастает. Я прошу тебя, Джим, не прячься от меня, скажи мне правду: что с тобой?

Джим был не в силах ни встать, ни заговорить. Под серьёзным, печальным и испытующим взглядом лорда Дитмара он окаменел. Сказать правду? Но для этого нужно было преодолеть оцепенение языка, потом оцепенение души и мысли. Это было невыполнимой задачей.

— Джим… — Лорд Дитмар приблизился на один шаг, всматриваясь в Джима с болью и печальной тревогой. — На тебе просто лица нет. Ты выглядишь таким несчастным, как будто… — Он запнулся и договорил тихо, с горечью: — Как будто тебя принуждают к браку со мной. Я полагал, что ты, давая мне согласие, говорил это от чистого сердца, но теперь мне кажется, будто ты жалеешь, что сказал мне «да». У меня создаётся впечатление, будто ты заставляешь себя терпеть меня… Прости, Джим, но если это так, то я не понимаю, зачем всё это.

Какая-то сила подбросила Джима на ноги.

— Нет, милорд, — пробормотал он глухо. — Это не так.

— Твой голос говорит одно, но глаза — совсем другое, — проговорил лорд Дитмар грустно. — Мне больно видеть, как ты страдаешь. Я не хочу делать тебя несчастным… Я полюбил тебя всей душой, дитя моё, и полагал, что ты отвечаешь мне взаимностью, но если это не так, я не вижу смысла в доведении дела до свадьбы. Если ты наденешь диадему, отступать будет уже некуда. Я не хочу, чтобы ты всю жизнь жалел об этом, Джим, а потому, пока ещё не поздно, подумай: действительно ли ты хочешь её надеть?

— Я хочу, милорд, — проговорил Джим сдавленно. — Действительно хочу.

Видимо, слова Джима не убедили лорда Дитмара: его взгляд оставался полным печали. Джим хотел обнять его, но тот мягко придержал его за плечи.

— Милый мой, времени до свадьбы осталось не так уж много… Ты должен твёрдо решить, хочешь ли ты этого или нет. Если ты до сих пор не уверен, то придётся поторопиться с раздумьями: тянуть до последнего момента нельзя.

— Милорд, я… — начал Джим.

Палец лорда Дитмара прижал ему губы.

— Ничего не говори сейчас, твои слова будут необдуманными. Подумай некоторое время… Скажем, пять дней. Через пять дней я жду твоего окончательного ответа. Если его не будет… — Лорд Дитмар вздохнул, выпрямился, и его взгляд посуровел. — Что ж, тогда я буду считать, что твой ответ отрицательный.

Высказав всё это, лорд Дитмар поцеловал Джима в лоб и вышел.

Весь остаток дня Джим провёл в каком-то ступоре. К вечеру полил дождь, запахло свежестью, и Джим вышел на лоджию подышать воздухом. Раданайт уже не жил с ними: меньше чем через месяц после того, как Джим ответил согласием на предложение лорда Дитмара, он переехал в собственную квартиру в городе. Сейчас Раданайт был занят карьерой. Вероятно, он претворял в жизнь тот план, в который он посвятил Джима: после тридцати — кресло премьер-министра, до сорока пяти — пост короля Альтерии. Тосковал ли Джим по нему? Лучше будет сказать, что ему было не по себе. После этого Раданайт прекратил с ним всякое общение, и это не могло не огорчать Джима. Стена недосказанности, недопонимания выросла между ними, а кто был в этом виноват, сказать было трудно. Разве была какая-то вина Джима в том, что он не мог ответить на чувства Раданайта? Горький осадок остался в его душе после отъезда Раданайта из дома, и, сколько Джим ни возвращался мыслями к этому, он не мог найти ответа на вопрос: почему так получилось?

