"Тайный агент Вовки Ульянова" - читать интересную книгу автора (Асс Павел Николаевич, Бегемотов Нестор...)ГЛАВА 2 Шпионские штучки товарища ИсаеваВечером Петька договорился с Анкой кое о чём, и бодрым шагом помчался на речку мыть ноги. Анка удобно расположилась на сеновале и стала его ждать. Петька отчего-то не появлялся и Анке стало это надоедать. Внезапно проходящий мимо сеновала Фурманов услышал внутри его похотливое вздыхание. Веками выработавшийся инстинкт мужчины проснулся в политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал смутно догадываться, чего же ему хочется. Он облизнулся и открыл дверь. Скрип несмазанной дверцы сарая несколько охладил его, но тут из глубины сена послышался голос, как показалось Фурманову, очень даже соблазнительный: – Петенька, ты ли это, main leibе? – позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему. – Я, – хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться. – Иди же ко мне, main рыбка… Что же ты не появлялся так долго, мой петушок? – Занят бы-ы-ыл, – почти прорычал политрук, закапываясь в сено. Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапога, и те полезли с ног. – О, Петенька, какие холодные у тебя нот… И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки… О, main Gott… А ваще ничего… Раздевайся же, мой leibе, я жду тебя уже давно! -. Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать. – О, я вижу страсть безумную твою, сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интеллигентной ерунды. Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семёновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал): – Ух ты, какой! Ну, давай же! О, о! Ну, Петенька, же! О,…, о! Ну, ещё разок! Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено. Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги. – А вот и я! – сказал он, довольный собой. Анка уставилась на него обалдевшим взором. – Как, уже? – спросила она. – Ну так! – сказал, очень польщённый, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где очевидно должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в портупее. Минут через сорок из сарая вышел удручённый Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах: – Не дала, сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву. – Енто дело споправимое, сказал начдив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдая с мельчайшими подробностями. Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал: – О женщины, вам имя вероломство! Фурманов, лежащий под деревом, съёжился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал. – Это точно, сказал начдив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул. Фурманов взвыл и помчался на кухню. На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к начдиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу. Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной. – Чё пришёл? – спросил он неприветливо. – Разговорчик есть, сказал Фурманов. – Садись, сказал начдив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона. – Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том. смысле вовсе… Я про нашего товарища поболтать хочу… – Про какого, равнодушно спросил Василий Иванович. – Про Петьку. – Про какого Петьку, ещё более равнодушно спросил начдив. – Ну про этого же, Исаева… – Ну, сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в горлышко бутылки. – Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шли… – Сиди уж, пролетарий, едко заметил начдив. У тебе ж на лбе сплошные дипломы нарисованы… – Дело не во мне, сказал политрук раздражённо. – Вот это точно, сказал начдив. Никакой пользы от тебе нетути. – Да нет же, ведь товарищ Дзержинский… Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось. Фурманов плюнул и сказал напрямик: – Василий Иванович, Петька – шпион. – Чего? Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом. – Петька – шпион? – переспросил он, вытерев выступившие в глазах от смеха слезы. Сам ты шпион! – Ну Василий Иванович, сказал Фурманов уже не требовательно, а просительно. Я ж точно говорю, слышал как он говорил по-немец… Тут политрук запнулся. Вспоминая с ужасом свою вчерашнюю ночь, проведённую с истинной пролетаркой Анкой, он ясно вспомнил, как она называла его leibe и говорила ему какую-то непролетарскую чушь. – Ну, чего замолк? – спросил довольный Чапаев. Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто грамм за здоровье немецкого шпиона Петьки? Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнейший разговор отчего-то не вступал. Анку выдавать не хотелось, так как больше баб в радиусе шестисот километров наверняка не было – Ага, сказал он голосом человека, укушенного тремя крупными мухами це-це в одно место. Василий Иванович налил ему сто грамм, и данный продукт был равнодушно вылит в политруковскую пасть и закушен мятым огурцом. – Ну ладно, ты, пожалуй, иди, а я тут обдумаю план, сказал Чапаев, выводя Фурманова на улицу. – Ну, хамло интиллигенское, – сказал он, вернувшись к своей сабле. – пролетариев оскорблять и ихнюю самогону экрать? Ох, чешутся мои руки тебя к стеночке поставить… Фурманов прямым ходом отправился к Петьке, которого решил вывести на откровенности и таким образом, получить компрометирующий материал. Грустный Петька сидел на завалинке походной кухни, разместившейся вследствие затишья в амбаре, и предавался меланхолии. – Чего надо? – хмуро спросил он подошедшего к нему и вставшего в ожидании Фурманова. – Давай, что ли, пойдём выпьем, сказал политрук. Петъка посмотрел на небо и зевнул. – Чегой-то не охота сегодня… Птички низко летают… Заразы, добавил он, смахнув с носа нечто, упавшее с небес, К дождю, видать… – К дождю, согласился политрук. А хочешь, Петька, я тебе про синк транзит расскажу? – Про что? – испугался Петька. – А про смысел жизни. – Валяй, сказал Петька, которому было всё равно. – Так слушай… Вот видишь, птичка проле… – Не надо про птичек, сказал Петька, доставая из помятого сапога ногу в протухшей позапрошлогодней портянке. Фурманов отвел нос и зажал его двумя пальцами… – Ну вот, сказал он сипло, тогда я тебе про гетер расскажу. – Это про кого ты? – удивился Петька. – Это я про баб, успокоил его политрук. – Ну, давай, – вздохнул Петька, засовывая ногу и соответствующую портянку обратно в сапог. – Так вот… гм… да… вот… – Это всё? – спросил Петька равнодушно. – Чего "всё"? – Чмокаешь чего-то… Ты про баб давай. – А, про баб… да… гм… – Ну, я пошёл, сказал Петька. Это чавкачье и чмокаиье я потом дослушаю. – Ну Петька, погоди! Я ж к тебе со всей душой! – Пошёл ты в задницу, Дмитрий Андреич, сказал Петька вполне культурно. Я спать хочу. – Ну иди, пролетарий хренов, прокричал ему вдогонку разгневанный Фурманов. И помни, чтоб вечером был в наступлении, а то мы тебя к стенке лицом поставим и пару пуль в лоб! – Иди, иди, сказал Петька, помахивая цепью от подбитого совершенно случайно немецкого танка. Вечером, перед наступлегшем, Фурманов решил предложить начдиву план разоблачения немецкого шпиона. Василии Иванович посмотрел на политрука с сомнением. Ему еще сильнее захотелось его расстрелять. – Я чё говорю, Василий Иваныч, сказал политрук. Чтоб узнать наверняка, кто в нашей дивизии шпион, надобно каждому сказать, например, в какой канаве при наступлении нашинский пулемёт будет мокнуть. – А на фига им всем это знать? – удивился начдив. – Так всем надоть сказать по разным канавам. И вот, в чью канаву снаряд от беляков в виде презента прилетит, тот значит и ихний шпион. – Фигню ты придумал, паря, сказал начдив. Снаряд – живность летучая. Куды захочет, туды и шарахнет… Лучше надо всех живьем по канавам рассадить и бе… то есть нет, бредня какая-то… Ну ладно, шёл бы ты отседова, а то совсем мне голову заморочил… Политрук пожал плечами и пошёл прочь. Василий Иванович подумал с минуту и окликнул его. – Дмитрий Андреич, сказал он миролюбиво. А ведь ты дело придумал. Только вот чего… Всей дивизии про пулемет говорить, я думаю, нету никакого смысла, да и канав столько не найдёшь. Скажем токма тем, кто в штаб заявляется и чего-нибудь такое прослышать может… Вот… Я чего говорю-то, скажем… э… Петьке, конюху Митричу, тебе и Анке… то есть нет, тебе говорить, верно, смыслу тоже нет никакого. Ну вот. – Тогда надо сказать. Скажем Петьке, что вон в той канаве, с разбитой телегой, Анке, что вон в той, с лопухами. а Митрич он старый, ему скажем, что вон там, у леса. – Дубина ты, сказал Василий Иваныч. В той канаве у леса нашинский пулемёт как раз и будет стоять. Вот беляки в него и бухнут. – А хрен с ним, сказал политрук. Все равно не стреляет. Пусть хоть для политической интри… в смысле для Хорошего дела пользу приносит. – Ну, черт с пулеметом давай скажем им про канавы. – Давайте, Василий Иваныч… Вы Петьке скажете, а я Анне Семёновне, а потом Митричу. – А чего ты сам Петьке не скажешь? – ехидно спросил Василий Иванович. – Так ведь зол он на меня, Василий Иванович… – горестно сказал политрук, радуясь в душе, что подложит Петьке свинью. – А! Это после того, как ты… Анку… того… в смысле это… Ну ладно, фиг с тобой, не хочешь я сам ему скажу… |
|
|