Джим вздрогнул, увидев, что по лоджии к нему идёт Альмагир. К шелесту дождя примешивалось шуршание его длинной накидки тёплого коричневого цвета с золотистым отливом, а под свободной тёмно-красной туникой до колен заметно круглился живот, и походка Альмагира была неторопливой и плавной. Его отросшие волосы вились крупными кудрями, как у Фалкона, но были чуть более тёмного русого оттенка. В какой-то момент Джиму привиделось, будто к нему шёл Фалкон, но не его Странник, а его двойник из другой вселенной. Черты его лица носили отпечаток зрелости, порывистость движений сменилась величавой неспешностью, бесстрашный сверкающий взгляд стал задумчиво-проницательным и как бы говорил Джиму: «Я всё о тебе знаю». Когда Альмагир был уже в двух шагах, Джим отвёл взгляд и стал смотреть на мокрые колонны и мокрые плитки внутреннего двора.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — проговорил Альмагир. — Сказать ему или не сказать, не так ли?

Джим молчал. Мокрые колонны блестели, цветы на клумбах пили влагу.

— Детка, ведь ты не виноват в том, что с тобой случилось, — сказал Альмагир. — И никому не придёт в голову тебя осуждать.

Джим с усилием выговорил:

— Альмагир, ведь я просил тебя не называть меня так.

— Как? — улыбнулся тот.

— Деткой.

— Но почему мне нельзя тебя так называть?

— Меня так называл… Фалкон.

Произнеся это имя вслух, Джим ощутил в груди глухую боль.

— Ах, вот оно что. — Альмагир обнял Джима за плечи, прильнул губами к его виску. — Но тогда тебе придётся запретить и все остальные нежные слова: ведь он наверняка называл тебя по-разному. Нет уж, детка… Позволь мне называть тебя так, как мне нравится.

Джим закрыл глаза.

— Альмагир, мне сейчас не хочется ни с кем разговаривать. Я хочу побыть один. Пожалуйста… Оставь меня.

— А если не оставлю?

— Тогда я сам уйду.

Джим вошёл в свою комнату и запер дверь, ведущую на лоджию. Забравшись на кровать, он обхватил колени руками. Но он забыл запереть другую дверь, и через минуту она открылась. Джим зажмурился, услышав шуршание накидки.

— Дорогой мой, прости мою назойливость… Но я уже давно вижу, как ты изводишь себя, и не могу на это спокойно смотреть. Я знаю… точнее, догадываюсь, что тебя так мучит. Ведь ты так ведёшь себя со мной, потому что я знаю?

Джим вздрогнул: проницательность Альмагира не знала границ. Альмагир грустно покачал головой.

— Мне жаль, что между нами выроста стена молчания… Ты жалеешь о своей откровенности? Боишься, что от меня это станет известно кому-то ещё, и это повредит твоей репутации и твоему счастью? Милый, ты действительно считаешь меня способным на это?

Джим не признавался себе, но в какой-то момент он действительно готов был так подумать. Сейчас же, глядя в любящие глаза Альмагира и видя в них нежный и грустный укор, он испытал угрызения совести.

— Джим, я желаю тебе счастья, — сказал Альмагир. — Самого большого, какого только может родитель пожелать своему ребёнку. Видя твои терзания, я не могу оставаться равнодушным. Всё, чем я могу тебе помочь, — это напомнить о том, что любовь великодушна и многое прощает. Если милорд Дитмар тебя действительно любит, твоё прошлое не будет иметь для него значения.

— А если… — начал Джим.

— Ну, а если возникнут всякие «если» — значит, не так уж он тебя и любит, и в таком случае не стоит жалеть о нём, — перебил Альмагир ласково, присаживаясь рядом с Джимом. — Впрочем, — добавил он с улыбкой, — у меня есть все основания подозревать, что чувства милорда Дитмара к тебе весьма серьёзны и выдержат такое испытание.

При слове «испытание» Джим вздрогнул. А Альмагир продолжал:

— Если ты будешь и дальше молчать, покоя тебе не будет. Сколько можно так терзаться? Ты и себя изводишь, и милорд Дитмар может заподозрить неладное, если уже не заподозрил. Ведь так? — Альмагир испытующе и проницательно заглядывал Джиму в глаза.

Джим вздохнул.

— Да… Он думает, что я его не люблю… И сомневается, что я хочу стать его спутником.

— Но ты не сомневаешься? — спросил Альмагир. Это прозвучало даже не как вопрос, а как утверждение.

— Сомневаюсь ли я? — воскликнул Джим. — Я хочу стать его спутником больше всего на свете. Я боюсь только, что он не захочет этого, если узнает… Альмагир, я очень этого боюсь! — И Джим всхлипнул.

— Ну, ну. — Альмагир обнял Джима и крепко его расцеловал. — Не нужно так себя накручивать, от этого только хуже. Моя интуиция подсказывает, что всё будет хорошо. Положись на благородство и порядочность милорда Дитмара и расскажи ему всё, как ты когда-то рассказал Фалкону, как рассказал мне. Это единственный выход.

В том, что это единственный выход, Джим уже сам не сомневался, но, боже мой, как трудно ему было решиться! Прошёл один мучительный день, за ним второй и третий; лорд Дитмар ждал ответа, а Джим всё медлил, всё никак не мог набраться мужества. Вечером последнего, пятого дня, когда истекал срок, данный ему лордом Дитмаром, Джим в бессильном отчаянии сидел в своей комнате и слушал шорох дождя: все эти дни выдались хмурые и дождливые, солнце проглядывало редко и ненадолго. Погода вполне соответствовала состоянию Джима, и даже Криар заметил, что Джим что-то «совсем приуныл». Минуты ползли, складываясь в часы, погода не улучшалась, равно как и настроение Джима.

В девять вечера Джим поднялся на ноги, огляделся вокруг себя и сказал:

— Если это то самое испытание, о котором говорил Фалкон, я должен через него пройти.

Лорд Райвенн ещё не вернулся домой, а Альмагир был в детской с Илидором. Что касается Раданайта, то Джим не знал, чем он сейчас был занят и был ли у себя дома вообще. Не сказав никому ни слова, Джим накинул плащ и вышел на крышу, мокрую от дождя, под серое темнеющее небо, открыл ангар и вывел свой белый флаер — подарок лорда Райвенна на его последний день рождения.

Когда он опустился на посадочную площадку у дома лорда Дитмара, лило как из ведра. В сером дождливом сумраке дом уютно светился витражными окнами, а огромный старый сад тихо шелестел, дыша сырой свежестью и запахом мокрой земли и травы. Кутаясь в плащ с поднятым капюшоном, Джим пробежал от площадки на крыльцо, но в нерешительности остановился перед дверью. Его вдруг охватила паника. Он представил себе суровое, холодное лицо лорда Дитмара, с которым он ему скажет: «После всего, что стало мне известно, я не смогу более относиться к вам по-прежнему. Прошу меня простить, но спутником моим вы стать не сможете. Я никогда не смог бы связать себя узами брака с таким падшим существом». Застонав, Джим повернулся к двери спиной и сделал несколько шагов к ступенькам, но перед первой остановился. Истекал последний день, и завтра… Завтра будет конец. Лорд Дитмар будет считать, что Джим сказал «нет».

Эти колебания заставили его несколько раз пройтись по крыльцу, то удаляясь от двери, то вновь приближаясь к ней. Его плащ уже начал намокать на плечах, макушкой Джим тоже чувствовал влагу, но нажать кнопку звонка не решался. Неизвестно, как долго бы это продолжалось; возможно, Джим сдался бы и так и не позвонил бы в дверь, но судьбе было угодно, чтобы он вошёл в дом.

— Ну что, сударь, будем заходить? — услышал Джим её голос. — Или вы предпочитаете мокнуть здесь под дождём?

Джим обернулся и увидел в дверях Эгмемона, а Эгмемон увидел и узнал его.

— Ой, деточка, это вы! — воскликнул он приветливо. — Да что ж вы тут стоите? Прошу вас, проходите, проходите скорее, пока не промокли совсем!

Он чуть ли не силой втащил всё ещё колеблющегося Джима в дом, снял с него мокрый плащ и сообщил:

— Его светлость сейчас в ванной, сударь. Не сочтите за неудобство подождать самую малость. Прошу вас, проходите в малую гостиную, там будет уютнее. Я включу там камин и принесу вам чаю.

Малая гостиная была гораздо меньше парадной, имела выход на летнюю веранду и была обставлена очень уютно. Стена, отгораживавшая её от веранды, была прозрачной, составленной из решётчатых рам, и сквозь неё открывался вид на тёмный дождливый сад. В приоткрытую прозрачную дверь доносился шелест дождя. Камин, который Эгмемон включил щелчком пальцами, был очень широкий; весёлое рыжее пламя вспыхнуло на бесформенных кусках сероватого вещества, выложенных в два ряда.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Эгмемон, подкатывая поближе к камину большое мягкое кресло и маленький столик. — Я отнесу ваш плащ на просушку и подам вам чай. Его светлости о вашем приходе будет непременно доложено.

Оставшись один, Джим сидел, глядя на завораживающий танец огня; пространство дома обступило его, взяло его в заложники, и он не мог пошевелиться. Как было бы прекрасно сидеть здесь каждый вечер на коленях лорда Дитмара, играя прядями его шелковистых чёрных волос и шепча ему на ухо нежные глупости! Илидор играет на ковре, а в детской — где-нибудь наверху — сладко спит в кроватке под кружевным одеяльцем ещё один малыш. Эгмемон докладывает о приезде лорда Райвенна с Альмагиром, лорд Дитмар распоряжается подать чай. Они все вместе сидят здесь: лорд Дитмар беседует с лордом Райвенном, а Джим уютно устроился под боком у Альмагира, обнимаемый его тёплой и сильной рукой. Пока их спутники увлечены беседой, Джим с Альмагиром поднимаются в детскую, чтобы посмотреть на спящего малыша.

— Ваш чай, сударь.

Джим вернулся в реальность, в которой шелестел в сумрачном саду дождь, а в камине в два ряда потрескивало рыжее пламя. На столик перед ним встал поднос с чашкой чая и блюдечком с пирожными.

— Его светлость скоро будет, сударь.

Он скоро будет, думал Джим, и скоро всему может настать конец. Он оглянулся на приоткрытую дверь на веранду: возможность бегства ещё была. Но плаща не было, его унёс Эгмемон, а дождь всё не стихал — значит, путь назад был отрезан. Странно: Джима останавливал дождь. А может, что-то другое? Он сделал маленький нервный глоток чая. Несладкий: сладкие пирожные. К ним он не притронулся: не мог есть. Дождь лил, огонь потрескивал, секунды ползли.

Джим выпил весь чай и встал. Подойдя к двери на веранду, он приоткрыл её и вдохнул пахнущий дождём воздух сада. Он дышал глубоко, вдыхая тоскливый, острый и зябкий запах свежести, пока не услышал голос лорда Дитмара за спиной — как всегда, спокойный и мягкий:

— Здравствуй, Джим. Извини, что заставил тебя ждать.

Лорд Дитмар заметил и бледность Джима, и его покрасневшие от слёз глаза; за эти пять дней лицо Джима осунулось, как после болезни. Нелегко дались ему эти дни! Его измученный и несчастный вид заставил сердце лорда Дитмара вздрогнуть от острой нежной жалости. «Какое же я чудовище, — подумал он. — Зачем я его так мучаю?»

Джим стоял перед лордом Дитмаром ни жив ни мёртв, онемевший, с судорожно сцепленными замком пальцами и огромными испуганными глазами. Мягко взяв его за плечи, лорд Дитмар усадил его в кресло, подвинул к камину второе для себя и сел. Несколько мгновений был слышен только шум дождя и потрескивание пламени в камине.

— Говори, дитя моё… Говори, что ты хотел сказать, и покончим с этим, — промолвил лорд Дитмар.

Он был в своём неизменном чёрном костюме с белым шейным платком и белыми манжетами; голенища его сапог поблёскивали, отражая свет пламени. Шелковисто блестели чёрные волосы, обрамляя высокий белый лоб, большие красивые руки были спокойно сложены на коленях. Джим очень любил эти руки, и сейчас один их вид его успокаивал. Глядя на них, он начал:

— Милорд, то, что я скажу, может ужаснуть вас…

— Я готов к самому худшему, — сказал лорд Дитмар с печальной улыбкой.

Закрыв глаза — так ему было легче, — Джим начал рассказывать свою историю с самого начала, ничего не утаивая и ничего не прибавляя. По мере того как он рассказывал, флокарианское прошлое воскресало перед ним, и он словно переживал всё заново. Пытаясь справиться с дрожью, он до боли напрягал всё тело и говорил, говорил без остановки, глухо и почти спокойно. Он рассказал о Зиддике и о том, что тот сделал с ним; о том, что за этим последовало. Он не забыл о госпоже Аэни и её роли в его вызволении с Флокара. Упомянул он капитана Агеча и его серьёзные серые глаза, а также красивого, но холодного старшего советника Изона; признался, что Фалкон убил Зиддика и привёз ему трофеи — его мерзкий язык и нож в кожаном чехле, а он велел Криару выбросить то и другое. Сказал, что Альмагир всё знает: он сам ему обо всём рассказал.

— Я рассказал вам всё это, милорд, чтобы вы поняли, почему я… Почему на меня находят эти приступы тоски. Я думал, что смог всё забыть, но оказалось, что это забыть невозможно. Я знаю, мне следовало рассказать вам об этом раньше, до того как вы сделали мне предложение… Может быть, знай вы всё это тогда, вы бы его мне не сделали. Простите меня, милорд… Я вас очень люблю, вы единственный, кого я смог полюбить после Фалкона. Я знаю, я поступил дурно, скрыв от вас эту часть моей жизни… Вы имеете право знать всё обо мне, и теперь вы знаете.

Последние слова Джим сказал, склонившись над коленями лорда Дитмара. С его ресниц на руку лорда Дитмара упала слеза, и рука вздрогнула, будто от ожога кислотой. В оглушительной тишине шумел дождь и потрескивал огонь.

— В молодости я баловался наркотиками, но вовремя бросил, — услышал Джим задумчивый голос лорда Дитмара. — У меня была незаконная дуэль, я ранил человека, но мой отец выручил меня с помощью денег и связей. Оба моих брака были несчастливыми. Мой первый спутник изменил мне, и после того как я об этом узнал, мы не жили как супруги, хотя и сохраняли видимость благополучия, до самой его смерти. Он погиб, упав на своём флаере в воду. У моего второго спутника было психическое расстройство, и он покончил с собой. Я не успел ему помочь. Не смог.

Джим поднял лицо. В глазах лорда Дитмара не было ни ужаса, ни отвращения, ни того холодно-высокомерного выражения, которое Джим представлял себе. Положив Джиму на голову тяжёлую тёплую руку, он сказал:

— Теперь и ты знаешь обо мне всё, мой милый. Ну что же, теперь, когда ты это знаешь, ты по-прежнему хочешь стать моим спутником?

Из глаз Джима катились слёзы.

— Милорд… Вы…

— Я задал вопрос, дитя моё. Просто ответь «да» или «нет». Хочешь?

Уронив голову на его колени, Джим трясся от беззвучных рыданий. Сильные руки подняли его. Секунда — и он сидел на коленях лорда Дитмара, в тёплом кольце его объятий.

— Ну, хотя бы кивни, если твой ответ — «да». А если «нет», покачай головой.

Не в силах ничего выговорить, Джим несколько раз кивнул и зарылся лицом в ароматные волосы лорда Дитмара.

— То, что ты рассказал, дитя моё, — ужасно… Но, признаюсь, не это я ожидал услышать. Я ожидал услышать, что ты не любишь меня и брак со мной сделал бы тебя несчастным. Теперь мне всё ясно, мой милый. Я рад, что ты облегчил свою душу… И знаешь, если бы ты рассказал об этом раньше, до моего предложения, это ничего бы не изменило.

— Не изменило? — всхлипнул Джим, глядя в полные грустной нежности глаза лорда Дитмара.

— Нет, — улыбнулся тот. — Мне жаль только, что это мучило тебя на протяжение столь долгого времени.

— Милорд, но неужели это вас нисколько не… не ужасает?

Лорд Дитмар вздохнул.

— Ужасает, любовь моя, ещё как ужасает… Сколько же ты выстрадал, бедное моё дитя! И продолжаешь страдать. Я бы всё на свете отдал, чтобы избавить тебя от этого.

— И вам не будет… противно ко мне прикоснуться?

Лорд Дитмар покачал головой.

— Ну что ты говоришь, дорогой мой… Если ты смог произвести на свет здорового малыша — это ли не признак того, что с тобой всё в порядке?

Прижжённая стыдом душа Джима ещё дрожала от боли, старые раны были раскрыты и истекали кровью, и он прятал глаза от любящего взгляда лорда Дитмара и вздрагивал от бережных прикосновений его рук. Лорд Дитмар распорядился:

— Эгмемон, приготовь спальню для Джима. Он остаётся у нас сегодня.

Бережно, как раненый, Джим был уложен в постель, послушно проглотил капсулу успокоительного и откинулся на подушки, ещё не совсем понимая, что произошло. Он открыл свою постыдную тайну, но лорд Дитмар не оттолкнул его, не дрогнул, не отвернулся. Он сказал: «Ты любишь меня, и это главное для меня».

Лорд Дитмар проснулся оттого, что услышал, как кто-то ходил по коридору и всхлипывал. Встав и накинув халат, он вышел. Закутанная в одеяло фигурка бродила босиком, как сомнамбула, в тусклом свете садовых фонарей, проникавшем через витражное окно в конце коридора, и до слуха лорда Дитмара доносились тихие жалобные всхлипы. Осторожно приблизившись к ней, лорд Дитмар мягко взял её за плечи. Фигурка страшно вздрогнула всем телом и слабо вскрикнула.

— Всё хорошо, любовь моя, это я, — сказал лорд Дитмар ласково, обнимая рукой хрупкие плечики.

Из-под одеяла выбралась белая тонкая рука, в полумраке казавшаяся прозрачной. Она вслепую ощупывала грудь и плечо лорда Дитмара, а голос испуганно шептал:

— Где я? Кто это?

— Успокойся, мой милый, — сказал лорд Дитмар, нежно прижимая дрожащую фигурку к себе. — Ты дома.

— Дома?

— Да, моя радость. Всё хорошо, всё в порядке. Я с тобой.

Он подхватил лёгонькое тело на руки, и возле его уха послышалось частое, загнанное дыхание.

— Всё хорошо, — повторил лорд Дитмар.

Он понёс Джима не в его комнату, а к себе в спальню и уложил в свою нагретую постель. Маленькие босые ножки, озябшие и холодные, нырнули под одеяло, и Джим, укутанный поверх своего одеяла ещё одеялом лорда Дитмара, уютно угнездился в постели, свернувшись клубочком. Вскоре послышалось его глубокое и ровное сонное дыхание. Лорд Дитмар осторожно обнял его, охраняя его сон, и с улыбкой слушал в темноте, как он дышит.

Он уже сам начал дремать, когда почувствовал под рукой какое-то движение. Джим зашевелился под одеялом, упруго выпрямляясь и выбираясь из своего тёплого гнёздышка, придвигаясь ближе к лорду Дитмару и высвобождая своё тело из белья, как бабочка выпрастывает крылышки из ставшего тесным кокона. Доверчиво прильнув нагим телом к лорду Дитмару, он щекотно нащупывал губками его рот. Его глаза были полуприкрыты, он не вполне бодрствовал и не совсем спал. В этом полусне он обвивал лорда Дитмара, цепляясь за него, как вьюнок, прилаживаясь изгибами своего тела к изгибам его тела, стремясь слиться с ним в единое целое. Ощутив внутри себя мощный горячий толчок, биение крови и сладкое томление, лорд Дитмар не смог, не посмел оторвать от себя почти невесомые объятия, полусонные, бессознательно цепкие, и позволил совершиться тому, что заложила природа в их пульсирующие жизнью и жаждой единения тела.

Джима разбудил солнечный лучик, тепло щекотавший ему лоб и целовавший ему ресницы. Это был первый, густо-янтарный свет утра, проникший в распахнутое окно спальни вместе со свежим дыханием омытого вчерашним дождём пробуждающегося сада, стряхивающего холодные капли со своих листьев. Ещё охваченный сонной истомой, тёплой и густой, как карамель, Джим лениво отвернул голову от докучавшего ему озорного солнечного зайчика и закрыл глаза. Но, услышав рядом с собой чьё-то дыхание, открыл их снова.

Рядом с ним в постели лежал лорд Дитмар. В открытое окно проникали звуки и запахи утра, лился утренний свет: яркие оранжевые зайчики плясали под потолком, в саду вздыхал, расправляя свои лёгкие, ветерок. Верхушки деревьев уже горели солнечным золотом, тень аллей стала прозрачной, там и сям поблёскивали лужицы, а давно проснувшиеся цветы уже радовались наступающему дню. Одеяло доходило лорду Дитмару до груди, а его обнажённые плечи не были прикрыты. Он спал, чуть улыбаясь во сне, спокойный и умиротворённый.

Джим всё вспомнил и содрогнулся. Он всё рассказал! Свою боль, свой позор, огненное клеймо своей души — всё, всё! Что было дальше, он помнил плохо, а ночи и вовсе не помнил — только смутные ощущения. Что-то тёплое, щекотное, горячее, сладостное было у его внутри, он обнимал кого-то большого и сильного — может быть, ему приснилось это? Но если это был сон, то почему на нём не было надето совершенно ничего, даже белья?

От его движений лорд Дитмар проснулся. В его ещё полусонном взгляде проступила нежность, губы тронула улыбка.

— Доброе утро, любовь моя…

Он знал всё, все постыдные подробности флокарианского прошлого Джима, и это не мешало ему улыбаться Джиму так ласково, смотреть на него с такой всепрощающей добротой и ангельской грустью! Джим, охваченный жгучим, невыносимым стыдом, зарылся лицом в подушку и свернулся клубком. Большая тёплая рука погладила его по голове.

— Что такое, милый? Ну, что случилось?

Очутившись в объятиях лорда Дитмара, Джим сдался. Окунувшись в его ласковый, искрящийся и сияющий нежностью взгляд, он доверчиво потёрся носом о его щёку и прошептал:

— Доброе утро, милорд…

Последовал долгий поцелуй, и лорд Дитмар заметил с улыбкой:

— Кажется, мы с тобой поторопились с первой брачной ночью, мой милый. Впрочем, я не склонен усматривать в этом большой грех. Мы просто примерились друг к другу и пришли к выводу, что и после сочетания у нас всё будет хорошо.

Джим не помнил, принимал ли он противозачаточную капсулу.

— И мы не… — начал он обеспокоенно.

— Ты думаешь, в этом есть необходимость? — Лорд Дитмар поцеловал его и облокотился на подушку. — Разве ты не хочешь детей, моя радость?

Джим вспомнил своё видение у камина и улыбнулся. Спящий под кружевным одеяльцем малыш.

— Который час? — спросил он.

— Почти шесть, а что? — ответил лорд Дитмар.

— Как вы думаете, милорд, мы успеем ещё раз до прихода Эгмемона? — прошептал Джим, дотрагиваясь до лорда Дитмара под одеялом.

— К чёрту Эгмемона, — сказал тот.

Дожди кончились — засияло солнце. Больше не было никаких страшных тайн, и Джим, счастливый и безмятежный, с нетерпением ждал дня, когда на его голову опустится прохладный серебристый обруч, означающий, что его рука и сердце отданы любимому человеку. Он полагал, что испытание прошлым пройдено.

Но оно было ещё впереди.